ИШШО КАНДИДАТ
С того момента, как я поразила специально обученного товарища эльфийскими именами и, прости Господи, песнями, полторы недели тишина была, а потом появился следующий очень положительный молодой человек. Этот явно был ненашенский. Из гнезда Петрова, поди. И росту не столь значительного, хотя и чуть выше среднего. И внешность более… стёртая, что ли. Зато с такими умными глазами…
С*ка, интеллектуала вызвали? Может, под дуру закосить? Хотя, если он на задании — не испугается. Какая ему, в конце концов, разница. Сказали — нужна вот эта. У него на крайний случай, поди, и пакет есть.
Ну, как в анекдоте: «Пакет, пакет, пакет…»
Я несколько сомневалась — от «конторы» ли это мальчик. Как говорила главная героиня фильма «Любовь и голуби»: «Ты ли, чё ли?» И прищуриться надо так… одним глазом.
Но что-то внутри утвердительно тренькало.
Начать с подката.
Зашёл в троллейбус на ГЭСе, попросил вежливо:
— Девушка, можно вас попросить: билет прокомпостируйте, пожалуйста.
Я у компостера стояла просто, держалась за палочку. Компостер — это дырокол такой стационарный, как коробочка. Впихиваешь туда талончики за проезд, нажимаешь ручку — вытаскиваешь в дырочках, типа как перфокарты*. В каждом троллейбусе свой рисунок.
*ну, такие древние компьютерные штуки,
на которых дедушка Байден работал…
Ну, отчего бы и не прокомпостировать? Тем более что в Иркутске все говорят «пробить», «пробейте». И речь у него на слух (мой, во всяком случае) была неправильная, с лёгонькой такой оттяжечкой. Нет, не Питер. Москва, однозначно.
— В командировке? — дружески спросила я.
В конце концов, надо как-то с этим вопросом разбираться. Чё они меня нервируют?
Удивился слегка:
— Да. А как вы догадались?
— Акцент у вас московский.
Парень улыбнулся открытой, совершенно честной улыбкой. Прямо Крапивинский мальчик.
— Неужели так слышно?
У него и рукопожатие должно быть крепкое и дружеское.
— М-гм. Но, знаете, как будто неродной. Прилип, наверное, за несколько лет. Так бывает. А росли где?
Человек подумал. Быстро так подумал, но заминка почувствовалась.
— В Воронеже.
— Учиться, поди, поехали?
— Да. На хирурга.
— М-м-м… Тяжело, наверное?
— Да нет, не сложнее других профессия.
Ага. Я вообще-то имела в виду, что тяжко двумя специальностями сразу овладевать. Врач и разведчик. Хотя, прикрытие, наверное, железобетонное. Или не-е-ет?
Фубля, привязалась эта слепаковская песенка про брожения умов по поводу прививок от ковида. Ну, в будущем. Это, кстати, такая сложная штука — не петь то, что ещё не написано. Особенно привязчивое. Ну ладно.
— Это хорошо, что вы не психиатр.
— Почему?
— Мне с психбольницы идти далеко, — я не стебусь, на другой стороне Юбилейного реально психбольница находится, — Да она ещё и в другую сторону. А так выйдем вместе, пока идём — поговорим. Вы же в Областную едете?
— Да, в перинатальный центр.
Ах, детки! Как трогательно. Или не-е-ет… Фубля.
— Тогда нам сейчас нужно выйти. Тут удобнее всего.
Мы вышли на «Четвёртой школе», и я сразу подцепила парня под руку. И мускулатура вон какая проработанная. Доктор, как же. Акушер-спринтер, бляха муха.
— А какой из видов спорта предпочитаете?
Он глянул искоса, мельком. А я увидела, да, хоть и смотрела прямо. Очень у меня боковое зрение отчётливое. Я даже одно время думала, что из-за вот этой развитой периферии у меня основное зрение село. Бросать надо такие экзерсисы, чтоб не испортить снова, тьфу-тьфу…
— Шахматы, разве что.
И тут я вполне натурально подвернула ногу (да постоянно со мной такое!). Подстраховал прям грамотно.
— Слушайте, хоть соврите что-нибудь правдоподобное. Я ж на борцов и бойцов полжизни смотрю. Скажите, что занимаетесь… ну хотя бы баскетболом. Футболом, я не знаю… Они тоже жилистые и хорошо координированные. Какие шахматы, ну что это вообще…
Мой спутник вежливо улыбался и делал вид, что не понимает. Склифосовский, тоже мне. Спросил для поддержки разговора:
— А вы где учитесь?
— В Краснодарском политехническом. Факультет глубокого бурения, — он слегка нахмурился, — Что, не похоже?
Мы прошли уже больше пол-лестницы, вон уже и аптека горелая, которую так и не восстановили, близко. Я остановилась, упёрла руки в боки и произнесла с интонациями тёти Лины из «спокойной ночи, малыши!»:
— Дорогие ребята! Я, конечно, до посинения благодарна вам и за подъезд, и за зачистку нариков. Но вы меня прям устали, вы понимаете? Я начинаю нервничать и сожалеть о содеянном, — мой собеседник стоял напротив, слегка склонив голову вбок, — У меня есть муж, я очень его люблю и не желаю ни на кого менять. А если с ним — не дай Бог — что-нибудь случится, наше замечательное сотрудничество незамедлительно прекратится. По причине отсутствия здесь меня. Мне неинтересна эта ветка реальности без него, я понятно объясняю?
Полное у меня было ощущение, что с собакой разговариваешь. «Всё понимает, а сказать не может» — вот это вот. Парень слушал и молчал. Хрен бы ты стал стоять вот так, будучи хирургом!
Меня начала разбирать некоторая досада.
— Всё наше общение строится исключительно на том, что я хочу помочь людям и стране. Дорогие россияне — всё! Я больше не желаю смотреть женихов. У меня есть муж. Эта линия партии решительно определена. Ферштеен?
— Безусловно, — ну, наконец-то ответ!
— Всего вам доброго. Перинатальный корпус справа за основным зданием больницы. До свидания.
— До свидания.
Он повернулся и энергично пошёл вверх по лестнице. Если этот парень — действительно просто студент-хирург, решит, наверное, что столкнулся с сумасшедшей. И, не исключено, что если он — казачок засланный (а такой вариант вполне мог быть), вывод останется тем же.
Да и хрен с ним!
Не знаю, угадала я или нет. А может, товарищи наблюдатели наш дивный диалог со стороны послушали? Так или иначе, задушевные подходы с эффектными мальчиками прекратились. И Вовка стал повеселее приходить, а то прям совсем было приуныл. Вот полюбас к нему подкатывали на предмет «так будет лучше для неё и для страны», мда…
СПЛЕТЕНИЕ ВЕРОЯТНОСТЕЙ
В новости я поглядывала, как же иначе. Владимир Владимирович меня не разочаровывал. И вот вроде никаких конкретных признаков смены вектора развития событий не было, но внутренний тревожный зуммер исчез. Я надеюсь, это знак, что я всё правильно сделала?
Вместо новостей типа «группой неизвестных лиц была обстреляна из гранатомётов БМП федеральных сил, погибло четыре человека», стали мелькать «при попытке устроить засаду задержано двое жителей такого-то района, стольки и стольки лет», ну и дальше вся эта песня с припевом, куда их и чего. Я, конечно, подозреваю, что их и выкупали за хорошие деньги, и возможно, они снова пытались чего-нибудь подстроить. Но информация об удачных нападениях практически исчезла из новостей. И даже там, где кто-то в кого-то стрелял, обходилось без смертей. Раненые были. Но не погибшие. Как вот они (те серые мужики с неприметными лицами) это вычисляли? Были они бывшими кагэбистами, нынешними эфэсбэшниками или ещё кем, я не возьмусь судить. Компетенция не та. Однако, было сильно похоже на то, что война в Чечне начинает развиваться по какому-то новому сценарию.
Надо думать, в той команде, которая приезжала на встречу, люди сидели не дурнее меня (это ещё мягко так сказано), и они старались сохранить нашим парням жизни, не сбивая до времени событийные линии. Не всегда, конечно, получалось прям идеально, но получалось же! Вот в марте нападение на Грозный гораздо безболезненнее прошло, чем в прошлой версии событий. Я смотрела новости и думала — специально Масхадова ликвидировать не стали? Чтоб Хаттаба не спугнуть? Значит, вычисляют, рассчитывают… Это безумно радовало, но с другой стороны и пугало. А что если линия Хаттаба из-за всех этих смещений всё-таки сдвинется настолько, что все даты и места окажутся неверными?
К тому же ВВП, как оказалось, ушёл из штаба Собчака на какую-то малозаметную должность консультанта чего-то там в минобороны, и все удивлялись — почему?
Почему-почему… Да потому что на гашение войны все силы брошены были, я так понимаю, не до выборов в Питерские мэры. Тем более, как мы знаем, неудачных.
Всё это добавляло зыбкости в развитие вероятностей. Я снова начала нервничать и мандражить. До часа Ч оставалось полторы недели.
16 апреля 1996.
В институт я не пошла. Сил не было. Тряслась с утра мелкой рябью. Также, как в прошлый раз, включила телевизор. Показывали всякую шнягу.
Никакого экстренного включения не было. Не знают? Не сообщили? Не случилось событие? Господи, неужели сдвинулись даты? А ведь вчера только Ельцин, пьянь пропащая, во время приезда в Краснодар заявил: «Война завершена! Готов обсуждать с Дудаевым, как будем жить с Чечнёй». Многие считают, что из-за его слов военные могли расслабиться… Кто его знает…
Ко времени обеденных новостей меня уже подбрасывало. Я выпила ударную дозу валерьянки и уселась перед телевизором.
Бабушка вышла из комнаты и устроилась рядом со мной. Выпуск был полон забастовок, невыплат зарплат, голодовок, даже пара громких убийств мелькнули, но о том, что я ждала — ничего. Ни слова.
Новости кончились, а я всё смотрела в мелькающий экран.
— Что, не показали? — осторожно спросила баба Рая.
Вот что-что, а глупой её никак нельзя назвать. По ходу, догадывается о чём-то, но молчит.
Я покачала головой. Усталость такая навалилась, просто атас. И вдруг до меня дошло! Господи, что ж я туплю-то так? Во сколько это было? В два дня по Чечне! Это должно начаться ближе к семи вечера, если на наше время считать.
— Баб, я лягу, наверное. Что-то мне нехорошо. Разбуди меня в десять перед новостями.
Она посмотрела, наклонив голову, как птичка:
— Иди, моя дорогая. Разбужу.
Вечером я встала с трудом. Голова вообще как будто ватой набита. Да уж, переборщила я с валерьянкой. Промелькнула заставка. Знакомая ведущая появилась с хмурой складкой между бровей. Никогда не догадаешься — хорошо там, плохо ли… Хотя, при нашем наборе новостей…
— Срочное сообщение. Сегодня, 16 апреля 1996 года, колонна 245-го гвардейского мотострелкового полка 47-й гвардейской танковой дивизии федеральных войск была атакована отрядом чеченских сепаратистов и арабских моджахедов под командованием Хаттаба, — сердце моё ухнуло в пропасть, дикторша между тем продолжала, — Бой произошёл в Грозненском районе Чечни, на расстоянии полутора километров от моста через реку Аргун севернее села Ярыш-Марды и возле него. Нашему корреспонденту удалось взять интервью у старшего колонны, гвардии майора Терзовца.
За правым плечом у ведущей появился небольшой экран, на котором усталый вусмерть мужик говорил с совершенно характерной «военной» интонацией:
— Полковая колонна двигалась на Шатой по трассе Старые Атаги — Чири-Юрт — Дуба-Юрт — Дачу-Борзой — Ярыш-Марды. Миновав населённый пункт Дачу-Борзой, в районе 14:00 по местному времени колонна добралась до села Ярыш-Марды… — а я тупо смотрела на него, раскрыв рот и думала: он жив. Жив. Жив!
Бо́льшую часть из того, что он рассказывал я просто не поняла. Все слова слились в один сплошной поток. Дядька исчез с экрана, остался только голос. Камера двигалась вдоль короткого ряда мёртвых боевиков — тех, что остались относительно целыми. И я увидела лицо, до скрежета зубовного знакомое — сколько раз он мне попадался на фотографиях, пока я собирала материалы про ужасы той войны. Всё. Дальше можно было не смотреть. Хаттаб мёртв. А вместе с ним мертвы и засланные америкосами арабские моджахеды, и местные фанатики. Судя по панорамам гор, места засад были перепаханы настолько, что там разве что чудом кто-нибудь уцелел.
Бабушка сидела рядом и внимательно смотрела — не в телевизор, на меня.
— Вот теперь всё нормально, — я поднялась и пошла в комнату. Странно было идти, как будто шагаешь по облакам. Легла на кровать и вырубилась на четырнадцать часов.
Сон был тревожный, как будто множество вариантов будущего ветвились и сплетались передо мной в сложные узоры, срастались и разрывались… Проснувшись, я первым делом включила телевизор. Новости как раз.
Показывали Ельцина, который исходил на говно и орал: «Встречаться с Дудаевым не стану! Я с бандитами не разговариваю!!!»
Нет, тут я как раз в кои-то веки с ним согласна. Но… Но это же лицемерие. Раньше что вам мешало предпринять решительные действия? Встречали, улыбались, даже руки жали…
Да Бог с ним, не хочу даже думать об этом пьянице.
По известной мне хронологии, после произошедшего Ельцин отдал приказ на физическое устранение Дудаева, что и было выполнено 21 апреля 1996 года, спустя пять дней после уничтожения колонны. Здесь колонна осталась цела, последствия случатся ли?
Мысли стали вязкими, как талый пластилин…
…
Случились. Один в один как в прошлый раз. Лес. Разговор по спутниковому телефону. Управляемая ракета. Последний снимок за секунду перед взрывом. Перед прямым попаданием. С этого начиналась практически каждая новая временна́я веточка. Девяносто восемь процентов. В остальных двух ракета попала в машину, но финальный результат принципиально ничем не отличался.
А вот дальше… Что происходило в нашей реальности, я не видела, потому что не могла проснуться. Я видела сны и сны во снах, и события внутри них разлетались в разные стороны совершенно хаотически. Они колыхались вокруг меня светящимися нитями анемонов, и вероятности наползали друг на друга, как тектонические плиты. И продолжалось всё это до тех пор, пока в мой сон не пришёл Владимир Олегович и не сказал:
— Девочка моя, чего это ты? Напугала меня второго так, что он ко мне пробился. Прекращай давай, все в панике. Просыпайся. Всё случилось. И больше нас так не пугай.
И я проснулась.
Вокруг всё было белое. О, Господи… «Если увидишь тоннель — не лети на свет!..» Помню-помню этого осла… Мысли бежали пунктиром. Потом я услышала, что как будто что-то рядом шуршит и пикает. И Вовкин крик:
— Она моргает!
Вокруг забегали, начали какими-то фонариками в глаза светить, щупать пульс — мало им, что ли, приборов. А-а-а… белое — это просто стены тут побелены! А светящимся показалось, потому что глаза отвыкли смотреть… Я моргнула и окончательно проснулась. В горле торчала трубка аппарата искусственной вентиляции. Фу, какая гадость! Я резко села и чуть не сблеванула. Убрать это! Я дышу сама! А потом оторвала от рук капельницы. Прямо сквозь головокружение. И оказалась напротив обширного белого полотна с пуговицами. Так. Халат. Это, по ходу, лечащий врач.
В горле саднило. Я осторожно попробовала откашляться. Мда. Надеюсь, это ненадолго.
— Господин доктор, — ой, голос-то какой хриплый, как у зомби, — Не переживайте, всё нормально. Ментальный шок прошёл.
Они ещё чего-то спорили и препирались, а я схватилась за Вовку:
— Где у них тут туалет?
Он поддержал меня под мышки:
— Вон дверь.
— Пошли.
Мы скрылись за дверцей, временно отрезав суету и клопочение.
— Чё это мы такие модные, в отдельной палате?
— Там ещё и охрана за дверью, — он присел передо мной на корточки, — Ты как, солнышко моё?
— Жрать хочу, слона бы съела. Но боюсь. По ходу эта пластмаска мне горло ободрала.
— Так ты дышать перестала!
И сидеть я уже устала, да, уже за первую же минуту. Ой, как мне себя жалко, узяс. Ну, ладно.
— Сколько дней?
— Шесть.
— Серьёзно, — меня вдруг повело в сторону. Хорошо, стенка рядом.
— Отнести тебя?
— Ага. Нет, погоди. Умыться, — вкус во рту ужасный, сухо, пластмасса и лекарство какое-то… — И всех выгнать, я хочу с тобой поговорить.
Я поплескала в лицо водой, прополоскала рот:
— Слушай, а что, сегодня воскресенье?
— Понедельник.
— А ты как?.. — я посмотрела на него в зеркало. А я-то! Ужас, лицо осунулось, синячищи под глазами!
— Специальным приказом. Я пятый день тут. Ты меня звала, пока говорить могла.
Ещё бы мне тебя не звать! Ты моя опора во всех мирах.
— Всё, тащи меня туда. Хочу лечь. Всех убрать, у меня от их метлесения картинки начинают в голове кружиться.
Вова занёс меня в палату, уложил в постель и очень вежливо сказал, что всем стоит уйти, прямо сейчас. И они ушли почему-то. Умеет он убедительным быть, если захочет.