— …И последнее на сегодня. Запомните, девчонки: в этот период неизбежны всяческие побочные явления, те или иные отклонения в вашей физиологии и психике. Сонливость, непереносимость запахов, токсикоз — тошнить вас будет, вероятны рвоты. Грудь набухнет. Станет хотеться солененького, остренького — не поддавайтесь! Беспричинные страхи могут возникать, раздражительность, поубивать бы всех — тоже не поддавайтесь! Напоминайте себе: это все естественное, это гормоны играют, да и не одни вы уже в своем теле, там уже новое существо, а ваше тело учится приходить с ним, с новеньким, к миру и согласию, жить единой жизнью. Все это требует от вас сил. Расход энергии — огромный! Так что утомляемость будет повышенная, хотя, вроде бы, и не напрягаетесь особо. Потом живот начнет расти, тут уж неприятные ощущения сгладятся. А начнет малыш шевелиться — так и вовсе! Главное — старайтесь относиться к себе сознательно и ответственно. О личной гигиене и говорить нечего, о здоровом питании тоже… И в оранжереях бывайте почаще, там у нас воздух самый лучший… Ну, о движении, питании и дыхании — в следующий раз, а на сегодня все. Спасибо, девчонки.
Марина встала из-за стола. Поднялись и слушательницы. Минутка традиционных подтруниваний — хи-хи, девчонками называет, а рассказывает-то, будто сама все это пережила, нет, ну молодчинка ты, Маришка, мы же по-доброму, спасибо тебе, все записали, видишь, запомнили, зарубили на носу, на ус намотали, хи-хи.
Марина кивала, улыбалась. Конечно, по-доброму, понятно же. И нервозность некоторая тоже понятна: у них, у четырех этих сестриц-подружек, близится время зачатия, как тут не нервничать… А ей самой еще нескоро — частые походы на уровень «нуль» притормозили взросление, она по своему счету почти на четыре года моложе сверстниц. Потому что ей мама завещала: ждать.
Она прислушалась к внутренним ощущениям, словами непередаваемым. Почему-то всегда казалось, что появись тот, завещанный, поблизости — почувствует, не может не почувствовать. Вот, вот! Шевельнулось что-то, и сердце перебой дало, словно замерло на один удар!
Но нет, все восстановилось. Должно быть, нервы шалят. У девчонок свои для мандража основания, понятные; у нее свои, труднообъяснимые; а проявления схожи. С нервами побережнее бы… я постараюсь, пообещала себе Марина. И не одной себе пообещала — маме тоже. И тому, кого ждет.
Решила побыть немного в дальней оранжерее. Там, действительно, воздух хорош, сладостью веет, и притом пряным чем-то, и порой легкий ветерок проплывает. И планировка — как нигде больше: стены отделаны чем-то пористым, и плавно изгибаются, что по горизонтали, что по вертикали, и сначала отдаляются друг от друга, потом сближаются, а под конец резко поворачивают, стремясь сомкнуться. Остается до их встречи пара шагов, и тут-то и беда: в этом промежутке ничего, кажется, нет, а на самом деле — тоже стена. Невидимая, даже для Свящённых непреодолимая, а за ней беззвучно манят, дразнятся недоступностью то аллея парка, то лесная опушка, всегда все осеннее, и небо светлое, облачка на нем, а то дождик моросит, и птички порхают и, наверное, щебечут, только не слышно же ничего… Вот отсюда нужно держаться подальше, потому что кого-то эта красота волшебная завораживает и умиротворяет, а ее, Марину, выводит из душевного равновесия, до буйного помешательства: близок локоть, да не укусишь, что ж за издевательство такое!
Правильно: успокоить нервы в оранжерее, только не у той стенки. А потом — наверх, в Бывшую Башню. Тянет туда в последние дни и, особенно, часы почему-то сильнее обычного. И, вроде бы, предчувствий никаких нет, но сама эта тяга и, собственно, сама эта нервозность повышенная, чуть ли не патологическая, — не признаки ли чего-то близящегося?
Марина попыталась профессионально оценить свое состояние — не сумела. И то верно: сказано же — medice, cura te ipsum! — да ведь разве возможно такое, чтобы врачу самому себя исцелить?
***
Подойдя к Бывшей Башне, решила вначале обогнуть ее — вспомнила, что намечала накромсать угощения для Веруни. Не забыть бы попросить дядю Сашу-На-Всё-Про-Всё, чтобы к следующему разу подточил ножницы по металлу, а то трудно стало резать… Приблизилась к стопке листового железа, посмотрела, застыла в изумлении. Верхний лист, который давеча полосовала, небрежно свисал на левую сторону, а из следующего, прежде целехонького, был вырезан немаленький прямоугольник. Да как аккуратно — точно по линеечке!
Кто-то здесь побывал, умелый и старательный. Дядя Саша? Он такой, да. Но на него не похоже, отрезает он всегда половину листа, а тут по-другому сделано. Или… Сердце опять пропустило один удар, затем дало два сокращения ускоренно. И успокоилось.
Возиться с железяками не стала — когда-нибудь потом, сейчас настроение не то. Вернулась ко входу, чуть пригнулась, вошла. Внимательнейшим образом осмотрела все, только что не обнюхала. Ничего нового, ничего подозрительного не обнаружила. Приказала себе не вибрировать, а при случае спросить у дяди Саши. Отметила: самочувствие нормальное. Абсолютно. Даже волнения никакого нет. И прекрасно.
Но вдоволь полюбоваться звездами на этот раз не довелось. Минуточек пять, не больше — и опять вызов, опять сестрица-подружка Ольга-Олюшка:
— Маришка! Да что ж такое, как ты позарез нужна, так тебя нет! Снова на нулевой унесло? Снимайся, дуй в сектор «раз-раз», там Местная в обмороке, если не хуже! Клавуней звать ее. Мальчонка-гонец тебя встретит у входа в сектор, проводит к отсеку. Хотя там, наверняка, уже толпа собралась, глазеют. Но все равно встретит.
— Стоп, Ольчик! — крикнула Марина в связную коробочку. — Мне помощь может понадобиться, так что давай-ка тоже дуй, с мальчонкой вместе. Тебе и полезно, поассистируешь, опыта прибавится. И не у входа встретимся, там любопытных не оберешься, а на площади, на то она и Первых Встреч. Все, отбой.
— Раскомандовалась… — успела проворчать Ольга.
Ничего. Когда такое дело, врачея и командует. А кто ж еще?
До площади Марина добралась первой. Ждала, впрочем, недолго. Вот, прибыли эти двое. Ольга запыхалась, а мальчонка весь в ажиотаже, страха не проявляет, хотя по возрасту уже должен бы побаиваться муданок. «Вперед», — сказала ему Марина. А Ольге махнула — мол, замыкай процессию.
Втроем поспешили по коленчатому коридору-переулку; мальчишка норовил полететь во всю прыть, мельтешил своими кривульками так, что они едва не сливались в кажущуюся сплошную пелену. Приходилось прикрикивать, чтобы притормаживал, — здешние пацанчики в этом возрасте быстроногие, не угонишься.
Все равно двигались быстро, Ольга сзади даже покряхтывала-постанывала. Ничего-ничего.
***
Вот и сектор, вот и отсек нужный — его, и впрямь, разыскивать не пришлось бы: Местные, конечно же, толпились у оградки, глазели упоенно, толкались, не забывали переругиваться — кому-то обзор застили, кому-то ногу отдавили. Завидев прибывших, умолкли, расступились, потупились.
Марина вошла в отсек, Ольга следом. Так. В отключке, ясное дело, вот эта — лежит навзничь, руки-ноги раскинуты, глаз не видно, но, скорее всего, закрыты, растущая из макушки длиннющая пегая прядь лежит на груди. Как Ольга ее назвала? А, да, Клавуня. Рядом с ней стоит на коленях нечто смутно знакомое, без каких-либо прядей. Руки подсунул Клавуне под голову, поддерживает. Это молодец. И причитает, совершенно неразборчиво. Припомнилось: дядя Саша что-то рассказывал про забавного здешнего персонажа. Однако вдаваться в подробности недосуг. Мужского оно пола, вот и достаточно.
— Дедуля, — сказала Марина, присев на корточки и перехватив голову страдалицы, — вы бы дали мне осмотреть. Вы ей кто, муж? Отойдите пока, не мешайте. А что голову ей держали, это правильно.
Безволосый издал рыдание, поднялся, побрел прочь, заметно прихрамывая.
— Ольчик, — попросила Марина, — быстренько, найди-ка мне подушку какую-нибудь или еще что, под голову ей подложить, чтобы не запрокидывалась.
Сразу раздалось Ольгино: «Слыхали? Ну-ка, соседи, тащите подушки!»
Топот, гомон, опять Ольгино: «Ага, вот, этой хватит! Все, больше не надо! Да не суетитесь вы!»
Тишина.
— Подкладывай, — скомандовала Марина. — Отлично, спасибо.
Вслушалась. Дыхание есть, но редкое и поверхностное. Положила руку на Клавунину шею, пальцем проникла между складками, поискала, нашла жилку, прижала — ой, наполнение совсем еле-еле. Стала считать. Низкий пульс, очень низкий. Давление бы померить, но это с Местными целая история, а сейчас время дорого. Ясно, что давление намного ниже нормы, этой ясности пока и достаточно.
— Оль, — позвала Марина, — открой дверь, подопри чем-нибудь. Потом иди сюда, берись за ноги, я под плечи, занесем, на койку положим или что там у нее, глянь.
Скрип двери, шорох, Ольгин голос: «Нормальная кровать. С подушкой, кстати. Можно было соседей не гонять».
— Ага, — возразила Марина, — и подушку ее туда-сюда таскать. Там-то, на кровати, тоже под голову нужно что-то. А эту подушку — взбить покруче и под ноги положить.
— Поняла, — отозвалась Ольга.
Раз-два, взяли! Ишь, маленькая, а увесистая. Ну, понесли. Уложили на кровать. Марина снова прислушалась. Дышит, дышит… А пахнет это чем? Ну да, обмочилась. Спасибо, не обгадилась… Однако, по всему судя, состояние, близкое к коллапсу.
Что ж, пора возвращать к жизни. Попытка не пытка, помоги Господи.
Похлопать по щекам. Сделано. Ничего не дало.
Извлекла флакон с ядреным цветочным одеколоном — нашатырный спирт Местным что мертвому припарка, а эта гадость им, наоборот, что нам нашатырь. Щедро брызнула гадости на ватный диск, поднесла к Клавуниным ноздрям.
Упс! Есть эффект! Клавуня повела носом из стороны в сторону, глубоко втянула в него воздух — вместе с пара́ми одеколона, естественно, — и чихнула.
Однако в сознание не пришла.
Значит, инъекция. Была не была.
Готового шприца с препаратом адреналина Марина в сумке не держала, но ампулы имелись. Поехали! Вдвоем повернули тушку чуть набок, Ольга осталась придерживать, Марина приподняла хламидку, выбрала точку, промокнула спиртовой салфеткой, всадила шприц, выдавила, выдернула, еще вкатила обезболивающего — на всякий случай, — жестом показала Ольге: «Отпускай».
Клавуня перекатилась обратно на спину и тут же резко села на кровати. Издала ртом свистящий звук, закашлялась. Ольга деликатно постучала по ее спине. Кашель прекратился. Клавуня ошалело посмотрела на девушек, выдавила дрожащим голосом:
— Вы кто?
— Я врачея, — сказала Марина, — вы должны бы меня знать. А это Ольга, помогает мне.
— А… — больная явно возвращалась. — Да, вспомнила, тебя знаю. Эту, — она кивнула на Ольгу, — знать не знаю, оно мне надо? А что это со мной?
— Минутку… — Марина проверила ее пульс. Наполнение приличное, частота почти нормальная. — С вами уже ничего. Но сегодня еще не вставайте, полежите до утра, выспитесь. А завтра я зайду, посмотрю вас.
— Нечего на меня смотреть, — заявила Клавуня. — А и лежать мне как? Кушать я как буду?
Ну и особа, подумала Марина.
— Ольчик, пошли. А кушать, Клавуня, — муж вам на что?
— Мужа кушать? Сама свово мужа кушай! А еще, говорит, врачея!
— Сейчас пришлю его, — сквозь зубы закончила Марина. — Поможет вам… покушать… До свидания.
Вслед неслось что-то сварливое, но вслушиваться не имело смысла.
Перед отсеком по-прежнему толпились. Безволосый, приоткрыв рот, неподвижно стоял у самого прохода в оградке.
— Успокойтесь, — сказала Марина, — жить будет. Идите, покормите ее, она голодная. И помыть не забудьте, переодеть. Справитесь? Соседки, вы ему помогите, хорошо?
Местные, как всегда, уступили дорогу. Не пойду сейчас наверх, решила Марина. Не хочу. К себе пойду, дело найдется. А нет — опять в оранжерее побуду.
— Что с ней было-то? — спросила Ольга, когда девушки вышли из сектора.
— Сердце едва не остановилось, — ответила Марина. — Отчего — не знаю. Бессильна я в их физиологии разбираться, диагнозы ставить и все прочее. В чувство привести удалось, вот и славно. Адреналин я ей колола, запомни на всякий случай. И кетанов, это противовоспалительное и обезболивающее. Вернемся к себе — все занесу в журнал. Тоже имей в виду, в журналах всегда посмотреть можно, в маминых, а теперь в моих. За все годы.
Дальше молчали — устали обе эмоционально. И не думалось ни о чем. Марина только спросила себя: и вот ради этого я здесь? Ответила: ну да, выходит, так. И нечего ныть, хотя бы даже и тайком от всех.