Запыхавшаяся, с растрепанными волосами и трепещущим сердцем, Агния Доронина прижалась всем телом к своему любовнику. Он обнял ее, посмотрел прямо в глаза, а уже в следующее мгновение оба поднялись на вершины блаженства. Удовольствие пульсациями растекалось по всему телу, Агния громко застонала. Кирилл впился ей в шею, его горячее дыхание обдало плечо женщины. Потом они лежали в объятиях друг друга, наслаждались тишиной, нарушаемой лишь их шумным дыханием. После секса двух влюбленных даже молчание становится по-особенному ожидаемым. Всё ясно и без слов: Кирилл смотрит на Агнию, а она на него, взгляды полны радости и счастья, той особенной категории счастья, которое по-настоящему можно разделить с другим. Агния никогда не начинала разговоры в постели первой: хотелось позабыть обо всём на свете и пробыть в обособленном мирке с любимым, где каждая секунда приятнее и длиннее целой жизни, чуть дольше.
Кирилл отвел взор, тяжело вздохнул. Всё-таки мужчины слишком погружены в повседневные заботы, им не дано познать всепоглощающей радости любви, они чрезмерно приземленные. Увы, но парить в одиночку женщины не могут, вслед за мужчинами опускаются вниз.
— Ты знаешь, мы могли бы уехать. Сегодня же, — сказал Кирилл. — Я проверил счета, нам нет нужды ютиться на выселках, нам по карману квартиры западных сити. Так почему мы остаемся здесь?
— Ты знаешь, — тихо ответила Агния. Она не хотел поднимать эту тему, перемытую не один десяток раз.
— Знаю, — сказал Кирилл. — Но это не может продолжаться вечно. Твой брат рано или поздно поймет, что может обойтись без нас.
— Давай не будем говорить об этом сейчас, — попросила Агния.
Кирилл помолчал, словно бы раздумывал, делиться с нею своими мыслями или нет.
— Сегодня на одной из точек продали «гремучку». Клиент вроде как раньше жил на выселках, поэтому ему поверили. И вены вроде были порезаны, — Кирилл снова вздохнул. — А потом выяснили, кто это. Он и правда жил тут раньше, пока не устроился охранником-наблюдателем.
Агния встрепенулась, испуганно посмотрела Кирилла.
— Под нас копают, пока неофициально. Но мне все равно страшно. Заметила, как часто мы меняем курьеров? А твой отец, вспомни, о чём он нам рассказывает? Рейды в пригородах участились, из центральных областей доходят вести о мобилизации. Что-то намечается. Очень крупное, нам не по зубам. Я тебя прошу, поговори с отцом, попробуй упросить сына, хоть на колени перед ним встань. Пойми, Агния, нужно уезжать, и чем скорее мы уберемся отсюда, тем лучше.
— Он меня не послушает, — потупив взор, ответила Агния.
— Он взрослый, сам решает, как жить. Ты не можешь нянчиться с ним и дальше. Подумай о себе, обо мне. Ты ведь знаешь, я без тебя никогда не уеду!
Агния молчала. Она обиделась на Кирилла. Он не имел права говорить ей обо всём этом. Зачем, зачем было снова возвращаться к теме, которую она многократно просила не поднимать?!
Тут зазвонил телефон. Кирилл нехотя ответил.
— Алло, — сказал он. Из трубки донеслась торопливая речь. Разобрать слов Агния не смогла, но узнала голос Бормана. — Что?! — крикнул Кирилл, его лицо исказилось гневом. — Решай его, решай! Почему нельзя? Да, будем. Скажи, пускай приезжает немедленно. Да плевать, когда он пускал себе кровь в последний раз, пусть сделает это снова. Всё, до встречи.
Кирилл повесил трубку и посмотрел на Агнию полными тревоги глазами.
— Борман, — сказал он. — Курьер, на которого ты нас навела. К нему сегодня пришел некий охранник-наблюдатель. Предложил сотрудничать. За помощь требует двадцать полновесных. Угрожает, говорит, арестует сначала курьерчика, потом за нас примется. Собирайся, идти нужно.
…
Закончив рассказ о встрече с охранником, Артем стыдливо опустил глаза. Агнии было по-человечески его жалко. Он так напоминал ей сынам — те же волосы, те же глаза, даже своей доверчивость и простотой он в точности копировал Толика. Она вспомнила, как встретила его впервые. Такой же расстроенный, как и сейчас, он ходил из кухни в комнату и обратно, бормотал что-то себе под нос и неловко торговался, стараясь сбить цену. Тогда ей стало нестерпимо жалко этого паренька. Поэтому она и рекомендовала его Кириллу. Да, втягивать мальчишку в наркоторговлю — не слишком-то большая помощь, но Агния видела, что происходит с сотнями таких, как он, которые однажды переезжают из центра на выселки. Поначалу, когда у них еще есть деньги, они убеждают себя, что выкарабкаются. «Я найду работу», «Они еще пожалеют, что уволили меня», «Теперь передо мной открываются перспективы», «Я займусь своим делом» — эти и многие другие дежурные фразы день ото дня повторяют они. Но жизнь не становится лучше. С очередным отказом они мрачнеют, если же их принимают, они так и загораются надеждой. Но даже когда находят работу, платят им копейки, едва хватает покрыть аренду. Через год-два, самообман перестает действовать, они начинают пить, пить по-черному. Хуже всего, если к этому сроку они обзавелись семьей. Вспылит такой отщепенец однажды, поднимет руку на супругу, его штрафуют, снова бросится на благоверную, которая теперь и рада от него избавиться, выселяют. Так их жизнь и заканчивается, за пределами города, в каком-нибудь богом забытом поселке, где их настигает цирроз, нож в спину во время пьяной потасовки или до банальности глупый и до слез в глазах несчастный случай. Все они, вынужденные перебраться из центра на выселки, заканчивают одинаково. Агния не знала, отчего так, ведь выбираются отсюда люди, да и здесь живут, всяко лучше, чем в промышленных поселках, где дышать и то невозможно. Но видимо те, кто возвращаются на выселки, в глубине души сломались. Они сами не верят в свою ложь с самого первого дня, понимают — вернулись сюда навсегда, а потому не видят смысла стараться и дальше, сдаются и живут по инерции. Сколько протянет каждый из них, зависит от того, какую финансовую массу он успел сколотить за предшествующие годы.
Агния не хотела, чтобы Артем закончил так же, поэтому и предложила сделать его курьером. К тому же, она сразу поняла, что он недавно пускал себе кровь. Слабость была различима в каждом его движении, неестественная бледность и длинные рукава в теплую погоду довершали картину.
Тогда Агнии казалось, что она спасает его, но теперь, похоже, ей суждено стать причиной гибели этого несчастливца.
— Что мне делать? — отчаявшись дождаться ответа, нарушил затянувшееся молчание Артем.
— Это ты у меня спрашиваешь? — Кирилл, метавшийся из угла в угол, остановился и вперил в него свои пылающие очи. — Тебя предупреждали — не кути, не шляйся в «Парус» часто, рано или поздно деньги станут предметом зависти и пересудов. А там и до подозрений недалеко. Нет налоговых, говорил мне ты. Они меня не вычислят, пытался меня убедить. А я ведь повторял тебе снова и снова: денежные вопросы всегда интересуют окружающих. И без налоговой найдется какой-нибудь доброхот, который захочет узнать, откуда у тебя столько. Блюстители, кричал ты, неприкосновенность личной жизни, они не посмеют. Ан нет, вышло, как говорил я, посмели!
Кирилл подскочил к нему, схватил за грудки и прижал к стене.
— Теперь ты поставил под угрозу нас всех. Ты осознаешь, что у них есть методы заставить тебя говорить? Понимаешь, что нам ты не нужен живым?
— Он предупреждал — если убьете меня, они начнут тщательное расследование. По его словам у нас в городе не бывает нераскрытых убийств, — затрепетал Артем.
— Значит, твоё станет первым! — рявкнул Кирилл, но при этом отпустил Куркова.
— Я думаю, — снова заговорил Артем, — нам нужно принять предложение. Знаю, моей доли не хватит, чтобы покрыть его запросы, но быть может мы могли бы договориться. Я бы начал больше работать, к тому же он мог помочь нам найти новых покупателей.
Кирилл захохотал.
— У нас свои методы поиска новых покупателей, твой охранник нам ничего дать не может, — сказал он. — Ты хочешь привести его сюда, а откуда нам знать, что это не уловка? Вдруг они пытаются выйти на нас? В суде у них ничего не будет, а так мы сами предоставим доказательства своей виновности, фактически, явимся с повинной.
— Но я видел — у него порезаны вены.
— Ух ты! Порезаны вены — непременно окровитель. А ты не думал о том, что можно просто порезатся, остановить кровь, а потом явиться на встречу с подозреваемым, наплести ему с три короба и при этом разговор будет фиксироваться блюстителями?
Артем замолчал, осознав, что Кирилл дело говорит.
— Шеф, — в разговор вмешался Борман. — Есть и другой выход. Избавиться от охранника.
— Ты-то куда? — разгоряченный Кирилл сразу перешел в наступление. — Ладно, этот ничего не смыслит, — он кивнул головой в сторону Артема, — но ты-то должен знать — убить охранника безнаказанно не получится. Только проблем себе наживем.
— Кто сказал убить? — ухмыльнулся Борман. Взгляды всех присутствующих в момент оказались прикованы к нему.
— Тогда рассказывай, чего надумал, — разрешил заинтригованный Кирилл.
— «Гремучка» с опиумом или героином по слухам дает неплохой эффект, — невозмутимо продолжил Борман. — Мозг, — он постучал себя по черепушке, — вырубает по полной. Сколько наркош с катушек слетело из-за этого? Ввести состав ему в вену и вышвырнуть где-нибудь за городом. Даже если головой не повредится, вынесет себе печень. После тщательно подобранной дозы такого коктейля долго не живут.
— Это всё равно убийство, — возразил Кирилл.
— Но подумай, как выглядит со стороны. Охранник-наблюдатель обрубил блюстителей, значит, пускал себе кровь, ушел в загул, захотелось побаловаться наркотиками, но по неопытности дозу не рассчитал и отбросил коньки. Начнут его проверять и всё сойдется. Шлялся по дорогим заведениям, любил пустить пыль в глаза, подкатывал к богатым девушкам. Значит, завидовал, не доволен был своей жизнью. Хотелось большего, а получить не мог, отчаялся и решился искать другой способ удовлетворить свои потребности. Ну, или еще сотни трактовок его поведения, которые придумают следователи по делу. Главное — на убийство ничего не указывает.
Кирилл задумался, почесал голову.
— Ты знаешь, а ведь может выгореть, — сказал он. — Только сперва нужно убедиться, что он не крыса. Сделаем так. Ты, — он ткнул пальцем в сторону Артема, — назначишь ему еще две встречи: одну на сегодня, другую на завтра. На первой просто заговаривай ему зубы, да наблюдай. Есть кто вокруг, нету. Обязательно проверь кровь аппаратом. А во второй раз веди его к нам. Разом навалимся на него, да угостим «гремучкой» и чем-нибудь из опиатов. Понял?
Артем кивнул.
— Вот и славно. А теперь проваливай и молись своему богу, чтобы все у нас получилось. Иначе, даю тебе слово, ты не доживешь до конца этой истории.
— Хорошо, — сказал Артем и поспешно покинул подвал.
Убедившись, что он ушел, Кирилл продолжил.
— Я надеюсь, все понимают — нам скоро нужно будет искать нового курьера.
— Хочешь слить и этого? — спросил Борман. Кирилл кивнул. Агния, до того молчавшая, вмешалась.
— Не нужно. Где мы еще найдем такого?
— В любом дворе выселок, — ответил Борман.
— Но он-то из центра! Неужели не понимаете выгод?
— Поможем парню с выселок с переездом, — парировал Кирилл.
— Не ты ли убеждал, что и без отмерших в государственный период налоговых найдется, кому считать чужие деньги? Соседи сразу зададутся вопросом, откуда средства на переезд.
— Уж не знаю, чем тебе этот дурень так нравится, но цацкаться с ним мы не будем. Прости, Аглая, но свое право на ошибку он потерял давным-давно, — сказал Кирилл тоном, не терпящим возражений. После посмотрел на Бормана. — Готовься, ищи ребят, работать будешь без нас. Я так думаю, убьем разом двух зайцев.
— Подозрительно, — сказал Борман. — Этого лучше просто увезти за город и кончить, труп где-нибудь спрятать.
— Правильно. Безработный, его никто не хватится, а если и хватятся, то долго искать не будут.
— Кирилл, я тебя прошу… — Агния решила попытаться вступиться за Артема. Но на этот раз её ждал жесткий отказ.
— Нет! — рявкнул он. — Мои решения не обсуждаются. Иди, ты нам больше не нужна. Об остальном договорюсь с Борманом.
Женщина не решилась спорить и торопливо ушла, оставив наркоторговцев наедине.
…
Не спалось. Агния встала, отодвинула занавески и посмотрела на ясное ночное небо. Холодные бледные звезды блеклыми искорками освещали безмерное пространство. Люди тысячелетиями смотрели на звезды в поисках ответов, в минуты сомнений или просто так, без повода. Говорят, это помогает.
Агния снова вспомнила сына. Какой же он был красивый, стройный, пышущий молодостью. Сколько лет она его не видела? Не меньше пяти. Когда он стал слишком часто посещать родного деда, Агния не заподозрила ничего серьезного. Но после этих визитов мальчик словно бы становился другим: мало ел, постоянно о чем-то думал, стал пропадать ночами, сделался бледным и мрачным. Она тогда спросила его, в чем дело. А сын только отмахнулся. Как и любая обеспокоенная мать, Агния начала искать причину странного поведения своего чада, и как всякий романтик, решила, что дело в любви. Она стала расспрашивать сына о знакомых девушках, иногда наполовину намекая, наполовину шутя говорила, что может быть ему пора обзавестись семьей. Если бы хоть кто-нибудь объяснил ей в чем истинная причина перемен… Но нет. Сын подыграл, наверное, не хотел тревожить мать. Агния с удовольствием давала мальчику свои советы, по-матерински наивные и практически бесполезные. Ей казалось, она помогает Толику. Агния любовалась им и не могла поверит, что хоть одна девушка в здравом уме и твердой памяти откажет ему. «Всё дело в твоей нерешительности, — говорила она сыну. — Не бойся, заговори с ней, признайся в чувствах, поверь, она не откажет». Он кивал, обещал так и сделать, а потом приходил бледнее белого, трясся и, ничего не говоря, бежал в ванную, где проводил по часу-полтора. Наконец, Агния заподозрила неладное. Стала приглядываться к сыну, заметила — он перестал носить одежду с коротким рукавом. Всеми правдами и неправдами она докопалась до истины. Забравшись к сыну в комнату посреди ночи, изучила его руки. Они были покрыты шрамами, незажившими ранами. Он пускал себе кровь!
Как смертельно больной, она убеждала себя — всё пройдет, всё наладится, нужно подождать. «Может быть, я напутала, может быть, свет упал по-особенному?» — спрашивала она себя, вспоминая страшные шрамы. В конце концов, она набралась мужества и спросила о порезах. Сначала он ничего не говорил, потупил голову и молчал. Но когда Агния начала его упрекать, вспылил, загорелся.
— Посмотри вокруг, мама! — горячился он. — Неужели ты не видишь? Они влили нам в кровь какую-то неорганическую гадость, они вынудили нас работать по четырнадцать часов в день, они превратили города в свалки. Неужели ты не понимаешь, что мы калеки, моральные калеки. Что ты знаешь о своем отце, о брате? Когда ты последний раз с ними говорила? Что ты знаешь обо мне? Выйди на улицу, поговори с людьми. Не о чем же говорить. Одно на уме — как потратить деньги. Нас превратили в войлочных животных, одержимых одной мыслью — идти. Двигаться, куда и зачем не важно — движение ради движения. Религия умерла, надежды на социально равенство умерли, осталась одна работа. Нет места состраданию, идеалы, которые некогда воспевались, позабыты. Люди с голоду умирают, а никому до того нет дела. Бездомных вышвыривают, от немощных избавляются, больные считаются проклятьем. Если родителям не хватит денег заплатить хорошему генному инженеру, надеяться остается на матушку-природу, которая нет-нет, да и подводит. Да и может ли простой, естественный, пускай даже здоровый ребенок, справиться с выносливым, работоспособным, умным, старательным мулом, выведенным в пробирке под надзором ученых? Какие шансы у таких, как я, родившихся в небогатой семье? Какие шансы у других? Я не знаю, не могу понять, почему люди мирятся со всем этим, но больше так жить не могу. Мне надоело подчиняться и работать на собственника, надоело наблюдать за абсурдом превращения земли в собственность. Люди до своего рождения становятся должниками и арендаторами, скоро и воздух начнут приватизировать, удивляюсь, как такая светлая идея не пришла никому в голову. Не понимаю, как прожив столько лет, ты никогда не обращала внимания на ужас, творящийся вокруг!
— А чего ты хочешь, чего ты ждешь от меня? Помогли дядя и дедушка, вспомнили обо мне, когда отец оставил нас с тобой? Один отсудил у меня всё имущество и стал крупным собственником, второй вечно витал в облаках, погруженный в эмпирии и заботу о благе всех, кроме родной дочери! Это от него ты набрался этих благоглупостей?!
— Это не глупости, мама. Я намерен бороться, намерен изменить мир или умереть, пытаясь! Я не хочу, чтобы мои дети жили так, как живем мы!
И тогда Агния поняла. Ее мальчик, несмышленыш, который, казалось, ещё недавно неуклюже бегал по квартире без трусов, без перебоя выкрикивая агу-агу, связался с революционерами! Безумцы, устраивавшие теракты в крупных городах, требовавшие обобществления средств производства, свержения капиталистов, считались главными и единственными непобежденными врагами нынешнего строя. Их убивали, казнили, сажали, но число их, казалось, от этого только росло. Молодые, оболваненные речами демагогов и пустословов, со всей прытью и задором молодости они с головой погружались в свою революционную деятельность, борьбу во имя общечеловеческого блага, губя десятки, сотни, а, быть может, тысячи и десятки тысяч жизней. Она не могла позволить сыну вступить в ряды этих безумцев. Лучше бы он был кем угодно — наркоманом, окровителем, убийцей, вором — но господи, только не революционером!
— Сынок, да что ты такое говоришь! — разволновалась она тогда. — Одумайся! У меня нет никого, кроме тебя, у тебя нет никого, кроме меня. Мы всегда так жили, я столько сил тратила, хотела, чтобы из тебя вырос честный, порядочный человек. А ты хочешь свести меня со свету своими выходками. Во что ты впутался?
Толик только покачал головой.
— Прости мама, я ничего не буду тебе рассказывать. И так слишком много наболтал.
— Это революционеры? Мой отец тебя надоумил? Или кто-то еще?
— Тише, — Толик перепугался. Напрасно. Блюстители давно отправили тревожный сигнал, еще тогда, ночью, когда она пробралась к нему в постель и увидела шрамы на руках. Ни уговоры Толика, ни убеждения Агнии помочь не могли. На Толика вышли охранники. Его схватили прямо у дома. Если бы дело дошло до процесса, его посадили бы или выслали за пределы города. Агнии не оставалось ничего, кроме как идти на поклон к брату.
Собственник «Либертарианца» Вячеслав Доронин не слишком-то приветливо встретил сестру.
— Он окровитель, расследования не избежать, а какой у меня интерес помогать тебе? — прямо сказал он.
— Чего ты хочешь?
— Того, что я хочу, ты мне предложить не сможешь.
— За какую сумму ты согласишься помочь Толику, — настаивала Агния.
Вячеслав засмеялся.
— Ко мне приходили банкиры, крупные бизнесмены и промышленники, тоже предлагали денег за то, чтобы я закрыл глаза и разрешил остаться им не привитыми. Отказ они воспринимали очень болезненно.
— Но я ведь твоя сестра, а он твой племянник! — взмолилась Агния.
— Пойми меня правильно, Агния, родственные узы не входят в список деловых интересов бизнесмена. Мне жаль, что так вышло, но альтруистом я никогда не был. Ни тебе, ни племяннику я помогать не обязан. Тем более рисковать своим положением в городе ради него. Кстати, раз уж на то пошло, ты должна понимать, твои блюстители, функционируют как и прежде, поэтому приходить ко мне было не самой лучшей твоей идеей.
Агния с болью в сердце вспомнила тот разговор. Брат не помог — сына выслали за пределы города. Потом, когда она стала тесно сотрудничать со Славиком, часто задумывалась, как бы сложилась ее жизнь, займись она торговлей запрещенными в городе веществами раньше. Сын бы остался рядом с ней, она с радостью приняла предложение Кирилла и втроем они уехали на запад, где зажили бы счастливо и благополучно. Хотя как знать, она ведь могла никогда не повстречать Кирилла, если бы Толик не стал окровителем.
Прошло больше года со дня ссылки сына, когда они познакомились. К тому моменту Агния опустилась, обнищала, решив пустить свою жизнь под откос. Она много пила, но погасить боль не удавалось. Тогда захотелось попробовать чего-нибудь новенького. И она вскрыла вены. Освободившись от контроля охранников, пустилась во все тяжкие, покупая наркотики и регулярно употребляя их. Так и познакомилась с Кириллом. Он еще не был Гулливером, так, мелкий торговец. Неизвестно почему, но он не стал продавать ей «гремучку», а был единственным, кто торговал новым наркотиком. Только после он от нее не отвязался, ходил по пятам, якобы случайно встречал ее на улице, старался заводить непринужденную беседу. Агния приняла его ухаживания, а Кирилл помог ей выбраться из того ада, в котором она добровольно очутилась. Первым делом он заставил ее отказаться от наркотиков, сам пообещал завязать с торговлей, но слова так и сдержал, а когда выяснил, кто ее брат, замыслил невиданное — создать полноценный наркокартель в черте города. Производить и торговать наркотиками.
— Спрос будет невероятный, цена на несколько порядков выше, нежели в Европе, где их давно легализовали. Прибыли, соответственно, также окажутся астрономическими, — мечтал он, когда они лежали в постели у него дома. — Ты не представляешь, сколько богатеев ездит сюда и покупает. Просят еще, да достать неоткуда. Барыжат-то только мелкие торговцы, крупного уже давно накрыли бы. Но с твоим братом мы сможем всё.
Сначала она отказывала Кириллу, но, в конце концов, он сумел ее убедить.
— Только подумай, мы уедем отсюда, возьмем с нами твоего сына и отправимся в Европу. Там нет блюстителей, преступником Толика не сочтут, собственники предоставят нам возможность проживать на их земле.
Мечта эта заняла все мысли Агнии, и днем и ночью она думала о своем воссоединении с сыном, наконец, решилась. Пустила себе кровь и направилась к брату. Формально, он не считался гражданином города, потому блюстителей ему в кровь не вводили. С ним можно было говорить начистоту.
— Мне нужна твоя помощь. И на этот раз я могу сделать конкретное предложение, — прямо, хотя и несколько неуверенно, начала она беседу. Вячеслав с сомнением посмотрел на нее.
— Теперь я никак не могу помочь твоему сыну.
— Речь не о Толике, — она закатила рукав и продемонстрировала ему порез на руке.
— Ты что, рехнулась! — взъерепенился Доронин. — Приходить ко мне в таком виде! Да ты отдаешь себе отчет в том, какой скандал поднимется, если выяснится, что ко мне в кабинет заваливается окровитель!
— Скажем, сто тысяч в месяц замнут скандал?
— Какие еще сто тысяч? Ежемесячно, — он хмыкнул. — Убирайся отсюда, я не собираюсь тебя покрывать.
— Я никуда не пойду, пока ты не ответишь. Тебя интересует ежемесячная прибавка к доходам в размере ста тысяч.
— Нет.
— Ста пятидесяти.
— Уходи!
— Двухсот. Это последнее слово. Я не шучу. Нас никто сейчас не слышит. Двести тысяч в месяц. Как тебе сумма?
Доронин пристально изучал ее лицо, видимо, разглядев там нечто особенное, он сдался, смягчился, указал на стул.
— Коротко и по делу, что ты предлагаешь?
— Уничтожь базы некоторых граждан, а сигналы их блюстителей исключи из реестра сервера-приемника. Только десять человек. За это ты ежемесячно будешь получать двести тысяч.
— Чем планируете заниматься?
— Торговлей.
— Сейчас уходи, я подумаю. Если решусь, тогда позвоню тебе завтра и назначу встречу.
Он выполнил просьбу без лишних вопросов.
Прибыль росла, платить ему стали по полмиллиона в месяц. Куда он тратил деньги, Агния не знала, но Доронин продолжал настаивать на расширении торговли и увеличении собственной доли.
Деньги полились на нее, как из рога изобилия. Тогда они уже жили вместе с Кириллом, она целиком доверяла ему, потому переводила свою долю на его счета. Примерно через два года он сообщил ей, что нужная сумма собрана и нет нужды оставаться здесь. Можно ехать и до конца дней тратить заработанное.
— Еще и на внуков хватит, — уверил ее Кирилл.
Тогда Агния пустилась на поиски сына. Она пошла прямиком к отцу, но на вопрос, организует ли он их встречу, старик не дал конкретного ответа. Когда же она навестила отца в следующий раз, он сказал, что Толик не считает нужным встречаться с матерью. Его не интересует отъезд, здесь много дел, пояснил старик. Тогда она впервые за долгое время по-настоящему поругалась с отцом. Она употребляла такие слова, от которых даже на лице негра темной ночью можно было бы разглядеть румянец, бросалась в него посудой из его же шкафа. В конце прокляла его за то, что втянул сына в свои темные делишки. После ей стало стыдно, она просила у него прощения, но встречи с Толиком так и не добилась. Всякий раз намекая на отъезд из города, она просила отца позволить ей поговорить с сыном, но он отказывал, оставаясь до жестокого суровым.
За те несколько лет, что прошли со дня ссылки сына, она ни разу его не видела. Оставалось только верить на слово старику, которого она возненавидела, и повторять, что с сыном все в порядке, он жив и здоров. Себе Агния дала слово, что никогда не уедет из города без Толика. Чтобы не случилось, она отыщет его. По мере возрастания влияния их банды, росли и возможности Агнии, Кирилл раскинул свои сети на прилежащие к городу территории, охватывал площадь, населенную более чем двенадцатью миллионами человек, зарегистрированных легально! Шансы отыскать Толика увеличивались.
Поэтому Агния не теряла надежды снова встретиться со своим блудным отпрыском. Память — как сеть, потянешь за одну ниточку, достанешь целый клубок воспоминаний. Она вспомнила, как сидя за письменным столом в гостиной Кирилла, они вдвоем выдумывали себе клички.
— Гулливер, — настаивал Кирилл. — Он персонаж популярной еще в государственный период книги. Звучит грозно, сильно, внушительно. То, что мне нужно.
— Глупость, — возражала Агния. — Только послушай: Гу-л-ли-ве-р, — намеренно растягивая звуки, произнесла она.
— Ты ничего не понимаешь. Он был великаном, вот, смотри, — на информационной панели, за которой сидел Кирилл, замелькали рисунки гиганта, нарисованного на фоне маленьких человечков. — Имя отражает его сущность. Гулливер звучит как имя гиганта, для которого человек не больше мух. Именно такое впечатление должен производить на остальных. Меня должны бояться и уважать.
— Гули-вер. Гули-гули — так каких-то животных, кажется, подзывают. Таких, знаешь, с перьями, клювами, как курицы, только лапы другие. — Агния никак не могла вспомнить название этой птицы.
— Вон, слушай: персонаж нравоучительных книг некоего Свифта, в которых повествуется о его похождениях, участии в войнах и походах против могущественных государств древности. Гулливер олицетворял дух свободы угнетенного государством народа, который стремился свергнуть оковы правителей, но не мог это сделать, не устроив революцию. А ты говоришь смешно! Гулливер — так и чувствуется угроза.
— А я, значит, Аглая.
— Ты Аглая. А чем тебе не нравиться? Почти как Агния.
— Я понятия не имею, что это значит.
— Пишут, имя государственного периода. Наименование цвета. Синоним слова алый. Подходит же, ты вся такая румяная.
— Была, пока не начала пускать себе кровь, — парировала Агния.
Кирилл не стал развивать эту тему, погрузился в работу с информационной панелью.
Агния вспоминала эти дни, слабо улыбаясь. Тогда они только начинали, не верилось, что их затея осуществится, потому мечтать было проще. Теперь всё изменилось. Мечты стали реальностью, нужно было делать следующий шаг, но Агния не могла.
Посидев еще немного, она собралась ложиться спать, не дожидаясь Кирилла, но тут щелкнул ключ в замке входной двери. Он все-таки пришёл. Агния выскочила к нему навстречу. Кирилл выглядел уставшим, измотанным. Тяжелые веки приспущены, взгляд его был виноватым.
— Извини, что там накричал на тебя, — сказал он первым делом. — Но ты понимаешь, я не могу позволить подрывать мой авторитет.
Агния кивнула, давая понять, что извиняться не обязательно.
— Я не хочу, чтобы вы убивали Артема, — сказала она.
— Решение уже принято. Пойми, у нас нет другого выбора. Разве только…
— Договаривай.
— Разве только мы сегодня же уедем, — он разулся, подошел к ней вплотную. — Исчезнем из города раз и навсегда. Убежим от твоего брата, от этих глупцов. Там, на западе, нас никто не поймает, никаких доказательств нет.
— Но Толик…
— Если согласишься, соберем вещи прямо сейчас, я найму машину, и мы покинем город. Никого не придется убивать, смоем всю кровь, которой успели выпачкать свои руки.
— Я не могу без сына.
— Он взрослый, самостоятельный. Позволь ему жить своей жизнью. Он сделал выбор, так пускай несет за него ответственность.
Агния опустила голову, не знала, что сказать.
— Так как, Агния? Ты можешь спасти жизнь несчастному дураку. И его, и нашу шайку, скорее всего, арестуют, но ведь никто не умрет. Они отсидят срок и выйдут на свободу. Возможно, заживут лучше, чем сейчас. А так, кто знает, чем мы закончим, если пойдем дальше. Чем шире разворачиваемся, тем сложнее скрывать нашу деятельность. Собственник, тот уже давно о чем-то подозревает, вот-вот выйдет на нас. Собираемся и едем? — спросил он, приковав свой взор к её лицу.
Так хотелось махнуть на всё рукой и ответить да. Она представила себя на берегу Средиземного моря или, быть может, Атлантического океана, с коктейлем в руках, прислугой, кружащейся около нее. Ей хотят угодить, разговаривают с ней почтительно, заискивают. Как же хотелось, чтобы эта мечта когда-нибудь стала реальностью. Когда-нибудь, но не сейчас. Агния не могла забыть сына.
— Нет, — ответила она.
Кирилл вздохнул.
— Тогда у твоего протеже Куркова не остается шансов. Прости.
На том и закончился их вечерний разговор.
…
На следующее утро Агния проснулась поздно — в двенадцать часов дня. Кирилла дома не было, а на кухонном столе лежала записка следующего содержания:
«Звонила твоя племянница, обещала приехать в гости. Уж не знаю, что ей надо. Я ушел по делам, вернусь поздно, не жди».
Исчезновение Кирилла не удивило Агнию. Он постоянно пропадал, часто не на один день, так что в этом она не видела ничего страшного. А вот визит племянницы казался удивительным и пугающим в контексте происходящих событий. Тамара Доронина была любимицей отца, но не только и не столько потому, что была его единственным ребенком. Главная причина — она приходилась внучкой Юрию Павловичу Костицыну, собственнику городской земли и ряда крупнейших промышленных предприятий на территории города и в округе, на арендуемой земле. Тамара не была прямой наследницей, маловероятно, что она могла рассчитывать занять место деда, но Вячеслав был доволен самим фактом родства с Костицыным. Поэтому дочку свою Доронин хаял и лелеял. Она получила превосходное образование, была хороша собой, холодна и расчетлива, обладала исключительным здоровьем (в свое время Славик жаловался на то, сколько денег заплатил генным инженерам, но следом добавил: «С лихвой окупится»). Идеальная наследница состояния Доронина. К тете Тамара никогда не питала привязанности, за все время самостоятельной жизни она ни разу не навестила Агнию, совершенно не интересовалась ее жизнью и здоровьем. Тем загадочнее становился её предстоящий визит. Тамара явно не чаевничать собиралась.
Часов в двенадцать пополудни позвонили, автоматически включился домофон. То пришла племянница. Выдавив неестественную широкую улыбку, Агния открыла дверь и впустила ее внутрь.
— Подросла-то как! — восхитилась Агния. — В такой интересный цвет перекрасилась.
— Да. Циннвальдитовый. Нравится? — у племянницы был приятный низкий голос.
— Тебе любой подойдет, заходи, — она помогла Тамаре раздеться и проводила ее в прихожую.
— Уютненько тут у вас, — сказала племянница.
— Чем богаты. Детьми мы, правда, пока не обзавелись.
— А что Толик? Так ничего о нём и не слышно?
Агния нахмурилась. Она не хотел разговаривать о родном сыне с девчонкой, которую видела второй раз в жизни.
— Нет, — грубо ответила Агния. Тамара, похоже, поняла, что тему поддерживать не стоит, заговорила об интерьере комнаты, нахваливая теткин вкус и сравнивая ее с дизайнерами, о которых Агния слыхом не слыхивала. Немного поболтав, Агния пригласила гостью на кухню, та отказываться не стала. Тамара оказалась девушкой словоохотливой и образованной, она с удовольствием делилась своими наблюдениями и замечаниями по поводу современной жизни.
— Вот все повторяют, капитализм — это самая эффективная система, самая правильная и самая лучшая. Ресурсы используются экономичнее, рынок отбрасывает неспособных и дает выиграть самым лучшим, — рассуждала Тамара. — А между тем, что мы наблюдаем сегодня? Состояния выбившихся в люди родителей растрачивают их дети, ресурсы спускаются в воздух, а всё из-за чего? А всё из-за того, тетя, что мы упорно продолжаем держаться за традиционный уклад, традиционные ценности. Да, революция и капитализация общества дали нам многое, но революция произошла в обществе, а не в умах. Мы уничтожили государство снаружи, но не смогли расправиться с ним изнутри. Вот смотрите, если хорошо подумать, почему все воспевают дифирамбы семье, так высоко ценят доверительные отношения между родственниками? Чем, к примеру, для капиталиста сын отличается от любого другого работника? Почему отец оставляет состояние своему возможно и не приспособленному для несения столь почетной ответственности чаду? А всё потому, что нелепо следует по сути глупым, неоправданным биологическим импульсам. Да, никто не отрицает, генная инженерия подняла шансы рождения у богатых способных и умных детей, но ведь роль воспитания никто не отменял. Одни исследователи продолжают настаивать на генном детерминизме, другие стоят на позиции ключевой роли воспитания и, пожалуй, я солидарна с последними. Скольких замечательных, перспективных ребятишек загубило дурное влияние внешней среды! Когда я училась в университет, знавала многих талантливых выходцев из состоятельных семей. О, мой университет, наверное, был лучшим в мире. И я там далеко не самая богатая, но выбивалась в лидеры. Был только один паренек, тощий, чахлый, но при этом невероятно умный. Казалось, он живет одним только духом. И вроде гены у него отборные, инженеры работали лучшие из лучших, а вон что вышло. Его не сильно заботили внешность, внимание. От того, наверное, он меня и раздражал. Я не могла обойти его в учебе, как ни старалась, но хуже того, ему до моих стараний не было никакого дела. Он погружался в какие-то наивные мечты о социальном равенстве, совершенном обществе. Как итог, этот гений-отличник, лучший из лучших на курсе, разорился через год после смерти своего отца. Казалось, перспективный, но что-то в нем было не так, не создан он для управления крупным предприятием. То ли дело я, уже сегодня руковожу кучей филиалов, которые приносят невероятный доход. А ведь уступала ему, во всем уступала. Достанься состояние его отца кому-то еще, мне, к примеру, и была бы возможность приумножить капитал, а так лопнул очередной пузырь. Шума много, толку мало. Поэтому я и говорю — семья не должна цениться так высоко, как она ценится сегодня. Семейные узы, как оковы, мешают капиталу перетекать из одного русла в другое с максимальной эффективностью. Я за то, чтобы модифицировать наследственное право. Капиталисты должны передавать свое состояние тем, кто лучше справится с управлением, а не тем, кто в силу случайности является их близким родственником.
— Просто у тебя нет детей, — нехотя возразила Агния. Вступать в спор с племянницей у нее не было ни малейшего желания, но и молчаливо согласиться со всем сказанным Тамарой она не могла. — Тогда бы ты поняла, насколько важно что-то оставить своим потомкам, позаботиться об их благополучии.
Тамара снисходительно улыбнулась.
— Право, тетя, ты не понимаешь. Разве священники в католицизме имели право заводить детей? Разве монахи и монашки оставляли что-то своим преемникам, которых, зачастую, у них и не было? Древние жрецы даже в брак не вступали, они предано служили своему богу, отказываясь во имя его от любых земных радостей. Так же и настоящий капиталист, должен отказаться от своих привязанностей. Собственник — это жрец, его бог — деньги, которым он служит верой и правдой. Ради них можно пожертвовать своим счастьем и благополучием, семьей и обыденными радостями, взамен ты получишь гораздо больше. Семья — это для таких, как ты, тетя, тех, кто не готов выйти за рамки своей довольно скучной жизни. Капиталист же получает доступ к удовольствиям серхчелоческим, о которых вы можете только мечтать. Деньги открывают все дороги. Посмотри вокруг, и ты увидишь, с каким почтением относятся к служителям единственного истинного бога. Нет, я убеждена, что подобно жрецам древности, капиталист должен передать состояние не своим детям и родне, а лучшему управленцу, готовому служить деньгам с тем же рвением, с которым служил он сам. Пойми ты, чтобы стать богатым, необходимо обладать особенным складом характера — деньги нужно любить больше жизни. Только тогда они ответят тебя взаимностью.
— Ты говоришь, как фанатичная верующая, — усмехнулась Агния, которой совершенно не нравились речи племянницы. — Этому вас учат в университетах?
— Это не вера, это действительность. Понимаю, тебе никогда не приходилось читать философа Пустобрехова, а между тем он очень наблюдателен и последователен в своих суждениях. Сначала читаешь и думаешь — бред. Деньги и есть деньги. Стоит подумать о них, первое, что приходит на ум, банковские карточки. Но если копнуть глубже, начинаешь гадать, а не стоит ли что-нибудь еще по ту сторону кредитки. И чем больше об этом думаешь, тем крепче убеждаешься в правильности выводов Пустобрехова. А он говорит: капитализм сегодня это не только общественно-политическое устройство общества, это нечто большее, религия, быть может, единственная по-настоящему мировая религия, культом которой являются деньги. И поклонение этому культу объединяет всех, абсолютно всех людей, вне зависимости от склада ума, образования, цвета кожи, социального происхождения. Просто поразительно, сколько копий сломали философы прошлого, так и не сумев придти к столь простому и, в общем-то, очевидному выводу. Каких только глупостей не наговорили в государственный период. Но деньги никогда, подчеркиваю, никогда не ставили на первое место. Жажда власти, сексуальная неудовлетворенность, эгоизм, альтруизм — что угодно называли основным мотивом, движущим людьми, но ни один философ древности не догадался, что общий и единый мотив, движущий людьми — преумножение собственного богатства. Ради денег капиталист будет работать денно и нощно, не покладая рук, позабыв о личной жизни, ради денег он пожертвует собственным временем, собственными силами, во имя денег, он принесет в жертву даже человеческую жизнь, если это принесет ему прибыль. Так почему же никому в древности не пришла простая до очевидности мысль — увеличение количества денег и есть тот основной мотив, которым руководствуются люди на протяжении тысячелетий? Деньги — первопричина. Как пишет Пустобрехов, если бы денег не было их стоило бы придумать. Но не быть их не могло, ведь конечной целью существования человека, вершиной его эволюции является момент рождения обмена. Продать дороже, купить дешевле, извлечь выгоду, избыток в результате сделки и есть деньги. И если думать в таком ключе, мы сразу же придем к заключению, что человеческая история — это история борьбы за деньги. Война — продолжение политики другими средствами. Но политика — это борьба за преумножение собственного капитала. У кого больше денег, тот и прав. Вот она истина в последней инстанции. Ничего глубже нет, как нет и ничего более поверхностного. Диалектика и метафизика всего человеческого общества в одном флаконе.
«Неужели, — думала Агния, — она правда в это верит? Бедная девочка, видимо родители совсем не уделяли ей внимания».
Пространные и показавшиеся Агнии скучными рассуждения племянницы подошли к концу. Тамара принялась есть, изредка нахваливая кулинарное мастерство тети. Но и здесь не обошлось без колкостей.
— А почему ты сама готовишь? Неужели вам даже на заказ еды средств не хватает?
Агния вздохнула. Хотелось встать и отвесить хамке оплеуху, но она сдержалась.
— Хватает, — сквозь зубы ответила она. — Но я люблю постоять у плиты.
Глаза Тамары округлились.
— Я думала, никогда не встречу такой женщины, — с усмешкой сказала она. — Ты как будто из прошлого. В государственный период ведь также бытовала точка зрения, что кроме плиты и семьи женщину ничего больше не должно интересовать. Трудно в это поверить, но тогда даже существовало специальное движение, называемое феминистками или суфражистками, сейчас точно не вспомню, якобы боровшееся за права женщин. Сама наивность, они полагали, что должны сравняться в правах с мужчинами. Зачем? У капиталиста нет пола, не верно переводить борьбу с государством, на борьбу полов, не имеющую в историческом плане никакой перспективы. Хотите стать равными мужчинам? Заберите у них деньги. Хотите оказывать влияние на политику, станьте крупными собственницами. Но тогда этого не понимали. А ведь сколько сил и средств они потратили на бесплодную борьбу, сколько ресурсов спустили в воздух. Не меньше, чем сегодня тратится на поддержание так называемых семейных уз.
— Ты хочешь сказать, семья не нужна? — не выдержала Агния.
— Нет, — твердо заявила Тамара.
— Что же ты предлагаешь взамен? Без семьи человечество просто вымрет, если женщины перестанут рожать детей…
— Сплошные заблуждения, тетя. Ты отстала от прогресса, современной научной и технической мысли. Воспроизведение потомства действительно важная цель. Чем больше людей, тем больше денег можно производить. Поэтому поддерживать рост населения планеты невероятно важно. Но нужна ли семья, должна ли женщина растрачивать девять месяцев своей жизни на выращивание плода, а затем в муках производить на свет потомство? Нет, нет и еще раз нет. Все это не обязательно! Задумайся только, чего люди достигли за период развитого капитализма. Мы умеем лечить наследственные заболевания, выбирать цвет глаз и волос своим детям, придавать их телосложению произвольные особенности, с высокой степенью точности подбирать черты лица. Все, у кого есть деньги, непременно красивы и здоровы. Так неужели ты считаешь, что при активном финансировании исследований мы не сумеем добиться того, чтобы плод на всех этапах выращивался искусственно? Скажу по секрету, многие, осознавая перспективность такого капиталовложения, уже сегодня переводят громадные деньги соответствующим медучреждениям. В народе их институтами сирот называют. Представь, сколько клиентов-женщин появится у этих учреждений, как только их откроют! Невероятные прибыли! Сама подумай, тетя, ты бы не отказалась от тех девяти мучительных месяцев, которые провела, вынашивая плод? Не заплатила бы ты любые деньги, чтобы избежать родовых мук? Да, услуга будет доступна только состоятельным людям, но это совершенно справедливо. Время дорого капиталистам, бедные же расходуют его неэффективно, поэтому у общества не убудет, если неспособная заплатить за искусственное выращивание плода женщина выносит его самостоятельно. Но представь, какие убытки понесет капитал, если хотя бы на полгода из игры выйдет крупная капиталодержательница? Разумеется, затраты на её бездействие окажутся выше, чем траты на искусственное выращивание ребенка.
Немного поразмыслив над словами Тамары, Агния пришла к выводу, что ни за что не согласилась бы выращивать своего ребенка искусственно — эмоциональная связь теряется, младенец перестает восприниматься, как часть тебя. Однако, спорить с племянницей она не собиралась.
— Пускай так. Но что же с семьей? — спросила Агния. — Ведь ребенок нуждается в родителях, в заботе.
— Нет, ребенок нуждается в воспитателе, которого капиталист опять-таки в состоянии оплатить. Да, малыш, вероятно, не будет питать особенных чувств к родителям, но это и не нужно. Не забывай — мы растим служителя капитала, а не собственного ребенка. Системы специальных интернатов существуют испокон веков, здесь и придумывать ничего не надо. Время капиталистов — это деньги, а, как я уже тебе говорила, ничего важнее денег для капиталиста быть не должно. Поэтому состоятельному человеку незачем тратить своё время на воспитание детей, на ухаживание за женой или мужем. Как истинный священнослужитель, он должен проводить основную часть своей жизни в заботе о преумножении капитала. В идеале стоит отказаться от ряда традиционных процедур. Равно как и успешным детям не стоит заботиться о своих родителях. Сегодня традиционные представления о преемственности поколений совершенно утратили актуальность. Настали дни, когда тебе не хватает сил служить капиталу дальше? Нужно было думать об этом раньше, откладывать деньги и смотреть в будущее. Если халтурил, спускал всё на самотек, виноват сам. Твои дети не должны тебя тянуть из пучины, в которую ты добровольно погрузился. Поэтому я и говорю — семья не нужна. Капиталист испытывает потребность сблизиться с другим человеком? Замечательно, пускай так и сделает. Ему наскучил этот человек? Так нечего церемониться, найди себе другого. После революции поняли, что институт брака излишен, потому и отменили официальную регистрацию, оставив лишь гражданские формы. Да, по инерции некоторое время процветали традиционные церемонии, так называемые свадьбы-венчания, но их бессмысленность вскоре стала очевидной. Отцы-основатели совершенно нового общественно-политического строя предвидели, что и институт семьи утратил свою актуальность, надеялись, вскоре и он прекратит свое существование. Но, увы, он оказался живучим и гирей тянет нас в прошлое. Полный отказ от семьи и от семейных уз — вот к чему мы должны прийти. Капиталист сам решает, кого поддерживать, и с кем проводить своё время в часы, когда он не служит деньгам, но в остальных ситуациях он обязан руководствоваться единственным мотивом — преумножением своего богатства. Никакие эмоции, никакие привязанности не должны примешиваться в этот момент к холодному и расчетливому рассудку. Будучи преданным служителем денег, капиталист не имеет права взять на работу, к примеру, свою любовницу, если она совершенно не квалифицирована, он не должен оставлять свое состояние собственным детям, если они не способны им управлять, нельзя доверять управление капиталооборотом человеку, только потому, что ты привязался к нему. Вот в каком смысле следует отказаться от семьи. Иначе мы никогда не достигнем достаточной степени эффективности. Хотя подвижек в решении этого вопроса я пока не наблюдаю, но продолжаю надеяться на его скорейшее разрешение с разработкой полноценного метода искусственных родов. Тогда женщины, как мне кажется, лишатся той особенной привязанности, которую они испытывают к своим чадам. Хоть тебе это и неприятно будет слышать, тетя, но основа этой так называемой любви лежит в нестерпимой боли, которую ты испытывала во время родов. Тебе кажется, что своей болью ты расплатилась за жизнь младенца, и мысль, что ты страдала тогда напрасно, тебя пугает. Но как только этот мотив исчезнет, и дети будут появляться на свет так же, как новые автомобили, разве только не сходя с конвейера, чувство, которое называют родительской любовью, материнским инстинктом, ну и множеством других схожих выражений, медленно угаснет. А следом за этим принимать решения о распределении капитала станет гораздо легче.
Закончив, Тамара удовлетворенно вздохнула, отпила немного воды, доела остатки салата, отставила тарелку в сторону. Агния молча принялась убирать со стола. Ей не терпелось избавиться от назойливой родственницы, наговорившей гадости в ее доме.
«Сколько лет тебя не видела, дай бог не видеть столько же», — думала про себя Агния.
Но уходить Тамара не собиралась. Она сидела за столом и смотрела на улицу — то ли любовалась пейзажем, то ли размышляла о чем-то своем не по-женски серьезном. Закончив с уборкой, Агния села на кушетку и молчала, демонстративно давая понять, что Тамаре здесь не рады. Однако племянницу это не пробрало. Она продолжала пялиться в окно как ни в чем не бывало. Спустя примерно десять минут Агния не выдержала.
— Тамара, тебе не пора уходить? — спросила она.
— Нет, тетя. Я жду, возвращения твоего любовника.
Агния напряглась. Откуда она знает о Кирилле? Решила не играть с Тамарой в игры.
— Зачем он тебе нужен?
— А ты не догадываешься? — спросила племянница с усмешкой.
— Нет.
— Я давно в курсе всех дел. Отец узнал о ваших проблемах, прислал меня разобраться. Хочу, чтобы вы вдвоем рассказали мне обо всем по порядку.
Услышав это, Агния превратилась в статую. Ей было непонятно, зачем брат втянул в их бизнес внучку собственника земли. Костицын открыто выступал против наркотиков, жестко боролся с распространением дурманящих препаратов в черте города. Если он узнает о наркокартеле, который работает у него под носом, закончится может кровопролитием. Возможно, когда она спровадит племянницу, то поговорит об этом с братом, но сейчас главное избавиться от Тамары.
— О чем ты хочешь поговорить? Я не понимаю, — попыталась выкрутиться Агния.
— Не бойся, тетя, — племянница словно бы прочитала ее мысли. — Я никак не связана с дедом и не собираюсь ему ни о чем рассказывать. Меня послал отец, если желаешь, можешь позвонить ему и убедиться в этом.
— Кирилл вернется поздно, — предупредила Агния.
— Я подожду, — спокойно ответила Тамара.
Напуганная и сбитая с толку Агния встала и ушла из кухни. Запершись в своей комнате, достала телефон и позвонила брату. Выяснилось, что Тамара говорила правду — ее послал Вячеслав.
Пришлось вместе дожидаться возвращения Кирилла. Тот, не горя желанием, рассказал ей правду, стараясь сглаживать наиболее острые углы. Например, он не стал говорить о том, что они замыслили убить курьера, да и распространяться по поводу того, как они собирались поступить с охранником не стал, просто сообщил о том, что одурманят его. Тамара внимательно его слушала, когда же он закончил, деловито посмотрела на Кирилла, как если бы он был ее подчиненным.
— По большей части меня все устраивает, — сказала она. — Отец попытается оказать вам поддержку, но существуют некоторые несовершенности. Охранника мало одурманить, его нужно убить. Но ни в коем случае не в городе. Нельзя рисковать. Поступим так. Вы сделаете, как планировали, а потом отвезете его, куда вам скажут наши люди. Дальше о нём позаботится отец. Со вторым, курьером, разбирайтесь как хотите. Его судьба нас совершенно не интересует. Договорились? — она сменила тон с покровительственного на дружеский. Кирилл, неуверенно поглядев в сторону Агнии, кивнул.
— Замечательно. И вот ещё что, — Тамара на секунду замялась, но потом всё-таки продолжила. — Наверное, не стоит об этом говорить, но, как-никак, мы родственники, — она подмигнула Агнии. — В мире что-то намечается. Об этом прямо не говорят, но в ряде обнищавших городов собственники объявили мобилизацию. Они начинают формировать армию, опираясь на низкостатусные охранные агентства. Жители этих городов хоть и опустились в конец, но уже почуяли неладное, стали разъезжаться целыми семьями. А заметили, как изменился тон новостей, которые сейчас крутят? В университете у нас был небольшой курс, посвященный технологии управления массами и пропаганды. Там, в частности, рассказывали, что все грандиозные социальные потрясения прошлого со времени, когда популярные политические издания стали одним из средств борьбы за власть, можно было предсказать, наблюдая за тем, как менялся тон статей ведущих журналов. Когда возникала необходимость, в прессе массировано начинала обсуждаться та или иная тема, в общем-то не представлявшая большого общественного интереса, но отчего-то снова и снова всплывавшая на страницах газет. Вбрасывая в информационное пространство порции пускай бездоказательных, но эмоциональных статей, можно было добиться того, что у подавляющей части населения сформировалось определенное мнение и конкретная нравственная оценка события. Так, например, можно было убедить население, что война в другой стране имеет невероятно большое значение для положения этого самого населения, склонить граждан государства, стремящегося начать интервенцию, к убежденности в необходимости этой самой интервенции. Так вот, пусть и не бесспорно, но по ходу течения войны информационной можно было судить о дате начала войны реальной. А вы заметили, как резко поменялись акценты, расставляемые прессой за последние несколько лет? Война перестает рассматриваться ими как абсолютное зло, начинают обсуждаться иные точки зрения. Между тем акции ряда заводов, занимающихся выпуском военной техники, стали расти. Взгляд на капиталистов, как людей, подаривших планете мир, сменяется взглядом на них, как на президентов карликовых государств. При том подчеркивается историческая необходимость начала роста этих карликовых государств. Забытые тезисы о развитии истории по спирали снова становятся актуальными. Капиталист, говорят сегодня, может эффективно управлять наделами куда крупнее, вред от монополий преувеличен. Поэтому ничего страшного не произойдет, если собственники земли начнут скупать большие площади для дальнейшего их развития. При этом подчеркивается, что отказ мелких собственников от сделки приносит вред обществу.
— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — перебил её Кирилл, уставший от обильного словоизлияния Тамары.
— Я клоню к тому, что готовится передел собственности, возможно, грядет реставрация государства. Повышенная производственная активность оружейных заводов приведет к необходимости внедрения таких средств контроля за населением, как блюстители. Вполне возможно, что их применение станет повсеместным. Но для оправдания такого шага на демократичном Западе нужен серьезный повод. И этим поводом может стать вспыхнувшая у нас война!
Кирилл засмеялся.
— Хочешь сказать, у нас здесь развяжут войну, чтобы внедрить блюстители на Западе?
— Вполне возможно. Поэтому предупреждаю вас — будьте осторожны. Вы в любой момент можете стать не нужны. Назревает серьезная заварушка и ужесточение контроля. Сами понимаете, торговать наркотиками в таких условиях крайне опасно. Поэтому советую вам уехать из города при первой же возможности. Это я говорю не по поручению отца. Дружеский совет племянницы своей тетке, — сказав это, Тамара встала, попрощалась с Агнией и Кириллом и ушла.
— Что думаешь? — спросил Кирилл. — Она говорит о том же, о чём и я — пора уезжать.
— Не знаю, — нерешительно ответила Агния.