— Сейчас скажут, слушай внимательно!
Мальчик схватил трубку, при этом успел отметить, что аппарат старый, тяжелый, такой же, как у дяди, который живет в центре города в старом пятиэтажном доме, где прихожая больше, чем у них гостиная, а потолки в два раза выше. Он прижал к уху еще теплую черную трубку и хриплым голосом сказал: «Аллё». И тогда из таинственной дали чей-то незнакомый голос произнес: «Францэзиш». Голос еще несколько раз медленно повторил это слово, затем трубку положили на рычаг и раздались короткие гудки. Мальчик был настолько ошеломлен, что не сообразил и спасибо сказать. Обычно он всегда говорил спасибо, даже когда узнавал время, хотя знал, что ему отвечает магнитофон. «Вот оно какое, — успел он только подумать. — Слово что надо!» И изо всех сил постарался удержать его в памяти. Потому и старика не поблагодарил как следует, сбежал вниз по лестнице в свою квартиру и полчаса без передышки повторял услышанное слово, пока не пришел в себя настолько, что решился пойти во двор.
Он жил на третьем этаже. И поклялся себе: всегда — спускается он или поднимается по лестнице — на каждой третьей ступеньке повторять слово «францэзиш». Кроме того, упражняться можно еще в таких местах, где он бывает один и о которых сегодня утром был разговор с мамой. К сожалению, ему пришлось нарушить свою клятву в тот же вечер, поскольку его заклятый враг, первоклассник Ивар, мать которого часто выпивала и которого вот-вот должны были отправить в детский дом, погнался за ним, так что наш мальчик стрелой взлетел по лестнице. Какое уж тут повторение, если шестью ступеньками ниже пыхтит жаждущий крови рыжий забияка, вооруженный пустым мусорным ведром. Если тебе плюют на пятки, тут уж не до иностранных языков. Ведь недаром говорится: когда гремит оружие, музы молчат.
В этот вечер папа и мама были довольны мальчиком и даже разрешили ему посмотреть фильм. Они заставили его несколько раз повторить слово «францэзиш». Слово это им очень понравилось.
— Ну да, примерно так я и думал, — радостно сказал папа.
— Теперь я припоминаю, мы проходили его весной в девятом классе, — мечтательно проговорила мама.
Мечтательность мамы насторожила папу. Он даже попытался повторить это слово вслед за мальчиком, но чуть язык не сломал и с достоинством отступил. Он мог выговорить или первую половину слова или вторую, но никак не все слово сразу. Родители еще раз наказали мальчику тщательно хранить тайну. Мальчик расстроился. Как же быть с Кэтлин?
Он нарочно опоздал на свидание. Пусть поволнуется. Иногда стоит и схитрить. Кэтлин словно подменили. Она была ласковой, как теледиктор из детских передач, и сладкой, как ириска «Золотой ключик». Мальчик предложил:
— Пойдем за угол, я научу тебя произносить слово «францэзиш»!
И они пошли, как заговорщики, прячась от всех и держась за руки. У девочки сперва ничего не получалось, и мальчик притворился, будто ему все ужасно надоело, и он сердится. Но девочка не обижалась и только просительно улыбалась. Вскоре дело у нее пошло на лад, и она уже произносила это слово не хуже мальчика. Кэтлин была в розовом платье, в руке она держала соломинку. Наверно, думала, что это очень изящно и красиво. Мальчик не сомневался, что все это ради него. И в то же время думал, что Кэтлин ходила с соломинкой и тогда, когда тот пианист, его соперник, обучал ее какой-нибудь гамме.
Затем случилось то, что и должно было случиться. Кэтлин спросила, зачем мальчику это слово. Разумеется, мальчик не выдержал и все рассказал ей. Однако прежде заставил ее трижды поклясться никому ничего не говорить, взял с нее пять честных слов и дюжину обещаний молчать. Но оставшись один, он снова почувствовал беспокойство. Кэтлин заявила, что и она хочет пойти на экзамен. Только сперва ей надо уговорить своих родителей. Дело в том, что они вбили себе в голову, будто их единственная дочь непременно должна заниматься музыкой. Вот это новость! Мальчик догадался, что тут не обошлось без соперника из высотного дома. Кэтлин словно прочла его мысли: да-да, правда, отец Ассо-Пэр-Вольдемара посоветовал ее папе отдать дочку в музыкальную школу. Его сын уже учится там. Их отцы дружат. По субботам отец Ассо приходит к ним или отец Кэтлин идет туда, но это случается реже. Чем они занимаются? Играют в поддавки и пьют коньяк по пятнадцать рублей бутылка. Папа Ассо-Пэр-Вольдемара работает, кажется, в автосервисе и однажды починил «Жигули» директору музыкальной школы. Это, говорят, много значит.
— Одного этого мало, — сказал мальчик. — Еще нужен музыкальный слух.
Кэтлин чуть было не завопила и не затопала ногами, но затем, наверно, вспомнила, что времена изменились. Тем не менее она сказала довольно заносчиво:
— Музыкальный слух у меня, естественно, есть.
— Тогда просвисти «Распутина», — не поверил мальчик.
— Вот свистеть я не умею, — вздохнула девочка. — Я не мальчишка. Я лучше напою.
И она пропела. У мальчика слуха не было, но ему показалось, что похоже. Вот жалость!
Как назло, завтра было воскресенье. Кэтлин уехала на дачу. Мальчик не утерпел и спозаранку отправился к высотному дому. Но и там все уехали. Правда, кое-что он помнил. Как выбивал ковры отец того мальчика. Таких ковров, как у Кэтлин, у них не было, и перед домом стоял всего-навсего старый «Москвич», но и эти приметы добра не сулили.
Вопреки всему, мальчик надеялся на лучшее. Он представлял себе, как они с Кэтлин попадут в один класс. И все, что произойдет потом. Они станут отличниками. Будут рядом висеть на Доске почета. Вскоре вступят в октябрята, а потом в пионеры. А время будет все бежать и бежать. Один учебный год за другим. И придет день, когда у мальчика должен пробудиться интерес к девочкам. Как говорят в субботних радиопередачах для семьи. Хотя это не совсем понятно. Девочки интересуют его и теперь. Правда, меньше, чем собаки. Так вот, придет время, и папа даст ему прочитать брошюрки, которые он сейчас прячет под телевизором. Их можно достать, только надо быть очень осторожным и не свалить телевизор. А у Кэтлин — свои брошюры. Сознательность их будет расти, кругозор расширяться, общие интересы когда-нибудь сблизят их. Они начнут встречаться все чаще, не только на уроках — и по общественной линии. Но и этого мало. Что-то должно быть еще. Это «что-то» всегда было между ними, оно начнет прорастать и расцветет буйным чувством. Мальчик был уже достаточно умен, чтобы предвидеть подобный ход событий. И он не сомневался, что в один прекрасный день сделает Кэтлин предложение стать друзьями по переписке.
Через несколько дней Кэтлин полностью перешла на сторону мальчика. Вне всяких сомнений. Она переубедила своих родителей. Ей купили кассетный магнитофон. И тут все рухнуло. Сам того не ведая, сокрушительный удар нанес дядя Альберт, «Запорожец» которого как-то в полдень подкатил к их дому. Мальчик заметил машину издалека, они с Кэтлин сидели в траве по другую сторону дороги и упражнялись.
Дядя пробыл у них недолго и вскоре уехал. А мальчика позвали домой. Мама с папой были очень возбуждены и велели ему быстренько уложить свои вещи, после обеда они поедут отдыхать к бабушке в деревню. Дядя как раз собирается туда и заехал сообщить, что заберет их через два часа. Его семья уже в деревне, так что он может отвезти их. Конечно же, это здорово, ведь ехать в автобусе с годовалым ребенком довольно хлопотно. А как же он? Мальчик пытался доказать, что ему просто необходимо остаться в городе — впереди экзамен и надо готовиться. Но мама с папой возразили, что на экзамен следует идти со свежей головой и в деревне условия для занятий не хуже, чем в городе, а даже лучше, народу там мало, и нет опасности, что кто-то случайно наткнется на тебя. А в лесу можно даже кричать. Вернуться в город они собирались только вечером накануне экзамена. В иное время подобная перспектива обрадовала бы мальчика, но сейчас его охватила тревога, ведь он знал, что значит разлука для Кэтлин. Пример тому — печальная история ученика музыкальной школы. К тому же были основания опасаться, что Кэтлин, оставшись одна, запустит занятия и потеряет форму. Да что поделаешь — он слишком мал. На мгновение он прикинул возможность развязать домашнюю войну и начать самостоятельную жизнь. Но затем отправился собирать свои игрушки.
Ему не удалось даже проститься с Кэтлин. Девочка куда-то исчезла. Наверняка вместе с папой и мамой. Когда мальчик, набравшись смелости, позвонил в их дверь, никто ему не открыл, только дог злобно залаял в квартире.
Нет смысла подробно рассказывать о тех девяти или десяти днях, что он провел в деревне среди овец, кур и щенят, назойливых, но не вредных репейников и коварной ласковой повилики, картофельных борозд и стогов сена, удивительных запахов, двоюродных братьев и сестер, всяких мотыг и грабель и славных спокойных людей.
Главное, он ежедневно бессчетное число раз повторял слово «францэзиш». И в лесу, и в поле, и на лугу. Бормотать в одиночестве было скучно, ему требовался живой слушатель, и мальчик говорил это слово то корове, то овце и даже свинье. Похоже, розовая свинья понимала его лучше всех. Мальчику стало казаться, что он и сам вроде животного. Каждая тварь говорила по-своему. Курица кудахтала, поросенок хрюкал, овца блеяла. Все их разговоры — про голод, про усталость и про другие заботы — выражались одним звуком. В этом отношении мальчик стал как они. И у него было теперь свое слово — «францэзиш». Ему даже понравилось в деревне. Одно плохо: именно тогда, когда зеленые глаза начали забываться, пришлось вернуться в город. И утихшая было тревога снова охватила его. Дядя отвез их на своей машине. Он сам предложил. Хотя его жене и казалось странным, что он так рвется в город. Ведь семья оставалась в деревне. Его дети не должны были идти на предварительные испытания. Дядя подвез их до самых дверей и помчался к центру города. Было уже поздно, едва ли Кэтлин гуляет во дворе. Тем не менее после ужина мальчик побежал на улицу. Постоял на лестнице. С тревогой посмотрел на высотный дом, за который как раз опускалось алое солнце, и пламенеющий воздух окутывал прямоугольный восемнадцатиэтажный темный силуэт. Вдруг ему показалось, что он слышит гаммы, которые ветер доносит из-за многоэтажки. Отсюда не видно, открыты ли окна той квартиры. Он бы пошел посмотреть поближе, но обещал маме не убегать далеко. Вполне возможно, что у него просто звенело в голове от усталости, и на самом деле никаких гамм не было. Он боялся и не желал знать, вернулся его соперник или нет. Мальчик заткнул уши и отправился домой.
На следующее утро ему позволили долго спать. Мама ни разу не пришла и не сказала: «Вставай, соня!» И папа не ворчал, что у тех, кто долго валяется в постели, могут появиться дурные привычки. А тот, кто встает вместе с птицами, вырастет дельным человеком.
Пока он завтракал, мама в соседней комнате занималась одеждой. Она достала и разложила на стуле синие брюки с модными подтяжками, белую рубашку с рюшами и черные лаковые туфли. Это была его парадная одежда, в которой можно было пойти на день рождения, в театр и на похороны. Когда мальчик оделся, мама была уже накрашена, и они пошли. Они спустились по лестнице и были уже на улице, когда мальчик буквально замер на месте. У соседнего подъезда стоял грузовик. Борта его были опущены, и несколько человек что-то осторожно спускали на тротуар. Пианино! Даже если б там не суетился толстяк в ярком спортивном костюме, мальчик все равно бы догадался, куда и для кого привезли инструмент. Теперь он знал, что не встретит Кэтлин на экзамене. Он знал это, даже не перекинувшись с ней и полсловом. Ее ждала музыкальная карьера. Выбор был сделан.
Грузчики никак не могли затащить пианино в подъезд. Может, потому, что никто ими не руководил. Мама Кэтлин в цветастом халате не командовала с балкона второго этажа. Хотя сегодня ее наставления пришлись бы как нельзя кстати. Вместо нее в окно с любопытством смотрел дог. Наверно думал, что пианино привезли для него.
Мальчику расхотелось идти на экзамен. Но сказать об этом маме он не решился. Так они и пошли молча. Мама тихонько, словно боясь его расстроить, спросила, есть ли у него носовой платок. Мальчик грустно кивнул и отвернулся. Немного погодя мама спросила, не жарко ли ему. «Нет», — ответил мальчик, хотя ему и было жарко. Под коленками вспотело, а потом стало чесаться. Надо было все-таки надеть короткие штанишки, что с того, что в брюках красивее. Но ведь его путь проходил под окнами Кэтлин! Это из-за нее чешутся ноги. Он старался не думать о Кэтлин, пытался думать о чем-нибудь другом, хотя бы о гвоздях и шурупах. Ничего не помогало! Ну что за девчонка, недели не может заниматься чем-то одним, настроение у нее изменчиво, как ветер, которого сейчас нет и который так приятно мог бы задувать в брюки. Да стоит ли тратить на такую свои нервы, зрение, слух! С такой бы он ни за что не пошел в разведку. Не говоря уж о том, чтоб любить ее. Как ее вообще в детском саду терпели! Она еще пожалеет, что не знает иностранных языков. Еще вспомнит его, когда в каком-нибудь дальневосточном ресторане ей подадут вместо взбитых сливок сине-желто-бурое варево. Пусть вспомнит о мальчике с короткими ногами, но с добрым сердцем. Она еще вспомнит о нем, когда не будет знать, что ответить мужчинам с фотоаппаратами, которые преградят ей дорогу на улице Виру. Пусть поищет рояль, чтобы сыграть им гаммы. Ах, да какие гаммы! Ей и музыка скоро надоест. И никто не коснется клавиш их новехонького пианино, лишь изредка прозвучит фальшивый аккорд из-под лап сиамского кота. У этого кота странные привычки. Днем он спит, а ночью бодрствует, прыгает по полкам и шкафам, как белка в парке с дерева на дерево. Может и на клавиши приземлиться. Или же дог, что похож на толстую колбасу, положит передние лапы на пианино и залает страшным голосом. Все это ненадолго. Любовь Кэтлин и ее семьи к пианино — всего-навсего следы на песке, смываемые волнами. Инструмент закроют, он станет еще одним украшением квартиры, или сдадут его в комиссионку.
Так это и есть школа? Огромное веселое здание с мрачными синими оконными переплетами? Они вошли в тяжелую дверь. Сколько детей! Полный зал и коридор. И все с мамами. А папа только один. Никто не шумел. Лица у всех серьезные. Все нарядные. И дети и мамы. Сюда стоило прийти хотя бы для того, чтобы увидеть их. Все на редкость вежливы и стараются скрыть свою враждебность. И только единственный папа был спокоен, неважно одет и улыбался. Может, он и не папа, а вовсе старший брат девочки с косичками, которую держит за руку. И все же он был самый заметный. Наверно потому, что мужчина. Мальчик украдкой сравнил свою маму с другими. Ничуть не хуже. Себя он чувствовал очень уверенно, ведь он знает волшебное слово, о котором никто и понятия не имеет. Они прождали чуть ли не час. Мама примостилась на краешке скамьи, он облокотился на подоконник. Когда подошла его очередь и он услышал свою фамилию, мама шепнула ему на ухо: «Ну, ступай и будь молодцом!» Совсем как тогда, когда они ходили рвать зуб.
Его позвали в какую-то комнату, наверно, это был класс. Столы сдвинуты к стене, а один стоит отдельно, у доски. За этим столом сидели тетя и дядя. Лица у них были добрые и усталые. На столе стоял полупустой графин на стеклянной пробке сидела муха. И мужчина, и женщина, и муха устали. Их вполне можно понять — столько детей и едва ли кто из них умеет правильно произнести слово «францэзиш». Мальчика попросили сесть, не бояться и отвечать громко и четко. Тетя стала задавать разные вопросы, спросила, чем он занимается в свободное время, интересует ли его на свете еще что-то, кроме футбола и мороженого, любит ли он читать, смотрит ли телевизор. Мальчик ответил, что читать любит, только он точно не знает, потому что почти ничего не читал. Телевизор тоже смотрит, если не засыпает. Что он читал в последнее время? Какие передачи ему нравятся больше всего? Он ничего не смог припомнить. Женщина улыбнулась и спросила, видел ли он передачу «В субботу вечером вместе с папой»? «С кем?» — переспросил мальчик. Громко и четко. Он не расслышал вопроса. Дядя фыркнул. Женщина снова улыбнулась и что-то сказала ему.
Затем перешли к делу. Дядя велел ему произносить разные звуки и повторять вслед за ним слова. Сам он так ужасно кривил губы, что даже смешно делалось, но кое-что повторить было довольно трудно. Мальчик стал уже терять терпение. Чего они занимаются всякой ерундой, а главного не спрашивают? Сами напрасно теряют время и еще недовольно усмехаются. Но тут тетя что-то написала на бумажке и велела мальчику прочитать. Наконец-то, подумал мальчик, пробил его час! Внутри у него все ликовало. Но ради вежливости надо было хоть взглянуть на бумажку, прежде чем победно выкликнуть «францэзиш», которое прозвучит, как боевой клич. Он открыл рот, да так и остался с открытым ртом. Сказать, что это был неприятный сюрприз, значило бы ничего не сказать. На бумажке, которую держала перед его носом тетя, было, естественно, написано совсем не то, что написала в кафе мамина подруга.
И тут он окончательно погорел. Погорел окончательно, хотя и было ему всего шесть с половиной лет. Он не мог вспомнить ни одной буквы, несмотря на то, что в принципе умел читать еще год назад. От него требовали чего-то такого, к чему он совершенно не был готов. Кэтлин не пришла вместе с ним на экзамен. Он почувствовал себя несчастным. Хотя в душе понимал, что все намного хуже. Он представил себе, как дети из их дома во главе с Кэтлин дразнят его, провалившегося, скачут, как воробьи, и верещат: «Францэзиш! Францэзиш!» Как мама и папа стыдятся из-за него идти на работу, папе придется сменить фамилию и, как знать, вдруг они вообще должны будут переехать в город Валка, в Латвию. Это так далеко! И он снова открыл рот.
Когда они вышли на улицу, погода переменилась.
— Ну как? — спросила мама.
— Почем я знаю, — ответил мальчик и отвернулся.
Ведь туда придется еще два раза идти. Сильный ветер надувал брюки. И хотя июнь был в разгаре, мальчик понимал, что и в этом году наступит, осень. Не миновать дождей, цветов, голых деревьев и громыхающего салютом октябрьского парада, не обойтись без упакованной в полиэтиленовые мешки и пересыпанной нафталином зимней одежды. Ветер задувал под воротник рубашки. Ветер гнал через дорогу скомканную газету. Газета была похожа на черно-белую собачонку. На пятнистого щенка. У одного его друга, который переехал в другой город, была такая собака. Шерсть у нее свисала до самой земли, не понять, где перед, где зад, пока она не побежит. Наверно, она плохо видела из-за длинной шерсти. И когда однажды перебегала дорогу, то попала под машину.
Когда они, миновав Вечный огонь, проходили мимо магазина, мальчик заметил двух людей, которые поджидали третьего. Мужчина в обтрепанных штанах, сам очень худой, с длинными темными волосами и белым носом. Женщина средних лет была в юбке, из-под платка вылезали прямые волосы неопределенного цвета. Ни у него, ни у нее не было фотоаппарата. Мужчина держал в руке старый портфель, у женщины была авоська. Мальчик подошел к ним и сказал:
— Францэзиш!