Придя на работу, первым делом Вадим залез в базу данных «Либертарианца» и принялся собирать сведения об Артеме Куркове. Родился и вырос в городе, семья состоятельная, оценки в школе были отличными, но выпускные экзамены завалил. Отец оплатил обучение в третьесортном колледже. В итоге Курков стал инженером. Сведения о месте работы были закрыты по закону о защите частной жизни.
«Ничего себе, инженеры нынче зарабатывают», — подумал Вадим. Без базы данных, собранных блюстителями, не обойтись.
Олейников, сидевший по соседству, как назло проявил интерес к деятельности своего напарника.
— Так, так, Артем Курков. Чем он обязан интересу с твоей стороны?
— Подозреваю его в совершении преступления.
— Сейчас гляну, — Игорь подошел к серверу, принялся энергично скакать по вкладкам, в поисках штрафов и наказаний, вынесенных Артему Куркову.
— Слышал кстати, что на юге творится? — как бы между прочим спросил Олейников.
— Нет.
— Диверсию на производстве кто-то провернул. Комбайны, трактора, грузовики — всё повредили какой-то новомодной штукой. Хозяева голосят о недобросовестной конкуренции, обвиняют Свиридовых в диверсии.
— Свиридовы — это которые?
— Да те самые, что у нас проездом заведуют. В общем, кто технику попортил, неясно, зато теперь ихний собственник собирается отказаться от услуг своего частного охранного предприятия, к нашим обратиться. Скоро и там начнут блюстителей в кровь брызгать. Но это в лучшем случае. Ходят слухи, что за диверсию террористы ответственны. Собственники обеспокоились, внеочередное собрания крупных промышленников и землевладельцев собирать решили. Если версия о террористах анархистского толка подтвердится, войска мобилизуют. Телевизор-то сегодня смотрел?
— Не.
— Там уже почву готовить начинают. Помнишь, как нас в школе учили, мол, индустриальный и постиндустриальный государственный период отметился кровопролитнейшими войнами, прекратившимися только тогда, когда собственники получили право распоряжаться принадлежащими им вещами по своему усмотрению, без вмешательства извне.
— Такое не забудешь. Хорошо помню карикатуру в учебнике — толстый президент отнимает у бедного капиталиста деньги и хлеб, а за спиной капиталиста голодающие рабочие тянут руку, просят подаяния.
— Точно-точно. Называлась карикатура «Государство грабит народ». Так вот, сегодня включил я, значит, новости, а там крутят передачу о том, как устанавливался нынешний строй. Мол, капиталисты отобрали у государства награбленное и вернули все народу, но не просто так, а силой. И подводят, значит, зрителей к выводу, мол, готовьтесь защищать частную собственность ценой своей жизни. Понимаешь, к чему дело идет?
— Не совсем.
— А сейчас мобилизацию объявят, срочный набор и давай бороться с террористами с оружием в руках. Мне сегодня один знакомый по секрету рассказывал, якобы на Дальнем Востоке пара городов провозгласила обобществление.
— Это как?
— А вот так. Собственника на фонаре повесили, ЧОПы разогнали и сами, значит, правят. Выборы проводят, землю обозвали общей, призывают другие города к ним присоединяться. Про это пока никто не знает — сам понимаешь, какой удар по престижу капиталистов будет нанесен, если информация станет доступна широкой общественности.
— Пожалуй, что и так.
— Ну а история с южными городами — это просто предлог для мобилизации. На самом деле готовят поход на восток. Говорят, зарплаты у солдат будут о-го-го какие.
— Подыхать за собственника у меня нет ни малейшего желания, — сказал Вадим.
— Так ты не за собственника, ты за себя подыхать будешь. Объяснял же тебе вчера, задача мужика обеспечить семью бабками. Жизнь проходит — деньги остаются. Сколько оставишь, почитай столько твоя душа и стоит. Если и есть какая бессмертная сущность, то это деньги.
— Ты прям как философ Пустобрехов.
— Что за философ?
— Да в свое время учил его изречения. Говорит примерно тоже, что и ты.
— Выходит умным мужиком был твой Пустобрехов.
— Ты правда считаешь, что деньги дороже жизни?
— Не так. Всё-то ты никак не поймешь. Твоя жизнь стоит ровно столько, сколько у тебя денег. Это давным-давно в крупнейших религиозных системах мира поняли. Вспомни период постиндустриальной государственности. Сколько денег люди жертвовали на нужды церквей, пророков, ясновидящих. Всё ради чего? Да преувеличить хотели свою духовную сущность, купить себе бессмертие. Дурачье! Для этого деньги не отдавать надо было, их откладывать следовало. Зато служители культа процветали, и свою бессмертную сущность, свой капитал, в размерах увеличивали. И не так уж важно, в какой форме этот капитал: будь то ритуальное помещение, кладбище или иная собственность, в основе-то всегда лежит одно — определенная сумма денег. Понимаешь?
— А чего тут не понять.
— То-то. Могу пример и посовременнее привести. Возьми, к примеру, смертность. Знаешь, сколько у нас ежедневно умирает? Я тоже точно не знаю, но положим человек тысяча. Просто к примеру. Ты хоть раз на похоронах был?
— Приходилось, — сказал Вадим.
— И сколько народу там было?
— Да немного, человек сорок-пятьдесят.
— А человек богатым был?
— Не бедным.
— Собственник или нет?
— Нет, конечно.
— Во, — Игорь оттопырил указательный палец. — А я раз на похоронах собственника был. Такую церемонию закатили, тысячи три человек, всех накормили, все об умершем плакали. То и дело слышишь причитания, мол, какой хороший человек ушёл. У всех глаза на мокром месте, к родственникам подходят, соболезнования выражают. А ведь собственник-то был мелким. Представляешь, сколько на похороны собственника земли придет? Тысяч сто. И все оплакивать его будут, выказывать уважение, почтения. Люди, заметь, малознакомые или вовсе лично не знакомые с почившим. А на тех похоронах, на которых ты был, сильно по покойному плакали? Посторонних много было? То-то и оно. Мысль, которую я до тебя хочу донести, выразила одна старушка, сидевшая тогда за столом неподалеку от меня. Оплакали, говорит, покойного как надо, место ему в раю. А оплакивали его почему? Уважали его почему? А все потому же — из-за денег. Выходит и место в раю он не заслужил, а прикупил, и душу свою бессмертную не продал, а положил в банк под проценты. Потому его душа будет расти и дальше. А что с душами таких как мы приключится, арендаторов? Проценты по кредитам сожрут нашу бессмертную сущность и ничего от нее не останется. Теперь понимаешь, почему мы не знаем, сколько у нас в городе ежедневно умирает? Как раньше сговорились, пускай, к примеру, тысяча человек умирает, а ты хоть об одном помнишь, имя его слышал? Нет! Пройдет время, о нем и родня забудет, могилу перероют, на его месте нового похоронят, а собственника попробуй забудь. А все почему? Да потому, что память о собственнике сожрала память об остальной тысяче человек. Если хочешь, душа собственника — хищник, души таких как мы — удобрение, питательная среда для этого хищника.
— Так ведь душа — это деньги.
— Правильно, деньги. Ты когда умрешь, куда твои деньги денутся? К тем же собственникам и перетекут. Дошло?
Вадим отмахнулся от Игоря.
— Ты давай копай по Куркову, а не заговаривай мне зубы.
— Так уже накопал. Ничего серьезного нет. Штрафы за переход в неположенном месте. Не судим, на очереди на выселение не стоит, проценты исправно выплачивает. Подвела тебя твоя интуиция.
— Слушай, а не закроешь глаза на мелкое должностное преступление?
— Залезть к нему в базу хочешь? Не пойдет.
— Говорю тебе, с ним что-то не так. Давай если я окажусь прав, вся слава за его поимку моя. Если прав ты, я закрою глаза на три твоих должностных преступления.
— Так уверен в своей правоте?
— На все сто.
— Хорошо, давай взломаем его базу. Но славу делим пополам. Потом придумаем повод, как нам его с поличным взять.
Вадим подмигнул напарнику и стал шарить пальцами по информационной панели.
…
— Это еще ни о чем не говорит, — сказал помрачневший, но в то же время оживленный Олейников.
— Ручаюсь, он пускал себе кровь. И не просто ее пускал, а намерено гасил сигнал и проворачивал какие-то темные делишки. Знаешь, где я его встретил? В «Парусе».
Игорь присвистнул.
— Ты-то там чего делал? — спросил Олейников, посмотрев на напарника.
Вадим смутился. Зря он рассказал Игорю об этом. Теперь Олейников сочтет напарника богачом, начнет копать под него, глядишь чего и накопает.
— Не имеет значения, — решил уйти от ответа Киселев. — Факт в том, что для инженера отдых там не по карману.
— А тебе по карману? — с усмешкой спросил Игорь.
Вадим посмотрел на напарника исподлобья.
— Да не бойся ты так, — захохотал Игорь. — Знаю я тебя, рисоваться туда ходил, мол, смотрите, какой я богатый. У тебя ж на лице написано — люблю прихвастнуть.
— Один ты у нас правильный, — пробурчал Вадим.
Игорь не стал отвечать, позволил Вадиму продолжить.
— Я клоню к тому, — сказал Вадим, — что паренек не чист на руку. Чем там у нас нынче окровители промышляют?
— На выселках грабежом, в центре и предположить не могу.
— Я тебе подскажу — наркоторговля. Сам знаешь, какая позиция по этому вопросу у нашего собственника.
— Строжайший запрет, — кивнул Игорь.
— А те, кто побогаче, любят баловаться веществами. Если начать копать в этом направлении, мне кажется, мы раскопаем организованную банду. Просто с этого момента действовать нужно осторожно.
— Для начала нам предстоит подумать, как обосновать взлом системы.
— А не будет никакого взлома, — сказал Вадим. — Я подставлю его. У нас появится повод покопаться в его базе и якобы тогда мы и нападем на след. Как тебе?
— Подставишь?
— Не забывай, я сам когда-то жил на выселках, знаю некоторые хитрости.
Игорь с сомнением посмотрел на напарника.
— Ты хотя бы понимаешь, как мы с тобой рискуем? Если у начальства появится повод досконально проверить наши базы, они ведь обо всем догадаются.
— А мы вытрем за собой, никакие проверки не помогут. По рукам?
— Черт с тобой. Но смотри, промашки быть не должно. У меня жена и двое детей, без меня семья пропадет.
— У меня нет ни малейшего желания гнить в нищете, или того хуже — попасть в тюрьму. Промашки не будет, — заверил Вадим.
…
На следующий день Киселев пустил себе кровь. Сделал он это предельно аккуратно, при помощи шприца — у блюстителей не было ни шанса заподозрить правонарушение. После неглубоко порезал себе левую руку в районе локтя, аккуратно перебинтовал место пореза. Можно было идти на выселки.
Затея Вадима была проста, как таблица умножения на два: он хотел подкинуть Куркову наркотики. Когда Вадим рассказывал напарнику об обороте нелегальных веществ в городе, он несколько исказил реальность, перенеся вину на богачей. На деле, наркотики употребляли не только выходцы из состоятельных семей. На выселках подобный товар пользовался большим спросом. Как и всякий молодой человек, родившийся в семье арендаторов, Вадим прошел через выселки, тогда же он и познакомился с нелегальными веществами. Произошло это случайно — знакомые угостили его какими-то особенными грибами, от которых Вадим отходил пару дней. Потом было еще несколько экспериментов и даже кровопускание, но проделал свои манипуляции Киселев на удивление удачно. Когда он проходил собеседование на соискание должности охранника-наблюдателя, во время медкомиссии на тщательнейшем осмотре хирург так и ничего и не заподозрил.
Вадим знал, где и как достать наркотики, но не хотел, чтобы об этом догадывался его напарник, потому и решился на довольно рискованный поступок — пустил себе кровь. Зато на пару часов он избавился от наблюдения. Быстро собравшись, он отправился на выселки. Предстояло закупиться наркотиками, смотаться в квартиру к Куркову и подбросить их ему. А дальше поступит сигнал, первыми на него откликнутся Киселев с Олейниковым и дело в шляпе.
Выселки всегда производили на Вадима мрачное впечатление. Эти обшарпанные дома, детишки, не редко игравшие с дохлыми мышами и кошками, прыгавшие по гаражам и жестоко разыгрывающие прохожих, люди, вечно хмурые и враждебно настроенные. А идти Киселеву предстояло в самый опасный район выселок — окраины. Здесь жили нищие, те, кого сосед Вадима Колобок называл страждущими. Безработные, отчаявшиеся, они находились на грани. Одни пускали себе кровь и начинали грабить, другие требовали социальной поддержки собственников, третьи впадали в глубокую депрессию и таки выбирали наиболее приемлемый для этих людей вариант — сводили счеты с жизнью. На окраине выселок можно было отыскать самых дешевых в городе проституток. Выглядели они соответствующе: все вены в порезах, глаза заплыли, ничего не выражали, на лицах изможденность и злоба. Тем не менее, к их услугам частенько прибегали малоимущие жители выселок, хоть впоследствии и хранили свои визиты в тайне от знакомых.
Именно здесь велась торговля наркотиками. Все знали, у кого их можно купить, и насколько опасны эти люди. Явившись сюда, спустя столько лет, Вадим сильно рисковал. Его вряд ли кто-нибудь помнил, а торговать с незнакомым человеком опасно. Собственнику земли часто советовали уничтожить район, а жильцов выселить, он обещал подумать об этом, но то и дело пускал всё на самотек.
Свернув на заросшую травой и сорняками тропинку, Вадим миновал валявшихся на земле людей. Они походили на мертвецов: бледные, худые, с лицами, заросшими густой бородой, в рваной одежде, на теле виднелись множественные шрамы, глаза, казалось, утонули, представлялись двумя большими темными ямами. Вадим нащупал у себя за пазухой пистолет. Он лучше кого бы то ни было знал, на что способны такие вот персоны, лишившиеся всего и не сильно-то ценившие собственную жизнь. Сейчас они походят на спящих, а в следующую секунду прижимают к твоему горлу нож и без раздумья режут, после чего выгребают из карманов все деньги и убегают. Так может продолжаться до тех самых пор, пока их не пристрелят или сами они не откинут копыта от передоза.
Впереди замаячила беседка, с вальяжно раскинувшимися там наркоторговцами. Судя по красным лицам и расчерченным сосудами глазам, они сами недавно употребляли собственный товар. Зная правила игры, Вадим оголил руку, стянул повязку и направился прямо к ним, открыто демонстрируя свежую рану. Один из них, сидевший посередине приземистый детина, посмотрел затуманенными глазами в сторону Вадима, глянул на порез, удовлетворенно кивнул.
— Присаживайся, — сказал другой, устроившийся в беседке слева, чуть поодаль от своего товарища. Пальцем он указал на лавочку, специально пристроенную у стены. — Рассказывай, зачем пришел.
— Прикупить у вас хочу для поднятия настроение.
— А почему я тебя раньше не видел?
— А когда я тут раньше жил, ты не работал.
— Выходит, вернулся.
— Вернулся, — согласился Вадим.
— И хочешь настроение себе поднять?
— Очень хочу.
Наркоторговец ухмыльнулся, откинулся назад.
— Знаешь, у нас ведь в городе далеко не либеральное отношение к таким товарам. Ты в курсе, что за это здесь светит?
— Выселение, — предположил Вадим.
— Раньше выселение, а теперь тюрьма. Но сам посуди, где тут справедливость. Юрий Палыч, собственник здешней земли, как говорит. Мы, говорит, боремся с наркоманией. Я, говорит, либерал, я, говорит, анархист, я, говорит, капиталист, но наркотики, говорит, не приемлю. Потому сажают теперь наркоманов. К нам нередко захаживают. Владельцы тюрем так ручонки и потирают от возможности извлечения прибыли. Прикинь, час работы в тюряге они оценивают в десять раз дешевле, чем на свободе. Нормально? А по делу-то чего получается. Ломают молодежь. От наркотиков вроде как защищают, а в тюрьме ломают. Кто ты после срока? Да никто. С копеечной работы на копеечную работу перебиваешься, о семье забудь, там того и гляди снова на зелье подсядешь, а потом прямиком на нары, и пахать. Так до смерти. Чем не рабство? — наркоторговец оглянулся, посмотрел по сторонам, наклонился, чтобы быть поближе к Вадиму. — Знающие люди рассказывают, что Юрий Палыч не просто так с наркотиками борется. Владельцы тюрем ему процент отстегивают, за халявную рабочую силу, и процент этот не маленький. Гребет деньги, даже не вкладываясь. То ли дело на Западе. Там все либерально, правильно. Хочешь кури, хочешь колись, хочешь нюхай, хочешь ешь. Не можешь себя контролировать — отправляйся в могилу. Не, ну правильно, мы все взрослые люди, так почему мы не можем открыто употреблять. Какая ж это свобода, когда я своей жизнью распорядиться не могу? Посуди сам, чем рискует Юрий Палыч, легализуй он наркотики? Да сюда разом народ потянется. Население бешено расти начнет. А сейчас что? Все на Запад рвутся, потому как там настоящая свобода. Взрослые люди сами знают, как проводить свободное время, нечего им указывать, не дети давно. А они все лезут, с этими устаревшими, я бы сказал государственными методами.
— Не перегибай палку, — вмешался другой торговец, до того сидевший с безучастным лицом.
— Прости, прости шеф. Так вот, суди сам, что это если не внеэкономическое преступление — запрещать потреблять наркотики, а? И после этого Юрий Палыч зовет себя либералом, анархистом, капиталистом, а на деле комму…
— Эка тебя понесло, друг, — поморщился шеф. — Отборными матами решил крыть. Хватит о политике, поговорим о деле, — он посмотрел на Вадима. — Мы тебя не знаем, верить тебе или нет?
— Никаких проблем не будет, — пообещал Вадим.
— Так все говорят. Ты из какого района?
— Из соседнего, — уклончиво ответил Вадим.
— И что хочешь?
— Я же сказал — расслабиться.
— Я понял. Чем именно расслабляться собираешься? У нас ассортимент богатый.
— Да самую простенькую травку, недорогую. Стресс снять. Дорогую не потяну.
— Сто тридцать цена двенадцати порций. Меньше не продаем
— Не уступишь?
— Бери или уходи, — отрезал торговец, нахмурившись.
Стараясь вести себя так, будто ему неохота распрощаться с чуть ли не последними деньгами, Вадим отсчитал указанную сумму и отдал ее торговцу. Тот пересчитал, кивнул напарнику. Последний встал с места, взял Вадима под руку. Киселев несколько занервничал.
— А как же расслабиться? — спросил он.
— Иди-иди, — сказал оставшийся на своем месте торговец, а его напарник настойчиво тащил Вадима за собой.
«Если обманут, — подумал Киселев, — вернусь сюда с ребятами и так отколошмачу этих выродков, что они свои имена забудут. А потом вышвырну их из города».
— Шеф мой, — между тем трындел провожающий, — тему не сечет. А меж тем Юрий Палычу подумать нужно, серьезно так, о легализации. Сам посуди, такие районы, как наши выселки, с лица земли пропадут. Купить можно будет, где хочешь, да еще намного дешевле. Таких, как мы, сама экономика пинками под зад с рынка вытолкает, никаких охранников не понадобится. Оно на Западе потому без всяких блюстителей и обходятся, что вещества разрешены, не то бы и там пришлось в вены всякую гадость колоть.
Они выбрались на лужайку, провожающий запустил руку в карман Вадима, после чего развернулся и пошел обратно.
— Не пались, — бросил он напоследок.
Киселев проверил карман — внутри оказался пакет с каким-то порошком. Самое трудное он сделал. Но как раз сейчас его начали грызть сомнения. А стоит ли выводить Куркова из игры? Или, быть может, это та самая возможность, о которой Вадим мечтал всю жизнь? Не нужно будет придумывать никаких хитрых схем, шантажом выйти прямо на бандитов и заставить их платить проценты. Чем дольше Киселев об этом думал, тем привлекательнее казалась ему эта мысль. Когда он спускался в метро, новый план окончательно сформировался у него в голове. В предвкушении грядущих перемен, Вадим забрался в вагон и отправился домой к Артему Куркову.
…
Парень ни о чем не подозревал, шел неторопливо, глазел по сторонам. Рассеянный, ненаблюдательный, по всей видимости, ещё и легкомысленный — с таким союзником далеко не уедешь. Но с его помощью, Вадим в этом не сомневался, можно выйти на крупные фигуры. И тогда пешку Артема можно будет разменять.
Когда Курков проходил мимо скамейки на которой сидел Вадим, их взгляды встретились. Киселев приветливо улыбнулся.
— Погоди-ка, разговор есть, — остановил он Артема. Курков озадаченно посмотрел на него. — Слушай внимательно, потому как от этого твоя жизнь зависит. Я сотрудник охраны. Мне все известно.
Услышав это, Артем сделался бледным, как стена, отшатнулся, казалось, собирался бежать.
— Не паникуй и без глупостей. Ничего страшного не случилось. Пока. Есть разговор. Приватный. Побеседуем прямо сейчас, после того, как ты подготовишься, — сказав это, Вадим недвусмысленно постучал себя указательным пальцем по запястью. — Возможно, мы придем к соглашению. Всё понятно?
Курков, похоже, старался сохранить самообладание.
— Если это какой-то трюк, у вас ничего не выйдет.
— Подготовься к разговору! — рявкнул Вадим. — Ты меня слышишь? Никаких трюков. Время работает против тебя. Я останусь в выигрыше в любом случае. Ты мне нужен только потому, что я рассчитываю на сумму покрупнее обещанной.
Артем хотел было что-то сказать, но Вадим оборвал его жестом.
— Сейчас мы идем прямо к тебе, ты готовишься, и тогда мы беседуем. А пока — рот на замок. Спрашиваю последний раз — понял?
Артем кивнул, подозрительно изучая Вадима взглядом. Тем не менее, они поднялись на этаж Куркова, вошли к нему в квартиру, Артем замкнулся, ушел в ванную и пустил воду. Возился он там порядком, Вадим успел заскучать, но торопить Куркова не стал. Наконец, тот вышел. Парень осунулся, побледнел, правой рукой прижимал уже успевшую пропитаться кровью марлю к порезанной в месте сгиба руке.
— Какой ты отважный, я бы так глубоко резать не стал, — сказал Вадим.
— Чего ты хочешь? — холодно спросил Артем.
— К делу, так к делу. Мы тебя вычислили, я шел сюда, чтобы подбросить тебе наркотики, — Вадим вытащил из кармана пакетик и швырнул его на стол. — Если бы я так поступил, сервер-приемник предоставил бы нам санкции на расшифровку твоей базы и подробнейшее ее изучение. Мы бы непременно вышли на провалы в сигналах от твоих блюстителей и, соответственно, заподозрили бы в тебе окровителя. Это, в свою очередь, позволяет установить за тобой слежку. Собираем достаточно доказательств, и ты в лучшем для себя случае вылетаешь из города. Но как правило процессы над окровителями заканчиваются частной тюрьмой. А там, знаешь ли, не сказка. Работа с утра до вечера без перерыва и выходных. Да и кормят не ахти как, а из зарплаты вычитают львиную долю на эти поганые обеды. Я как-то бывал в одной из таких тюрем, проводил инспекцию. Заключенные злые, как собаки, но друг друга никогда не трогают, боятся. Любая провинность, и ты отправляешься на урановые рудники. Средний срок жизни заключенного там — семь-десять месяцев. Камеры в тюрьмах знаешь какого размера? Чуть больше четырех квадратных метров. А размещают там знаешь сколько народу? Иной раз по пять шесть человек. Экономят. Как перспектива такой жизни? Радует?
Артем отрицательно покачал головой.
— Я вот тоже думаю, повода для радости нет. На твое счастье, о маленьком секрете знаю только я. И в принципе, не так, чтобы заинтересован в твоем аресте. Но служба обязывает. С другой стороны, если бы ты мог предложить мне нечто такое, как бы сказать, интересное. К примеру, рассказал бы о перспективах совместного сотрудничества со справедливым распределением достатка, я мог бы смягчиться, позабыть о служебном долге и оказать тебе протекцию. Как смотришь на такой вариант?
— Сколько вы хотите за молчание?
— Сто тысяч в месяц, — сказал Вадим, глядя прямо в глазах Артему. Тот так и ахнул.
— За кого вы меня держите? Столько я и за год не зарабатываю.
— Врать не хорошо. Ты в одном «Парусе» спускаешь состояние ежедневно.
Артем хмыкнул.
— Откуда вы знаете про «Парус»? Хотя чего я спрашиваю, и так понятно. Я не плачу денег за свои кутежи. Скажем, это маленькая компенсация за риск быть пойманным такими, как вы.
— Компенсация, говоришь, — Вадим пристально изучал лицо Куркова. Похоже, тот говорил правду. Неужели наркоторговцы имеют выход на владельца «Паруса»? В этом случае масштабы преступной сети поразительны, обсуждать финансовые вопросы нужно не с мелкой сошкой, а с руководством. — Тогда давай поступим иначе. Ты сведешь меня с людьми, которые всем этим заведуют. Я общаюсь с ними, мы беседуем, а ты активно способствуешь заключению между нами соглашения.
— Они не станут платить вам сто тысяч.
— Тем хуже для тебя, — улыбка стерлась с лица Вадима, он презрительно окинул Куркова с ног до головы.
— Вы не понимаете, так просто устроить встречу не получится. Они не шибко-то и доверяют мне. Я не так давно в этом бизнесе. Если расскажу им о случившемся, они, скорее всего, просто убьют меня.
— А ты подстрахуйся. Напиши их имена или клички, словесные портреты. Глядишь, я и без твоей помощи сумею их отыскать. На худой конец, можешь их шантажировать этим фактом. Скажи, он знает всё о вас и в любой момент расшифрует базу, поэтому не резон причинять мне вред. Подействует.
— Я не уверен.
— Так! — Вадим вскочил со стула, вплотную приблизился к Артему. — Я сюда не упрашивать тебя пришел. Сам придумывай, как будешь договариваться со своими хозяевами, меня это, честно говоря, не волнует. Сроку — неделя, не справишься, я так или иначе доберусь до тебя и посажу. Понял?! Если не понял, тебе же хуже. Проводи меня!
Артем растерялся, прижался спиной к стенке.
— Дайте хотя бы месяц. За неделю я не смогу.
— Сказанное мной остается в силе. Ты либо справляешься сам, либо отправляешься в тюрьму. Надеюсь, дилемма тебе ясна? До скорой встречи, и от тебя зависит, столкнемся ли мы в следующий раз лбами или пожмем друг другу руки.
Вадим твердым шагом направился к выходу, потом замедлился, выдержал паузу.
— Я не заинтересован никого подставлять. Вот, — он закатал рукав и продемонстрировал Артему окровавленную повязку. — Я не какая-нибудь крыса, наш разговор не хитроумная уловка. Я готов сотрудничать. Донеси это до своих хозяев. Обрисуй перспективы, которые открываются для нашего, — Вадим выделил слово «нашего», — бизнеса, если вы будете действовать совместно с охранником-наблюдателем. Возможно, я несколько погорячился с суммой, готов снизить цену, скажем, до двадцати пяти тысяч, — он снова сделал паузу, якобы собрался уходить, но остановился в проходе и, не оглядываясь, произнес. — И передай им, что если я не получу согласия, ты станешь первым, но далеко не единственным, кто отправится в тюрьму. Я вскрою весь этот гнойник, и твои хозяева будут пахать на частников там же, где и ты, если, конечно, доживут до суда. Собственник земли, знаешь ли, неравнодушен к наркоторговцам. Сын, говорят, у него погиб из-за этого. Вот и происходят всякие случайности, когда то один, то другой торговец не доживает до суда. Запомнил? Так им и передай.
Произнеся это, Вадим ушел, оставив Артема одного.
…
Перед следующей сменой Киселев страшно нервничал. Ему следовало рассказать о случившемся Игорю, но не открывать подробностей соглашения, которое он предложил заключить Куркову. Дело осложнялось ещё и тем, что Олейников мог в любой момент просмотреть данные Артема и выяснит правду. Поэтому нужно первым залезть в базу и подчистить её, но сделать это так, чтобы Игорь ничего не заметил.
Олейников пребывал в хорошем расположении духа, много шутил, напевал что-то себе под нос. Вадим обрадовался. Блюстители в крови не успели восстановиться, поэтому он беспрепятственно успеет забраться в базу данных и удалить начало разговора с Артемом. Нужно только разговорить напарника, сделать так, чтобы он случайно не заглянул в информационную панель Киселева. Но Вадиму ничего придумывать не пришлось, Игорь сам начал болтать на отвлеченный темы, оставалось только направлять разговор в нужное русло.
— Рассказывали вчера про эти, как их называют, социальные города, — болтал Игорь. — Не смотрел?
— Нет. А о чем передача?
— Да все о том же, — неопределенно протянул Игорь.
— А конкретнее, — Вадим бросил взгляд в сторону напарника, якобы для поддержания разговора, на самом же деле хотел убедиться в том, что Игорь не смотрит на его панель. Однако, Олейников копался в собственном информационном мусоре.
— Никогда не слышал о социальных городах? Экий ты безграмотный, — сказал Игорь. — Эксперимент такой, ну или что-то в этом роде. Собственники-филантропы любят такими заниматься. Берут, значит, и организуют на своей земле сектор, да не простой, а социальный и строят там, значит, дешевенькие квартирки, для малоимущих. Арендная плата низкая, да они ее сильно и не требуют. Кричат же всякие социал-демократы, мол, дайте нищим шанс, они выберутся из ямы, в которую вы их затолкали своим неразборчивым, эгоистичным управлением капиталом, — Игорь сделал паузу.
— Ну и чего? — подначивал его Вадим, одновременно с этим косясь глазами в сторону напарника. Тот был занят. Пытаясь успокоить сердце, колотившееся, как отбойный молоток об асфальт, Киселев начал процесс расшифровки данных Артема Куркова. Процесс длительный, заговорить Игоря нужно на славу.
— Чего-чего. Эти дураки-филантропы и повелись. Настроили, значит, у себя этих секторов всевозможных. Расселили там нищих, да ещё границы открыли. Мол, приезжайте к нам малоимущие. Рассчитывали получить дешевую рабочую силу, начали рассуждать о пользе, которую приносит благотворительность. А в итоге?
— Что в итоге?
— Да ничего. Съезжаться в эти социальные зоны стали лоботрясы всех мастей. Ещё бы — за жилье платишь копейки, иногда вообще просрочку прощают. На работу никто устраиваться не торопился. На кой им это, если и так всё с неба ссыплется? Нищали они, нищали, а секторы эти, социальные, значит, районы, обрастали коростой грабежей и насилия. Женщины становились проститутками, мужики в банды шли. Изнасилования и убийства в этих секторах становились обыденным делом. Когда об этом говорили, я ещё подумал, во что бы такие сектора у нас в городе превратились, с блюстителями. Да потом вспомнил — за блюстители-то платить нужно, не расплатишься, вылетаешь с территории города. Так что у нас эти нищие долго бы не продержались. Так вот, сектора, значит, превратились в настоящие язвы. В конце концов, все нормальные люди оттуда просто поубегали. Некоторые говорили, мол, лучше на улице жить, чем среди убийц и бандитов. Страшные вещи рассказывали: и трупов они в подъездах находили, и стрельбу по ночам слышали, грабежи и драки так вообще привычными для них стали. Все, значит, рады были выбраться оттуда. Ну а осталась в этих социальных секторах самая мразь, зло в единственно верном смысле этого слова. Насильники, убийцы, маньяки и прочая шваль. Капиталисты стали понимать — эксперимент не удался. Финансировать дома перестали, арендную плату взвинтили. Так те головорезы, что в секторах обитали, за оружие похватались и давай погромы в городе чинить. Местные охранники не справляются, пришлось отряды добровольцев задействовать, чтобы мятеж подавить. Перемерло народу, что твоих мух. Забили они, значит, этих бандитов, кого пристрелили, кого в тюрягу отправили, кого просто выгнали. Капиталисты разорились в конец, пока с напастью боролись, их соседи поудачливее, да поумнее прикупили землю по дешевке, а бывшие владельцы сначала мелкими собственниками сделались, а потом вообще в арендаторов превратились. Правда, были филантропы, которым средств хватило побороть кризис малой кровью. Они беспорядки не без труда, но пережить смогли. И берут, значит, у одного из таких интервью. Он сначала рассказывал всё то же самое, что и я, а потом его спрашивают, скажите, говорят, а вот ваше мнение к людям изменилось или вы как были, так и остались филантропом. Он репу свою почесал, а потом махнет рукой, да как начнёт. Я, говорит, в одном убедился: нищие потому и нищие, что наполовину люди, а наполовину скоты. Чем больше, говорит, у человека денег, тем он достойнее. Не просто, говорит, так деньги эти заработать. Мне, говорит, думаете они с неба упали? Нет, говорит, пахал, как ишак. Вот и эти нищие, говорит, пускай пашут. Не должны, говорит, мы никому помогать, а если возьмемся, только самым гадким, самым мерзким поможет стать еще гаже и мерзостнее. Бедность, говорит, не порок, а вдвое хуже. О какой вывод!
Процесс перекачки данных почти закончился, но к концу подходила и история Игоря.
— Ты сам-то с этим согласен?
— Я-то? Конечно. Говорил же тебе много раз, коли мужик — деньги завсегда заработаешь. А коли не мужик, значит ничтожество. Есть, значит, в тебе что-то такое, чего быть не должно. Знаешь, как в народе говорят — бог шельму метит. Но обычно поговорку эту неверно истолковывают, начинают виноватых среди рыжих, да безногих искать, а на деле метка эта — нищета. Говорят же, вот не везёт бедолаге, туда деньги вложил, сюда вложил, все порастерял. А почему порастерял? Да потому что человек гнилой. Оно если высших сил и нету, то высшая справедливость всяко имеется. Кто чего заслуживает, то по жизни и получает. Хорошему человеку завсегда везти будет, а неудача — как раз та самая метка, которую оставляет Бог на шельмеце. Так-то, — удовлетворенно хмыкнув, Игорь закрыл документы на своей панели и откинулся на спинку кресла. Вадим чертыхнулся про себя, загрузка завершилась, осталось найти нужный кусок и вырезать его, но нельзя, чтобы Олейников смотрел на монитор.
— А не знаешь, есть в сети этот фильм? — спросил Вадим.
— Какой еще фильм? — удивился Игорь.
— Ну, про который ты мне сейчас рассказывал.
— Да то не фильм, то передача. Что, интересно стало? — хмыкнул Игорь. — Сейчас погляжу, — он снова погрузился в свою панель. Вадим быстрее прежнего стал копаться в визуальной информации, поступавшей с блюстителей Артема.
— Самое интересное — реакция этих лже-политиков, социал-демократов. Оно-то все одно, что социал-демократия, что, извини за выражение, коммунизм. Подумай над их болтовней о социальной справедливости, желании все забрать и поделить. Это выходит, отнять у хороших людей нажитое добро и отдать подлецам, которых только трудом и переделать. Не зря ведь говорят, мол, труд сделал из обезьяны человека. Если хочешь жить как человек — паши. Нет такого желания — оставайся обезьяной, а за чужим лапы не протягивай. Да ты попробуй то мартышке объяснить, не выйдет же ничего. Так же с этими социал-демократами да прости за выражение, коммунистами. Хотят отобрать у людей и передать обезьянам. Разве ж это дело?
Вадим как раз закончил вырезать кусок, начал процесс шифровки и вскоре сохранил базу на диске сервера-приемника. Можно было расслабиться и не слушать бредни Игоря.
— Но самое поразительное во всем этом знаешь что? Есть особенная категория бездельников, как их называют, деятели искусств. Так вот, они, уподобляясь социал-демократам, вечно становятся на сторону отбросов общества и прочих обездоленных. Всячески преувеличивают их страдания, зачастую опускаясь до лжи и глупых выдумок. Подобная однобокость объяснима, пишут-то они для таких же бездельников, как и сами, пудрят им мозги. Но отчего-то лживые софизмы писак, натуралистичные картины художников, якобы трогательные фильмы режиссеров производят впечатление не только на тех, кого обычно называют обездоленными. Эти лжепророки забираются к нам в души, и пытаются убедить в том, что черное — это белое, а белое — это черное. Был, правда, период в истории, и я верю, что в скором будущем он повторится, когда эти злодеи не тратили свои силы понапрасну, а восхваляли дворянство, писали о лучших людях в ущерб простолюдинов. Но даже тогда всякий так называемый творец подчеркивал необходимость заботиться о нищих, подавать просящим, делиться с нуждающимся. А глупые дворяне верили этому, раздувались от чванства и считали себя господами среди черни, устанавливали гуманные законы, восхваляли быт крестьян, находили что-то романтическое в жизни попрошаек — иначе для чего все вышедшие из этого сословия деятели искусств нет-нет да и обращались к теме обездоленных, каждый глядел на нее под своим углом — одни говорили, что о крестьянах должны заботиться господа, другие требовали для них полной свободы, третьи уравниловки — но все сходились в одном, мол, обездоленных нужно жалеть. А ради чего, спрашивается? Если помнишь историю, были два основоположника бича человечества — коммунизма. Звали их Маркс и Энгельс. Когда о них начинаешь говорить, без крепких слов не обойтись. Оба поверхностные мыслители, вторившие французам, оба выходцы из сословия, которое презирали. Так вот, они говорили, будто как за феодализмом следует капитализм, так же за капитализмом следует социальное равенство. Несусветная глупость! Если хочешь знать, мы должны быть благодарны установлению капитализма и революциям двадцать первого века, отобравшим у государства право навязывать социальное равенство кому ни попадя. Я многократно думал о том, что произошло, если бы революции подавили, капиталисты не добились сначала послабления налогов, а потом и расформирования государственного аппарата. Бездельников всегда больше работяг, неудачников отчего-то больше, чем успешных. Но нельзя отрицать, что в конкурентной борьбе, без вмешательства третьих сил в лице неповоротливого и грузного аппарата государства, без ненужной налоговой нагрузки и социальных выплат, человек обретает себя, становится человеком. Желание купить подешевле, а продать подороже — естественное, неотъемлемое желание. Извлечь выгоду за счет своей сообразительности, обскакать кучу простаков — вот в чем секрет успешного развития. Представь на секунду, что революция провалилась, что государство лишило нас права свободно торговать, устанавливать на товары те цены, которые нас целиком и полностью устраивают. Это же застой, деградация. А что взамен? А взамен сомнительное социальное равенство и якобы гуманность. Только за равенство мы платим свободой, равенство лишает предприимчивых возможности расти, а неудачникам дает право и дальше попусту растрачивать свои силы. И как итог нас ждет повсеместное обнищание, нехватка продуктов первой необходимости, голод. К чему я веду: в отличие от лжепророков социального равенства я говорю прямо, капитализм — венец социального устройства, нет ничего лучше и справедливее. И мы должны быть благодарны тем, кто стоял у истоков крушения государств, а не социал-демократам, из столетия в столетие взывающих тратить средства на нищих и обездоленных, и не дуракам-капиталистам, слушающим их и всякий раз несущим убытки. Поэтому и бездельникам-бумагомаракам следует петь оды не обезличенному народу, а конкретным личностям, благодаря которым мы достигли самой высокой из возможных ступеней свободы и равенства.
Вадим зевнул, посмотрел на часы. Болтовня Игоря порядком поднадоела ему. Видимо, программа произвела на Олейникова глубокое впечатление — раньше он не особо размышлял о высоких материях и сути социал-демократии. Тем неожиданнее оказался переход беседы на новые рельсы.
— Ты, кстати, почему о Куркове молчишь? — спросил Олейников.
Вадим встрепенулся, растеряно посмотрел на друга.
— Рассказывать пока нечего, — растерявшись, ответил он.
— И на какой стадии находится твой план сейчас?
— На предварительной. Готовлюсь. Думаю, как всё провернуть.
Игорь вздохнул, испытующе посмотрел на напарника.
— Я со стороны может и кажусь глупым, но на деле сообразительнее многих. Ты мне лапшу на уши не вешай, а рассказывай как есть.
— Так и говорю, — Вадим примирительно улыбнулся. — Но могу и подробнее. Где достать порошок я узнал, теперь вот собираюсь понаблюдать за домом Куркова, как появится возможность, проберусь туда и оставлю порошок на видном месте. Ты ведь не ребенок, должен понимать: такие дела быстро не делаются.
— Темнишь ты, — протянул Игорь, не сводя пристального взгляда с напарника. — Смотри, не пытайся меня обмануть. Ничем хорошим это не закончится.
— И в мыслях не было, — соврал Вадим.
Игорь вернулся к работе, время от времени продолжая делиться своими мыслями о капиталистическом устройстве и политике. Вадим почти не слушал его, а размышлял. Олейников что-то подозревает. Поверил ли он Киселеву? Вряд ли. А если и поверил, это лишь временная победа. Рано или поздно он догадается, что затеял Вадим. Как быть тогда?
«Тогда и посмотрим», — легкомысленно решил Вадим. Возводить долгосрочные конструкции в своей голове он не собирался, как правило, чем тщательнее составлен план, тем скорее он даст сбой. Положившись на удачу, Вадим стал бесцельно лазить в бездонном океане информации.