А Маша скорее откусила бы язык, чем задала хоть один вопрос. Юрий видел ее спокойное лицо. Если б он знал, чего стоило ей спокойствие! Но он ничего не знал и подумал: "Должно быть, Ася права, что там полный разрыв. Хороший я был бы осел, если б завел речь об этом!" Так они подошли к роно. Маша вдруг перетрусила:
- Юрий, честное слово, я так волнуюсь, что впору бежать.
Вот в это время Юрий и принял решение, которое имело серьезные последствия в его личной жизни:
- Идем, Маша! Я тоже поступлю в школу.
Еще утром этого дня он не подозревал, как необходимо совмещать теорию с практикой; теперь же твердо был убежден, что без школы обойтись невозможно. В конце концов, аспирантура приведет к такой же педагогической работе. Какой получится из него преподаватель вуза, если о школе он не имеет понятия!
Все эти соображения Усков наспех изложил Маше, и она не успела опомниться, как он распахнул дверь в кабинет инспектора, и они предстали перед глазами начальства.
Инспектор, пожилой человек неказистой внешности, с плоским лицом и похожим на щетку седым ежиком волос, прервал разговор с секретаршей. Они представились.
- Новички? Та-ак-с. Позвольте, - нахмурился он, взяв у Маши извещение, - позвольте, вы должны были явиться значительно раньше. Почему опоздали?
Маша смутилась. Она не подготовилась к вопросу.
- Причины, которые меня задержали, - сказала она запинаясь, - вам покажутся ничтожными, хотя для меня они значительны. Я не могу объяснить опоздание.
Усков приподнялся, вторично поклонился и, бросив на Машу осуждающий взгляд, намеревался вступить в разговор с инспектором, чтобы смягчить невыгодное впечатление, произведенное ею. Но инспектор обратился опять к ней:
- Как вас зовут?
- Мария, - ответила она и, краснея, добавила: - Кирилловна.
- Так вот, Мария Кирилловна, позвольте напомнить: чтобы воспитать дисциплинированность в своих учениках, педагог должен быть дисциплинированным сам.
Ничего неожиданного не было в старой, известной всем истине, которую инспектор счел нужным повторить Маше. Усков осторожненько дернул ее за рукав. Провинилась? Помалкивай. Маша не заметила подсказки или не хотела заметить.
- Боюсь, - отвечала она, - мне недостает многих качеств, необходимых педагогу. Истинный педагог - человек исключительной силы. Я слишком обыкновенна, чтобы быть педагогом.
"Что она городит? - всполошился Усков. - Пришла в роно за назначением и так себя аттестует! Путаница Маша!"
Наверное, что-то в этом роде подумал и инспектор, который, проработав лет двадцать в роно, привык наставлять учителей, особенно новеньких, внушая практичное, трезвое и, сам не подозревая того, обыденное отношение к делу.
"Романтики! Пока жизнь бока не обмяла", - усмехнулся инспектор Машиным словам, как усмехаются детской болтовне, и обратился к Ускову:
- И вы маловер?
Ого, как он повернул! В маловеры записал Марию Кирилловну Строгову.
Усков только и ждал сигнала ворваться в разговор. Он догадался: инспектор Машиными словами задет. Сидит в роно человечек с седым ежиком. Неплохой, может быть, человечек, звезд с неба не хватает, а надо учить учителей. Учит тому, что известно, бесспорно, в чем нельзя ошибиться. Фантазий сторонится. Пуще всего страшится фантазий, ибо ведут они в неизведанное. И вдруг обухом по голове: если ты обыкновенен, нельзя быть педагогом. Маша-философ! Мы с тобой пока ничего не умеем. Три-четыре урока на институтской практике, вот и все.
Меньше чем в три минуты Усков развил свою и инспекторскую (он угадал) точку зрения, которая заключалась в том, что романтизм романтизмом, а педагогические задачи конкретны.
- Именно? - спросила Маша.
- Именно: я, Усков, преподаватель литературы, должен образцово выполнить программу. Прежде всего.
Инспектор внушительно пристукнул ладонью по столу, словно поставил печать, и изрек непререкаемым тоном:
- В первую очередь! Основа основ.
- Кто спорит? - недоуменно пожала Маша плечами. - Но если я говорю детям: прекрасно совершить подвиг, а сама не способна на подвиг, значит, я лгу. Если я говорю им: умейте быть верными, а сама не умею, значит, я лгу.
- Так! - заражаясь настроением Маши, поддакнул Усков, но нечаянно взглянул на инспектора.
Снисходительно-скучающий вид человека с аккуратным ежиком над безоблачным лбом говорил ясно: "Птенцы желторотые! Еще и школы не нюхали. Философствовать вы мастера, а вот как сумеете урок провести? Успеваемость? Дисциплина? Проверка тетрадей? Планы? Отчеты? Куда там до высоких материй!"
Спорили трезвость и неостуженная юность. А Усков пытался их примирить.
Как всегда в трудных обстоятельствах, находчивая память подсказала Юрию подходящую к месту цитату.
- "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен", - продекламировал Юрий. - Учитель! Оставляй за дверями класса свои несовершенства и веди учеников к священным жертвам.
- Нехорошо! - покачала головой Маша. - Ребята поймут: "король гол", и перестанут верить в священные жертвы.
Она не желала идти на уступки.
Усков сконфуженно напялил кепку и со вздохом сказал:
- В таком случае, поздравляю тебя и себя. Я вижу, наша профессия достойна святого.
- Ты сам не знаешь, что говоришь, Юрий. Нужна не святость, а доблесть, - упрямо ответила Маша.
Инспектор хмурился. Слова и слова! Он считал себя человеком дела. Он ценил учителей, умеющих добиваться высокого процента успеваемости и образцовой дисциплины класса. Все остальное инспектор считал беллетристикой, о которой охотнее всего толкуют учителя, неспособные справляться с основными учительскими обязанностями: давать учащимся прочные знания в объеме утвержденной программы. Кроме того, инспектор решил: эти самоуверенные юнцы ведут себя в отношении его непочтительно. Пришли в роно и открыли дискуссию. Неуместно.
- Список школ! - недовольно обратился он к секретарше.
Белобрысая секретарша в коротеньком платьице, едва до колен прикрывавшем худые девчоночьи ноги в нитяных чулках, с разинутым ртом слушала странный разговор.
"Блажные какие-то заявились в роно. О нагрузке не спрашивают. В какие школы пошлют, не заботятся. О зарплате молчат. На папенькиных хлебах. Не нуждаются", - определила она.
- Вернемся к делу, - холодно заявил инспектор, давая понять, что беседа на отвлеченные темы закончена. Он рассматривал список школ, прикидывая в уме, куда адресовать новичков.
"Из этого со временем может выйти толковый учитель, - думал он об Ускове. - Из этой? Сомнительно. Витает в небесах, а придется спускаться на землю. Процесс для фантазеров болезненный. Посему, товарищ Строгова, следует вас передать в твердые руки".
- Направлю-ка я вас к Федору Ивановичу... вернее, к Борисову, раздумывал вслух инспектор. - Опытнейший завуч! Советую: поменьше упражняйтесь в экспериментах, побольше следуйте проверенному опыту. Вас восьмой класс не пугает? - спросил он Ускова.
- Я как раз и мечтал о старшем классе! - обрадовался Усков. - Дело в том... - пустился он в объяснения, - в старших классах настоящий курс литературы. Я занят научной работой. Я аспирант пединститута...
- Устроят шестые классы Марию Кирилловну?
Марию Кирилловну шестые классы устраивали.
- Не понимаю, не понимаю, не понимаю тебя! - говорила Маша, возвращаясь с Юрием из роно. - Знаешь ли ты, что изменил нашим лучшим мечтаниям, когда в институте мы ждали и верили: педагогическое звание самое высокое звание. И вдруг и вдруг!.. "Пока не требует поэта..."