Марьград - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 13

Глава 13. Грустный мудан. Дата: неопределенность

Вылазка на «нуль» продлилась не два часа, а, похоже, все три. В секторе, соответственно, было уже полноценное утро: жители вовсю бодрствовали. Поскрипывали и постукивали двери «фатерок», в некоторых «отсечках» копошились их хозяева. Завидев Игоря — замирали; до его слуха доносился невнятный шепот. Боятся, с неудовольствием подумал он. Чего боятся, чем я им так страшен…

Одна лишь Лавуня снова продемонстрировала «карахтер»: отважно подскочила к оградке и смачно плюнула в направлении Игоря. Спасибо, не попала.

Навстречу прогулочным шагом шествовало несколько аборигенов — по-видимому, взрослых и детей. Мгновенно расступились перед ним и застыли в разных позах сюрреалистической скульптурной группой — коричневые, складчатые, в серых хламидках…

Федюня выглядел тоже неважно: понурившись, сидел на скамье, покачивал головой, жевал в такт покачиваниям. Вот прожевал, стал отплевываться. Посмотрел на Игоря, произнес:

— Носит тобе незнамо́ где… А тута потравитися недолго́ бочонкой твоёй…

— Ты банку мою, что ли, жрешь?! Ты ее зачем целиком-то жрешь?! — изумился Игорь. — Говорил же тебе, балда, там в основном пластик, а еще там химический реагент для разогрева! С ума сошел?! Металл отличить не можешь?!

— Кушати уж больнó хотелося… — объяснил Федюня. — Тьфу, гадостя́…

Он вдруг сорвался со скамьи, метнулся в отхожее место. Игорь разогнул железные полоски, положил их на столик, сел на скамью. Из нужника доносились надрывные спазмы, затяжной кашель, невнятные причитания. Длилось это, правда, недолго — пару минут. Но по их местному ходу времени — все восемь, сообразил Игорь. Не позавидуешь. Наизнанку, небось, вывернулся, бедолага.

Да и слушать эти душераздирающие звуки — тоже удовольствие то еще. Не вывернуло бы самого. За компанию. Вспомнилось бессмертное: наглотались зубного порошку третьего дня. Коммодор оценил бы…

Все стихло. Федюня с явной опаской выдвинулся наружу, тихонько подошел, сел рядом. Понятно было, что старается не шевелиться. Прошло еще минут пять — начал оживать потихоньку. Вымолвил надтреснуто и сипловато:

— Видать, не помру ишшо… Слухай, Путник, ты другу́ бочонку, коли будет, все одно мене давай… Я таперя ученый каковó их кушати, а каковó не кушати…

И правда, кофейку выпить, решил Игорь.

Доставая баночку, он сказал:

— А я тебе, между прочим, гостинца принес! А ты, дурачина…

Узрев, наконец, внушительную пачку «желёзок», Федюня окончательно вернулся к жизни и при этом расчувствовался.

— Ах ты ж, мил мой человёчушко муданушко Путник, — понес он, — ах ты ж, гостю́шка ты мой дорогой! Ай, не позабымши мене, дурня́! Ай, спасибочки тобе до самóго-пересамóго!

— Ладно тебе… — отреагировал Игорь, сделав первый глоток кофе. — Просто думай впредь головой, а не желудком… Запомни: пластик не жрать, кальциевую известь не жрать, только фольгу алюминиевую можно!

И решил: самое время для допроса с пристрастием. Федюня сейчас чувствует себя виноватым, самоуверенность и болтливость его поуменьшились — вот и воспользуемся. Цинично, не без того, но и вреда нет, и для дела, может, польза.

— Так, — начал Игорь нарочито строгим тоном. — Теперь, Федосий, слушай меня внимательно. Я буду тебя спрашивать, ты отвечай, но ясно и четко, понял? Это у нас с тобой не толковище. Соловьем разливаться когда-нибудь потом будешь. Понятно тебе?

— Ай… — прошептал Федюня. — Понятнó… Об солóвье непонятнó, а так-то понятнó… Ай, зарóбемши я… Федосием кликнумши, да зубья оскалимши, да весь не таков каков-то… Зарóбемши я…

— То-то же, — кивнул Игорь. — Слушай первый вопрос. Отвечай: ты-то сам откуда здесь взялся?

— Я-то? — переспросил Федюня. — В Марьграде-то? Дык я тута отрóдяся. От матки, ёна уж помёрши, сирота я, а матка тож была тута отрóдяся. А уж ёйная матка, ёна тута была с самóго покрытья́. Дóлжно, и допрёжь покрытья́, да то нам неведо́мо. Нам ёно без надо́бы, допрёжь покрытья́-то.

Покрытие, сообразил Игорь, это, в нашей терминологии, день «Э». Наверное, так.

— Таких-то, — с готовностью продолжил Федюня. — кто с покрытья́, а то допрёжь, и не осталося, все помёрли. Сказывают, в ровéне три живая ишшо бабка с покрытья́, а то ль дед. Да брешут, поди.

— Ясно, проехали. Второй вопрос. Отвечай: муданы — это кто такие? И взялись откуда?

— Дык… Ёни-то с самóго покрытья́ и есть, и допрёжь тож. Я ж тобе кричал, единóго мы с вами корня́, да разошлися. Мы-то, местны́е, такие, а вы-то, муданы́-то, вона эки́ми заделамшися. Вумны́е, то да. А и страшны́е — и-и! Сам, поди, знаш, а мене пыташ…

— Да что за слово-то такое — мудан?

— Дык то старóй Ильюшка-мудан таковó прозвамши: мудация, сказывал, а то ль муданция. С того и пошло. Мы, стал быть, как есть местны́е, а вы — муданы́. По-ученому — страхолюды. — Федюня добавил плаксиво: — Сызновá ты знаш, а пыташ… мене проверяш, а я-то чаво…

Мутация, понял Игорь. А «мудан» — искаженное «мутант». Причем мутировали-то — они, называющие себя местными, но считают мутантами тех, кому повезло сохранить человеческий облик, человеческий метаболизм, человеческие физиологию и психику… Повезло ли? Вопрос. Только не к этому чудику.

Процитировал нежданно вспомнившееся:

— Поплыли муде да по глыбкой воде…

— Енто чаво? — насторожился Федюня. — Про вас, про муданóв, аль как?

— Не про нас. К слову пришлось. Не отвлекайся, Федосий!

Тот, однако, не отвлечься не сумел — шепотом повторил цитату, добавил: «Ай ладнó-то…»

Неплохо получилось, порадовался Игорь. Гуманно получилось: я его совсем измучил, зато гостинцем побаловал — не железным, а, можно сказать, духовным. Вон ему как понравилось! А уж проинтерпретировать — за ним не заржавеет… Однако все же к делу.

— Федосий! Так что за Ильюшка? Где найти его?

— Ильюшка-мудан, свящённый ён, токмо ой давно не видати. Иные-то свящённые нет-нет да покажутся у нас тута, а ён — ни в жисть. Дóлжно, коченёлый ён таперя. А я его и не видамши ни в жисть, бо я ишшо не старик.

— Не отвлекайся, говорю же тебе! Отвечай: что за свящённые? Что за коченёлые?

— Дык свящённые, енто я тобе надысь кричамши, енто на самóй выши́не, а нам туды ходу нетути. Ёни вумны́е, и Шушулька с ими, ён добрóй, хучь и строго́й навроде тобе. А коченёлые, ёни из свящённых, енто так бают — коченёлые, а каки́ ёни таки́ коченёлые, то нам неведо́мо. Мож, помёршие. Бают, свящённые не мрут вовсе, да то, поди, тож брешут.

Все болтливее делается, отметил Игорь. Надо строгость опять продемонстрировать. Он сдвинул брови и одновременно изобразил улыбку. Федюня отшатнулся, пробормотал:

— Ай страстя́…

— Сиди спокойно, Федосий, — приказал Игорь. — Свящённые — почему так называешь их?

— Все тако́ кличумши, а почемусь да отчегось, знать не знам. Их ишшо яврея́ми кличумши, а тож отчегось да почемусь, тогось знать не знам. А и не одобрям тогось.

— Про девок и бабцов ты вчера мне упоминал, про муданок. Это кто? И где?

— Тож страшны́е, — зашелестел Федюня. Похоже, наигранная строгость сработала. — Мож, ишшо страшнёе, у-у! С виду. Обитаюмши сами́ по собе, на отшибе, то далёко. Нам туды ходу тож нетути. Ежели кто захворат, дык сосёдушко какое аль малец бегит до рове́ня, позабымши я до которóго, звякает тама, а чегось тама дале, тогось я не знам… сам не бегал, не выпадало мене…

С этим пока совершенно туманно, подумал Игорь.

— Шушульку где и как разыскать? — спросил он.

— И то нам тута неведо́мо. Ён самóй то пришкрёбется, а то ушкрёбется, нас не упредимши. На самоедке катаимшися, с фурчалкой да светилкой.

Самоедка, с усилием сообразил Игорь, это от слов «само» и «едет». В почти прямом переводе — автомобиль. Типичное для Федюни коверкание. Но тоже нет ясности — какие здесь автомобили… Может, мопед? Ладно, не отвлекаться.

— Предпоследний пока вопрос, Федосий. Подчеркиваю: пока! Потом, может, еще будут вопросы, но пока так. Отвечай: почему вы, местные, нас, муданов, так боитесь?

— Дык мы народец-то робкóй да несчастнóй… Нам-то и нáверьх спущаться боязно́, а куды ж деватися, тама и желёзок запасы и-и какие, и кислóта тож тама. А уж за самóй вкуснóтой, вот как ты, добрóй человёк мудан Путник, мене притаранил, уж туды вниз мы и вовсе ни ножóнькой. Даром что Шушулька тама пукалок нагоро́димши, а нам тама и без того боязно́, а мне и пововсе нету надо́бы, мне и тута складно́ жилося. — Он всхлипнул. — Дык вы-то, муданы́-то, нам ишшо страшнёе, а отчегось таковó, то нам неведо́мо. Девки-муданки да бабцы, те ишшо кой-как, а вы-то, анбалы́ вона каки́, да щеритеся, самáя страстя́ и есть как есть. Один я, сирота, хорóбрее буду, да Лавуня, а и то робёю тобе, силов уж нетути, отпустил бы ты мене, мил чело…

Язык ломает совсем запредельно, отметил Игорь. А скажешь ему: не ломай ты язык, так, небось, высунет опять, еще и пощупать предложит — ничего, мол, не ломаный.

— Последний вопрос, — прервал он излияния страдальца. — Чего это у тебя слова такие все… ну, не все — через одно… ты ж говорил — книжки читал, там разве такие слова есть? Что ж ты язык коверкаешь?

Федюня помолчал. Видимо, собирался с духом. Ответил совсем тихо и горестно:

— Книжков я прочитамши, твоя правда, целу́ю гору́. Из тех книжков, кабы вместя́х сложити, тобе бы… ой-ёй, мене, мене!.. мене бы аж домина бы сложилася. И другá твоя правда: тама слова все старобылодавние, а мене доля выпамши — старóе хорóнити, новóе рóдити. Вот хучь режь мене таперя.

Он перевел дух, распрямил спину, вскинул башку, уставился на Игоря.

— Не тревожься, Федюня, — как можно ласковее сказал тот. — Зла я тебе не сделаю. Все хорошо, ты молодец. Спасибо тебе. Кстати, скажи еще, откуда ты песни старинные знаешь?

— Шушулька гляделку притаранивал, я и глядёмши. Дурноё тама все как есть, одни песни́ быват ладны́. Отпустил бы ты мене ужо…

— Да, закончили, извини. Как чувствуешь себя?

— Брюхо не болит, не бурчит, — ответил хозяин, покосившись на «желёзки». — Страху натерпемшися, енто да. Ну дык взаправду́ все, что ль? Аль как?

— Все-все, — засмеялся Игорь. — Угощайся, друг! Будет случай — еще принесу. Да, вот и баночку из-под кофе возьми пустую. Только помни, чтó в ней съедобно, а чтó нет.

— Ужо-тко не позабуду, — отозвался абориген. — Ни в жисть.

— Молодец! — еще раз похвалил его Игорь. — Так держать! Вот и обедай, а я пойду еще прогуляюсь.

Эту жуть о мутациях следовало переварить в одиночестве. Ну, и разведать еще что-нибудь по ходу дела.

***

Устал. Что ж, немудрено: прочесал весь уровень «раз» — в нем оказалось семь секторов, по шестьдесят отсеков в каждом, планировки отсеков одинаковые. Прошел уровни «два» и «три». Там изменились только номера — проспекты Два и Три, площади Вторых Встреч и Третьих Встреч; видно, истощилась у Шушульки фантазия, или это юмор такой. Как бы то ни было, все три сектора — близнецы.

Согласно показаниям приборов, обход занял около шестнадцати часов — значит, нормального времени часа четыре. Выходит, реально только-только начались его вторые сутки в Марьграде как таковом. На часах же — третьи сутки идут, а в секторах ночь заканчивается.

Трудно приноровиться к этому их быстрому времени. Вот и получилось, что уровни «два» и «три» обследовал в местную ночь. Так что не встретил абсолютно никого. Оно, может, и к лучшему: на уровне «раз» от него шарахались, либо застывали статуями. И бормотали, бормотали…

В общем, к концу сектора «три-семь», последнего из пройденных, устал, хотя нагрузок, по существу, не было никаких, всего-то ходьбы несколько часов. Вероятно, адаптация еще не завершилась.

Требовалось отдохнуть. Может быть, даже подремать, хоть немного.

Игорь сел на пол, привалился к стене. Подумал, повычислял в уме — с усилием, для него непривычным, всегда считал легко, — и перевел стрелки швейцарских часов на то время, которое счел более-менее верным. Шесть утра местного времени.

Эх, что бы такого сделать, чтобы и московское время отслеживать? Увы, это здесь никак. Размечтался… Да и зачем его отслеживать? А затем, ответил он себе, чтобы не отрываться… от коллектива.

Несмешная, однако, шутка.

Так. Можно бы, да и неплохо бы, полчасика вздремнуть — здесь к тому времени будет восемь, повыползают из «фатерок», а он двинется обратным ходом, к Федюне-храбрецу. Перекусить, себя малость в порядок привести… ополоснуться, щетину соскоблить с лица и с головы… правильно сделал, что в комплект укладки безопасную бритву включил, а то с электрической проблем бы не обобрамшися… тьфу ты, не обобрался… привет, Федюня-лингвист…

Закемарил.

***

Проснулся от тоненького-претоненького:

— Дядя мудан! Дядя мудан! А дядя мудан?

Тыльной стороной ладони стер набежавшую на подбородок струйку слюны. Открыл глаза. Перед ним нетерпеливо приплясывало на месте создание, неотличимое от остальных обитателей Марьграда, только очень миниатюрное — росточком с него, Игоря, сидящего. То ли карлик, то ли ребенок…

— Дядя мудан, — пропищало существо, — ты грустный? Ты почему такой грустный?

— Да я ничего… — ответил он.

Собрался было улыбнуться, но спохватился — примет за угрозу, как все здесь. Улыбнулся только глазами. Спросил:

— Ты меня не боишься? Я не опасный?

Существо засмеялось — словно птичка зачирикала. Сообщило:

— Кто грустный, тот не опасный. А потом, зачем же мне тебя бояться? Вот подрасту, тогда и стану бояться. А вырасту в совсем взрослую, тогда буду бояться у-жас-но! А пока я еще маленькая девочка, мне тебя бояться нечего.

Надо же, как чисто говорит, оценил Игорь. Шепелявость легкая присутствует, это даже умиляет. Все-таки ребенок… «Опашный», «ужашно»…

— Что, — не понял Игорь, — такие, как я, только для взрослых опасны?

— Да они совсем ни для кого не опасны! Просто взрослые — глупые.

Последнее было произнесено очень тихо.

— А как тебя зовут, дядя мудан?

— Игорь.

— А по-маленькому как? Ну, по-ласковому?

Теперь засмеялся он.

— Видишь ли, храбрая маленькая девочка, имя у меня такое, что уменьшительного — ну, ласкового, как ты говоришь, — у него просто нет.

— Так не бывает, — решительно заявила девочка. — Ига, вот как! Дядя Ига!

— Договорились, — кивнул он. — А тебя как зовут?

— Манюня. Мне не нравится, но ничего не поделаешь.

— А вот и поделаешь, — Игорь рискнул улыбнуться. Ничего, сошло. — Манечка. Так лучше?

— Ой! Дядя Саша так же однажды сказал! А я и забыла, голова моя дырявая! Так намного лучше! Только мамочка не разрешит… Дядя Ига, ты все равно грустный! Почему?

Почему-почему, подумал он. Не знаю почему! Потому что. А вот дядя Саша — произнесено было как «дядя Шаша» — не Шушулька ли? С Федюни станется переиначить…

— Давай я тебя развеселю? — предложила Манюня.

— Попробуй…

Она присела на корточки, подняла ручонки над головой наподобие рожек, зашевелила пальчиками, стала скакать и припевать: «Зайчик серенький сидит и ушами си-ни-ни, зайке холодно сидеть, надо лапочки погреть». (Потерла ручку об ручку, встала). «Зайке холодно стоять, надо зайке поскакать». (Продолжила скакать то на одной ножке, то на другой). «Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой». (Упала навзничь, раскинула ручки и ножки, замерла).

Игорь опять засмеялся, поаплодировал.

— Ты умничка! Ну, вставай, вставай, артистка!

— Я тебя правда развеселила? — спросила Манюня, садясь на полу.

— Правда-правда, — заверил он. — Концовка вообще искрометная!

— Какая-какая?

— Искрометная. Как будто искры летят, красиво так. А почему «си-ни-ни»?

— Это чтобы смешнее было. Так совсем маленькие говорят, а я уже подрастаю. Я правильно говорю. Вот совсем вырасту, тогда стану снова неправильно говорить. А потом помру… — заключила она задумчиво.

— Ну вот, приехали, — сказал Игорь. — Теперь сама загрустила. А не надо! Ты лучше мне вот что скажи…

Он поколебался. Понимание ох как требуется, а то ведь словно слепой, даже хуже… но использовать эту кроху, ее открытость — этично ли? Да ну, не будет же девочке никакого вреда.

— А вот скажи, Манечка, ты про дядю Сашу вспомнила — а не знаешь, как бы мне его найти? Очень нужно, понимаешь?

— Понимать-то понимаю, — заверила Манюня, — а как найти, жалко, конечно, но не знаю. Он тут был недавно, приезжал лампочку новую вставить, видишь — светло у нас, — а потом уехал, а когда приедет — наверное, когда опять лампочки перегорят. Это он так говорит: перегорели. Смешно, правда? Они же не горят, они светят! А ты, дядя Ига, откуда к нам пришел?

— Оттуда, — Игорь показал на потолок.

— А теперь куда пойдешь? Или посидишь еще?

— Туда пойду, на уровень «четыре».

— Ой! А зачем тебе на «четыре»? Там же нет ничего!

— Как нет?

— И на «пять» ничего нет! И на «шесть»! А дальше склады какие-то, я точно не знаю, — огорченно призналась девочка. Она вдруг насупилась: — Мне мамочка ходить одной вообще никуда не разрешает… У-у! Как будто и правда где-то опасно… У-у! А ты опять стал грустный. Почему?

— Да нет, Манечка, все в порядке, — солгал он. — Спасибо тебе, я теперь веселый мудан. А мамочку надо слушаться!

Из ближайшего отсека — последнего в секторе «три-семь» — раздалось:

— Манюня! Ну-ка домой! Не умымшися даже, а уж поскакамши! Сейчас же домой!

— Вот видишь, — сказал Игорь. — Тебе пора.

— Да, — согласилась девочка. — Ты правильно сказал, мамочку надо слушаться и не огорчать. И тебе тоже спасибо, еще какое! За Манечку! Ну, я побегу, а ты потом еще приходи, хорошо? Придешь?

— Приду, — пообещал он. — Вкусных желёзок тебе принесу.

— Ой, что ты! — Манечка-Манюня всплеснула ручками. — Я же еще маленькая! Вот подрасту, тогда можно будет желёзки кушать, а пока нельзя, что ты! Но ты все равно приходи!

Сделала книксен — это было неожиданно — и убежала. Упаковочкой спецпайка угостить, что ли, подумал Игорь. Тоже неясно… вдруг ее пучить будет… Да и пересечемся ли, на самом-то деле?..

Поднялся, ощутил себя опять грустным муданом и пустился в обратный путь — в сектор «раз-раз».