Сперва Илмарт встал закрыть окно, потому что, как ему казалось, задувающий в него ветер может сдуть со стола его перо. Не проработав после этого и пяти минут, он встал снова — частично задёрнуть штору, потому что солнечные лучи засвечивали ему часть карты, над которой он трудился. Однако и после этих метаний работа не наладилась: ему стало казаться, что в кабинете теперь слишком душно, и он встал открыть окно.
— Да что ты мечешься!.. — сердито прошипела Олив, мимо которой он постоянно пробирался туда и обратно.
— Всё, всё! — махнул рукой Илмарт и взялся было за работу… Но ему снова показалось, что дует.
Досадливо вздохнув, он остался на своём месте, чтобы не тревожить Олив снова.
…проблема была не в окне: проблема была в Руби.
Она сидела на своём месте и увлечённо вырисовывала рыб на давешней карте.
И Илмарту казалось, что каждый её мазок проходится прямо по его сердцу, причиняя боль и дискомфорт, — от того он и не мог найти себе покоя.
Мысль о том, что интриганка, заманившая в ловушку его друга, сидит и рисует на его карте — на его карте! — заставляла кровь кипеть от бешенства. Ему хотелось встать и выдернуть карту из её рук. Самым жёстким растворителем стереть всё, что она успела там повывести. Стереть сам след её существования в этом кабинете.
Кровь билась ему в виски: он не мог нанести на своей текущей работе ни одной черты. Постоянно воображая перед мысленным взором, что и эта карта окажется в мерзких руках обманщицы, он мысленно корчился и страдал.
Илмарт считал весьма удачной и разумной стратегию, в которой они трое притворяются, что поверили, будто бы Руби действовала по своему почину и не имела отношения к интригам отца. С точки зрения войны это было правильно. И Илмарт, пусть и не любил игры такого рода, был готов притворяться, быть любезным, улыбаться в глаза и всячески изображать из себя доверчивого болвана.
На карты — его карты! — это было выше его сил!
Она, эта бездушная мразь, держала его карты в руках, выводила на них свои отвратительные картинки, пачкала их своим дыханием!
Ему хотелось придушить её за это святотатство; в какой-то момент он так размечтался, что сломал перо, которое вертел в своих руках.
— Кажется, у меня сегодня слишком болит голова, чтобы работать, — отстранёно проговорил он и чуть ли не выбежал наружу — казалось, если он пойдёт обычным спокойным шагом, то не выдержит, и, приходя мимо Руби, за волосы оттащит её от своей карты.
Уйти далеко он, впрочем, не успел: вскоре его догнала Олив. Ничего не сказав, она примерилась к его шагу и просто отправилась с ним — рядом.
Спустя полчаса, когда они уже шли по какому-то переулку, она вдруг спросила:
— И что не так с Руби?
Илмарт остановился и бросил на неё мрачный недовольный взгляд.
Олив, подперев бок рукой, выгнула бровь.
Конечно, она заметила — сложно не заметить столь горячо прожигающие взгляды. Увлечённо рисовавшая Руби, естественно, не видела; а вот Олив имела привычку такие вещи отмечать, и её весьма насторожило нетипичное поведение друга.
Илмарт встал перед тяжёлой дилеммой.
С одной стороны, история с Руби была не его тайной, и он не был уверен, что Тогнар обрадуется, если он посвятит Олив в подробности.
С другой стороны, едва ли Олив оставит дело просто так — и, как итог, она может вслепую замешаться в чужую интригу и пострадать.
Прикинув внутри себя так и сяк, Илмарт вывел и ещё одно соображение: глазастая и умная Олив могла стать ценным союзником, так что её осведомлённость, определённо, пойдёт лишь на пользу делу.
Оглянувшись по сторонам и обнаружив в разных концах переулка прохожих, Илмарт сдержанно предложил:
— К тебе?
Олив скривилась в гримасу, которую можно было понять как «что, всё настолько плохо?» — кивнула и молча отправилась по направлению к квартире, которую снимала. Поскольку она ни на что не копила, то предпочитала тратить жалование на комфорт: у неё была прихожая с отдельным входом и комната с печкой. Усадив Илмарта на свой единственный стул, сама она устроилась на кровати, скинув обувь и поджав под себя ноги.
Илмарт лаконично изложил суть дела.
Олив некоторое время молчала, переваривая информацию, затем присвистнула, потёрла подбородок и вынесла вердикт:
— Мерзко.
Райтэн с первой встречи пришёлся ей по душе своей прямотой. Да, сперва она подозревала за этой прямотой второе дно — не в её характере было доверять первым впечатлениям — но, в конце концов, она убедилась, что Райтэну чуждо притворство, и всё то, что он демонстрирует лицом и тоном, является абсолютной правдой. С точки зрения Олив, это было большим достоинством. Она уважала Райтэна и за искренность, и за силу характера, и за ум, который раскрывался перед нею всё больше в их совместной работе.
Обманывать людей такого склада, играя на их благородных порывах, с позиций морально-этического кодекса Олив было подло. Ей даже сделалось за Райтэна больно — скорее всего, от того, что она сама давно уже потеряла всякую наивность и веру в людей, поэтому никогда бы не пошла на поводу у собственных порывов подобного рода, и из-за этого особенно уважала тех, кто имел смелость таким движениям сердца поддаваться. Благородный порыв — всегда риск, а Олив ни при каких обстоятельствах не рисковала, предпочитая всё продумать и действовать строго в соответствии с планом. Однако где-то в глубине её души ещё не погасла та юношеская, светлая искорка — которая когда-то давно и была сутью самой Олив. И эта искорка и её толкала на то, чтобы защищать слабых и помогать обездоленным. Поэтому порыв Райтэна, так или иначе, оказался созвучен её сердцу и вызывал в ней уважение.
Другим моментом, кольнувшим её, была, должно быть, некоторого рода зависть, приправленная сожалением и грустью, — в своей жизни Олив частенько сталкивалась с людьми и обстоятельствами, которые ломали её и причиняли ей боль. А вот защитников, готовых ринуться между ней и опасностью, на её пути не встречалось. Олив подумалось, что, должно быть, это удивительное чувство, когда ты уже совсем утонула в очередной передряге, и чувство липкой, всепоглощающей беспомощности уже затопило тебя вконец — и вдруг приходит кто-то и выдёргивает тебя оттуда. Просто потому что не может наблюдать, как ты там тонешь.
Она бы никогда не предала человека, который её выдернул; поэтому полностью разделила то глубокое негодование, которое Илмарт высказал по отношению к Руби.
— Если надумаешь их гасить, — деловито резюмировала свои размышления Олив, — я в деле! — и протянула ему руку.
Илмарт степенно кивнул, подался к ней и руку пожал:
— Договорились.
Было совершенно неясно, действительно ли они всерьёз планируют убийство — или это очередной виток их привычной игры.
Илмарт размышлял о том, что у господина Михара есть как минимум один телохранитель — он заметил его в стороне во время сцены у ворот. Но при этом собственно в университет Михар пришёл один, значит, его можно было подловить там. Будут ли рыть землю его люди, если он пропадёт, и сколько кому дать на лапу, чтобы не рыли?
Мысли откинувшейся на подушки Олив были проще: она размышляла, как избавиться от трупов и не загреметь к властям.
Дерек никогда в своей жизни не убивал собственными руками, а Райтэн, мало того, что не убивал сам, — не был даже косвенно причастен, В отличие от друга, который, выполняя некоторые приказы Грэхарда, знал, что его старания приведут к конкретным смертям. Но, так или иначе, ни Дерек, ни Райтэн не были готовы решать свои проблемы столь радикальным способом.
Илмарт убивал; и Олив убивала; и оба они были готовы убить теперь.
— Девчонку — тебе, — не терпящим возражений тоном заявила вдруг Олив.
— Мужчина опаснее, — возразил Илмарт, который, по совести, вообще не представлял, как грохнуть Михара так, чтобы не загреметь самому. — Его убийцу будут искать активнее.
Возражал он, впрочем, чисто для проформы; ему и так хотелось задушить Руби, а с точки зрения успешности внезапного нападения на охраняемую цель у Олив точно было больше шансов, чем у мрачного мужика, у которого на лице и мускулатуре написано, что он весьма опасен.
— Мужчину нужно гасить первым, чтобы девчонка наследовала, — растолковала свою мысль Олив. — Мне подобраться проще, и проще сбежать в Райанци.
— Принято, — кивнул Илмарт и добавил: — Но у Тогнара пока планы на подковёрный интриги.
Олив передёрнула плечом:
— Пусть интригует, — милостиво разрешила она.
Мысли о том, что жизни врагов полностью в её руках, настроила её на мирный лад. Во всех ситуациях, где она не могла повлиять на людей напрямую, она любила утешать себя мыслью, что, во всяком случае, можно их просто убить.
Не то чтобы она часто так поступала — по правде сказать, именно так она не поступала никогда, — но кровожадные планы здорово успокаивали ей нервы.
Они снова помолчали. Олив размышляла о том, как подобраться к Михару, и не могла выбрать между вариантом «подловить его в неожиданный момент» и «втереться в доверие в качестве потенциальной любовницы». Илмарт подсчитывал, сколько времени потребуется, чтобы Руби вступила в наследство, и сколько — чтобы Райтэн унаследовал Руби — и можно ли будет, таким образом, использовать для перекупки людей господина Михара деньги самого господина Михара.
— Тебе надо отобрать у неё твои карты, — вдруг прервала эти размышления Олив.
Она знала, как трепетно Илмарт относится к своему творчеству, поэтому разобралась, наконец, чем были вызваны его сегодняшние метания.
Подперев подбородок и поиграв пальцами в густой рыжей бороде, Илмарт согласился:
— Пожалуй, могу сказать, что без Анодара дальше работа не пойдёт…
— А заготовки отдай мне, — вдруг предложила Олив.
— Тебе? — уставился на неё в упор Илмарт.
Олив смерила его недовольным взглядом — из её лежачей позиции это смотрелось забавно — помотала в воздухе рукой и высказала:
— Я тоже умею рисовать. Скажешь ей, что решил дать мне подзаработать таким экзотическим способом.
Илмарт наклонил голову набок, порассматривал её и внёс коррективы:
— Тоже спихну на Анодара. Для меня слишком тонкая идея. А вот он мог бы придумать что-то такое.
Олив независимо фыркнула.
План был принят к исполнению, и на следующий день Руби потихоньку вытолкали учиться: мол, проект без своего идейного вдохновителя встал намертво.
Ничего подозрительного в этом Руби не заметила.