На встречу Артем отправился часам к одиннадцати. Выдался теплый осенний денёк, мусорщики старательно убирали нападавшие за ночь листья, слабый ветерок разносил во всё стороны приторно-сладкий запах перегноя, люди одевались непростительно легко для второй половины сентября.
Артем быстро отыскал тот самый двор, остановился у двери, на всякий случай подошёл к домофону и набрал нужный номер, после чего встал напротив подъезда, любуясь природой. Неподалеку оживленно, если не сказать ожесточенно, спорили два пенсионера.
— Дурья твоя башка! Да ты ничего не смыслишь! Давно пора сменить нумерацию домов. Раньше как, — говорил долговязый лысый дедушка с грозно надвинутыми на глаза кустистыми бровями, — слева четные — идешь в сторону возрастания, слева нечетные — идешь в сторону убывания. А должно быть наоборот.
— Глупости! Старый ты дурень! Да какой во всём этом смысл! — горячился с виду покладистый, весь круглый старичок, грозно размахивая своей тросточкой. — Вам лишь бы как на Западе. У нас свои традиции, свои правила.
— Пустоголовый пень! Да как же ты не поймешь — нам нужны реформы! Пора что-то менять, или наш город заполнят толпы мигрантов.
Проходивший мимо мужичок лет тридцати заинтересовался разговором, остановился.
— Простите, но вы оба неправы. Нечего перекладывать с больной головы на здоровую. Строители сами разберутся, как нумеровать дома. Пусть улица начинается хоть с дома под номером минус сто, а заканчивается домом плюс девяносто — это их дело. Только так удастся бороться с миграцией в среднесрочной перспективе. Помимо прочего, это поможет побороть и кумовство.
— Сопляк недоделанный! — заорал долговязый дедушка. — Толком разберись, от чего польза, а от чего вред, уже потом в разговор умных людей лезь.
После этого все трое заголосили в унисон, разобрать что-либо в их репликах не представлялось возможным. Озадаченный Артем хотел было подойти и выяснить в чём дело, когда заметил ещё одного старичка, того самого, которому вчера передал посылку.
— Здравствуй, — поприветствовал его дедушка. — Пришёл все-таки. Это хорошо.
— Так вы мне писали?
— Я, я, — подтвердил дедушка. — Ты к ним не суйся, сами разберутся, — сказал он, кивнув в сторону споривших.
— Они же друг друга поубивают.
— Каждый год перед выборами такое творится.
— Перед выборами?
— Ну да, сегодня же выборы в муниципалитет. Три или четыре кандидата выдвигаются. Новую теорию предложили борьбы с миграцией. Мол, если перенумеровать дома, к нам в город станут меньше перебираться на постоянное место жительства. В прошлый раз предлагали бороться с голодом в Африке запретом завозить туда еду. А ты про выборы, видать, не слышал?
Артем отрицательно покачал головой.
— А организаторы хвалились, обещали рекордную явку в два процента.
— Честно говоря, я и не знал, что у нас вообще какие-то выборы проводятся.
— А почти никто и не знает. Это больше ритуальное действо, этакая дань традициям прошлого. Они пользовались популярностью ещё в государственный период. Тогда людям предлагали поставить галочку на бумажке напротив чьего-то имени, потом эти бумажки выкидывали, а их сменяли другими, с галочками напротив нужной фамилии. В развитых странах действовали хитрее — на словах предлагали выбрать между двумя разными фамилиями, а на деле от этих фамилий ничего не зависело. Зато создавалась видимость легитимности. Когда государства прекратили свое существование, и земля перешла в частную собственность, необходимость создавать эту видимость пропала, но традиция проводить выборы осталась. Говорят, нынешние представители муниципалитета даже не совсем свадебные генералы — собственник прислушивается к их советам.
— А в чем же тогда суть выборов? Если всё равно назначают кого нужно?
— А вот в этом, — дедушка кивнул в сторону споривших. — Видишь, как они горячатся. Эмоции ведь неподдельные. Могут так целый день поливать друг друга грязью. Вот тот вот, — он указал на долговязого, — социал-демократ, второй, — дедушка ткнул указательным пальцем в сторону круглого, — национал-консерватор, а молодой, наверное, либерал. Молодые они, нынче, все либералы.
— Либерал? — удивился Артем. Он ни слова не понял из того, что сказал старик.
— Да, либерал. Как бы тебе объяснить. Ну, представь, к примеру, что люди неожиданно разделились на три категории: одни едят пирожки повернув их боком, другие положив плашмя, а третьи поперек. Хотя первый и третий способы довольно неудобны, по сути ничего плохого нет в том, что кто-то предпочитает есть пирожок так, а кто-то иначе. А вот если все эти три категории возненавидят друг друга, каждый будет кричать, мол, вы едите неправильно, надо так, а не иначе, и вообще, вы вруны и дегенераты — тогда мы и получим политические течения. Смотри на них внимательно. Их озлобленность не показушная, а в основе логики каждого лежит элементарный принцип: если это говорит мой идеологический противник, то это ложь, глупость и пособничество государству. К примеру, стоит только сказать консерватору «земля круглая», как тут же прибежит либерал и начнет спорить, придираться и ехидничать. А следом за ним подоспеет и социал-демократ, высказать третью, обязательно отличную от первых двух точку зрения. До исступления будут поливать друг помоями, когда выговорятся, разойдутся. Каждый из них свято убеждён в существование заговоров, которые плетут другие двое. Да и вообще люди, подобные им, склонны объяснять всё заговорами власть имущих. Им кажется, что если у кошки родились котята, то это обязательно кому-то выгодно.
— Неужели есть люди, которым это интересно?
— А то, целым двум процентам населения, если верить обещаниям агитаторов в этом году. Политикой, правда, в основном старики и молодежь интересуются, остальным до неё дела нет, проценты по кредитам нужно платить. Если хочешь, можем сходить на избирательный участок, познакомишься с кандидатами.
Артем ещё раз посмотрел в сторону споривших. Круглый старичок с костылем, раскраснелся, зыркал по сторонам, грозился кулаком, долговязый размахивал руками, обещал поколотить своих оппонентов, третий, тот, что помоложе, ругался отборными матами и всячески высмеивал почтенный возраст двух других.
— Да не особо хочется, — признался Артем.
— Ну и правильно, — согласился старик. — Я бы и сам не пошёл. Чем тратить время, поговорим о деле. Где же мои манеры, — спохватился старичок. — Андрей Антонович Антонов. По отчеству необязательно. Пошли, погуляем по окрестностям, Артем.
— Пойдемте, — согласился Курков.
Они некоторое время шли молча, старик отстраненно поглядывал по сторонам. Заметив школьника, он грустно улыбнулся.
— Знаешь, в бытность мою молодым можно было застать осенние костры. Люди сгребали листья в огромную кучу и поджигали их. Дыму было — не продохнешь. Старики ворчали, а нам, молодежи, нравилось. То и дело подкидывали листву и веток в костер, кружились поблизости, убегали от дыма. Самые отчаянные прыгали прямо через пылавшие кучи, — старичок мечтательно вздохнул, словно бы на мгновение вернулся в те так много значившие для него времена. — Мой дед тогда был жив. Ты не представляешь, насколько он казался мне дряхлым, даже государства застал. Генная инженерия тогда находилась в зачатке, старели люди быстрее. Это сейчас и в восемьдесят можно выглядеть на сорок, а дед мой уже в шестьдесят пять хуже меня теперешнего выглядел, — старик снова вздохнул, на этот раз тяжело. — Сейчас про государство принято говорить только плохое, но дед отчего-то скучал по тем временам, часто вспоминал о них с ностальгией. Наверное, по той же причин, по которой я теперь вспоминаю о своем детстве. Если хочешь знать моё мнение, золотым временем был период становления анархо-капитализма. Земля стоила дешевле, чем сейчас, позволить ее приобрести мог любой предприниматель средней руки. Даже теперь наверняка где-то в Центральной части Русской равнины остались участки, на которых живут потомки неудачно вложивших деньги капиталистов. Такие крупные центры, как наш город, не играли тогда ключевой роли. Капитал, если хочешь, был децентрализован, мобилен, очень быстро перетекал. Да и службы безопасности подчинялись муниципалитету, а не частникам. Но главное — блюстителей ещё не изобрели. Ты не представляешь, каково это — в середине жизни позволить забраться в голову черт знает кому и приглядывать за мной, словно бы я ребёнок. Сам факт этого пугает. Да, пока их ввели не во всех городах, да и позволить это сомнительное удовольствие могут только преуспевающие поселения, но я убежден, что массовое распространение блюстителей является вопросом времени. А какими стали люди после их введения? Холодные, расчетливые, смотрят на других свысока, всё делают по закону. Но одним-то законом не обойдешься, даже в самой формальной системе, которой, по сути, является система юридическая, должно оставаться место человечности, — дедушка вздохнул в третий раз. — Ну да не буду надоедать своим старческим бурчанием. Не для того я тебе пригласил. Тебя Артемом зовут, правильно?
Курков кивнул.
— Внука моего так зовут, — старик остановился, повернулся к Артему, посмотрел прямо ему в глаза. — Ты понимаешь, с кем связался? Догадываешься, чем занимаются люди, на которых ты теперь работаешь?
— Подозреваю, они наркоторговцы.
— Ты ведь в курсе, что с тобой будет, если попадешься?
Артем снова кивнул.
— Не веришь, что тебя поймают?
Артем пожал плечами. В ответ старик хмыкнул.
— Знавал я одного шустрого паренька, когда-то работал с ними. Быстро разбогател, а ума не набрался. Деньги вскружили ему головы, он связался с детишками богатеев, начал хулиганить. Разве не забавно — попался не на наркотиках, а на мелких кражах. На спор таскал продукты из магазина. Хорошо, не всплыли подробности его жизни, каким-то образом он сумел скрыть, что пускал себе кровь, поэтому выслали. А так тюрьма, почитай рабство. Иной раз получишь даже небольшой срок — живым не вернешься. Так затаскают на карьере, ногами шевелить не сможешь. Я вот всегда думаю, почему он делал это? Зачем воровал, когда в деньгах не нуждался?
— Клептомания, — предположил Артем.
— Какими все грамотными стали. Клептомания! Не думаю. Мне кажется, всё глубже. Внутренняя потребность стать самостоятельным, пусть даже так. Желание освободиться от извечного контроля любой ценой. Разбил витрину, стащил мелочь, напал на прохожего — неважно в какой форме выражается протест, но по сути это детское, неосознанное желание заявить о себе, как о личности, свободном индивиде. Сейчас тебе сложно понять, ты недостаточно долго живешь без надзора. Я же прожил так большую часть жизни. Когда блюстителей стали внедрять, мне было около пятидесяти. Дед рассказывал, что за его жизнь технологии совершили безумный скачок. Он родился, когда о беспроводных телефонах никто не слышал, а дожил до сверхзвуковых поездов, летающих автомобилей, фотонных ракет, колонизации планет земной группы. За его недолгую по нашим меркам жизнь люди трижды меняли свое представление о Вселенной и законах природы. А какие перемены увидел я, увидел ты? Генная инженерия совершенствовала свои методы, электростанции становились доходнее и экономичнее, развивались методы извлечения энергии из возобновляемых источников, расход ракетного топлива уменьшился, урожайность несколько возросла. Это всё замечательно, но ведь в умах людей ничего не переменилось. Фундамент, на который опиралась наша наука, остался прежним, потрескавшимся и изношенным, но пока ещё надежным. За прошедшее столетие безгосударственного периода мы не увидели ничего принципиально нового. А что в области общественной жизни? Нам обещали свободу, нам обещали честную конкуренцию, а в итоге? Налогов нет, это да, но подняться с самого низа без невероятного везения невозможно. Собственники земли в прибыльных районах не торопятся её продавать, устанавливают свои законы на принадлежащей им территории, а мы обязаны с ними мириться. И на всё готов ответ — не устраивают условия, на которых я предоставляю вам право пользоваться землей, уезжайте. Каково?
— Но они же правы, — Артем не разделял возмущения старика. — Разве человек не может распорядиться принадлежащим ему имуществом так, как сочтёт нужным? Я сомневаюсь, что вам понравится, если кто-то вдруг решит воспользоваться вашим пальто на условиях, которые сам и придумает.
— Тебе промыли мозги, потому ты не понимаешь главного. Высокомерие рода людского позволяет нам навешивать ярлыки на вещи и предметы — это моё, а это не моё. Только вот ярлыки ничего не значат. Когда собственник умирает, его хоронят в ой самой земле, которую он называл своей. Так не правильнее сказать, что мы принадлежим земле, а не она нам? И как только признаем эту банальность, становится ясно, что устанавливать единоличное владение участками нельзя. Земля должна быть собственностью народа!
— Земля принадлежала народу в государственный период, это выливалось в бесконечные войны и убийства. Объясните мне, какое право государство имеет легально грабить собственников, национализируя принадлежащие им участки? Объясните мне, какое право государство имеет указывать, по какой цене реализовывать товар? Объясните, зачем вообще нужно государство, на протяжении своего существования угнетавшее и давившее личность? Коллективизм, как форма организации людей, изжил себе. Общеизвестно, что историю творит индивид, опираясь на главный принцип — извлечение максимальной выгоды из сделки, — в своё время Артем был первым учеником и ярым антигосударственником, потому ему не составило труда протарабанить гневную тираду в защиту частной собственности.
Андрей Антонович, казалось, не слушал его, а думал о чём-то своём.
— Меня всегда, — сказал он, — поражала способность лоббистов убедить человека в своей правоте одними лишь словами, без привлечения каких бы то ни было доказательств собственной правоты. Поистине чудесно, когда многократно повторяя заученные фразы, человек начинает верить в них. Сколько раз за свою жизнь мне приходилось в начале каждого пространного и, прямо скажем, сомнительного рассуждения, слышать обязательные присказки «многочисленные исследования показали», «всем известно», «очевидно, что» Зачастую фраза голословна, но силы своей не теряет. А если и подкреплена какими-то авторитетными исследованиями, всё равно не является истиной, поскольку авторитеты толком не понимали, что исследуют. Любое вранье можно выдать за правду, если говорить убедительно, повторяя как мантру слово «общепризнанно», любое исследование можно возвести в ранг авторитетных, если рассказывать о нём на каждом шагу — всё равно никто толком разбираться не станет.
— Вы заблуждаетесь, — возразил Артем. — Доказательств созидательной силы индивида, и разрушительной силы, которую собой представляет общество, море. Вспомните имена великих ученых, изобретателей, художников, поэтов, предпринимателей. В одиночку они творили то, что не под силу большинству. Посредственности, окружавшие их, неспособны были понять гениальности ближних, чинили им всяческие преграды. Общество стремится к стандартизации, вгоняет гения в рамки бюргера, калечит личность. Общество порождает войны и голод. Капиталисты, проявляя невиданную щедрость и человеколюбие, организовывали и продолжают организовывать благотворительные фонды, за что общество проклинает их и ненавидит. Не правда ли, достойная плата за добро? Знаете, почему так происходит? Из зависти, вечно движущей атомом общества — мелким посредственным человечишкой, не способным признаться себе в том, что он уступает индивиду, слабаком, предпочитающим прятаться за коллектив, ничтожеством, в глубине души желающим стать капиталистом. Только в отличие от индивидов-филантропов, представитель общества, разбогатей он каким-то чудом, не стал бы делиться своими средствами, а, подобно крысе, зарылся в норе и прятал бы деньги ото всех. Я жил на выселках и видел, во что превращает общество людей. Там все бранят капиталистов, ненавидят собственников, проклинают владельца нашей земли, который, по большему счету, имеет право разогнать их к чертям собачьим. Поверьте, на место каждого из этих общественников-революционеров найдется тысячи тех, кто оценит даже такое жилье, как выселки. Есть места куда хуже.
— Великолепно! — сказал Андрей Антонович. — Расскажи ещё что-нибудь.
— А этого вам мало? — разгорячился Артём. — Системой пособий и социальных выплат государство пыталось поддерживать слабейших, на деле принося им вред и усиливая напряженность в обществе, мешая людям развиваться и становиться лучше. Сама дикая природа кричит нам об абсурдности вмешательства в процесс эволюции общества. Общеизвестен закон жизни — выживает сильнейший, приспособленный, готовый к противостоянию. Внутривидовая борьба — самый жестокий из видов конкуренции. В первую очередь люди борются за существование друг с другом, но из-за слабости подавляющего большинства индивидов, они вынуждены прятаться за коллективом. И тогда борьба переходит на новый уровень — сильный и свободный индивид против уродливого, тоталитарного общества. Сама логика исторического развития доказала, что индивид превосходит общество. Мы одиночки, которые должны жить исходя из законов природы, а не идеализируя действительность.
— А закон природы гласит… — Андрей Антонович вопросительно посмотрел на Артема.
— Каждый сам за себя. Индивид — эгоист, и им движут эгоистические мотивы. Жить ради себя — вот основной принцип, которому подчинено всё вокруг. Либо ты, либо я, третьего не дано.
— Как же тогда зародилось общество?
— Неужели вы такой дремучий?! — резко воскликнул Артем. — Борьба всех против всех, как это не парадоксально, ведёт к примирению, поиску компромиссного решения и, в конечном счете, улучшению качества жизни большинства людей. Поэтому общество зародилось тогда, когда человек вместо войны всех против всех провозгласил социальный договор, предпочёл сожительство вражде, которая с того самого момента перешла на иной уровень — соперничество в экономической сфере, борьба за ресурсы внутри сообщества, которые получает самый умный и способный. А такие люди имеют полное право владеть землёй и распоряжаться ей по своему усмотрению. Главное не нарушать основные принципы общественного договора.
— Неподалеку располагается корпус местного университета. Не хочешь прогуляться туда?
Артем пожал плечами. Он никуда не торопился и совсем позабыл, ради чего пришел на встречу. Беседа с Андреем Антоновичем доставляла ему удовольствие, приятно было ощущать себя умнее такого взрослого и умудрённого опытом человека.
— В пору моей молодости анархо-капиталистическое учение не считалось общепризнанным, — сказал старик. — Много спорили о других форма безгосударственного обустройства. Анархо-синдикализм, анархо-коммунизм.
— Глупости, — безапелляционно заявил Артем. — Все они ставят общее благо выше блага индивида, а это неверно. Забрать и поделить, говорят коммунисты. А потом община будет указывать тебе, как жить. Уж нет, индивид сам определяет правила, которыми руководствуется.
— Хочешь сказать, индивид имеет право причинять вред другим, если сочтет это нужным?
— Конечно же, нет, — Артем энергично замотал головой. — Действия индивида не должны нарушать свобод других индивидов. Я же только что говорил вам об общественном договоре.
— Выходит, ограничения есть?
— А вы в этом сомневались? Как и всякое серьезное философское течение, анархо-капитализм строит свою этическую систему, свободную от предрассудков и провозглашающую в основе всего разумные и необходимые принципы сосуществования множества индивидов.
В этот момент Артем и Андрей Антонович подошли к зданию университета. Многоэтажное красивое строение отчего-то выглядело мрачновато. Причиной тому служили то ли чрезмерная угловатость, то ли строгость стиля. Правда молодежь, толпившаяся вокруг, развеивала грозность, исходившую от здания. Молодые люди оживленно беседовали, спорили, хохотали, обменивались шуточными ударами, парни обнимались с девушками. Артем был лишен всего этого. Экзамены он завалил, а родители не могли потянуть доплату, которая полагалась за низкие выпускные оценки. Теперь, глядя вокруг себя, Курков сожалел об этом. Хотелось бы окунуться в жизнь студента, узнать, каково после затянувшейся допоздна вечеринки идти на пары, флиртовать с кучей девушек, участвовать в самодеятельности, быть втянутым в веселую университетскую канитель.
— Один мой знакомый, — между тем заговорил Андрей Антонович. — Работает здесь профессором. — Предлагаю послушать его лекцию, она как раз касается темы нашего разговора.
— Не возражаю, — сказал Артем, невольно начавший улыбаться.
Посещение лекций было платным. Андрей Антонович любезно внёс взнос и за себя, и за Артема, в специальном аппарате они получили пластиковую карточку на однократное посещение лекции профессора Абдулахмедова, поднялись на указанный этаж, быстро отыскали нужную аудиторию и, приложив карточку на входе, вошли внутрь. Аудитория оказалась просторным помещением, большую часть которого занимали парты, стройными рядами расположившиеся напротив входа. Несмотря на то, что мест было много, помещение оказалось забито до отказа.
— Какой популярный лектор, — пробормотал Артем.
Они с Андреем Антоновичем с трудом устроились с краю парты на втором ряду с конца.
— Дело не только в популярности, — отметил Андрей Антонович, когда они устроились. — Посещение влияет на среднюю оценку. Магомед — человек гордый, считает, что его курс посещать обязаны все, к прогулам относится раздражительно.
— А, — протянул Артем.
Спустя пару минут внутрь вошел низкий седой кучерявый согбенный смуглый мужчина, заговорил с сильным южным акцентом.
— Сегодняшняя тема «Роль политической воли в государственный и современный периоды».
Отхлебнув немного воды из пластиковой бутылки, стоявшей на столе перед ним, профессор начал рассказывать:
— На прошлой лекции мы говорили о том, почему процесс отмирания государства стал необратимым — бюрократический аппарат громоздкой политической машины перестал выполнять необходимые функции, а именно: эффективное перераспределение ресурсов между гражданами государства, содержание его сделалось не только убыточным, но и преступным — коррупция перебралась в высшие слои бюрократов и достигла астрономических масштабов. Сегодня мы поговорим о том, почему история развилась по этому пути. Интересовать нас будет политическая воля элиты и народа как периода отмирания, так и современности, сопоставление способов её выражения в прошлом и настоящем.
Закончив вводную часть, профессор поднялся на кафедру, повысил голос так, что его стало отчетливо слышно по всей аудитории.
— Для начала определим понятие политической воли. Кто-нибудь мне подскажет? Пожалуйста, — он кивнул студентке с первого ряда, поднявшей руку.
— Способность субъектов осуществлять деятельность, направленную на достижение и воплощение в жизнь политических целей, поставленных перед собой социальной группой, к которой они принадлежат, — протараторила она.
Профессор кивнул, продолжи:
— В качестве примера для размышления рассмотрим несколько ситуаций. Первая — с девятнадцатого по двадцать первый век женщины активно боролись за свои права. При этом большая часть политических требований, как то реализация избирательного права, право занимать определенные должности, право принимать активное участие в жизни общества, были удовлетворены еще в первой половине двадцатого века. Однако политической воли, выразившейся в закреплении права в нормативных документах, части женщин оказалось недостаточно. Они потребовали усилить нажим на патриархальное общество, что, в конечном счете, вылилось в стремление обеспечить равные доли мужчин и женщин в прибыльных отраслях, свести разницу до нуля в среднем доходе мужчин и женщин, — до того оживлённо жестикулировавший профессор уперся руками в стол перед ним, пристально посмотрел на аудиторию. — Этот пример красочно характеризует, что в конечном итоге у политической воли, в чем бы она ни выражалась, всегда есть выгодоприобретатели, вне зависимости от того, приносит она пользу обществу в целом или нет. Как думаете, когда заявленные цели были достигнуты в двадцать первом веке, активистки удовлетворились? Разумеется, нет. Стали приводиться доводы в пользу того, что ничего плохого в ущемлении прав мужчин нет, ведь до того женщины притеснялись веками. По этой причине предлагалось вне зависимости от степени компетенции назначать на высокопоставленные должности женщин, дабы компенсировать вред, нанесенный им в далеком прошлом мужчинами. Таким образом, — профессор снова окинул аудиторию взглядом, — приходим к выводу, что выгодоприобретатели никогда не остановятся на достигнутом, будут продолжать проявлять политическую волю для завоевания новых и новых привилегий. Здесь уместно будет вспомнить, как удалось прекратить борьбу за женские права, которая, на тот момент, стала борьбой за эксплуатацию мужчин. Один из политиков обратил внимание на тот факт, что подавляющее большинство заключенных тюрем — мужчины. «Если мы хотим равенства, то должны добиваться его во всем!» — произнёс он фразу, ставшую крылатой. Как только первые поправки, ужесточавшие уголовное законодательство в отношении женщин, были приняты, активность радикализированной группы феминисток резко снизилась. Таким образом, третий вывод — пока политической воле не будет противопоставлена другая, процесс изменения общества в одном направлении будет продолжаться и углубляться даже с утратой целесообразности этих перемен.
Профессор сделал паузу, окинул аудиторию взглядом.
— Вывод — никогда нельзя подменять и радикализировать цели, которые преследует политическая воля, потому как, утратив содержание, она превратится в способ нерационального и ничем не оправданного перераспределения ресурсов от одной группы населения к другой. Подчеркиваю — под ресурсами следует понимать не только материальные блага, но и явления, связанные исключительно с человеческой природой вроде власти, влияния. Сам процесс такого перераспределения называется положительной дискриминацией. Первоначально он может играть положительную роль, но продлеваемый и расширяемый, превращается в орудие эксплуатации одной из социальных групп.
Далее профессор приводил множество примеров положительной дискриминации из истории. Упомянул национальную политику чудовищного государства СССР, заключавшуюся в перераспределении благ от национального большинства, представленного русскими, национальным меньшинства, что вылилось в итоге в развитие политической воли меньшинств в виде права на самоопределение и гибели государственного монстра, аналогичный пример из не менее страшного и преступного образования под названием США, где перераспределение шло по расовым соображениям, коснулся и чуть мене чудовищного образования под названием Индии, где процесс дискриминации отличался тем, что был направлен не на расово-национальные, а на социальные группы — перераспределение осуществлялось в пользу так называемой касты неприкасаемых. Рассказал и о косвенной политической дискриминации: ситуации, когда меньшинство — элиты — обеспечивали свою неприкосновенность и привилегированное положение путем принятия законодательства, вводившего уголовное наказание сначала за оскорбление, а после и за критику данного меньшинства.
— Что мы наблюдаем сегодня, — профессор, наконец, перешёл к современности. — Политическая воля собственников была выражена однозначно сто двадцать семь лет назад — государство утратило своё значение, перераспределение ресурсов бюрократами приняло грабительский характер, блага просто оседали в кабинетах чиновников, а правительственный аппарат превратился в грабителей. Все предпосылки для уничтожения государства на лицо — бесплатные услуги уступают по качеству платным, степень автоматизации производства позволит капиталистам резко снизить цены на блага, если последует отказ от налогов, рынок является наиболее эффективным способом распределения благ, филантропы окажут неимущим лучшую поддержку, нежели государство. Воля поддерживается большинством населения ведущих стран, в итоге начинается процесс глобальной приватизации, по итогам которого государство умирает. Был ли оправдан этот процесс? Бесспорно — доводы о низкой эффективности государства были обоснованы и подкреплены цифрами. Но имелись ли объективные предпосылки для его углубления? Напомню, в первые двадцать лет после отмирания государства существовали выборные институты, регламентировавшие деятельность капиталистов, ограничивающие их права, регулировавшие международную и внутриобластную торговлю. Однако собственники выступили против существования подобных институтов, обвиняя их в государственных методах вмешательства в экономику. Таким образом, была выражена политическая воля доминирующего класса, вылившаяся в резкий рост разницы благосостояния разных регионов, фактически колониалистическую политику отдельных собственников. Более того, зафиксирована масса случаев нарушения прав личности, считающихся неотчуждаемыми. Поэтому ответ на последний вопрос не так очевиден, как хотелось бы сторонникам абсолютно свободного рынка. Что касается меня, я не вижу принципиальной разницы между общественно-экономическими формациями, осуществившимися в истории: что при рабовладении, что при феодализме, что при капитализме, что при государственном капитализме организованное меньшинство перераспределяет блага от дезорганизованного большинства в свою пользу, меняются только названия групп донора и реципиента. На следующей лекции поговорим о возможных путях эволюции современного общества.
Студенты встали, начали расходиться. Их примеру последовали и Артем с Андреем Антоновичем.
— Что думаешь по этому поводу? — спросил Андрей Антонович, когда они вышли из университета.
Артем пожал плечами.
— Слова реакционера-государственника. Не удивлюсь, если он, простите за выражение, еще и коммунизм не осуждает. Уж не знаю, зачем вы привели меня на эту лекцию.
— Неужели ты действительно не замечаешь того, что творится вокруг тебя?
— Замечаю, однако, понимаю, что альтернатива — это рабство.
Андрей Антонович вздохнул. Некоторое время они шли молча, после чего старик снова заговорил:
— Давай на чистоту?
— Давайте.
— Догадываешься, зачем я тебя пригласил?
— До сих пор понять не могу, — честно признался Артем.
— Ты проверил уровень блюстителей у себя в крови?
— Нет. А как это делается?
— Понятно. Они рассчитывали, что я дам тебе устройство. Пойдём в сторонку.
Старик отвёл Артема во дворы, отыскал тихий скверик. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что вокруг ни души, Андрей Антонович вынул из кармана серебристый цилиндрический предмет, упакованный в прозрачном пакетике.
— Протяни руку, — скомандовал Андрей Антонович. Когда Артем подчинился, старик вскрыл пакет, достал из него предмет, приставил основание цилиндра к ладони Куркова. В следующее мгновение Артем ощутил, как сильный электрический разряд прошел через его руку. Курков дернулся, подался назад.
— Что вы творите?
Андрей Антонович не слушал его, посмотрел на индикатор цилиндра, располагавшийся сбоку.
— Уже три десятых, — произнёс он, после чего посмотрел на Артема. — Смотри, сегодня вечером, максимум завтра утром связь с сервером-приемником восстановится.
— Они восстанавливаются так быстро?
— Обычно, одной процедуры кровопускания хватает на восемь-десять часов. Ты и так долго продержался, грех жаловаться. Приборчик возьми, он тебе пригодится. Пользоваться просто, этот конец прикладываешь к участку кожи, а на другом конце, вот здесь, есть кнопка, жмешь на нее, получаешь электрический разряд, после чего определяется уровень содержания блюстителей в крови, — объяснив это, Андрей Антонович передал цилиндр Артему. — Прибор полулегальный, поэтому поосторожнее с ним.
— Присаживайся, и поговорим о деле, — сказал он. После того, как они устроились на лавочке, Андрей Антонович продолжил. — Как ты, должно быть, понял, я не являюсь ярым сторонником нынешнего общественного режима. Когда-то давно, будучи таким же молодым, как и ты, я с большим энтузиазмом наблюдал за эволюцией общества, как и ты верил в созидающую силу анархии и капитализма. Вера моя казалась мне основанной на научных фактах, я был убежден, что существующий строй неугоден только бездельникам и глупцам. Так было поначалу. Потом собственники стали каждый по-своему, диктовать условия проживания на их земле. Как и ты, я убеждал себя — это правильно. Не позволит же хозяин, думал я, расхаживать в обуви у себя дома гостям, если этого не хочет. Так и собственник имеет полное право распоряжаться своей землей по своему усмотрению и устанавливать те правила и ограничения, которые устраивают лично его. А потом появились блюстители. Это стало последней каплей. Иллюзии разрушились, я стал видеть то, чего раньше по какой-то загадочной причине не замечал. Как бы тебе объяснить… Вспомни, что ты чувствовал, когда тебя уволили?
Артем замялся.
— Откуда вы зна…
— Я знаю, больше, чем тебе кажется. Наверняка, злость, раздражение, может даже ярость. Наверное, желание убить начальство. А вместе с тем страх и жалость к себе. Ты лентяй, который напрасно ест свой хлеб?
— Понимаю, к чему вы клоните. Но идеальной системы никогда не удастся построить…
— Хорошо учился, наверняка мечтал о жизни преуспевающего бизнесмена где-нибудь на западе. Думал, у тебя всё получится. Но провалил экзамены, и шансов не осталось. Вдумайся — один-единственный день предопределил твою жизнь. Уж не знаю, почему ты их завалил. Переволновался, может, переоценил себя. Причины могут быть разными. Но будь у твоих родителей деньги, ты бы всё равно мог поступить. А теперь ответь на вопрос, какой же день перечеркнул твоё грандиозное будущее, отчего ты вынужден был ютиться на выселках, вместо того, чтобы разгуливать по бульварам полисов Запада?
— День сдачи выпускных, — потупив взор, ответил Артем.
— Нет, день твоего рождения! Посчастливилось бы тебе появиться на свет в семье, скажем, крупного собственника, тебе не пришлось бы сдавать никаких экзаменов и руководствоваться какими-либо нормативами при поступлении. По одному лишь праву рождения ты оказывался выше всех остальных. Даже аристократы не могли мечтать о таких привилегиях! Над ними всегда нависала фигура короля. Над сегодняшним собственником не властен никто, на своей земле он царь и бог. Считаешь это справедливым? О каком равноправии может идти речь, когда хозяина земли осудить невозможно? Вспомни, с кем заключает договор охранная компания. Правильно, с собственником. Он им платит — и полицейским, и судьям. Так станут ли они обвинять своего непосредственного начальника? Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, какая власть сосредоточена в руках одного человека? Рабовладельческий строй, тоталитарные и авторитарные режимы прошлого несравнимы со степенью подавления личности человека в нашем счастливом сегодня! Нам гарантируют права, но без подкрепления этих прав экономической базой они ничего не стоят. Не устраивают мои условия — съезжайте, говорят нам собственники. А имеют ли они на это право, могут ли они распоряжаться землей? Я понимаю, ты можешь начать апеллировать к юридической стороне вопроса, неотъемлемому праву на собственность и так далее, но станет ли руководствоваться этими правами собственник, когда решит поставить новое, несравненно более жесткое правило проживания на его земле?
— Все обстоит совсем не так. Если собственник начнет необоснованное ужесточать правила, люди будут съезжать. Закон рынка исключит неэффективных предпринимателей, это общеизвестно.
— А кто сказал, что собственник, ужесточающий правила, неэффективен? Он может сдавать квартиры по низкой цене, и цена эта будет тем ниже, чем большую территорию охватит его ненасытное право на собственность. А с порядками, которые он устанавливает, мириться придётся тем, кому не хватает средств снимать квартиры у других частников, назначающих цену выше.
— И что же вы предлагаете?
Антон Андреевич ещё раз огляделся по сторонам, снова посмотрел на Артема.
— Я считаю, пришло время начать революционную борьбу, пока нас не лишили права и на это. Бороться за настоящую анархию, а не анархию для богатых, дать возможность жить не только богачам, но и таким, как ты, лишившимся работы не по собственной вине, а из-за выгод, которые выискивал капиталист. База для борьбы подготавливается, и я буду рад принять любую помощь. Нам нужна свежая кровь. Поэтому я предлагаю и тебе вступить в наши ряды.
— В чьи ваши?
— Борцов за настоящую свободу.
— Только вчера один мой знакомый сказал: «Самые жуткие преступления творятся под лозунгом борьбы за свободу», — перефразировал слова Павла Григорьевича Артем.
Андрей Антонович криво улыбнулся.
— Как понимаю, тебя устраивает мир, в котором ты живешь?
— Лучшее из того, что мы могли бы иметь, — честно признался Артем. — К тому же, я не склонен считать наркоторговцев идеальными кандидатами для реализации утопических мечтаний.
Я делаю это для благого дела, деньги мне нужны не для себя! — вспылил старик, но потом взял себя в руки и добавил,
— Если передумаешь, найдешь меня там же. Ты продолжишь работать на Гулливера и его людей?
— У меня не остается выбора, — ответил Артем.
— Не пускай себе кровь часто, до добра это не доведет. Желаю тебе удачи. И не забывай следить за уровнем блюстителей в крови.
Андрей Антонович встал с лавки, кивнул и удалился, оставив Артема одного. Тот размышлял о подпольной организации борцов за свободу. Разве мог он предположить, что за фасадом повседневной жизни кто-то ещё рассчитывает совершить революцию, кардинально изменить жизнь общества? Нет, такая возможность никогда не приходила ему в голову. А догадывался ли он, что торговля наркотиками ведётся по всему городу? Мог ли предположить, что сам станет курьером, разносящим запрещенные вещества? Жизнь полна неожиданностей, иногда приятных, иногда не очень.
Домой он решил не возвращаться, гулял по городу, заскочил в пару магазинов, затем в ресторан, где познакомился с симпатичной брюнеткой. Между ними завязался разговор и очень скоро Артем уже поднимался с ней к себе на этаж. То ли дело было в раскрепощенности, которую он ощущал после избавления от блюстителя, то ли еще в чем-то, он оказался на высоте и его подруга испытала несколько оргазмов, сам он в полной мере насладился процессом. Уходя, она пообещала позвонить, и только когда за ней закрылась дверь, Артем понял, что так и не узнал её имени. А ещё понял, что ему всё равно. Он проспал до полудня, снова отправился на прогулку. Там познакомился с другой, и события предыдущего дня повторились.
Примерно через две недели он получил письмо следующего содержания:
«Нужны услуги курьера. Завтра, на прежнем месте, в девять. Проверь кровь. Г».
«Как раз вовремя», — подумал Артем. За время беспечных гулянок его кошелёк изрядно прохудился.