Коридор был почти квадратного сечения — где-то четыре на четыре метра. И по всему профилю — бетонный. Задействовать фонари не потребовалось: под потолком болтались на коротких проводочках лампочки, то через сорок шагов плюс-минус, то через шестьдесят. Слабосильные лампочки, да еще, похоже, запыленные, но более-менее подсвечивали. По идее, по потолку должен был бежать общий их провод; Игорь присмотрелся и даже присвистнул, различив следы штробы в потолке. Оценил: кто-то здесь, в этом г. Марьграде, сильно хозяйственный и довольно умелый. Homo, значит, habilis и homo… как будет по-латыни «хозяйственный»? Economic, наверное. Homo habilis economic, пусть так.
Двигаясь по коридору, считал и шаги, и сами лампочки, мысленно корректировал стародавний поэтажный план. Впрочем, даже не корректировал, а запоминал для составления нового, поскольку зубрил те планы, вероятно, зря: совсем на них тут непохоже.
Периодически поглядывал на правое запястье — запустил там шагомер и сверял показания с устным своим счетом. Любопытно, количество шагов и пройденное расстояние индицировались вроде бы корректно. В отличие от средней скорости — она получалась черепашьей, меньше 1 км/ч, хотя шел Игорь вполне по-человечески. Загадки, загадки…
На двадцать третьей лампочке — около восьмисот метров пройдено — обнаружилась развилка. В обе стороны уходили чуть более узкие коридоры; на стенах — уже знакомого дизайна (если это можно так назвать) указатели: налево — «Тупик», направо — «Тупик», прямо — «К Площади Первых Встреч». В тупики, ясное дело, соваться незачем. А развилка странная, подумал Игорь; в тупиках, возможно, и коней теряют, и жизни… Так что — прямо, конечно, на эту самую площадь Первых Встреч, и жив буду, а насчет «себя позабуду» — нате выкусите, мысленно показал он кукиш неведомо кому.
Все когда-нибудь заканчивается. По большому счету, утверждение сомнительное, но этот коридор, протянувшись без развилок еще с полкилометра, и правда закончился, распахнулся в круглую площадку. Потолок был выше, чем в коридоре, а в центре красовалось замысловатое сооружение двухметровой высоты: четыре вделанных в пол деревянных столба, на них, по периметру и крест-накрест, деревянные же брусья, к внешним брусьям пришпандорены таблички: «Площадь Первых Встреч». И никого; встречать было некого и некому. За площадью коридор продолжался — вероятно, считался здесь проспектом. Может быть, даже главным. Табличка есть, но далековато, отсюда не разглядеть. Ну да не горит. Вправо уходил коридорчик-улочка, ее указатель был виден хорошо: «К сектору 1–1 (раз-раз)». Влево — аналогичный коридорчик, табличка гласила: «К уровню 2 (два)». Туда рано; сначала по этому уровню, который «раз», нужно побродить как следует. А вот по проспекту продолжать движение или идти к некоему сектору — сейчас обдумаем…
Игорь решил позволить себе, наконец, перекур. Скинул со спины рюкзак, с наслаждением потянулся — немалая все-таки ноша, пусть чуть-чуть отдохнут и спина, и пресловутый плечевой пояс. На рюкзак же и присел, вытянул ноги, достал сигарету, зажигалку, вдохнул, выдохнул, закрыл глаза. Попытался обдумать дальнейшее. Ничего в голову не приходило. Проспект очень уж унылый, но он все-таки наверняка проспект. С другой стороны…
Он не знал, чтó с другой стороны. Подустал, что ли. Не физически, чисто ментально. Нет, никаких сложных задач сегодня не решал, но ведь всего здесь увиденного — столько… массив информации, может быть, обрабатывается мозгом бессознательно…
Чувствуя, что вот-вот задремлет, вздрогнул. Обозвал себя Соней. И услышал справа — высокие голоса, слов не разобрать; а еще смех; а еще что-то вроде шлепков по бетону, ладонями или босыми ногами.
Быстро затушил сигарету о бетонный пол. Не найдя, куда пристроить окурок, сунул его в кармашек рюкзака. Встал, повернулся лицом к приближающимся звукам. Приклеил к лицу улыбку.
На площадь высыпала и, узрев Игоря, замерла стайка существ. Семь особей. Явные гуманоиды. Первая ассоциация — голодающие дети Африки, как из когда-то показывали по ТВ (опять: что за воспоминание? впрочем, не до того). Ростом ему по пояс или чуть ниже. Непропорционально крупная голова, густо-коричневая кожа, вся в мощных складках, как шкура у шарпея. Из макушки торчит пук волос, наподобие оселедца у запорожского казака. Но волосы того же цвета, что кожа, и пук этот расширяется вверх и опадает тюльпанообразно. Бровей не видно; да что там бровей — ушей не видно; а глазки иногда заметны — поблескивают. Нос-картошка. Безгубый рот. Одеты все семеро в серые хламидки до колен, небрежно сляпанные, похоже, из мешковины. Ноги, точно, босые. Нескладчатые, тонюсенькие и карикатурно кривые. Руки открыты от локтей и ниже, тоже палочки; сколько пальцев — не разобрать, шевелятся пальцы непрерывно.
Игорь поднял руки вверх, ладонями вперед: жест миролюбия. А подумают, что он сдается — тоже неплохо для первого контакта.
— Ай! — крикнул передний гуманоид. — Мудан! Новый! Ты какой такой мудан?
Ну, хоть частично по-русски, осторожно порадовался Игорь.
— Ты опасный мудан? — уточнил абориген.
Остальные оторопело молчали. Этот был, видимо, вожаком.
Игорь довел улыбку до возможного предела. Хотел после нее сказать, что он не опасный, что он друг, но не успел.
— Ай-ай! — взвизгнул вожак. — Ощерился! Зубья! Ай-ай! Ребзя, тикаем!
Стайка с готовностью подхватила это «ай!» и, продолжая семиголосо вопить, со страшной скоростью почесала по коридорчику в обратном направлении. До слуха Игоря донеслось: «Старши́м обскажем, нехай еврея́м нажалятся…»
Все стихло. Мудан еврея́м, подумал Игорь. Ну и рванули же — из всех сухожилий. Осознал, что до сих пор «щерится», стер улыбку с лица.
Взвалил на спину рюкзак, двинулся вслед «ребзям».
***
Этот коридорчик оказался поуже и пониже: можно было, раскинув руки, коснуться обеих стен одновременно, а подняв — дотянуться до лампочек. Которые здесь, впрочем, висели реже: коридорчик петлял то в одну сторону, то в другую, в некоторых коленцах приходилось подсвечивать фонарем — Игорь выбрал налобный.
Стоило бы, подумал он, фиксировать путь на телефон — снимать на видео или хотя бы делать фото на поворотах. А с другой стороны — зачем? Чтобы обратно выбраться? А смысл туда выбираться? Или чтобы поэтажные планы сделать нынешнего состояния этих подземелий? Тот же вопрос: смысл? Или есть смысл и в том, и в другом? А потом — сядет батарейка в телефоне, и тогда что? А что «что», подумаешь, батарейка… Он напомнил себе: цель у меня тут — не разведка, не поэтажные или какие еще планы, цель у меня — отыскать женщину и, надеюсь, ребенка, вернуть их в мир, вернуться с ними, а иначе жить-то зачем?
Мысли заволакивались туманом, думать не получалось, считать лампочки, шаги, повороты — тоже. Немного позже понял, что дышать стало трудновато. И пить очень захотелось. А курить — совсем нет.
Остановился, снял рюкзак, нашарил в нем драгоценную бутылку с водой, сделал скупой глоток, сунул обратно, сел на пол, откинулся на рюкзак спиной, задремал.
Очнулся. Сколько времени кемарил, оценить не мог. Наверное, часок, не больше.
Было душно. Встал, почувствовал, что вспотел, и вообще жарко, жарко. Не температура ли? Взглянул на чудо-гаджет. Счетчик секунд продолжал молотить в бешеном темпе. Нажав нужную кнопку, переключил на термометр. Нет, температура нормальная. Ну, в любом случае — не сидеть же здесь.
Может, вколоть стимулирующее? В аптечке уже готовые инъекторы, распаковывай да засаживай в бедро или в шею. Нет, не стоит. Поберегу, решил он. Сам шевелиться в состоянии? В состоянии. Вот и вперед.
Опять закинул рюкзак на спину, двинулся дальше. Ноги были словно чугунные. Поворот за поворотом, колено за коленом, то длиннее, то короче… С огромным трудом старался не терять, хотя бы приблизительно, внутреннего счета времени.
Когда впереди забрезжил свет поярче и послышались какие-то звуки, прикинул, что от проникновения на Завод прошло часов пять. Плюс-минус, конечно, и немаленький, но будем считать, что пять. Сейчас, стало быть, где-то половина шестого вечера. Посмотрел на часы — те и другие показывают за полночь, причем следующих суток, седьмого июня. Глянул в телефон — там то же самое. Подсчитал приблизительно — получилось где-то четыре к одному. Да, по бегу стрелок и мельканию цифр похоже на то. Ничего себе. Символичность, однако, причем слегка издевательская: на циферблате швейцарца красуется логотип — Tempo Lento, что переводится с испанского как Медленное Время, а означает этакую карибскую расслабленность. Понты, само собой, но симпатичные…
Медленное время, да уж. Шпарит, как сумасшедшее. Расслабленность, ага…
Ладно. Чертовы закоулки закончились, упершись в большой коридор, почти такой же в сечении, как давешний «проспект». К стене была приделана табличка: «Сектор 1–1 (раз-раз)».
Коридор — улица? — повернул налево. Дышать стало полегче, жара тоже немного отпустила. По правой стороне тянулись ниши метров по пять шириной и по три глубиной, отгороженные низенькими деревянными оградками-перильцами, с проходами внутрь этих маленьких пространств. Дальше, в бетонной стене каждой ниши, дверь, настоящая, деревянная. А, нет, даже две двери; вторая, что ближе к углу, замызганная какая-то. Окон нет. В некоторых из ниш — высунувшиеся из-за оградок лица аборигенов. Обращенные к нему, Игорю. И негромкий, неразборчивый говор.
Он заставил себя улыбнуться — только не так широко, как давеча, — и, держа эту улыбку, двинулся по коридору. Нет, очевидно, все-таки по улице.
***
Гуманоиды выглядели, в принципе, так же, как «ребзи» на площади Первых Встреч, только были чуть крупнее, а в остальном почти не отличить. Разве что волосы — у кого «оселедцы» короткие, у кого подлиннее и свисают, у одних коричневые, у других с проседью.
Казалось, все бормочут что-то, но при его приближении замолкают и только провожают взглядами, а потом возобновляют бормотание — молитвы, что ли, шепчут, предположил Игорь, или заклятия какие?
Наконец, однообразие прервалось. Существо с торчащей из макушки длиннющей полуседой прядью волос — что это она полощется, подивился Игорь, ветра же никакого, — распахнуло пасть и заверещало чуть ли не на ультразвуковой частоте:
— Ах ты мудан проклятущий!!! Мальчишков наших пошто спужал, смертию пошто грозился?!! Тебя кто сюды пустил, оглоеда позорного?!! А ну пошел вон отседова!!! К своим подь!!! К еврея́м подь!!! Там тебе пропишут по харе твоей бесстыдной!!! У-у, бабца, небось, захотемши, охальник стоеросовый?!! На отшиб подь, муданище стыдобное!!! К страхолюдинам подь гадючным!!! Тута тебе, тварь заразная, желёзками мазано али как?!!
Существо захохотало еще тоном выше, хотя казалось, выше уже некуда, оборвало хохот и продолжило изрыгать брань, бессмысленную и, оценил Игорь, вполне бездарную.
Попытался произнести что-то мирное. Увы, это было невозможно. Уши заложило, он пожал плечами, что стоило известного усилия — рюкзак мешал, — и медленно зашагал дальше. Визги понеслись ему вслед, но через несколько секунд издававшая их тварь словно захлебнулась — и стало тихо, слышалось лишь прежнее бормотание аборигенов.
Когда миновал еще с десяток ниш, сзади раздался дребезжащий тенорок:
— Мил человёк мудан, а мил человёк мудан?
Игорь обернулся. На него смотрел гуманоид, почти неотличимый от остальных. Разве что нос покрупнее. И волос нет совсем.
— Ты, мил человёк мудан, — затараторил он, причудливо коверкая слова, — на Лавуню сердечка не держи. Лавуня хучь и первейша́я во всем Марьграде красави́ца, а карахтер у ей у-у каковóй, огонь карахтер! А пожалуй, мил человёк мудан, в отсечку в мою, посидим тама, потолкуём об чем, с тобой-то, коль ты мудан, а ты мудан и есть само́й что ни на есть, уж я-то враз образли́чимши, так с тобой-то потолко́вати мене в радость, давно не толко́вамши по душам, а уж тобе со мной, енто ты даже сумлеваться не удумай, потому я ой много об чем дум переудумамши, а потолко́вати ежели с толком да с пользой так енто не с кем а с муданáми я завсёгда потолко́вати антиресуюся бо корня́ мы едино́го а ствольчики да веточки наши разбежамшися вот и есть завсёгда об чем потолко́вати…
Уши опять начало закладывать, теперь от потока льющихся в них слов. Но тут абориген сделал паузу, чтобы вдохнуть, чем Игорь и воспользовался:
— Пойдем, дедушка, спасибо тебе.
— Каковóй я те дедушка, — возобновил атаку гуманоид, — я и нежёнатый ишшо, а обжёниться вот на Лавуне хочу, да ёна пока не дает, троёх мужов со свету посжимши, а четверто́го выбираемши, так пущай мене выберёт, а посжи́вет так пущай хучь посжи́вет, а пожалуй ко мене, да, пожалуй, мил человёк мудан, я рядком тута обитаюмши, отсечка у мене тута, фатерка тож, пожалуй…
Он молол языком почти безостановочно, но Игорь сумел абстрагироваться. Следовало найти где-то приют, поесть, восстановить силы, поспать недолго, но здоровым сном, и на свежую голову обдумать все.
— Красави́ц у нас тута много, да Лавуня изо всех первейша́я, — вещал гостеприимный абориген. — А ёна мене кричит, мол, ты, Федюня, как есть чудови́ще дурное да носато́е, пшел, кричит, вон от мене, язык, кричит, что помело, а каковóе ж помело, ёно ж, помело-то, волося́ное, а язык-то во, гля.
Он на ходу повернул голову к Игорю, вывалил язык — сизый, мясистый, пупырчатый.
— Каковóе ж помело, и не помело вовсе, а я смеюся, я свово завсёгда добьюся, я до фостика ёйного доберуся, а тама пущай со свету посжи́вает, не жалко, мене и пожалети некому, бо сирота я и нежёнатый от века. Енто мене кличут таковó: Федюня, — сообщил он неожиданно деловым тоном. — А по фицьяльному ежели, того не ведам. Должно, Федосий. Да, Федосий. И фамиль имем, токмо нам фамиль без надо́бы. Федосий.
— Не Федор? — осведомился Игорь.
— Не-е, каковóй ишшо таковóй Федор. Федосий, вот как! А так-то — Федюня. А тобе каковó кличут, мил человёк мудан?
Маньяк, хотел ответить Игорь, но воздержался — они тут могут знать это слово. Назвался честно — Игорем.
— Да нетути таковóго прозвания, — усомнился Федюня. — А хоша у вас, у муданóв, всяковó могёт быть. А вот и пришкрёблися, вот ёна отсечка моя. Заходь, мил человёк мудан, заходь, сидай вон на лавчонку, Шушулька мене ладну́ лавчонку скомстролимши, ты сидай, толкóвати учнем.
— Федюня, дорогой, — проговорил Игорь, зайдя в «отсечку», скинув рюкзак и сев на скамью, действительно добротную, в отличие от колченогого низенького столика по соседству. — Федюня, ты прости меня. Ты добрый, я вижу. У меня сейчас сил никаких. Я вот только из своих запасов подкреплюсь, водички глотну и должен поспать немного. А уж потом потолкуем.
— Э-эх да эхма! — воскликнул Федюня. — Самоё утречкó, а ты, вишь, почи́вати, экой путник, ну да уж что уж, гнати гостя енто хужэе нетути, почи́вай уж, вот на лавчонке и почи́вай.
— Подкреплюсь только, — повторил Игорь, извлекая из рюкзака порцию спецпайка. — Хочешь моего отведать?
— Что ты, что ты! — замахал ручонками Федюня. — Мене от харчов ваших муданóвых завсёгда пучит чуть не до погибели! Я б тебя желёзками угостил, ёни ох укусны́е, да вас же, муданóв, от желёзок пучит, а нас, местных, от вашего пучит, вот и кричу тебе, единóго мы корня́, а ствольчики свои у кажнóго, а ты кушай уж сам свое, а как напочи́ваешься, так и потолкуём, забижаться не станешь!
— Спасибо, — еле ворочая языком, выдавил Игорь.
Он быстро и очень умеренно утолил голод и жажду — спецпаек работал на пять с плюсом, но, похоже, следовало экономить, — спросил хозяина об отхожем месте, воспользовался, вернулся к скамейке, кое-как пристроил под голову рюкзак…