Вокзала нет. Зияющие дырами остовы зданий.
Сплошное нагромождение битого камня.
Глядеть на все это страшновато.
И все-таки - так хорошо, так тихо, так нежно морозит и так легко, бесшумно порошит, что не хочется возвращаться в свой душный и уже прискучивший вагон.
10.1.44 г.
В нашем купе едет пожилая, седеющая женщина, "смольнянка", то есть работник Смольного. Говорит - из особого сектора, но думаю, что не больше чем телефонистка или машинистка. Ужасно фасонит и гордится тем, что у нее "смольнинская броня", и тем, что на груди у нее медаль "За оборону Ленинграда". В общем, хоть и не ахти какая умница, а все-таки очень милая, уютная. В купе взяла на себя роль хозяйки, и о ней тоже заботятся. Единственный грех, который трудно ей простить, - это необузданная фантазия. Всю дорогу она без зазрения совести пугает меня "ленинградскими ужасами"...
...О том, что делается в городе сейчас, соседка наша говорит, закатывая глаза. Послушать ее, так от Ленинграда ничего не осталось.
- Улица Восстания? Вы жили на улице Восстания? (Отворачивается и зловеще покачивает головой.) Н-да.
- А что такое?
- Увидите.
- Нет, в самом деле!..
- Что же я буду вас пугать. Приедете - увидите.
- Но ведь там живут?
- Н-да. Живут.
- А Бассейная?
- Это какая Бассейная? Ах, Некрасова? От Некрасовой, если хотите знать, камня на камне не осталось. Там и на той и на этой стороне улицы объявления: ходить при артобстреле опасно.
Невольно ловишь себя на том, что губы у тебя пересыхают, а голос несколько спадает и становится каким-то сиплым.
- Простите, а как же... кхе-кхе... люди ходят?
Снисходительно улыбнулась.
- Увидите, увидите, дорогой товарищ! - И, по-матерински погладив мою руку: - Не волнуйтесь.
Через полчаса упомянул в разговоре, что мне нужно будет съездить на Васильевский остров.
- На Васильевский?! Съездить?! Ну, с этим придется несколько лет подождать. Трамваи идут только до набережной, дальше - сплошные развалины.
И так далее, в этом же духе. Правда, у меня есть маленькая надежда, что тетенька кое в чем пересаливает и привирает, но все-таки подготавливаю себя к худшему. Из памяти не выходят руины Волховстроя. Таким - или почти таким представляется мне и Ленинград.
14.1. Ленинград, "Астория"
Записываю коротко то, что осталось в памяти из путевых впечатлений.
Я уже упоминал о моем втором соседе - молодом инженере, работающем на Второй ГЭС. Очень милый, начитанный, интеллигентный. С каким волнением, с каким неподдельным гневом говорил он об артиллерийском обстреле жилых кварталов Ленинграда.
- Неужели они, идиоты, не понимают, что каждый снаряд, выпущенный по городу, - это счет, по которому придется платить?! Ведь уже должны понимать!
Рассказывал о судьбе станции зимой 1941/42 года. Работала станция без перерыва (был перерыв на одну-две недели, когда замерзли котлы). Все, кто мог, приходили в положенное время, а уходили - позже положенного. Работа заключалась "в охране и сбережении энергетического хозяйства". Ток не вырабатывали - не из чего было.
- Звонят из Ленсовета: "Дай сто киловатт". - "Не могу. Сами при коптилках сидим".
Это - в те дни, когда в городе не выходили газеты, молчало радио.
Потом - праздник. Раздобыли торф, отогрели трубы, осветили цех, выработав в первый день, кажется, пятьдесят или семьдесят киловатт-часов.
...Рассказывал о том, как в прошлом году немцы разбомбили один из агрегатов станции. Над районом долго крутился немецкий самолет. Батареи молчали, думали - разведчик. Внезапно он "совсем как ястреб" спикировал и бросил бомбу - с очень большой точностью.
А совсем недавно дальнобойный снаряд разрушил новую столовую, над оборудованием которой долго и любовно трудился весь коллектив: столики с белыми скатертями, цветы и т.п.
...Тот же инженер, "по интуиции" угадав мою профессию, говорил:
- Что же вы нашего Тынянова не сберегли?..
"Наша Берггольц", - говорил он и по-настоящему радовался такому бурному, такому заметному росту ее таланта...
...Ехал в вагоне лейтенант, молодой, красивый, нарядный, из штабных. Все стоял в коридоре и рассказывал анекдоты, большей частью армейские и большей частью похабные.
Инженер мрачновато слушал, потом прикрыл дверь в купе и тихо, как бы извиняясь, сказал мне:
- Незачем нашей дамочке просвещаться.
...Ехал в одном из купе высокий худощавый человек, очень скучный и задумчивый. Все сидел в коридоре на откидной скамеечке, и посматривал в окно, и постукивал косточкой пальца по деревянной раме.
Разговорился с ним.
- В Ленинград?
- В Ленинград... да.
- В командировку или возвращаетесь?
- Нет. Не возвращаюсь. В командировку.
- А в Ленинграде давно не были?
- Последний раз был месяца за два до войны.
- Н-да.
Вижу, что и сам он думает: "Н-да".