Коля мучительно боролся со звеневшей в ушах мелодией аргентинского танго. Когда он увидел билет, мелодия зазвучала еще громче. Коля поднял голову. Мелодия зазвучала устрашающе: крякал тромбон, бубнил контрабас, гремели ударные.
— Ну? — поторопила его Лидия Николаевна.
выдавил из себя Коля.
— Что, что, что? — переспросила учительница.
отчеканил Коля в ритме аргентинского танго.
По классу пронесся шепоток. Женя посмотрел на приятеля с обидным сочувствием и спрятал билет.
— С тобой что-то странное творится… — сказала Лидия Николаевна. — Володя Сорокин, продолжай!
Класс привычно зашумел.
— Шум, шум! Опять шум! — Учительница постучала карандашом по столу.
Неуклюжий юноша вырос над партой. Учительница ждала. Володя молчал.
— «Его пример другим наука», — подсказал кто-то шепотом.
Чернильницей Володя выводил на парте замысловатые узоры.
— Ты учил отрывок к сегодняшнему уроку? — спросила Лидия Николаевна мягко.
— Не… — сказал Володя.
— У него все равно ничего не получится! — как всегда, ввязался в разговор Женя. — Он после школы решил в Институт физкультуры податься.
Все засмеялись.
— Липатов! — одернула Женю Лидия Николаевна.
Класс приумолк.
— Так как же, Володя?
— «Его пример другим наука…» — пробормотал он.
— «Но черт возьми, какая скука…» — подсказал Женя.
— Не «черт возьми», а «боже мой», — поправил его Володя.
Он не выговаривал букву «р» — слегка картавил:
— Ну вот, ты же знаешь, — обрадовалась Лидия Николаевна. — Липатов, дай-ка свою хрестоматию Сорокину. Пусть он нам просто вслух прочтет. Для меня главное не в том, чтобы зазубрить наизусть.
— Подумаешь, так каждый сможет… — сказал Женя, передавая книгу Володе.
— Читай, Сорокин! — сказала Лидия Николаевна.
Класс насторожился.
А Володя все больше воодушевлялся. Забыв про хрестоматию, он продолжал декламировать, наслаждаясь удивлением, появившимся на Женином лице.
И стало наконец понятно, что стихи, которые были заданы на дом, ироничные, смешные:
Володя осекся, потому что из ручки, которой он стал размахивать, полились чернила. Чернильная струйка залила рукав Володиной куртки. Но никто не засмеялся, кроме Жени. Его одинокое «гы-гы» прозвучало в полной тишине, и он виновато огляделся по сторонам.
Зазвучал звонок.
— Отлично, Володя! — сказала учительница.
Борис Афанасьевич и Лидия Николаевна пробирались к учительской по шумному школьному коридору.
— Что за чудо с Володей Сорокиным? — сказал завуч. — Вот никогда не ожидал!
— А я ждала, — ответила Лидия Николаевна. — Он знает наизусть всего «Онегина». Только на уроках всегда царил Липатов, и поэтому Володя молчал. Не хотел, чтоб хихикали над тем, что ему дорого. Да к тому же его несчастное «р».
— По-моему, это пустяк, — возразил Борис Афанасьевич.
— Для нас с вами. А для него это почти трагедия.
— А что с Голиковым происходит?
— С Голиковым все очень просто, — весело сказала Лидия Николаевна. — Голиков, по-моему, влюблен.
По дороге домой Коля, Женя и Володя остановились возле афиши летнего кинотеатра Парка культуры и отдыха. В нем еще продолжал демонстрироваться тот самый иностранный фильм, на который дети до шестнадцати лет не допускались, и афиша изображала героя и героиню, застывших в долгом поцелуе.
Коля, погруженный в горькие мысли о том, как ему придется рассказывать Наде о своем провале, кивнув на афишу, сказал с завистью:
— Небось она у него не спрашивает, что он сегодня получил по литературе.
— Так это же Италия, — ответил Женя. — У них вообще всё по-другому.
Он вытащил билет на вечер дружбы.
— На, держи. Это твой билет. Надя просила передать.
— Мне?
— Тебе.
— А вам?
Задав этот вопрос, Коля имел в виду не только Женю и Володю. Он вспомнил о Жоре и Марине. Так уж было заведено в Колином дворе: или всем или никому.