Все так же вчетвером внесли гроб — уже с телом — в гостиную, водрузили на стол.
— У нас полночь, — тихо сказала Марина. — По нашему счету пошел третий день.
Началось прощание.
Возлагали цветы — живые цветы, много! Откуда, удивился было Игорь? Тут же вспомнил: да что это я, из оранжерей, конечно! Оттуда и большой венок, сплетенный тоже из живых цветов.
Марина положила в изножье букетик белых ландышей. Те самые, понял Игорь, из квазиреального весеннего леса. Тот лес сменился заснеженным полем, поле — морским берегом, а ландыши остались ландышами, не превратились ни в снег, ни в горсть песка, спасибо на том…
Заговорил Анциферов:
— Мы с Таней одного поколения. Но вот так дико сложилась жизнь, что мне сейчас семьдесят, а ей почти девяносто четыре. Для нее, для всех вас, дорогие женщины и девушки, да и для нас, конечно, двадцать марьградских лет стали испытанием, аналогов которому нет в истории человечества. Татьяна выдержала испытание с честью. Мы, для которых испытание продолжается, будем помнить об этом, как помним об ушедших раньше. Вечная тебе память, Татьяна Леонидовна. Царствия тебе Небесного.
Он тяжело оперся руками о бортик гроба, коснулся губами лба покойной, сделал шаг назад, покачнулся, едва не упал — удержали стоявшие рядом женщины.
Возникла пауза. Разрядила ее Марина:
— Среди нас нет родных дочек и внучек бабушки Тани. Она так и посмеивалась над собой, говорила: я ничья бабушка. А на самом деле она была наша бабушка, наша! Нас мало, нам иногда трудно уживаться друг с другом, недолго и поссориться на ровном месте… Бабушка Таня умела все это сгладить. Ее будет очень не хватать. Давайте помнить о ней и не подводить ее…
Стали поочередно подходить к изголовью, а Игорь мысленно похвалил Марину: умничка! Страшное же дело — психологическая совместимость/несовместимость: всю жизнь, изо дня в день, одни и те же лица, одни и те же голоса, одни и те же слова, привычки, жесты… поубивать друг друга можно… Между прочим, у мужчин здешних — та же история, и нехорошие признаки действительно видны: постоянные пикировки Анциферова и Елохова, странности Смолёва… Парадокс, но куда легче Саше. Физические нагрузки велики, зато постоянно занят чем-то по всему Марьграду и окрестностям, с соседями общается сравнительно мало. У Марины, кстати, похожая ситуация. Наверное, и парадокса никакого нет: выше физическая нагрузка — ниже психологическая, а в сумме константа.
Что за чушь в голову лезет, оборвал он себя. Константы какие-то… Лучше бы узнал, почему женщины — все, кроме Марины — живут на этом своем Отшибе, словно взаперти. Сообразил: не бином Ньютона. Мехмат мне альма-матер, в конце концов, или где? Ясно же: для Местных уровень «нуль» — они называют его самым низом — непереносим эмоционально. А то даже и физически… Вот и для женщин, внешне совершенно нормальных, не мутировавших — пусть Местные и окрестили их муданками, — для этих женщин уровень «нуль» тоже враждебен. Другого варианта нет, потому что, будь иначе, зачем бы им жить вдвое быстрее нормального, зачем стариться и умирать раньше времени? И только Марине нынешней, как когда-то и его Марине, никакой здешний уровень не страшен — вот еще одно проявление их уникальности.
Ясно, как же, сыронизировал он в собственный адрес. Явление — да, вот оно, увиделось в целостности, но почему оно такое?!
Ладно, сейчас не до этого. Сейчас — две насущные проблемы. Первая: как эти женщины поднимутся на враждебный им уровень, как пойдут по нему? Или не пойдут? А тогда — как мы, без их помощи, донесем гроб до места захоронения? Ну, допустим, На-Всё-Про-Всё знает как. Да и не первые же это у них похороны. Однако со второй проблемой здесь раньше, кажется, не сталкивались: сильно сдавший Анциферов. Не подняться ему на поверхность. Вколоть стимулятор? Опасно — организм очевидно дряхлый, может не перенести шторма, адреналинового или какой он там есть.
К гробу Игорь подошел последним. Он испытывал неловкость — чужой же… Но и стоять в стороне было нельзя. Коснулся рукой бортика, шагнул в сторону.
— Пора, — вполголоса сказал Александр.
— Подождите, — вмешалась вдруг Марина, — Простите меня. Я хочу попросить Игоря Юрьевича, чтобы тоже сказал. Понимаю, Игорь Юрьевич, вы совсем не знали бабушку Таню, но мне кажется, это важно. Не знаю почему, но это очень важно и нужно.
О Господи, ужаснулся Игорь. Обвел взглядом собравшихся. На него смотрели выжидательно. Что ж…
— Что ж… — произнес он вслух. Заговорил, тщательно подбирая слова: — Попробую… Я совсем не знал Татьяну Леонидовну. Вернее, почти не знал. Один раз все-таки довелось пообщаться. Позавчера… по моему счету позавчера, да. Нет, позапозавчера, но это все равно… Я тогда впервые пришел сюда, на Отшиб. Рвался к Марине, а Татьяна Леонидовна меня остановила… Понимаете, она ведь видела: молодой по ее меркам мужик, не слабый, еще и не в себе. И она, в своем возрасте… Но не побоялась. Потому что защищала Марину. Уверен, она любую из вас так же защищала бы. Иван вот сказал об испытании. Правильно сказал, а я еще думаю, что пожелания Царствия Небесного — не просто формула, не заклинание. Татьяна Леонидовна свое испытание выдержала, и пусть град Марьград изолирован от внешнего мира — от Царствия Небесного, от Града Небесного он не изолирован.
***
На несколько секунд стало совсем тихо. Затем Саша повторил:
— Пора. — Приладил крышку на место, проинструктировал: — До выхода на площадку несем как несли, вчетвером. И где без подъема пойдем, тоже вчетвером. А по лестницам, девчата, две из вас чтоб пособляли. С одного бока и с другого становитесь посередке, упирайтесь, пособляйте, ага. Лестницу прошли — три минуты отдышались. На другой лестнице две другие пособляют. На четвертый уровень пришли — десять минут отдыха. И это… если по ходу у кого сил не стало — сразу говорите. Аварийный передых тогда сделаем. Девчата, табуретки не забудьте, домовину ставить. Ну, это как всегда. Теперь так: с Иван свет Максимычем тут пошептались. Решили, ему лучше туда не ходить, а тут присмотреть, чтоб поминки устроить как оно следует. По всем правилам чтоб помянуть.
— Я тоже останусь, — вдруг подал голос Елохов. — Помогу чем могу.
— Вот и ладушки, — одобрил На-Всё-Про-Всё. — Трое мамаш остаются да двое папаш, три плюс два, ага. За поминки, стало быть, спокойны будем. А крест, значит, за девчатами. И табуретки. Как раз три пары рук.
У Игоря отлегло от сердца: проблема Анциферова разрешилась. И Елохов молодец — он-то с подъемом, может, справился бы, но неявным образом поддержал товарища. Все, конечно, поняли, что Иван остается по немощи… по колченогости, как выразился Саша, но виду не подали, а Павел еще и смягчил ситуацию. Впрочем, возможно, и он в своих силах не уверен.
— Удачи вам, — глухо сказал Анциферов. — Прощай, Татьяна.
— Прощай, — вторил ему Елохов.
— Ну, взяли! — скомандовал Александр.
***
…Тяжелый день закончился. Свободных комнат на Отшибе хватало, здесь после поминок и заночевали.
Игорь попытался сообразить, сколько суток он не спал — двое, трое? Не соображалось… Ну да и остальные тоже вымотались. Даже Саша.
…На подъеме от Отшиба до «нуля» несколько раз казалось: всё. Первым, как ни странно, начал заметно сдавать Смолёв, за ним стал проседать Петя — тренажеры тренажерами, а лишний вес лишним весом. На-Всё-Про-Всё держался неколебимо, девочки старались как могли, а сам Игорь терпел, терпел, терпел. На одной из внеплановых остановок между маршами очередной — он потерял счет — лестницы Саша спросил: «Перекурить не желаешь?». Пришлось улыбнуться в ответ. Подумалось: Федюню такая улыбка перепугала бы до судорог.
Однако выбрались. Девушкам — кроме Марины — сделалось явно не по себе. Игорь понял: догадка о враждебности к ним уровня «нуль» верна. Марина же выдохнула: «Справились». На-Всё-Про-Всё отреагировал громким «Тсс… Молчок!» и велел всем отдыхать, а Игорю и Матвею предложил даже подымить. Ежели хотят. Повторил: «Молчок!» и нырнул в Слободку. Минут через пять прикатил тележку. Приятный сюрприз, подумал Игорь. Для меня сюрприз, остальным-то не впервой…
«Захована она у меня там под мусором, — гордо поведал Саша. — Разобранная. Зато быстросборная. А я ее еще с утра собрал». Опять исчез в корпусе, вернулся почти сразу, на уже заведенном роллере. К оси переднего колеса были прикреплены две штанги, а к ним — дугообразный жестяной скребок.
Поставили гроб на тележку. Александр выдал очередное: «Двинули» и поехал, оставляя за собой относительно чистую полосу. Что ж, двинули следом. Покатили.
В пути не произнесли ни слова. Дорожка привела к промежутку между двумя вагонетками. Справа и слева — детали сцепки. Срезаны автогеном или чем-то вроде, понял Игорь. На-Всё-Про-Всё постарался… Рельсов нет — это сторона периметра, обращенная к Заливу, а самого Залива не видно — туман непроглядный… Вагонетки ложные… но как бы и настоящие… До оболочки от них еще метров пять, наверное… Да, точно, вот и рядок могил… четыре их пока с крестиками, а пятая ждет… И Александр возле нее.
Опускали гроб в могилу, забрасывали землей тоже безмолвно. Потом Саша приладил крест. Потом медленно прошли к другим захоронениям. На первом же из них — а считая слева направо, на четвертом — табличка гласила: «Осокина Марина Станиславовна. 14.11.2004–03.03.2048». Вот и встретились, подумал Игорь. Показалось, Марина-дочь услышала это непроизнесенное. Нет, поправил он себя, не показалось! Поверилось: обе Марины услышали.
В руке Маринки-живой — тоненький хлыстик ландышей. Отделила две веточки, одну протянула Игорю, вопросительно взглянула на него. Взял, конечно… Возложил на холмик. Марина пристроила тоже. Прошептала: «Не люблю ходить сюда, почти не хожу, помню маму живую, но раз уж здесь… И тете Поле тоже, и тете Вале. Их я помню. И Марии». Положила на три первые могилы по веточке. Ландышей не осталось. Судьбы, мелькнуло у Игоря в голове. Судьбы людей, судьбы цветов. Напрасные ассоциации, сказал он себе, на усталости настоянные, неправильные.
Возвращались разрозненно. Саша укатил на роллере; тележку, сказал, оставьте, завтра заберу, шагайте налегке. Девушки вчетвером пошли быстро; Игорь, Марина, Петр, Матвей отстали, им спешить было уже некуда.
Потом — поминки, почти безмолвные. Произносилось лишь самое необходимое.
…Теперь Игорь проваливался в сон, а пока еще не провалился до конца, подумал: вот, допустим, сумею я вернуться в мир, да еще Маринку с собой возьму — и как же они со следующими похоронами справятся?
Мысли стали неуправляемыми, потом неуловимыми, потом вовсе растаяли.