Рот его был набит едой, и потому Юри в знак согласия молча кивнул.
— Ты знаешь, где находится молочный комбинат?
— Знаю.
— Вот и прекрасно. Сегодня вечером приходи туда точно в половине одиннадцатого. К задним воротам. Они напротив стадиона. Помнишь?
— Конечно, помню. Выкрашены красной краской.
— Правильно, красной. Прихвати с собою мою серую хозяйственную сумку. Я подам тебе из-под ворот пачку масла. Ты положишь её в сумку и отнесёшь домой.
Тётя отрезала новый кусочек блина с вареньем и сунула себе в рот. На её лице не было заметно ни малейшего волнения, словно она говорила о самой обыденной вещи. Ну, скажем, попросила Юри сходить в магазин.
— Ка-ак?! — воскликнул Юри и в испуге уставился на тётку. В этом восклицании был выражен весь охвативший его ужас. И тётя Эрна всё поняла, но спокойно дожевала блин и, лишь намазывая варенье на новый кусок, произнесла тоном, не терпящим никаких возражений:
— Так надо. Разве ты не любишь хлеб с маслом? А?
Блины сразу же показались Юри невкусными. Он положил нож и вилку на тарелку. Руки мальчика упали на колени.
— Ты не бойся. Никто не увидит. Там ходят редко. А если кому-нибудь и случится пройти… По обе стороны от ворот, вдоль забора, растут кусты…
Юри не отрываясь смотрел на тётю. Неужели она и вправду думает, что он просто-напросто боится попасться?
— Да нет, я не об этом… — пробормотал Юри, теребя скатерть.
Тётя перестала жевать.
— Ну, так в чём же дело?..
— Ведь это воровство! — выпалил Юри, всё ещё не отдавая себе отчёта, почему тётя не может понять самого главного.
Между тем Эрна Казук продолжала спокойно обедать.
— Воровство, — повторила она наконец с издёвкой. — Тоже мне событие! Пачка масла.
И тут она разозлилась, сощурила глаза, словно хотела просверлить взглядом сидевшего напротив неё мальчика.
— Выкручиваюсь я, тебя это не касается! Видали умника! Будешь делать, что тебе прикажут. Принесёшь торфяные брикеты, вымоешь посуду и придёшь с сумкой к воротам комбината. Заботься о тебе, а ты только и делаешь, что фыркаешь да рассуждаешь.
Надев пальто, Эрна Казук остановилась в передней и в упор посмотрела на мальчика, который в это время собирал в кухне посуду.
— Юри, поди сюда! — приказала она.
Юри, растопырив мокрые руки, пошёл к дверям.
— Вот сумка. В половине одиннадцатого изволь быть на месте. Не то… смотри…
Дверь захлопнулась, и тётя Эрна ушла. Юри словно окаменел на пороге прихожей. Перед зеркалом на стуле лежала огромная серая хозяйственная сумка. Казалось, она открыла пасть и смеётся над ним.
Когда посуда была вымыта и поставлена в буфет, Юри снял передник, но, так и не повесив его на место, сел на маленькую скамеечку возле плиты.
Большие часы, висевшие в спальне над тёткиной кроватью, медленно отбили три гулких удара.
«До половины одиннадцатого ещё много времени, — мелькнуло в голове у мальчика, и на сердце сразу стало легче. — До тех пор мало ли что может случиться. И мне не надо будет идти туда».
Но Юри прекрасно понимал, что ничего не случится и ему так или иначе всё придётся решать самому.
Мальчик старался отогнать от себя тяжёлые мысли.
«Чего я зря себе голову ломаю! Тётя велела прийти. Моё дело взять сумку и сделать так, как велено. Тётя даст мне масло. Я принесу его домой. Разве я знаю, откуда это масло? Я знаю только одно: мне приказано прийти и взять его».
Но успокоенность явилась лишь на мгновение. Словно солнце, которое торопливо выглянуло из-за бегущих по небу туч и вновь скрылось.
«Ведь я знаю, откуда это масло!» — настойчиво протестовал другой голос. И его атака была такой мощной, что не осталось места никакому оправданию.
В сердце мальчика закрался страх:
«А вдруг тётя больше не пустит меня к себе. Куда же я тогда пойду?»
Страх вынудил Юри снова ухватиться за спасительную мысль:
«Ах, что мне-то до этого! Сделаю, как велено. Зачем совать нос не в свои дела…»
Но какое бы ни принимал Юри решение, оно не приносило ему покоя, и всё начиналось сначала.
Тут Юри вспомнил об уроках. Он живо вскочил с места: надо браться за книги, а решение сложных вопросов можно отложить на потом.
Как приятно вытаскивать из портфеля учебники и тетради — старые знакомые, в их обществе чувствуешь себя так хорошо и уверенно. Страницы, покрытые чёрной типографской краской, дружелюбно шуршат; они словно потихоньку нашептывают что-то такое, чтобы только ему одному было слышно. И шёпот их прост и понятен: «Бери и читай! Бери и читай!»
Но лишь только Юри уселся за стол и склонился над учебником, как снова вспомнил старую хозяйственную сумку там, в прихожей.
Мальчик краешком глаза посмотрел в дверь.
Прямо перед ним зияла широко открытая, с никелированными губами пасть сумки. И по-прежнему насмешливо кривилась.
Юри вскочил и захлопнул дверь.
Сумка исчезла из глаз, но мальчику от этого ни чуточки не стало легче. Юри засунул руки глубоко в карманы и подошёл к окну.
На улице дул порывистый ветер, с шумом швыряя в окно капли дождя. Начавшийся в полдень мелкий дождик перешёл в ливень. В сером низком небе словно прорвало плотину.
Улица была пуста. По ней катился подхваченный где-то вихрем ком бумаги. Высокие ворота дома напротив то стремительно открывались, то закрывались, точно ими играла рука великана.
Справа появился сгорбившийся прохожий. Ветер трепал полы его мокрого пальто. Со шляпы струйками стекала вода.
Юри зябко повёл плечами. Он вдруг с необыкновенной ясностью ощутил, как ветер насквозь пронизывает одежду, как холодные струи дождя текут за ворот и вызывают дрожь во всём теле, — мальчик представил себя на месте этого прохожего. Только у него, у Юри, даже нет надежды попасть в тепло, потому что… потому что ему некуда идти. Тётя Эрна его к себе уже не пустит. У него нет больше дома…