Догнать Райтэна Дереку удалось уже только у Рийаров. Единственным положительным моментом было то, что Райтэн, во всяком случае, вытащил отца из общей гостиной в отдельный кабинет; но на этом запасы его благоразумия закончились, потому что, когда Дерек до этого кабинета домчался, там уже гремел скандал.
— Ты совсем разметелил свои кретинские мозги в этих своих долбанных интригах?! — размахивая напряжёнными руками с судорожно искривлёнными пальцами, натурально орал Райтэн, перемежая более или менее приличные слова матерными.
Старший Тогнар настолько опешил от абсурдности ситуации, что просто молча попятился, отходя от разошедшегося сына на безопасное расстояние. Возможно, он полагал неразумным провоцировать очевидного безумца.
«Капец!» — пронеслось в голове у Дерека, лихорадочно соображающего, как не только остановить разогнавшийся ор, но и нивелировать его последствия.
Перепсиховавшего Райтэна несло с неудержимой силой. Это там и тогда признание Дерека не произвело на него должного эффекта на фоне уже придуманных им кошмаров; он в тот момент почувствовал облегчение от понимания, что никто не умер и не собирается, и немного упустил, в самом деле, суть проблемы. Пока же он нёсся к Рийарам, до него дошло, что Дерек, действительно, весьма неосмотрительно засветился, и ньонская разведка может теперь явиться по его душу в любой момент — не то чтобы Дерек как-то прятался и был настолько малозначительной и незаметной персоной, чтобы имелась какая-то принципиальная трудность с его поисками.
Райтэн всегда боялся за друга. Сперва это был не совсем осознанный страх: он начался в Аньтье, когда Райтэн заметил, что Дерек сам боится, что его найдут. Он просто разделил этот страх, не задумываясь о его причинах. Потом, позже, он стал бояться и от своего лица тоже — потому что ему казалось, что Грэхард слишком значимая персона, на фоне которой он теряется, и, если начистоту, в какой-то момент Райтэн боялся не столько того, что Дерека найдут, сколько того, что он сам захочет вернуться к Грэхарду. Ещё позже, осознав, что там, в Ньоне, Дереку было плохо, и что отношения его с Грэхардом угнетали и подавляли его, Райтэн стал бояться, что Дерека принудят вернуться к этим отношениям, и это совершенно убьёт его морально. Теперь же страх его стал критически острым: он боялся, что Дерек потеряет всё, что ему дорого, и самого себя в том числе, и станет пленником при Грэхарде, где будет медленно и в тоске умирать, лишившись всего, что было важно для него.
Райтэн ещё не успел вполне обдумать этот страх и придумать, как не допустить такого варианта развития событий; эмоции бушевали в нём бешеным вихрем и требовали выхода наружу — и обрушились всей своей силой на отца.
Потому что с раннего детства Райтэн становился жертвой таких вот интриг, которые отец шутя проворачивал на каждом шагу. Чаще всего они, впрочем, были безобидными и даже не лишёнными юмора, но Райтэна безмерно, нечеловечески бесило, что он был совершенно бессилен против интриг такого рода — потому что каждый раз он чувствовал себя всего лишь очередным объектом очередной интриги.
Он позабыл об этой манере отца — слишком много лет провёл вне дома, а потом всё сгладилось чувством всепожирающей вины перед близкими, которых он попросту бросил. В последние десять лет они взаимодействовали, пожалуй, действительно на равных, без всяких «почти», и Райтэн совершенно забыл, как оно было там и тогда, в детстве и юности.
Теперь же всё это забытое, не прожитое, отложенное в долгий ящик обиды и недовольства, заваленное сверху неподъёмными мешками собственной вины, — вырвалось наружу, освобождённое бешеным страхом за Дерека.
Райтэн даже не кричал — он бил воздух руками и орал, выплёскивая свой страх наружу, и в этом оре было весьма проблематично разобрать что-то конструктивное.
— Ты правда, что ли, никогда никого не любил!! — доорался Райтэн до совсем уж немыслимых претензий. Напряжённые мышцы его шеи словно свело мучительной судорогой, от чего звук с трудом проталкивался сквозь сведённые голосовые связки и получался сдавленным. — Как, как тебе вообще могла прийти в голову мысль, что убийство близкого человека может быть решением проблемы!..
У Тогнара ничего не щёлкнуло в мозгу, потому что, естественно, в его картине мира «владыка Ньона» и «близкие люди» вообще никак не пересекались смыслами. Он бросил растерянный взгляд на Дерека — мол, мне кто-нибудь объяснит, что, вообще, происходит, и по какому поводу я получаю столь вопиющие — в прямом смысле слова — претензии?
Дерек всю эту сцену чувствовал себя в высшей степени неловко, но уйти было страшно — он никогда не видел Райтэна настолько потерявшим контроль над эмоциями, и, хотя совершенно не знал, как теперь привести его в чувство, не мог заставить себя оставить его в таком состоянии. Поэтому, хотя ему было бесконечно и мучительно стыдно выступать свидетелем творящегося бедлама, он всё же продолжал стоять в дверях, растерянно смаргивая и пытаясь подобрать хоть какие-то слова, которые могли бы вывести Райтэна из этого неконтролируемого бешенства.
— Тэн! — сделал он пару шагов к другу.
Тот раздражённо обернулся.
— А! И ты тут! — констатировал он, и этого мгновения отвлечения ему хватило, чтобы чуть снизить градус эмоциональности. Повернувшись обратно в отцу, он злым шёпотом продолжил: — Ты хоть понимаешь, чем это грозит Деру?! Ты, дурья башка, чуть не убил человека, которым он дорожит больше, чем собственной жизнью, и ему пришлось вытаскивать этого человека ценою всего, чем он дорожит! — язвительной горечи в его словах хватило бы на то, чтобы отравить небольшую армию.
Дерек удивлённо заморгал: Райтэн крайне чётко и ёмко выразил суть той боли, которую он теперь испытывал, и Дерек был поражён и тем, что Райтэн так быстро и глубоко его понял, и тем, что суть его терзаний выражается так просто. В его голове это раньше точно не было так просто — там и вообще стоял полный и тотальный кавардак — и теперь, несмотря на кошмарность ситуации, ему сделалось легче, потому что правильные слова были найдены и произнесены, и дали какую-никакую определённость и ясность.
Тогнар, наконец уловивший, в чём суть обстоятельства, от которого его сын настолько слетел с катушек, удивлённо поднял брови.
Он, во-первых, не ожидал, что их маленький заговор станет кому-то известен, во-вторых, полагал, что реакции Райтэна переходит все грани допустимого, и, в-третьих, наконец, был недоволен столь незрелой оценкой ситуации. Убийство Грэхарда, с его точки зрения, было наиболее рациональным и удачным разрешением ситуации; то, что Дерек такое решение не одобрил бы, было очевидно, поэтому вся комбинация рассчитывала полное устранение самого Дерека из операции. Тогнар брал всю грязную работу на себя, и был весьма доволен и собой, и своей комбинацией, и её предполагаемыми итогами.
То, что Дерек влез, куда не звали, разнюхал, что не следовало, да ещё и всё испортил, Тогнара изрядно выбесило — он и так-то был разгневан совершенно неподобающим поведением сына, а тут ещё и это!
— Вот и зачем вы в это влезли! — зло и раздражённо выговорил он Дереку, назначая именно его виновником всех бед.
Дерек ничего ответить не успел — впрочем, он и не знал, что на это ответить, — поскольку Райтэн явно не собирался успокаиваться:
— В самом деле! — зло и язвительно воскликнул он. — Конечно, он должен был, мать твою, растечься в благодарностях за то, что ты чуть не убил его друга!..
— Хозяина, — с милой гаденькой улыбочкой поправил Тогнар, уже тоже закусивший удила. — Его хозяина, Тэн.
Это гнусное, отвратительное слово заставило гнев Райтэна вспыхнуть с новой силой. Ему невыносима была мысль, что где-то существует система, которая позволяет считать Дерека — живого, чувствующего Дерека, — чьей-то вещью.
— Ты тупой?! — не в силах сдержаться, опять перешёл на оскорбления Райтэн, и тут же выразил свой протест против такой омерзительной системы: — Он никогда не был Деру хозяином!..
Тогнар поражённо замер. До этого он не рассматривал возможность наличия между Дереком и Грэхардом каких-то личных отношений. Ситуация казалась вполне однозначной: Дерек был рабом, он сбежал от своего хозяина в Анджелию, он прячется здесь, он боится, что его найдут.
Но реакции Райтэна и его слова ясно и несомненно свидетельствовали о том, что всё оказалось гораздо сложнее.
До Тогнара дошло, что Грэхард был Дереку не только хозяином, но и другом, близким человеком, смерть которого, и в самом деле, причинит слишком много боли, чтобы считать её удачным решением какой бы то ни было проблемы.
Открытие это словно вышибло из Тогнара воздух; он сгорбился, пытаясь сделать вдох.
— И откуда я мог это узнать? — защищаясь, выдавил из себя он.
Этот простой вопрос совершенно вывел Райтэна из себя.
— А спрашивать не пробовал, нет?! — выбесился он и снова понёсся: — Нет, конечно, куда нам! Мы же тут грёбаные мастера грёбаных гениальных планов, о дремучих подробностях которых никому знать не обязательно! Мы же, демоны в задницу, всегда были самыми умными, всегда всё знали лучше всех, всегда всё устраивали единственным грёбаным верным способом!
Райтэна несло и несло дальше — невысказанные юношеские обиды наконец вырвались наружу — и он совершенно не замечал состояния отца, не видел, что тот и не пытается оправдаться, защититься или, тем паче, нападать в ответ. Он в упор не видел того, что перед ним стоит совершенно потерянный, опрокинутый горем и болью старик, — перед его внутренним взором маячил деловой, уверенный в себе, насмешливый правитель Аньтье. Всегда слишком сильнее, всегда слишком умнее, всегда недосягаемый на своей высоте власти, опыта и мудрости. Райтэн яростно и горько высказывал этому — сильному, умному, властному, — то, что, конечно, не могло долететь до вершин его величия, но что ему, тем не менее, отчаянно нужно было хотя бы попытаться до этих вершин докричать. Он не видел, что отец его не просто побеждён; что он совершенно уничтожен и унижен его словами, что каждое из них не просто долетает — попадает в самое сердце и оставляет на нём глубокий болезненный след.
Под потоком этих обличений Тогнар сгибался всё ниже.
Комбинация с убийством Грэхарда и в самом деле казалась ему гениальной. Он расценивал её как истинный шедевр своего дипломатического таланта, как вершинный аккорд своей политической карьеры — яркий и дерзкий аккорд, достойный его славной фамилии и служащий прекрасным завершением интриг его жизни.
Всего одна допущенная небрежность, ставшая фатальной: он не счёл нужным разбираться в чувствах Дерека. В своих интригах он всегда ориентировался на конечный результат, полагая, что чувствами можно и пренебречь — поскольку игра стоит свеч.
Всю свою жизнь, раз за разом, он пренебрегал чувствами вовлечённых в его интриги людей и не видел в этом ничего криминального; итог интриги всегда того стоил.
Теперь впервые он осознал, в чём слабое место его метода.
Впервые он столкнулся с тем, что эти обычно игнорируемые им чувства могли оказаться столь сильны и важны, что никакой, даже самый блестящий финал интриги, — того не стоил.
Тогнар, конечно, преследовал свою выгоду в текущем деле, но всё же не это было его приоритетом. Он по-настоящему дорожил близкими людьми, и Дерека тоже относил к членам своей семьи, поэтому первым и главнейшим его побуждением было освободить Дерека. Основной смысл интриги, базовый и краеугольный смысл, состоял в том, чтобы над Дереком больше не висела тень его бывшего хозяина, чтобы он стал свободен — по-настоящему свободен — и чтобы никогда больше не боялся, что его настигнет его прошлое.
Но если Грэхард был Дереку не просто хозяином, а близким человеком, то вся выгода интриги сходила на нет. Что толку освобождать человека от страха, если взамен ты вкладываешь в его сердце непроходящую мучительную боль?
Игра не стоила свеч.
А он не понял этого вовремя — потому что привык действовать за спиной людей, на благо которых были направлены его интриги. Он не поговорил, не спросил, не уточнил — ему хотелось преподнести финал интриги как неожиданный подарок, как драгоценный сюрприз!..
А вместо подарка вышел нож в спину.
Тогнар почти не слушал весь тот яд, что изливал на него сын. Он слишком остро, слишком мучительно понимал, что допустил ошибку, исправить которую совершенно уже невозможно.
Болезненнее всего было понимать, что вместо помощи он причинил вред; что попытка вырвать из рук Михара орудие шантажа привела к тому, что осуществился самый неприятный итог этого возможного шантажа.
Раздражённый Тогнар тихо высказал в адрес Михара весьма нецензурное пожелание; неудачно попал в паузу между сентенциями уже выдыхающегося сына.
Было излитый гнев Райтэна вскипел с новой силой. Вспомнив о Михаре, он снова погрузился в глубокое чувство беспомощности перед ним. Он так хотел избежать этого всего — всех этих идиотских политических интриг! Он не желал быть правителем Аньтье, не желал лезть в политику, он хотел простой спокойной жизни обычного человека — и он столько для этого сделал!
Столько сделал — лишь для того, чтобы эти грёбанные интриги снова его догнали!
Взвившись от возмущения, Райтэн досадливо взмахнул руками.
Злость на отца смешалась в нём в этот момент с бессильной яростью, направленной на Михара. Они совершенно смешались в этот момент в голове Райтэна, три довлеющих над ними с Дереком титана — отец, Грэхард и Михар, — три властных, бесчувственных чудовища, которые вмешиваются в твою жизнь только для того, чтобы всё разрушить.
— Оставьте нас уже в покое со своими долбанными интригами!.. — заорал он уже не столько отцу, сколько этому собирательному образу, и, совершенно ослеплённый яростью, схватился за ближайший предмет — им оказался стул — и с остервенением своротил его на пол и пнул, вдобавок, ногой.
Боль от этого пинка чуть отрезвила его, заставив замереть.
Тишина, последовавшая после криков и грохота, звенела напряжением.
Тяжело дыша, Райтэн переживал момент тотального опустошения. Вырвавшиеся наружу эмоции, разодрав все внутренние запреты и скрепы, оставили по себе ледяное пепелище тупого мёртвого безразличия.
Старший Тогнар застыл, упершись спиной в секретер. Видимо, только эта точка упора — отступая от сына, он, в конце концов, уткнулся в мебель, — и не давала ему упасть.
Райтэн был эмоциональным человеком, который вполне был способен решать свои конфликты криком — пусть никогда до этого он не позволял себе повышать голос на отца. Крик уже был страшным сигналом, который говорил о том, что он находится где-то за гранью своего самоконтроля.
Но швыряться предметами, швыряться мебелью!..
«Насколько же ему больно сейчас!..» — в ужасе думал старший Тогнар, глубоко мучаясь пониманием, что именно он является первопричиной этой боли. Осознание, что сын страдает из-за его поступков, накрыло его и лишило всяческих сил.
Он понимал теперь, что никак и ничем не сумеет заслужить его прощения. Он слишком долго — всю свою жизнь! — не замечал, что причиняет ему боль своей обычной манерой поведения, что Райтэн не видел за этой манерой его настоящих чувств к нему и ощущал себя отверженным и униженным.
«Он всю жизнь не чувствовал, чтобы его любили», — звенели у него в голове давние слова Дерека, которые и тогда потрясли его, заставили преодолеть себя, научиться общаться с сыном иначе.
Как теперь оказалось, изменения эти были лишь внешними, поверхностными. Он снова подвёл сына — нет, хуже! — он подставил его самого близкого и дорогого человека, и это стало для Райтэна уже последней каплей. Он просто не смог уже терпеть.
Отстранёно наблюдая тяжело дышащего сына, Тогнар осознавал, что да: Райтэн всегда терпел эту его манеру. Терпел и сносил её молча, пытаясь тем выразить уважение к отцу; и только когда силы терпеть закончились — сбежал.
Не взбунтовался, не вступил в бой, не оспорил его право так себя вести — просто сбежал. Не считая допустимым для себя критиковать отца, не считая, что отец должен что-то менять в себе ради него — не считая себя достаточно значимым для того, чтобы отец что-то менял в себе ради него.
Тогнар никогда раньше не осознавал причин этого побега. Юношеский бунт, стремление к независимости, свободолюбие — так объяснял себе он.
И лишь теперь ясно, отчётливо видел: сын не чувствовал себя любимым и нужным, и, когда у него кончились силы, чтобы сносить всё, что его ранило, он попросту прервал эти отношения. Прервал в одностороннем порядке — потому что был уверен, что отец не пойдёт ему навстречу и не поймёт его чувств.
Горечь до краёв затопила сердце Тогнара и сжала его горло.
Он был бесконечно слеп всю свою жизнь. И теперь, когда судьба и Дерек вернули ему шанс начать отношения с сыном заново — он упустил и этот шанс.
Потому что Райтэн никогда ему не простит интригу, причинившую боль Дереку.
Он мог бесконечно прощать то, что причиняло боль ему самому; но он не простит боль, причинённую другу. Брату.
Прикрыв глаза от мучительно выворачивающего его наизнанку раскаяния, Тогнар весь сжался, пытаясь как-то отгородиться от реальности, которая сделалась вдруг кошмарной в своей жестокой непоправимости.
Оба они — и сын, и отец, — были совершенно выбиты из колеи и не способны ни на слова, ни на действия. У них не было никаких сил говорить друг с другом.
Но в комнате, помимо них, присутствовал третий — Дерек.
Всё это время он ощущал себя лишним — совершенно ненужным свидетелем семейной ссоры. Ему было особенно стыдно перед старшим Тогнаром, да и перед Тэном тоже; и он не раз дёргался к двери — выйти — но ему было страшно оставить их вдвоём, потому что, зная их взрывной характер, можно было ожидать самых разрушительных последствий.
Впрочем, вопреки опасениям Дерека, взрывался тут только Райтэн; Тогнар почему-то принимал вопиюще недопустимое поведение сына тихо. Слишком занятый наблюдениями за другом — вдруг ещё кинется! — Дерек почти не смотрел на пассивного участника ссоры, поэтому не сразу заметил его состояние.
Лишь когда Райтэн затих — сжимая кулаки, опустив голову, он стоял посреди комнаты перед поверженным стулом и дышал так, словно до этого четверть часа бежал в гору, — лишь тогда Дерек перевёл взгляд на старшего Тогнара — и обмер.
Дрожащие губы, нервные старческие пальцы, пытающиеся сжать манжету судорожным хватом, неспособные даже на это и соскальзывающие в воздух, бессильно повисающие на секунду, чтобы снова попытаться сжать манжету на рукаве другой руки — и снова теряющие ткань из-за неконтролируемой дрожи.
В мыслях Дерека мелькнуло совершенно непечатное определение ситуации. Понимание того, насколько всё дерьмово, так рубануло по нему, что он нечаянно высказал это матерное определение вслух.
В устоявшейся тишине оно прозвучало громко и отчётливо.
И Райтэн, и старший Тогнар давно уже забыли, что находятся в кабинете не вдвоём; внезапно обнаруживший своё присутствие Дерек вывел их обоих их самосозерцательного ступора.
«Дела!» — подумал Дерек, и по многолетней привычке приближённого к гневливому холерику лица вступил на знакомый путь снижения уровня драматизма шутливой беспечностью.
Запустив руку в волосы, он обаятельно улыбнулся — из-за отсутствия привычных бороды и усов тут же приобретя сходство с собой-тридцатилетним — и принялся импровизировать:
— Вот говорили же мне с Тогнарами не связываться! — весело обратился он куда-то в воздух между отцом и сыном. — А я, дурак, не верил, что им одного языка хватает, чтобы противника до кондрашки довести!
Глаза старшего Тогнара слегка остекленились; он впервые видел Дерека в таком амплуа, и картинка никак не сходилась с его представлениями о весьма почтенном и психологически зрелом Деркэне Анодаре.
Райтэн же, в момент осознав, что происходит, вскипел было… но из-за того, что все свои эмоции без остатка он уже вбухал в предыдущую сцену, теперь его хватило лишь на вялое:
— В каком это месте я похож на этого твоего Грэхарда?!.
Ни капли не смутившийся Дерек и не подумал менять манеру; деланно и картинно поразглядывав Райтэна, он деловито отметил:
— Возможно, в том, в каком ты швыряешься стульями, друг мой! — скорым шагом он подошёл и, выхватив означенный предмет, аккуратно поставил его на место, сел и бросил на собеседника деланно весёлый взгляд снизу вверх. — Или, знаешь! — продолжил он развивать тему. — С отцом у него, конечно, не срослось, — доверительным шёпотом объяснил: — Тому помогла на тот свет уйти жена. А вот на брата… — он покрутил в воздухе рукой, словно сравнивая. — На брата он орал примерно так же, — с ласковой улыбочкой добил: — Перед тем, как убить его. И даже, — вытянув ноги, мечтательно уставился в потолок, — что-то похожее про интриги в том оре было.
Райтэн смотрел на него тупым бессмысленным взглядом. Никаких моральных сил на гнев и возмущение у него уже не осталось.
— А вот тут вы отличаетесь, да, — невозмутимо прокомментировал это бездействие Дерек. — Старина-Грэхард уже был бы в полнейшем бешенстве. Но надо же с чего-то начинать, да? — с наигранным сочувствием поинтересовался он.
Дерек, считавший себя стоящим уже одной ногой в могиле… то есть, в Ньоне… не был теперь способен на серьёзный спокойный разговор. Он, уже полностью приняв мысль, что ньонская разведка буквально на днях схватит его и доставит к Грэхарду, полностью провалился туда — в своё ньонское прошлое — и отыгрывал ситуацию так, как сыграл бы её при Грэхарде.
Пока Райтэн молча переживал осознание, что его вот прямо сейчас поставили на одну доску с ньонским владыкой — в самом дурном и пакостном смысле такого сравнения — старший Тогнар уже вполне совладал с собственными чувствами и наблюдал за игрой Дерека с изрядным любопытством. Он видел в этой игре лишь умелый, продуманный способ снять напряжение и притушить огонь разрушительных эмоций.
Райтэн же — Райтэн видел за этой игрой смирение отчаявшегося человека, который заранее признал свой проигрыш и даже не пытается бороться. Грэхард ещё даже не получил донесение — а Дерек уже сдался. Уже смирился с тем, что его снова сделают вот таким вот прежним Дереком, каким он был в Ньоне.
— Что ты творишь?.. — тихо и горько вопросил Райтэн.
В его взгляде было столько боли и тревоги, что Дерек поперхнулся уже придуманной было шуточкой и покраснел. Под серьёзным, грустным взглядом Тэна ему сделалось вдруг стыдно за разыгранный только что спектакль.
Он встал, отряхнулся — словно пытался стряхнуть с себя эту шутовскую манеру — и перевёл стрелки:
— Что ты творишь? — переспросил он, пытаясь выразительно кивнуть на Тогнара, но понимания не достиг: Райтэн и в лучшем своём состоянии не умел улавливать такие намёки и переглядки.
— Как мне дальше жить с тем, — тихо и спокойно, артикулируя каждое слово, попытался достучаться до него Дерек, — что из-за меня ты навсегда рассорился с отцом?
Райтэн досадливо поморщился.
Эта ощутимая досада, в которой ясно читалось: «Мне больше нет до него дела!» — резанула по сердцу старшему Тогнару, наблюдавшему за сценой со стороны. Прикрыв лицо рукой, он тихо опустился в ближайшее к нему кресло, понимая, что уже ничего не исправить.
Дерек, впрочем, не согласился бы с ним в оценке этой ситуации.
— Ты хоть осознаёшь, — сердитым шёпотом продолжил он, — какое это немыслимое сокровище в нашем возрасте — живой отец? — Сердце Райтэна кольнуло глухой болью. — Ты из нас всех, Тэн, немыслимый богач. Что ты творишь?! — Дерека, видимо, тоже понесло. — Он же из любви к тебе меня, идиота, хотел из проблем вытащить! А ты!..
Взгляд, полный горечи, пронзил Райтэна насквозь.
Ему в этот момент не было дела до отца; но он с ужасом понимал, что натворил что-то настолько несусветное, что Дерек — добрый, сочувствующий, всех и всегда понимающий Дерек, — смотрит на него сейчас… со смесью горького разочарования и гнева. Что Дерек зол на него настолько, что напрямую сравнил с Грэхардом — прекрасно осознавая, как такое сравнение его заденет.
Райтэн не понимал, чем заслужил такие чувства, и это растерянное, беспомощное непонимание ярко отразилось на его лице.
Гнев в глазах Дерека сменился терпеливым смирением.
— Он же тебя любит, идиот! Ну, сам посмотри! — он развернул его за плечи, заставляя посмотреть на отца.
С глубоким недоумением Райтэн уставился на дрожащий уголок губ: мышца там нервно и мелко дёргалась, заставляя паутинку морщинок рвано подрагивать.
Почти минуту он смотрел на этот нервный танец морщинок, и только потом, трудно и со скрипом, до него дошло, что это морщинки на лице его отца.
Райтэн сморгнул, потряс головой и снова посмотрел, отмечая теперь и нервно сжатые пальцы, и потухший отчаявшийся взгляд, и — самое нелепое, странное и никак невозможное! — отсутствие какого-либо ответа.
Не было ни гнева, ни властного призыва к порядку, ни привычной язвительной насмешки, ни лёгкой небрежности уверенного в себе и в своих силах человека, — ничего из того, к чему Райтэн привык и к чему он был готов.
Был жалкий, растерянный пожилой человек, которого он, Райтэн, не встретив сопротивления, избивал словами, пока его не остановил Дерек.
Глубокий, всепожирающий стыд захватил Райтэна с головой.
Дрожа от стыда, он смотрел на отца и видел, наконец, не засевший в его голове образ, а реальность — и все те мерзкие, отвратительные, злые слова, которые он только что с такой ядовитой тщательностью выговаривал, вонзились теперь в него самого, разодрали его собственное сердце и совершенно его опрокинули.
— Пап… — беспомощной позвал он, как ребёнок, наворотивший дел и не знающий, как теперь разгрести все эти кошмарные последствия. — Папа!..
Тогнар поднял на него удивлённый взгляд. Мучительное в своей беспомощности «Папа!», так нелепо контрастирующее с предшествовавшими ему криками, не вписывалось в его видение ситуации.
Он заставил себя заглянуть в опрокинутое лицо сына, но вместо брезгливого презрения обнаружил выражение мучительного раскаяния.
Тогнара накрыло немыслимым, глубочайшим облегчением. Это выражение раскаяния говорило, по крайней мере, о том, что Райтэн жалеет хотя бы о части произнесённых слов — и, возможно, всё-таки не ненавидит его настолько, насколько только что заявлял.
Спокойным жестом опустив руки на подлокотники, Тогнар тихо отметил:
— Так орать было совсем не обязательно. Во всём же остальном ты полностью прав.
Райтэн издал какой-то протестующий клекочущий звук. Он, совершенно точно, не считал теперь себя правым — потому что не может быть прав человек, который кричит на родного отца. От стыда ему хотелось провалиться сквозь землю, и только спокойная, надёжная рука друга, которая лежала у него на плече, придавала ему мужества.
— Хорошо, согласен, у тебя были причины именно орать, — сделал вид, что не понял, к чему относится протест, Тогнар. — Я слишком часто игнорировал твоё мнение, и ты вправе был ожидать, что я тебя не услышу. Виновен полностью и на все сто процентов.
Совершенно бурый от стыда и возмущения Райтэн лишь пару раз открыл и закрыл рот, так и не выдавив ни слова. Признающий вину отец был за гранью его представлений о реальности.
Не найдя никаких слов, он беспомощно оглянулся на Дерека. Лицо того больше не выражало ни так потрясшей Райтэна ледяной строгости, ни дурацкого шутовского веселья. Это было тёплое сочувствующее лицо друга, который понимает твою боль, разделяет её и пытается утешить.
Райтэн снова перевёл взгляд на отца — теперь уже выразив им обиженное возмущение.
Возмущение его относилось, видимо, к претензии «как ты можешь быть не таким, как я ожидал?»
Отец должен был остановить его ещё на первых криках, властно напомнить, кто здесь главный, перехватить инициативу в разговоре, отмести любые упрёки и заявить, что он был прав, а все вокруг — идиоты, которые не понимают своего же блага. В этой схеме он, Райтэн, должен был сопротивляться, отстаивать своё мнение и пытаться докричаться до отца.
Но битвы, которую он нарисовал в своём воображении, не было.
Был он, Райтэн, который ворвался сюда и наорал на отца; и был отец, который почти сразу полностью признал свою вину.
Что делать с таким отцом, Райтэн совершенно не знал.
— Теперь-то вы друг друга не поубиваете, надеюсь? — спросил вдруг Дерек.
Он всё ещё полагал себя лишним в этой сцене.
— Ну! — дружелюбно ответил старший Тогнар, хлопая себя по коленям и вставая. — Надеюсь, если у Тэна ещё остались какие-то невысказанные претензии — он сумеет всё же выразить их теперь цивильно.
Кивнув, Дерек похлопал напоследок друга по плечу и вышел.
Издав сперва очередной клекочущий звук — горло всё ещё сдавливало стыдом — Райтэн, тем не менее, всё же сумел возмутиться:
— Ещё какие-то невысказанные претензии? Серьёзно?
Тогнар подошёл к нему и встал напротив, со спокойным глубоким взглядом уточнил:
— Но ты ведь их всю жизнь копил, не так ли?
Райтэн часто, беспомощно заморгал. Он всё ещё ожидал ответных ударов. Отец не мог просто взять и спустить такую выходку с рук! Здесь должны, просто обязаны сейчас быть какие-то страшные, язвительные слова, которые заставят его, Райтэна, навсегда запомнить полученный сегодня урок.
Но никаких ужасных слов так и не следовало.
— Возможно, — вместо этого неожиданно робко отметил отец, — ты ненавидишь меня всё же не настолько сильно, чтобы не позволить обнять?
Неизвестно, что потрясло в этот момент Райтэна сильнее: та робость, какую он никак не привык видеть в отце, сама мысль о том, будто он считает, что Райтэн может его ненавидеть, прямо высказанное желание обнять — отец никогда не был щедр на подобные проявления чувств! — или вполне улавливаемый в голосе страх того, что ему в этих объятьях будет отказано.
Рванув вперёд, Райтэн сгрёб отца в судорожные удушающие объятья; и с удивлением осознал, что отец в ответ вцепился в него с не меньшей силой.
— Как я могу тебя ненавидеть?!. — сдавленно пробормотал Райтэн ему в висок. — Как ты только мог поверить, что я могу тебя ненавидеть!
Он услышал лёгкий смешок.
— Кажется, — ответил на это отец, — мне просто несказанно повезло, что судьба вместо сына-интригана послала мне сына с большим и великодушным сердцем.
Большое и великодушное сердце Райтэна захлестнуло теплом.
В этот раз он поверил.