Марьград - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 10

Глава 10. Позывной: Путник. Дата: неопределенность

Спят люди — по-разному. Бывает, нежишься на мягчайшей перине, без единой под ней горошинки, и одеяла теплые, но легкие, и подушки пышные, и воздух в спальне благоухает райски, и звуки непрошеные не досаждают, и комары да бабочки ночные не докучают, и сны видишь чýдные — а просыпаешься разбитый, больной, злой. А бывает, пристроишься где придется, валишься одетый в чем был на жесткий пол, под головой ничего нет, там чешется, тут свербит, воздух спертый, смрадный, то жар накатывает, то озноб колотит, и мухи противные жужжат, кусаются, и дребезжит что-то, скрежещет, и ворочаешься, и мерещится по углам вражья сила, и снится жуть всякая, а очнешься — свежий, с головой ясной, к боям-делам-свершениям готовый.

Игорь спал не пойми как и, проснувшись, не мог бы сказать, свеж он или разбит, добр или зол. Да и незачем было в этом разбираться, а было бы зачем — тоже не получилось бы, ибо разбудили его настойчивые тычки в плечо и плаксивые причитания:

— Ау, мил человёк мудан путник, ты живой аль какó? Вот же мене, сироте, незадача выпала́ся, почи́ват да почи́ват, навроде какó живой, а то ль коченёлый, ау, мил человёк мудан, ау, ау, ау…

Игорь прохрипел что-то, открыл глаза. Федюня. Теребит его, причитает, чуть не плачет.

— Да живой я, чего ты… — просипел он.

— Ох ты ж! — обрадовался коричневолицый хозяин. — И то, живой, вот как есть живой! А я уж удумал было́… ай-яй-яйюшки! Ты ж, милок, целён день да цельну́ нощь лежамши тута, усю лавчонку мне отлежамши небось!

Игорь прислушался к своим ощущениям. Казалось, сейчас глубокая ночь; казалось, дрых он часов пять-шесть, не больше. Но — сутки?! Он посмотрел на часы. Так-так. Восьмое июня, около девяти утра. Спать больше не хотелось. Похоже было на перенастройку организма при дальних перелетах, при смене часовых поясов. Его, Игоря, организм, адаптировался всегда легко, так ему помнилось. Откуда помнилось, куда летал, зачем летал, с кем летал — это смутно…

Сейчас с адаптацией обстояло похуже. Был ведь в неплохой форме, а прошло — сколько? — да считанные часы прошли, и кажется, будто вчерашнее, не говоря уж о более раннем, откатилось на годы назад, и все эти годы протекли в бесполезных шатаниях по едва освещенным бетонным коридорам, и сил на что-то важное — не факт, что хватит.

Так. Все это никуда не годится. Прикрикнул на себя стародавним: соберись, тряпка!

Сел на скамье, откашлялся, потер руками лицо — эх, умыться бы как следует!

— Тута пришкрёблися было́ пялитяся на тобе, — доложил Федюня. — Страсть скольки́ народцу! Стоятися, пялятися. Боятися тебя, а чаво тобе боятися? Вот дурни́! Аж самáя моя Лавуня-красави́ца пожаловалася, токмо ёна не боялася и не пялилася, а поглядемши глазыньками своими, плюнумши в сердцах да ужаловалася. Потому — карахтер! А протчих я прогнамши. Неча, кричу, любопытничати, енто гость мой дорогой, а гостя́ забижати енто ни-ни, от так от!

— Федюня, — спросил Игорь, почувствовавший, что в голове вот-вот зашумит от трескотни, — а Лавуня, это что за имя такое?

— Эка́ ты вона́ эко́й! — удивился Федюня. — А ишшо мудан, а неугадли́в! Ну, Клавуня ёна есть, а я «ке» переднёе напрóчь вымемши, вот ёна и вышла́ся: Лавуня. Потому как лав енто есть любовь! Запевали, бывалоча: бабай мой лав бабай, енто, стал быть, почи́вай моя любовь почи́вай, во как! А ты сего и знати не знамщи? Эх, дерёвня…

— Понял, — сказал Игорь. — Спросонья просто не сообразил. Погодь, мил человек… — он осекся, поймав себя на том, что начинает перенимать лексикон хозяина. Поправился: — Стоп, дружище. Дай-ка я сначала оправлюсь, перекушу, а потом можно и поговорить.

Поговорить, подумал он, очень даже можно и нужно: ничего тут пока не понимаю, а от словоохотливого аборигена, глядишь, разживусь информацией, потом поанализировать попробую, посистематизировать…

Федюня насупился — ну да, сутки ждал, теперь только-только разговорился, а тут «стоп». Но ничего не попишешь — кивнул, рукой махнул согласно. Удивительно, но все это молча.

В отхожем месте обнаружились два крана, накануне не замеченные (ага, «накануне», как же, мысленно сыронизировал Игорь). Осторожно повернул один — ничего не произошло. Из второго бодро полилось, прямо на пол, где, оказывается, зияло небольшое отверстие. Лившееся походило на воду. Игорь подставил палец, понюхал его, решился — лизнул. Да, вода, конечно. С отчетливым привкусом ржавчины, но вода! Присмотрелся к струе — точно, есть желтизна. Пить эту воду, разумеется, не стоит, нефильтрованную; разве что в самом крайнем случае. А вот ополоснуться — пойдет!

Он метнулся обратно к скамейке, извлек из рюкзака туалетные принадлежности, — Федюня рта открыть не успел, — вернулся к воде, почистил зубы, умылся. Почувствовал себя почти человеком! И аппетит взыграл, а это не то что впихивать в себя по обязанности…

Сел на скамейку, достал вторую упаковку спецпайка, вопросительно взглянул на хозяина. Тот задумчиво вертел в руках связку узких металлических полосок, взирал на стоявшую на столике щербатую керамическую миску с мутноватой жидкостью и выглядел печальным.

— Скажи-кось, мил человёк мудан, — произнес он непривычно медленно. — Скажи-кось, чаво таково́е ты у мене тута перекусыва́ти удума́мши?

— Э-э, — опешил Игорь. — Да вот, как ты называешь, харч мой. Перекушу. В смысле, подкреплюсь. Что стряслось-то?

— В смысле, в смысле… — передразнил Федюня. — Кушати, что ль, станешь? Так бы и сказывал. Тряслося ёму… Путник ты, как есть путник. Ну ладушки-оладушки, кушай тады. А перекусыва́ти-перегрызыва́ти мене в дому тута ничо не надоть, енто я к слову, не держи сердечка. Я тож покушаю. Ох, укусны́ желёзки! А уж опосля толко́вати учнем.

Он отделил одну полоску, обмакнул ее в мутную жидкость. Едва слышно зашипело. Федюня подержал так «желёзку» несколько секунд (каких секунд, опять спросил себя Игорь, бешеных или нормальных?), вынул, сунул в рот, откусил, принялся чавкать.

— Приятного аппетита, — пробормотал Игорь.

Федюня перестал жевать, с видимым усилием проглотил то, что было во рту, заявил возмущенно:

— А не надобно́ нам тута апатитов! От апатитов твоих не пучит, от их столбняк да карачун, а и укуса́ никаково́го, и не разжу́ешь толко́м! Ишь, удума́мши: апатиты! Ты, путник, сказыва́й да не засказыва́йся!

— Да не апатиты! — объяснил Игорь. — Аппетит, ну! Чтобы вкусно было, чтобы… это… кушалось с удовольствием! Слово такое: аппетит!

— Нетути таково́го слова, — сурово сказал Федюня. — Надо́бно сказыва́ти: «добро́го укуса́», о как. А ты дерёвня и как есть путник, хоша и мудан.

— Да что за слово такое — мудан? И почему я путник?

— Мудан потому как мудан, а то кто ж ты есть? А путник потому как путник. Опосля расто́лкую. А покудо́ва — коль я кушаю, никóго не слушаю, поня́л? Так-то.

Доедали молча. Игорь извлек из рюкзака саморазогревающуюся баночку с кофе, вскрыл ее, немного подождал, стал потихоньку прихлебывать. Федюня тем временем отлучился в «фатерку», вернулся с наполненной кружкой, похожей на его миску — керамической и как будто местами обкусанной по краям. Жидкость в кружке была прозрачная. Игорь полюбопытствовал:

— А во что ты, Федюня, желёзки свои макал? И в кружке в этой у тебя что?

— В кислóту макал, во что ж ишшо макати? — снисходительно объяснил тот. — Токмо не в люту́ю кислóту, а в разбавлённую. От лютóй… — он глотнул из кружки.

— …пучить станет? — догадался Игорь.

— Куды тама пучити! Уж лутшэе бы пучило! Сгорит нутро от лютóй, вона как! А водицы добавити, так и чинарик чинариком!

— А где ты желёзки-то берешь?

— Знамо где… тама, — Федюня мотнул головой, указывая куда-то вниз. — Ходим туды… А то Шушулька притаранит, споднизу. Нам тама боязно́, а ему ничо, а желёзки тама укуснёе да здоровёе. Их вот ноне и укушамши. А таперя водицей чисто́й захлебывам.

— И ничего? Не пучит? Я попробовал — водица у тебя немного того… ржавчиной отдает…

— И сызнова́ ты аки робятенок глупóй! Сама́я укусна́я и сама́я пользительная наша тута водица! Ну, а ты чаво такó хлебашь?

— Кофе, — улыбнулся Игорь.

— Ко-охве, — протянул Федюня. — Ну-кось дай-кось нюхну.

Он с опаской поднес баночку к носу, шумно потянул воздух, отпрянул. Вынес вердикт:

— Вы, муданы́ — муданы́ вы и есть. Родичи твои, тама, наверьху, — он ткнул пальцем в пол, — ёни таковóе хлебают, да. А нам таковóе не любо́.

Игорь насторожился: родичи? Не забрезжило ли? Задать вопрос, однако, не успел.

— А ента бочонка твоя, в какой кохве твое плещемшися, — заинтересовался Федюня, — ёна из чаво скомстромлёнши?

— Банка-то? Пластик, а сверху, снизу и внутри — алюминиевая фольга, — ответил Игорь.

— Люминь… Не желёзка, нет… — как бы про себя проговорил Федюня. — Укус не тот. Ну да на худой день сгодится… — И скомандовал: — Как дохлебашь, мене сдашь, поня́л? И други́ каки́ ежели, тож сдашь.

Что ж, заметил про себя Игорь, хоть такую малость уразумел: жрут они тут металлы всякие… Метаболизм, однако…

***

Допили. Федюня завладел пустой баночкой из-под кофе, закинул ее куда-то в «фатерку». Игорь собрался было начать расспросы по делу, но хозяин, как всегда, оказался проворнее.

— Учинаём толкóвати, — объявил он. — Я первóй спытаю, ты мене без утайки, а уж опосля потóлкуем ох по душам об разнóм. Сказыва́й, откель ты взямшися? Потому как мудан ты как есть, а мы тута муданóв-то аль не видамши? Видамши, от так от! Муданы́ завсёгда наверьху обитаюмши, — он опять ткнул пальцем вниз, — к нам сюды вниз редкó когда кажумшитися, а все ж быват. Четвероё их ныне, свящённых, а ишшо тама, сказывают, есть которые коченёют, а мы их кого забымши, а кого и нет. А ишшо девки есть муданки, то на отшибе, и бабцы с ими. Страшны́е все — и-и! — что девки с бабцами, что свящённые! Как вот ты страшны́е! Однако ж вумны́е! Особливо свящённые вумны́е, и Шушулька с ими, ён-то к нам частó кажимшитися. А ты есть мудан глупóй. Ума наберешь, енто да, дык и ёни, свящённые, за тот срок ишшо наберут. Так что не угнатися тобе за ими. Потому как ёни тута муданы́ стары́е, а ты тута мудан новóй. Вот и сказыва́й: откель взямшися? Ась?

Естественно, рассказывать все с самого, условно, начала, было бы глупо. Федюня понял бы еще меньше, чем Игорь понял из его тирад. Поэтому ответил просто:

— В общем и целом — сверху я взялся.

И показал рукой на потолок.

— Ой, пу-утни-ик, — пропел абориген. — Сказыват «сверьху», а показыват на низ…

— Федюня! — взмолился Игорь. — Там, — он еще раз указал на потолок, — верх!

— Пороли тобе малó, — горестно сказал хозяин. — Ты вот сознайся, читати мо́гешь? Грамотнóй?

— Есть маленько, — буркнул Игорь.

— А ты не грубиянничай, а вот слухай сюды. Тама, — Федюня тоже махнул в сторону потолка, — ровéнь который? Ровéнь тама нуль! Так, что ли?

— Логично, — согласился Игорь. И поправил: — Уровень.

— Ты мене зубьёв не заговаривай! То по-вашему, по муданскóму, у-уровень, ишь, ну да Шушулька таковó и малюёт, а по-нашему, по-людскому, ровéнь! Потому как ровнó тута, все равно какó на столе. Во-от. А тута у нас ровéнь которóй? Ай не читал, кады к нам сюды захóдил? Ровéнь раз, так аль не так?

— Ну так…

— Вот те и ну! Раз-то, ён поболе нуля будет, ась? То-то же! Стал быть, тама низ, а тута мы! А тама, — хозяин показал на пол, — верьх. Бо тама и поболе нашего ровéнья… два, три… восемь… всякó… Вот ёни и вышэе, токмо нам тута енто не в обиду, бо раз енто есть первейшóй изо всех. А сектóр наш, ён раз-раз, потому ён и вовсе наипервейшóй. Да. А в самóм в верьху и вовсе не весть какой ровéнь, тама свящённые обитат. Прозывают тот ровéнь Ризидни́ца штоль, да нам тута енто без надóбы. Вышэе, вышэе, вышэе струним мы в полет нашептиц, запевамши таковó, бывалоча! Нашептицы енто которы́е нашептыва́ют пустое всякóе. А мы их, стал быть, пристру́ним, да и в полет, чтоб подале. Тама ишшо опосля: и кажный пропилит не дышит. Потому — на страже кажнóй, такó и пилит вкруг себе, как бы взад кто не прилётел. Да. Уразумёмши?

Игорь промолчал. Он решил не спорить, не вязнуть в этом словоизвержении — время дороже. С бессмысленным — деликатно соглашаться и выводить собеседника на осмысленное. Задачка, однако, та еще… А что касается времени, которое дороже… Он взглянул на часы. Летит местное время, ох летит! Уже около пяти на циферблате, а когда в прошлый раз смотрел, было без чего-то час дня, а прошло с того прошлого раза… ну хорошо, пусть час прошел… да, похоже на четыре к одному… Хорошо, что у швейцарца автоподзавод. У японца батарейка на пять лет рассчитана; значит, по тутошнему ходу времени, год с лишним прослужит — нормально, я здесь либо не пробуду столько, либо не проживу, в буквальном ли смысле, в переносном ли… Правда, на кой черт мне здесь эти приборы… ну, как знать — мало что еще видел, не понимаю вообще ничего… А вот телефон сядет — это не есть гут. Фото делать, видео — наверное, было бы все-таки полезно… Окей, сказал он себе, возвращаемся к этому… к толковищу, чтоб его.

***

— Таперя ты мене спытай, — предложил Федюня. — Бо так заведёно, ежели толко́вати: я спытаю, дале ты спыташь, дале сызно́ва я, дале…

— Понял-понял, — торопливо сказал Игорь. — Только сначала, дружище, две просьбы. Вернее, первая — вопрос: у вас тут розетки электрические есть?

— Эка сказанумши! — развеселился Федюня. — Каки́ таки́ розётки?! Нам тута без надо́бы! На отшибе енто, до́лжно, да, у свящённых того боле да. А нам без розёток твоих тёпло да сытно́, о так! А то Шушульку спытай, коли завстречашь!

— Ясно… А второе — как раз просьба. Федюня, ты добрая душа, я уж понял. Поэтому прошу: когда говорить… ну, толковать будем — не части ты так, пожалуйста! Помедленнее говори, хоть немножко, а то мне трудно бывает усваивать.

— Дык енто ясён красён, — важно ответил абориген. — Ежели так, запросто́, тады тако́, а ежели толко́вати всурьез, тады с чуйство́м да с толко́м. С толко́м толко́вати, чуешь?

— И с расстановкой, — зачем-то добавил Игорь.

— Ой-ёй, пу-утни-ик, — в который раз сказал Федюня. — Расстановка то совсём не то.

— Слушай, Федюня, — не выдержал Игорь, — что ты заладил? Путник, путник…

— Дык потому как путашь ты все на свете, — объяснил хозяин.

— Так тогда — путаник, а не путник!

— А вот таперя ты спытал верно́! — провозгласил Федюня. — Глянь-кось, умнеешь, что ль. Об том и желамши тебе толко́вати. Ну, слухай. — Он действительно стал говорить медленнее и четче. — Не пýтаник, а путáник, енто первó-напервó. В небывальные былодавние времёнья, бывалоча, запевамши: путана, путана, путана, нощная бабушка, да я не виноватый… Слыхивал?

Игорь ошалело кивнул. Бред какой-то, напропалую. Похоже, ничего нужного выведать не удастся.

— Вот, — продолжил абориген. — Путана — сие есть девка, аль бабец, да, бабец. Нощной. Гулящий, о как! А путáник — сие есть отрок, сынок тоёй путаны, а от кого сынок, то неведо́мо. — Он тоненько захихикал, прикрывая рот ладошкой. — А ты каково́й же путáник? Ты есть мудан, токмо путаш все как есть, потому как ново́й ты мудан, а потому ты есть путник. Вот и буду тобе тако́ прозывати, Путником. Великой Путник, от так от. А то прозвание, како́вым ты мене прозвамши́ся, от его глотку аж пучит.

Ну и ну, подумал Игорь. Песни он откуда-то помнит столетней давности. Наведенная, что ли, память… как у меня порой случается… единого корня, да… Хм. А у меня, стало быть, новый позывной. Ха.

Других мыслей не было. Федюня же сел, похоже, на любимого конька.

— Я ить не дерёвня какая, я ученью-свет уважам. Шушулька мене, быват, книжков притаранит, я их читам, читам, читам. Много чаво вычита́мши, и-и! Вот гляди. Путáник енто одноё такоё слово́. А есть ишшо титаник. Знаш, нет?

Игорь опять кивнул. Говорить не хотелось.

— Титаник енто, мил человёк Путник, суднó старобылодавнее, из сказки. Его, мож, и не было́, бо как так по воде плавати, обо гору стукатися. Сказка и есть. А ишшо есть слово́ ботаник. Сие есть человёк хилый, глупóй-не глупóй, а все одно дурёнь. А друго́ слово́ — британик. Сие есть… сие есть… сие есть…

Заело. Федюня явно забыл вычитанное. Игорь автоматически подсказал:

— В Древнем Риме. Наследник императора. Отравили его.

— Сам знам, что в Дерёвне Римý, — важно заявил собеседник. И оживился: — Гля, Путник Великой… не, буду тобе прозывати запростó Путник, а то долгонькó выходит… гля, Путник, ёдно тута к ёднóму! Потому как бымши в том Римý-Дерёвне ишшо такой Анибал. Сильнóй мужичина, хоробро́й, вумнóй, хоша и злой. А мы ныне ентакого человёка как прозывам, ась? Анбал мы его прозывам, во как! Анибал — анбал, поня́л? А Британик твой — ботаник!

Азарт так и пер из него, но вдруг фонтан иссяк — разом, словно кто-то перекрыл. Федюня зевнул, потер ручками лицо, вяло сказал:

— Потолкóвамши важно́, да и будет. Утомимшися я с тобой. Почи́вати пора. И ты почи́вай, коль желаш. А коль не желаш, тады погуляй, полýнощник, а пожелаш, так пожалуй вот на лавчонку…

— Как почивать? А обедать? И вопросы у меня, важные вопросы на самом деле! Ты меня совсем заболтал, а теперь почивать собрался…

— Ноне день не обеднóй, ноне завтрашнóй… обеднóй день взавтре… ужиннóй опосля… гладнóй ишшо опосля… и сызновá завтрашнóй… А ты бубубу, бубубу, ажнó брюхо бурчёмши… причепимшися ровно́ пьявка… Почи́вати, почи́вати…

— Погоди, друг! — заторопился Игорь. — Скажи только, как мне Шушульку твоего найти?

— Да кто ж знат, — пробормотал хозяин.

Он зевнул еще раз, встал, покачнулся, поплелся в «фатерку», скрылся за дверью.