…чился.
Нет, теперь включился. Осознал это, приоткрыл глаза. Под потолком пара ламп дневного света. Не горят. Лежать мягко. Укрыт чем-то легким, но теплым. Пощупал. Да, одеяло. Подушка под головой. Слегка нагрелась. Потер ногу о ногу. Похоже, раздет.
Услышал тихое:
— С добрым утром.
Повернул голову. Она. На стуле рядом с его койкой. Коротко остриженные каштановые волосы. Серые глаза сейчас почти черны. Взгляд напряженный. Просторная светло-салатовая куртка, на шее стетоскоп.
Откашлялся, ответил:
— С добрым утром.
Сел на койке. Так и есть, раздет. Осмотрелся. Типичная одноместная больничная палата. У противоположной стены столик на колесиках, на нем склянки, резиновые трубки, тонометр, какие-то нехитрые приборы. Над столиком неяркая лампа на гибком держателе. В дальнем углу инвалидное кресло. Рядом то ли скамья, то ли короткая кушетка, накрытая простынкой.
— Как вы чувствуете себя? — спросила Марина, пряча глаза.
— Да нормально…
Чертовщина какая-то.
— Тогда, пожалуйста, пересядьте вот сюда, — Марина показала на кушетку.
— Я не одет, — пробормотал он.
— А я врач! Врачея, точнее, но это все равно… Необходимо прослушать вас. И давление измерить. Хотя бы это. Не капризничайте!
— Да я ничего…
Решился, приподнял одеяло. Слава Богу, трусы на месте.
…Через несколько минут Марина подвела итог:
— Ничего патологического не прослушивается, давление в норме, визуально тоже норма. Но, полагаю, необходимы еще сутки покоя. Так что с вами было? У вас есть соображения? Перепугали нас до смерти…
Снова вспыхнуло воспоминание об инструктаже. И дополнилось: низенький пухлый малый, позывной Бурят, заканчивает тем, что после двенадцатичасовой отключки целесообразны двенадцать часов без подвигов. Без суперменства. Постельный режим не обязателен, но подвиги категорически не показаны. Опять же, говорит, на ваш страх и риск, но учитывайте: организм потребует восстановления, а вам может приспичить повторить инъекцию, так вот это чревато форсированным привыканием, наподобие наркозависимости в крайне тяжелой форме, и, в дальнейшем, при неразумном вашем поведении, нарастающим отказом всех систем с практически неизбежным летальным исходом. Три-четыре таких сеанса — и ку-ку, заключил тогда Бурят.
Спасибо, подумал Игорь, что стимулятор хотя бы не такой свирепый, каким кололи бойцов в недоброй памяти годы нестабильности: те продолжали переть в атаку с чуть ли не оторванными руками… Вслух он проговорил:
— Есть соображения. Сутки не сутки, а половина суток нужна. Черт побери…
— Александр Васильевич сказал, вы принимали что-то стимулирующее. Предположил, что причина в этом.
Игорь кивнул. Смущенно признался:
— Азарт зашкалил… Нужно было поддержать силы, а о последствиях совершенно забыл… Ишак… — Добавил: — Можно я уже оденусь?
Марина улыбнулась, но как-то невесело:
— Мужчины… как мальчишки… Одевайтесь, конечно. Приводите себя в порядок, санузел вон там. Потом завтракать. И попробуете объяснить мне хоть что-нибудь, хорошо? Я вообще ничего не понимаю… И простите за вчерашнее. Нервный срыв, наверное.
— Женщины — как девочки, — перефразировал Игорь. — Между прочим, я тоже мало что понимаю. А, кстати, Саша… в смысле Александр Васильевич… он где?
— Помог мне доставить вас сюда, раздеть, уложить. Побыл немного, ушел к себе, в Резиденцию. Просил известить, когда в себя придете. Вот, пока вы будете собираться, я и извещу. Не переживайте, я подглядывать не буду, — опять улыбнулась, — я выйду, оттуда и позвоню. И переоденусь заодно, не в хирургическом же оставаться. У меня кабинет — соседняя дверь.
***
Завтракали вдвоем, в маленькой, довольно скромной кухоньке. Игорю досталось место спиной к двери. Пришлось немного сдвинуться — чтобы хоть краем глаза видеть вход. Давняя привычка, откуда взялась — не вспомнить.
Дверь приоткрылась, показалось женское лицо, Марина махнула рукой, сверкнула глазами. Дверь тихонько закрылась.
Девушка, похоже, собиралась с мыслями. Молчание затягивалось. Прервал его Игорь.
— Марина, — заговорил он, — во-первых, спасибо. За завтрак, конечно, и, еще более конечно, за заботу. Я там, в оранжерее, наверное, сломал что-нибудь, когда валился… Прости… те…
— Нет, обошлось без жертв… Пожалуйста, обращайтесь ко мне на «ты». А вот как мне к вам обращаться — не знаю.
— Если «тыкать» неловко, то не вопрос — «выкай».
— Естественно.
— Я понимаю. Я же теперь старше намного. Хотя и не понимаю… Ладно, на «вы» так на «вы». Но только по имени, без отчеств!
— Имя как раз и есть первый вопрос, — очень тихо сказала Марина. — Но прежде вот что: вы, наверное, принимаете меня за Осокину Марину Станиславовну? Каким-то чудом помолодевшую? Может, думаете, время, раз уж взбесилось, то где-то, для кого-то вспять двинулось? Думаете, этак я скоро в девочку превращусь, потом гукать стану, потом… не знаю что потом…
Игорь напряженно смотрел на нее.
— Ну так ошибаетесь. Да, я тоже Марина и тоже Осокина. И следую, как все, от рождения к смерти. Только отчества у меня нет. Понимаете?
— Все меньше и меньше.
Она засмеялась — нервно, почти истерически.
— Не надо волноваться… — начал Игорь. Тут же осознал, что ляпнул глупость. И рискнул. — Не надо, Гуттиэре.
Марина резко оборвала смех.
— Точно! Гуттиэре! Мама упоминала, да я и сама немножко помню! Но вы-то, Игорь, никакой не Ихтиандр! Ну? Дошло до вас? Дочь я Марины вашей Станиславовны! То есть не вашей, конечно, ее Ихтиандра звали Андреем, иногда Ихти-Андрюшей, а я ее дочь, а она завещала ждать его, а не вас, никакого не Игоря, ну, Игорь, Игорь, Игорь, поняли?! Откуда же вы…
Она внезапно успокоилась. Сказала:
— Мамы нет в живых. Уже больше года как нет, если по медленному времени. А по моему времени — почти два с половиной. О подробностях сейчас не хочу и не могу. Ее нет, а во мне сохранилась часть ее памяти. Кое-что — наверное, то, что считала главным, — она мне рассказывала, а кое-что я помню этой памятью. И про Гуттиэре с Ихтиандром, и про его имя, и как выглядит. Мама говорила: он придет, и все здесь изменится. А пришли — вы. Суррогат какой-то, простите уж… Может, объясните хоть что-нибудь? Хотя бы — откуда вы взялись? Это же с ума сойти недолго!
Ажитация заразительна, почувствовал Игорь. Справился с собой, ответил спокойно:
— А пришел — я… Не знаю, может, все-таки что-то и изменится здесь… А для начала — попробуй представить: вот я, кто бы я ни был, прихожу к… пусть не к любимой, пусть к друзьям, или к родителям, не важно… прихожу, говорю: здравствуйте, а мне в ответ: ты кто?! Так что насчет «с ума сойти» ты не одинока. Тем более, ты с Мари… с твоей мамой одно лицо, и фигура одна, и голос. Кстати, пока не начал о себе рассказывать, поведай — а папа твой кто?
— Понятия не имею. Умные мужчины решили, что продолжать род нужно анонимно. Инкогнито. И чтобы никто не знал, кто чей ребенок. Даже они, мужчины эти, чтобы не знали. А мама говорила, может, в шутку, а может, и нет, что мы, девочки, — результат партеногенеза. Знаете, что такое партеногенез?
— В курсе, да. А мама твоя, и правда, фантастикой увлекалась. Да и ты… мысль о женщине, растущей в обратную сторону, — это оттуда, из фантастики… Ладно. По существу.
Изложил, не вдаваясь в ненужные подробности, о том, как приехал в этот регион и остановился в Поселке, как ездил к Заводу и нащупал место для проникновения, как добился содействия профессионалов, как действительно совершил прорыв и что было дальше в течение двух безумных суток. А почему приехал, почему прорывался — об этом сказал просто: помню мою Марину, жить без нее не могу. Или могу, но не хочу. Нет, даже не так: смерти не жажду, но и жизни тоже, такая жизнь бессмысленна. Нет, и не так… Не могу передать, не могу слова подыскать. Любовь? Всепоглощающая? Хмыкнул: да ведь тоже слова, не более. Заключил:
— А почему оказался не тем, это опять же из фантастики только и могу предположить. Или из религии. Из мистики. Переселение душ. Что-то в этом роде. Бред. Ну, поняла что-нибудь?
Марина покачала головой:
— Скорее менее, чем более. Но все же хоть что-то. Спасибо… Да, спасибо, Игорь. Но что дальше?
— Знаешь, девочка, — очень серьезно произнес он, — не сочти за попытку втереться в доверие или что-то в этом роде, просто прими к сведению: ощущаю, причем по нарастающей, отношение к тебе… ну, как к родной… как к дочке. И, между прочим, не исключаю, что есть для этого и реальные основания, а не только мистические. У меня такая аномалия с памятью — так может, не у меня? Может, у мамы твоей была аномалия? Пойми, я же помню, будто вчера… я же ее сюда, на практику эту, будь она проклята, сопроводил… мы на три дня раньше приехали, провели их вдвоем, на Заливе, сказочно… а потом я уехал, по работе что-то требовалось, точно не помню… Я с тобой сейчас предельно искренен. Хотя вообще-то, — Игорь заставил себя улыбнуться, — я больше интроверт.
— Да. Мама про эти три дня вспоминала. Как они с Андрюшей на Заливе… Не знаю я, у кого что с памятью, но мама завещала ждать его и была уверена, что я его почувствую. А вас я не чувствую, извините.
Она помолчала, вдруг нахмурилась, сказала, словно решившись на что-то:
— И спасибо за откровенность. Я на нее отвечу тоже искренне. Дочкой вашей я быть никак не могу, по времени не сходится. И его, Андрея, дочкой — тоже. Я гораздо позже родилась. А чувствую… да, что-то чувствую. Пока не разобралась, что́ именно. Во всяком случае, неприятия нет. За вчерашнее еще раз простите… Неприятия нет. Скорее, наоборот. Но все равно — что дальше?
— Дальше, — ответил он, — я позволю себе, как было рекомендовано, провести в относительном покое, без подвигов, еще несколько часов. Чтобы не сдохнуть невзначай. Жесткая вещь этот стимулятор. И дальше воздержусь его применять без крайней необходимости. А еще дальше — спущусь в Резиденцию. К Ивану и прочим. Буду думать, а они, ну вдруг, тоже придумают что-нибудь. Вообще-то есть такое наглое намерение — спуститься туда с тобой вместе.
— Да вы что? — засмеялась Марина. — Для меня, для всех нас…
— Знаю-знаю, — перебил Игорь. — Непреодолимо. Но я в последнее время стал уважать свою интуицию. А она мне нашептывает… ну, пока невнятно… Кстати, а что Саша? В смысле Александр Васильевич?
— Дядя Саша он для меня, чтоб вы знали… Да, мы с ним поговорили. Решили, что нужды в нем сейчас нет, но остаемся на связи. Как только, так сразу, это он сказал. — Марина улыбнулась, наконец. — И отправился по делам. Он же у нас…
— …На-Всё-Про-Всё, — подхватил Игорь.
— Да. Это его так мама прозвала… Хорошо. Если вы отложили подвиги, — опять улыбнулась, — давайте вернемся в ту оранжерею, а? Я с вами побуду. Правда, назначала на сегодня большой тотальный медосмотр… но уже сказала девчонкам, что откладываем. Форс-мажор потому что!
Встали. Забавно, подумал Игорь: я весь в черном, а она — в белом. Блузка навыпуск, брючки, мягкие спортивные туфли. Пробормотал:
— Лебединое озеро…
— Что?
— Да так… Черно-белые мы с тобой.
Улыбнулась почти весело.
Кажется, оттаивает девочка, порадовался Игорь.
— Что ж, веди в оранжерею.
***
К оранжереям шли бодрым шагом, в оранжереях — медленно, в самом конце дальней оранжереи остановились.
— Таки сломал я куст, — констатировал Игорь.
— Главное, сами не сломались, — отмахнулась Марина. — Бросьте это, смотрите — туда!
Да он уже и сам смотрел. И накануне тоже видел, только было совершенно не до того — лишь краем сознания отметил ирреальность картины. Сейчас оценил ее в полной мере.
Лес. Лужайка. Трава. Цветы какие-то. Птички — их, правда, не слышно. Солнечные лучи из-за высокого белого облачка на синем небе.
Иллюзия. Вроде тех вагонеток, только подлая: манит же. Манить и обманывать — однокоренные слова, невпопад подумал он. Вслух произнес:
— Так. Это дело надо проверить.
Шагнул вперед. Приостановился, выжидательно взглянул на Марину.
— Да вы что? — сказала она. — Здесь же не пройти! Здесь даже дяде Саше не пройти, и другим Свящённым тоже! Все пробовали! Я потому это место и не люблю: зовет к себе, а не подпускает! Девчонки с удовольствием глазеют, а я нет.
— Я же вчера тебя здесь обнаружил, — удивился Игорь. — Вот в этом вот креслице.
— Вчера я просто сбежала от всех. Сидела, да, но… смотрела и не смотрела…
Игорь ощутил вдруг биение крови в висках. Затем сердцебиение почувствовалось в грудной клетке.
— Так, — повторил он. — Ты постой, а я все-таки попробую.
И сделал следующий шаг.
Неслышимый щелчок. Взгляд на часы: идут по-нормальному. Взгляд под ноги: плотно слежавшийся песок, а дальше травка.
Обернулся. Марины как не было. Оранжерея есть, причем одноэтажная, с черепичной крышей. Небо есть, сколько глаз хватает. А девушки нет. Опять фокусы, яростно подумал он. Озаботился: она там волноваться будет — он-то для нее, наверное, тоже пропал. Решил: я быстро.
Полный вперед!
Облачко откатилось, показалось солнце. Обычное солнце.
Прислушался. Щебечут те птички, щебечут. И насекомые какие-то звенят.
Миновал опушку, ладонью потрогал одно дерево, другое. Обычные деревья. Молодая листва. Выкурить сигаретку в этом, чтоб его, весеннем лесу? Хулиганства ради?
Нет, не стоит задерживаться. Жаль, но негоже так с девочкой. Пройтись тут как следует — необходимо, но — позже.
На обратном пути быстренько нарезал на опушке букетик ландышей. С ними вернулся в оранжерею. На этот раз протиснулся не без труда — ощущалось какое-то вязкое сопротивление. Вот был бы номер, подумал он, если бы проход закрылся наглухо.
Марина стояла, как изваяние. Протянул ей цветы. Взяла, словно во сне. И заплакала. Один в один моя Марина, плачет так же красиво, лицо не искажается…
Игорь обнял ее, содрогающуюся, почувствовал на груди горячее. Слезы… Почти невесомо погладил по волосам.
Потом Марина шагнула назад, хлюпнула носом, призналась:
— Ночь не спала, в голове каша… Мне нужно часа четыре… по вашему счету времени, по медленному.
— Ты всю ночь около меня просидела?!
Она не ответила. Сказала задумчиво:
— Или стимулирующее ваше попробовать…
— С ума сошла! — возмутился Игорь.
— А что?
— Да то! И вообще, у меня его с собой нет, все внизу, а это — пока туда, пока обратно…
— Можно ускорить: дяде Сашу позвоню, попрошу, он до десятого поднимет, я навстречу…
— Думать забудь! Все, закрыли тему!
— Строгий вы… — с едва заметной ноткой лукавства обронила Марина. — А я балбесина! — Игорь вздрогнул, услышав словечко его Марины… — Балбесина! Вам же покой показан, совсем забыла! Тоже мне врачея… сопливая… Все правильно, часа четыре, а вы как раз подумаете в тишине — что дальше? Хорошо? Я вас сейчас устрою, пустующих комнат много, и к себе пойду. Дяде Саше только позвоню и прилягу. А потом зайду за вами. Хорошо? Да не смотрите на меня так, у меня глаза красные и нос распух!
Все точно, оттепель. Но правда — дальше-то что?
Поживем-увидим, в который раз подумал он.