Шахназаров за кухонькой пилил дрова и заметил Юрку лишь тогда, когда тот остановился рядом. Лицо его, только что сосредоточенно-печальное, засветилось в улыбке. Отложив пилу, он откровенно любовался Юркой с таким видом, будто не узнавал его.
— Ну и ну! Вот это и я понимаю! Кру-гом! Хорошо! Настоящий воин...
— Шах, тебя наказали, да?
— Ничего, Юрка, бывает и похуже. Кру-гом! Молодец...
— Давай помогу.
— А я уже кончил. Вот что, парень, раз ты теперь вооружён, сегодня же и начнёшь выводить на пост Дункана. Нечего ему без дела в конуре сидеть.
— Ага!— обрадовано воскликнул Юрка.— Шах, ты не обижайся на папу, ладно? Он только понарошку строгий, а так знаешь, какой он...
— Солдату обижаться не положено,— спокойно сказал Шахназаров,— да и за что мне обижаться? Кругом виноват...
Напиленные чурбачки Шахназаров отнёс в кухоньку, вернулся с листом фанеры, прилёг под елью и, развернув на фанере тетрадку, стал сосредоточенно что-то писать, выводя каждую букву.
— Письмо?— спросил Юрка, ложась рядом.— Кому?
— Да тут... одному хорошему человеку. Ты пока помолчи, мне думать надо.
Высоко-высоко, наверное, там, где летают космонавты, плыли в небе синевато-белые облака. Глядел на них Юрка и думал, что, если бы не взбучка, которую получил Шах, всё было бы хорошо. Ему, Юрке, не только форму пошили, но выдали и оружие, не какую-нибудь там пластмассовую игрушку, а самый настоящий пистолет вместе с кобурой, ремнём и портупеей, и уже сегодня вечером, когда Шах поведёт на блокпосты Рекса и Венеру, он, Юрка, выведет на пост Дункана. И так будет каждый день, даже когда настанет пора идти в школу.
Потом... потом он незаметно вырастет, пойдёт служить в армию не понарошку, а всамделишно и станет настоящим собаководом.
А может, всё-таки стать космонавтом? Слетал в космос, и сразу о тебе знают все. В газетах портреты печатают, по телеку показывают, героем зовут.
Оттуда, из космоса, всю землю видно. Вот бы полететь хоть разок!
Наверное, Шаху не просто и не легко было думать. Он даже стебелёк какой-то сорвал и, покусывыя его зубами, напряжённо сдвигал брови, морщил лоб. Юрка терпеливо ждал, тоже покусывая стебелёк и по возможности хмуря брови.
Наконец Шахназаров отодвинул фанеру, лёг навзничь.
— Кончил?
— Потерпи. Осталось самое главное.— Шах глядел в небо и, зачем-то поднимая то правую, то левую ногу, вздыхал, мычал что-то, непонятное Юрке, опять вздыхал. Юрка тоже стал поочерёдно задирать ноги, пока Шах не спросил удивлённо:
— Ты чего это... дрыгаешь?
— Я — как ты...
— Так я же — для разминки.
— И я — для разминки.
— Ну, брат, даёшь!..
Опять Шаха потянуло к фанере. Вырвал, из тетради чистый лист, застрочил карандашом, выговаривая каждое слово:
— Твои ясные очи, твои глаза —
Как синее небо, как бирюза...
Юрка, что такое «бирюза»?
— Не знаю...
— Я тоже не знаю. Вот дела... Помоги найти такое слово, чтоб кончалось на «за». Для рифмы, понимаешь?
— Коза!— выпалил Юрка.
— Не-ет,— покачал головой Шахназаров.— «Коза» не годится. Не идёт ни в какие ворота.
— Оса. Коса. Волоса.
— Нет, Юра,— вздохнув, сказал Шахназаров.— Ты, как вижу, тоже не Пушкин. Стой! Идея! Ты полежи тут, я — сейчас.
Шах помчался в городок. Вскоре вернулся, протянул Юрке альбом в бархатной обложке.
— Полистай. Тут у меня много интересного про крейсер «Варяг». А я по стихам пройдусь. Не может быть, чтобы здесь не нашлось ничего подходящего. Пушкин — это, брат,— голова!
Каждый занялся своим делом. Юрка с интересом вглядывался в фотографии бородатых офицеров, усатых матросов, каких-то кораблей, Шахназаров торопливо листал книгу.
— «Буря мглою небо кроет...» Не то. «На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предо мною...» При чём тут Грузия? Стоп! «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим». Как раз то, что надо! Только почему — «любил»? Сделаем так: «Я вас люблю так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть... другим...» Вот тебе и раз... Зачем же — другой? Сплошная нескладуха вышла. Вроде как сам хочу, чтобы её ещё кто-то любил. Эх, была ни была, до конца переделаем. Верно, Юрка?
— Ага.
— Вот! Теперь уж — точнее не придумаешь. «Я вас люблю так искренно, так нежно! Не дай вам бог любимой быть другим». Пойдёт?
— Пойдёт. А кого ты любишь?
— Я же сказал: одного хорошего человека. А в общем-то, я многое люблю,— добавил Шахназаров, заклеивая конверт.— Вот этот лес, небо, тебя люблю и всех добрых людей. И радуюсь! Знаешь, чему?
— Не-а.
— Тому, что родился на свет не букашкой, к примеру, а человеком. Сознательно живу, всё вижу и понимаю. Сейчас — полдень. Как ты заметил, что он наступил?
— Жарища! Солнце почти над головой.
— Во! И ты это понимаешь. Значит, ты тоже существо разумное.
— И собаки... языки высунули...
— Опять верно! Жара... Берёзки и ёлки тоже, гляди — словно бы обвяли... А ночью я их, знаешь, какими вижу? Будто стоят витязи в шлемах, пики подняли, точь-в-точь из сказок вышли. А утром встану — опять радуюсь: солнце светит, лес шумит, и такая красота кругом, аж дух захватывает!..
На тропинке, ведущей к казарме, показался дневальный.
— Шах, к замполиту!
— Иду!— сразу сникнув, ответил Шахназаров. Сложил конверт пополам, сунул в нагрудный карман гимнастёрки.— Не повезло мне малость, Юрка... Написал, а передам неизвестно когда. Дела-а... Ну, жми домой, а я огонь погашу и на ковёр.
— Как это — жать?
— Ну, беги, значит...
— А на какой ковёр тебя вызывают?
— Так говорят, когда начальство требует. На ковёр, мол, пошёл.
— Опять ругать будут?— испуганно спросил Юрка.
— Ничего, переживём! Главное, у тебя теперь звёздочка есть... Пойдём, доведу до проходной...
Опустив голову, Шахназаров шагал впереди, Юрка, стараясь ступать пошире, поспешал за ним и пытался представить, как он выглядит со стороны в своём мундире, туго подпоясанном широким офицерским ремнём, на котором с правой стороны, чуть оттягивая его, поблескивала коричневая новенькая кобура.
— А меня в школу будут на папиной машине возить, вот...
— Законно,— думая о чём-то своём, вяло согласился Шахназаров,— пешком далеко.
Теперь они шли по самому центру строевого плаца. Юрке было приятно, что солдаты — и заполнившие курилку, и выглядывающие из окон казармы — обращают на него внимание. Отовсюду доносилось:
— Формочка-то, как влитая!
— Вот это солдат!
— Юра, давай насовсем в казарму, кровать поставим.
— Юра, строе-вым!
Возле проходной, надкусив яблоко, стоял «товарищ Петров» в спустившихся запыленных трусишках, удивлённо и зачарованно глядел на Юрку. Едва Шахназаров и Юрка поравнялись с ним, он преданно, с радостной тревогой заглядывая в Юркины глаза, представился:
— Я — товалищ Петлов.
— Да ну тебя!— отмахнулся Юрка.— Надоел... Всё лезет и лезет...
Мальчик огорошено поморгал глазами и неожиданно заплакал. Юрка поморщился. Шахназаров подхватил мальчика на руки:
— Не надо, Витя, реветь. Юрка тебя никогда больше не обидит. Если же обидит, я перестану с ним дружить.
— А на речку пойдём?
— Обязательно. Только завтра.
— А девчонки?
— И девчонок возьмём, они тоже хорошие ребята.
— А Юрку возьмём?
— Позовём, если не забудем...— Шахназаров опустил мальчика на землю и, не взглянув на Юрку, будто его здесь и не было, зашагал к казарме.
— Дивизион, строиться!— объявил, выйдя на крыльцо, дневальный.
«Товарищ Петров» подтягивая штанишки, побежал в сторону курилки, Юрка нехотя поплёлся за проходную.
У офицерских домиков — никого, все женщины собрались на лужайке, с ними о чём-то вёл разговор замполит майор Зотов. Там же вертелись и малыши. Юрка шмыгнул за первый домик, ему сейчас не хотелось ни с кем встречаться. Что, если Шах и в самом деле перестанет с ним дружить? И «дядя Стёпа»? И оператор Козырев?
Он всегда стоит в конце строя, это называется — на левом фланге. Вчера и позавчера, когда старшина строил дивизион, а он, Юрка, проходил мимо, Козырев, приветливо улыбаясь, манил его к себе, иди, мол, становись рядом, места хватит. Хорошо бы стать с ним рядом и шагать вместе со всеми. Раз-два, левой! Выше ногу! Левой, левой, дивизион — стой! Если Шах скажет Козыреву, какой он, Юрка, нехороший человек, вряд ли Козырев позовёт его снова. И во всём виноват этот прилипчивый, как муха, «товарищ Петров». Да нет же, почему же он виноват? Малышу тоже, как и ему, Юрке, с кем-то играть хочется... Ох, как нехорошо опять получилось...
На крыльце дома, на скамеечке, стояла кастрюля с остывающим компотом. Если бы не она, Юрка, возможно, и не вспомнил бы, что ему следует позаботиться о еде для Дункана, ведь голодного его нельзя выводить на пост. И что сказал бы Шахназаров?..
Разжечь газовую плиту, вскипятить воду и опустить в кастрюлю мясо — большой кусок его нашёлся в холодильнике — оказалось делом скорым и нетрудным. Мясо варилось, кипело. Сюда ещё несколько картошин,— Шах говорил, можно и не чистить, можно разрезать на четыре части и сварить прямо в кожуре,— крупы немножко. Крупу Юрка нашёл в кухонном столбике.
Пока мясо варится, можно засыпать и крупу. Картошку — потом. А что, если и картошку положить сразу? Какая разница? Пусть варится всё! Скорее поспеет. Картошку Юрка обнаружил в чулане, в алюминиевой корзинке. Выбрал пять штук самых больших, разрезал каждую на четыре части, опустил в кастрюлю и ушёл в свою комнату обёртывать книги — послезавтра в школу.
За этим занятием и застал его отец. Он стоял в дверях, глядел на Юрку и улыбался. А тому было не до улыбок.
— Па-ап, зачем ты наказал Шаха?
— По-моему, сын, это не твоё дело.
— Моё,— упрямо сказал Юрка.— Шах не виноват, потому что...
— Это мне лучше знать.
— И мне лучше.
— По всей вероятности, женщины наши задержатся. Будем обедать. Ремень-то сними, пистолет ведь тяжёлый, тянет.
— Ничего и не тяжёлый. И мне Дункана скоро на пост вести.
— О-о, тогда другое дело. А вон и наши женщины идут.
Оля с порога обрадовано бросилась на руки к отцу, такая уж ласочка, любит, чтобы её постоянно по головке гладили. А мама... она явно чем-то встревожена...
— Разве так кашеварят, мужчины? Пригорает же... Боже, что вы тут затеяли?
Едва она сняла с кастрюли крышку — ударило гарью, помешала в кастрюле и окончательно расстроилась.
— Ничего не понимаю. Что за бурда? И для кого вы её готовите?
Папа удивлённо повёл плечами, взглянул на Юрку.
— И никакая не бурда,— с обидой выкрикнул тот.— Для Рекса и Венеры обед готовит Шах, а я — для Дункана. Я тоже помощник начальника караула, понятно? И буду на пост Дункана водить... Ну как ты, мама, не понимаешь?
— Вот теперь кое-что понимаю. Килограмм мяса на суп для Дункана... А чем я вас буду завтра кормить?
Папа зачем-то прикрыл рот ладошкой и заспешил с Олей к столу.
— Мать, войди в его положение. Несение службы — благородное дело, и мне кажется, ты должна ему помочь. Когда и что готовить для Дункана — решайте вдвоём. А варит пусть сам, только сам...
— Конечно!— обрадовался Юрка.— И Шах мне это говорил.
Мама выключила газ: «Ох, Юрка, Юрка, горе ты моё»,— но было понятно, что если она ещё и сердится, то совсем немножко.
— Садись за стол, помощник начальника караула. Куда мне деваться — одно начальство кругом...
Папа подмигнул Юрке, шепнул тихонько, нагнувшись:
— Пронесло, правда? После обеда — со мной на огневую. Согласен?
Ещё бы! Он давно мечтал попасть туда.
Когда Юрке случалось раньше идти куда-нибудь с отцом, он обязательно брал его за руку: папа был большой и сильный, и рука у него была большая и сильная, и было приятно ощущать и чувствовать это. Но то было раньше, позволить себе такое сейчас Юрка никак не мог. На нём теперь форма с солдатскими погонами, на боку всамделишний пистолет в кобуре. Он теперь солдат, а не какой-нибудь сопливый мальчишка, и вести себя должен как солдат.
Все, кто бы им ни повстречался, отдавали честь первыми, и это нравилось Юрке, ведь его папа был здесь самый главный. Когда он приказывал сделать что-то, никто не спрашивал, зачем это нужно. Просто отвечали: «Есть!» — и шли выполнять. И это тоже нравилось Юрке, ведь его отец был здесь не просто главный командир, он был и годами старше всех, и знал больше всех, и отвечал за всех солдат и офицеров, за весь этот городок, обнесённый сплошным высоким забором. Наверное, нелегко и непросто отвечать за всё и за всех... Может, поэтому отец так рано уходит на службу и так поздно возвращается. Оля — сонюшка, ни утром, ни вечером его не видит, и днём ему с нею некогда побыть. А похудел папа в последнее время... Мама уже не на шутку тревожится: «Скоро у тебя, товарищ подполковник, останется на лице один нос». А он смеётся: «Ничего, Машенька, были бы кости, мясо нарастёт». Он всегда смеётся! Нет, не всегда... Порой он бывает задумчивым, даже суровым, только вот грустным Юрка не видел его ещё никогда.
На огневую они попали не сразу, сперва зашли в канцелярию. Отец снял телефонную трубку, и она сразу же отозвалась голосом чистым и басовитым:
— Майор Петров слушает.
— Иван Васильевич, объявите готовность номер один.
— Есть, товарищ подполковник!
— Командуйте дивизионом. Я иду к стартовикам.
— Есть.
В трубке щёлкнуло, и почти тотчас в казарме затрещал электрический звонок, а где-то, казалось, в лесу сперва глухо и как-то уныло, потом пронзительно, ноюще завыла сирена. В казарме, на плацу, в спортгородке за казармой затопали сотни ног, мимо окон, обгоняя друг друга, мчались на огневую солдаты. Юрке тоже вдруг захотелось побежать вместе с ними, но отец шёл не спеша — задумчивый и совершенно спокойный, и пришлось даже поотстать немного, чтобы он ничего не заметил.
Из автопарка, обгоняя их, с рёвом, на бешеной скорости проносились тягачи, где-то, наверное, уже на самой огневой тоже что-то глухо ревело, и рёв этот дрожью отдавался в земле. Отовсюду неслись какие-то команды и крики. Юрке подумалось: уж не задавило ли в этой суматохе кого-нибудь, и ему даже стало страшновато.
Взглянул на отца, тот по-прежнему был спокоен.
— Папа, а почему командиром будет дядя Ваня? Командир же ты!
— Он — мой заместитель. Ему тоже положено командовать.
Сразу за вольерами лесок кончился. На большой поляне, обнесённой забором, Юрка увидел слева пятнистые коричнево-зелёные кабины. Некоторые из них вращались по кругу, и это было так интересно, что он едва не попросился туда покататься. Но тут справа увидел ракеты, сперва одну, потом ещё две, и ещё... Много ракет — ослепительно-белых и крылатых, похожих на маленькие самолёты,— бесшумно поднималось в окопах, нацеливаясь в небо.
— Папа, сейчас будут стрелять, да?
— Нет, сынок, солдаты будут учиться стрелять.
— И ни одна ракета не полетит?— огорчённо уточнил Юрка.
— Ни одна. Но всё будет делаться так, будто ракеты взлетели. И поразили цель.
— Самолёты, да?
— Самолёты. Возможно, ракеты.
— Папа, а с кем будет война? С буржуинами, да? С фашистами?
— Пока ни с кем.
— Зачем же тогда учиться стрелять?— удивлённо повёл плечами Юрка.
— А на тот случай, если вдруг фашистам-буржуинам и в самом деле захочется с нами повоевать. Будем готовы, и тогда нам никто не страшен.
— Мы их тогда: ды-ды-ды-ды!— затряс Юрка сжатыми кулаками, будто строчил из пулемёта.
— Вот именно,— согласился папа, улыбаясь.— Погляди, сын, вон в тех кабинах...
— С ушками на макушке?— уточнил Юрка.
— Да, с антеннами... В тех кабинах постоянно несут службу дежурные расчёты. Как пограничники, понимаешь? Охраняют небо. Ты спишь, а они стоят на посту. Ты в школу пойдёшь, а они опять на посту. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Если вдруг нарушит границу чужой самолёт, они сразу поднимут тревогу.
— А откуда они узнают — чужой или свой?
— Узнают. Обучены тому, чтобы узнавать.
Поднялись на поросший травой гребень, окружавший просторный окоп, в котором находилась первая ракета, и Юрка увидел в окопе солдат. Они работали в противогазах и так были похожи друг на друга, что если бы здесь находился и Шахназаров, вряд ли Юрке удалось бы отличить его от остальных.
Заметив командира дивизиона, солдаты прямо в окопе мигом выстроились в линию, сержант скомандовал: «Смирно!», видимо, собираясь доложить. Но подполковник поднял руку, разрешая не делать этого, опустился на траву, достал секундомер.
Рядом с отцом примостился и Юрка.
Из-за ельника выскочил тягач-грузовик с длинным металлическим прицепом на резиновых колёсах и, чуть сбавив скорость, въехал в окоп. Остановился. Солдаты окружили ракету. Что они там делали, Юрка не понимал, только вдруг заметил — ракеты уже нет на прежнем месте, лежит на прицепе, и тягач, взревев мотором, уже потянул её наверх. Не успел он скрыться за ельником, с другой стороны появился новый тягач с такой же точно ракетой. И опять, едва тягач остановился в окопе, его окружили солдаты, а папа (это тоже не ускользнуло от Юркиного внимания) включил секундомер. И опять не заметил Юрка, когда и как переместилась ракета с прицепа на своё боевое место. Шофёр (как и все, в противогазе) помахал рукой, тягач выехал из окопа, ракета начала подниматься, нацеливаясь острой головкой в небо, качнулась и застыла. Сержант выхватил из какого-то ящика телефонную трубку, крикнул: «Вторая — готово!» — и вместе с солдатами побежал куда-то. (Папа выключил секундомер.)
— Нравится, сын?
— Ага. Так точно! Что они делали?
— Готовили ракету к бою.
— А ещё будут?
— Конечно. Только ведь тебе пора кормить Дункана.
— Пора. Папа, мне можно прийти сюда в другой раз?
— Разумеется. Ты же теперь солдат.
Ужин Дункану понравился. Правда, из того, что приготовил Юрка, половину, по совету Шахназарова, пришлось оставить на завтрак, но Дункан, кажется, был не в обиде. Очистив миску-кормушку, он удовлетворённо повизжал, ласкаясь, лизнул Юрку в щеку и на пост отправился с заметной охотой.
Шах с Рексом и Венерой шёл впереди, Юрка вёл Дункана следом.
Солдаты, встречавшиеся ему, приветливо поднимали руки, интересовались:
— На пост?
— Ага.
— Ну, теперь, брат, граница на замке. Молодец, Юра!
У дровяного склада стоял старшина, ждал, подкручивая усы.
— Здравия желаю!— откозырял ему Юрка. Старшина принял стойку «смирно», приложил руку к виску.
— Ошейник ему не давит?
— Просторный, товарищ старшина. Сам дядя Стёпа подгонял.
— Идите!
— Есть, товарищ старшина!
Когда Юрка уходил с поста, Дункан заскулил, будто просил взять его с собою.
— Сидеть!— строго погрозил ему Юрка пальцем.— И службу нести как положено! Ты же, Дункан, сторожевой пёс, а не какая-нибудь шавка...
Дункан, точно застеснявшись, завилял хвостом и виновато опустил голову.
Солнце скрывалось за верхушками елей, по земле тянулись длинные тени. Было тихо и прохладно, пахло росой и грибами, и, может, от этого дышалось свободно и легко.
Шахназаров на этот раз был задумчив, неразговорчив. Наверное, всё ещё сердится на него, Юрку, за обиду, нанесённую «товарищу Петрову». Чувствуя за собой вину, Юрка тоже помалкивал.
На плацу старшина строил дивизион.
— Р-равняйсь!
Шахназаров побежал и успел занять в строю своё место. Юрка остановился, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.
— Юра, ко мне!— опять, как и в прошлый раз, позвал его оператор Козырев, левофланговый.— Скорее!
Юрка встал с ним рядом, вскинул голову, глядя прямо перед собой.
— Смирно!— старшина, подкручивая ус, приближался к левому флангу.— Завтра с утра проверка строевой и физической подготовки. Подстричься, побриться, привести в порядок повседневное и парадное обмундирование. Кто там на левом фланге ломает строй? Рядовой Яскевич, как стоите?
— А как?— стушевался застигнутый - врасплох Юрка.
— Грудь вперёд, а не голову. Команда «смирно» была, нечего головой вертеть.
— Есть — головой не вертеть!
— Дивизион, напра-во! Шагом марш! Запевай.
Бухнули по плацу кованые солдатские сапоги — шаг в шаг,— будто шёл один человек, но — огромный великанище. Юрка сперва смешался, потом, поглядывая на Козырева, подобрал ногу и зашагал, энергично и широко размахивая руками.
затянули «дядя Стёпа», сержант Воронин и ещё кто-то. Дивизион дружно подхватил припев. Юрке почудилось вдруг, что у него вырастают крылья, что он вот сейчас поднимется и полетит...
пел он вместе с солдатами — вдохновенно и звонко, и казалось ему, что вместе с ним, вместе с солдатами поют и лес, и далёкие, ярко замерцавшие в небе звёзды.