Уже на второй день Олив сильно разочаровалась в своём плане «уехать к себе и затаиться», потому что у себя оказалось смертельно скучно. В доме Тогнаров постоянно что-то происходило — кто-то приходил, кто-то уходил, что-то обсуждали, куда-то неслись.
У Олив не происходило ничего: её только навещал Илмарт, да обещалась зайти Айлэнь — но в потоке её забот было неясно, когда она найдёт время.
К концу недели Олив, определённо, была готова взвыть, потому что единственным светлым пятном в этой череде скуки стала борьба с врачами за освобождение руки от фиксации. Победить удалось, но настроение от этого не улучшилось ни капли.
Более того, Олив стала ловить себя на том, что ужасно обижается, что Тогнар-таки под её окнами не простаивает — ну и мало ли, что она сама просила! Мог бы и не послушать! Тоже мне, герой-любовник! Никогда никого не слушает и всё делает по-своему, а тут, видишь ли!..
В общем, когда к концу недели к ней явился Дерек, она изрядно обрадовалась, восприняв его, в первую очередь, как парламентёра.
Дерек, однако, её в этом разочаровал: болтал он весело и непринуждённо обо всём на свете, но каким-то мистическим образом умудрялся притом так умело избегать всякого упоминания Райтэна, как будто того и вовсе не существовало на свете.
Олив даже попыталась как-то исподтишка сама вывернуть на интересующую её тему, спросив, что там с планами на северную торговлю, но Дерек, хитро блеснув глазами, так ловко повёл разговор, что, казалось, сам организатор всей движухи в деле и вообще не участвует.
С досадой осознав, что визитёр твёрдо намерен и дальше играть в игру «нет у меня никакого лучшего друга, и никогда и не было!», Олив, вздохнув, спросила прямо — постаравшись, впрочем, всем своим тоном выразить абсолютную независимость и полную незаинтересованность вопросом:
— А что там Тогнар?
Совершенно невозмутимо и естественно Дерек переспросил:
— Который из? — чуть подумав, добавил: — Или которая?
Олив вспыхнула.
Дерек тихо рассмеялся, потом с мягким весельем в голосе отметил:
— Серьёзно, Олив, такое чувство, что у тебя язык обдерёт, если ты назовёшь его имя!
Она насупилась от того, что её уличили, — но Дерек улыбался так светло и искренне, что ей стоило больших трудов удержать ответную улыбку, и, в конце концов, она не выдержала и рассмеялась тоже.
Он, наконец, перешёл к теме:
— Просил передать тебе письмо.
Олив заинтересовано подняла брови.
Вместо того, чтобы что-то передать, Дерек в ответ вопросительно поднял свои.
— Ну и?.. — нетерпеливо поторопила Олив, чуть ли не подпрыгивая на своём стуле.
Дерек скорчил физиономию «о чём вы?»
— Письмо где? — прямо выразила свой интерес она.
Он махнул рукой:
— Я его сжёг.
Олив аж рот раскрыла от изумления и возмущения.
Насладившись её досадой, Дерек рассмеялся и пояснил:
— Серьёзно, Олив, это было самое худшее извинение перед женщиной из всех, какие можно себе вообразить! — закатив глаза, он принялся нараспев по памяти читать: — «В связи с фигурировавшим между нами досадным инцидентом эксплицирую мадемуазель свою глубочайшую кондоленцию…» [1]
Жалобно сморгнув, Олив переспросила:
— Эксплицирую?
— О! — вернулся в реальность Дерек. — Так это не по-райански? — Олив покачала головой. — А я думал! — хлопнул он себя по колену. Помолчав, добавил: — В общем, не понимаю, как из таких прекрасных черновиков выросла вот эта… кондоленция, — пробормотал он, сдобрив последнее слово матерным обрамлением.
— Черновиков? — жадно переспросила Олив, выхватив из его речи главное.
— Да, черновики были прекрасны, — задумчиво пробормотал Дерек, уходя в себя, но, почти сразу спохватившись, весело сказал: — Собственно, именно поэтому я их и стырил!
С этими словами он достал из-за пазухи небрежную стопку разномастных листочков и пододвинул их по столу к Олив.
Та почувствовала, как горло перехватывает эмоциями. Рваные летящие каракули — рука Райтэна явно не успевала за его же мыслью — показались ей сокровищем. Что-то порванное, что-то недописанное, что-то оборванное на полуслове — искреннее, как сам Райтэн.
Она протянула было руку — взять верхний листочек, с которого на неё смотрел обрывок фразы «…ты ведь можешь просто сказать, как есть, зачем…» — но, когда она потянула за него, под ним обнаружилось оборванное: «Олив, милая» — и сердце её забилось совсем уж отрывисто, и она подумала, что записи эти, определённо, является слишком личными и сокровенными, а Дерек, если верить его словам, их попросту «стырил» — и Райтэн, скорее всего, даже не знает, что он их ей притащил, и что ему будет больно, досадно и неловко, если она всё это прочтёт, потому что он, наверно, не хотел бы, чтобы она это читала.
Резко отпихнув от себя соблазнительную стопку, она с трудом выдавила из себя, отворачиваясь:
— Я не могу так, за его спиной. Не надо.
Этот отказ дался ей нелегко; ей ужасно, ужасно, ужасно хотелось схватить эти листочки и скорее прочитать их все, и перечитать снова, и снова.
— Эм, Олив, — привлёк её внимание смущённый голос Дерека. — Ты же не можешь в самом деле думать, что я своровал его письма, не спросясь, и притащил к тебе без его согласия?
Она покраснела, потому что, конечно, именно так она и подумала.
— Нет, — задумчиво отметил Дерек, — возможно, конечно, он не был в восторге от моей идеи, но его несколько истеричное «Да делай ты с ними что хочешь!» можно расценивать как согласие, ведь так?
Дерек умолчал о том, что до сакраментального «Да делай ты с ними что хочешь!» они минут пять орали друг на друга: Дерек — за «кондоленцию», которая так чудовищно контрастировала с истинными чувствами друга, Райтэн — за сожжение этой кондоленции, которая казалась ему вершиной дипломатической переписки.
— Определённо, можно, — глухо согласилась Олив, загребая себе всю стопку и рисуя на лице раздражённое выражение, мол, пора бы гостю и честь знать.
Понимающе хмыкнув, Дерек засобирался, на прощанье отметив:
— Мы завтра на ярмарку идём, за тобой зайти?
На её лице отразилось явное замешательство. Ей очень хотелось пойти — и столь же сильно не хотелось это признавать.
Он закатил глаза.
— Олив, ты можешь просто с ним не говорить, если не хочешь! — терпеливо объяснил Дерек.
— Зайдите, — буркнула она, с нетерпением ожидая, когда он, уже, уйдёт — чтобы поскорее ознакомиться с содержанием прижатых к груди строчек.
…анжельцы праздновали наступление нового года ровнёхонько в день середины весны — и празднество это сопровождалось недельными гуляньями и ярмарками. Весь центр Кармидера преобразился, украшенный ранними цветами и яркими лентами, наполненный музыкой и смехом. Там и сям показывали разные диковинки, устраивали соревнования и игры, развлекались и веселились.
Олив жила на окраине, поэтому как-то упустила всю суету, а про праздник и вовсе забыла — на её родине год отсчитывали с началом осени, с наступлением церковного новолетия, открывающего годовой круг богослужений. В прошлый год, она, однако, ходила на празднества с Илмартом, и ей там весьма понравилось, так что — убеждала она себя — вполне естественно будет теперь пойти всем вместе.
Ей было неловко, потому что она не знала, как теперь вести себя с Райтэном — особенно после писем, которые оказались и впрямь запредельно личными, — и пуще того, она не хотела признаваться самой себе, что именно Райтэна и ждёт особо.
В общем, когда друзья за ней зашли, она вполне уверенно обняла Илмарта, смешалась на Дереке и совсем раскраснелась, когда дошёл черёд до Райтэна — и так и не решилась ни обнять, ни даже поднять на него взгляд, а только пробормотала куда-то себе под ноги:
— Привет.
— Привет, — спокойно согласился он, запихивая руки в карманы и задумчиво её разглядывая.
Спокойствие далось ему нелегко — хотелось послать всех к демонам, затащить Олив куда-нибудь в тихое место и нормально поговорить по душам.
Илмарт и Дерек переглянулись и с синхронными вздохами возвели глаза к небу. Райтэн бросил на них мрачный выразительный взгляд. Олив закусила губу, и, старательно не глядя на Райтэна, решительно отправилась вперёд по той улочке, которая вела в центр.
Дальше она продолжила придерживаться стратегии избегания, активно беседуя с Илмартом и — иногда — с Дереком.
Райтэн молчал, но ей казалось, что она кожей чувствует его присутствие и его взгляд и может с несомненной отчётливостью указать, где именно он сейчас находится — даже если это место было вне поля её зрения. В конце концов, не выдерживая напряжения, которое всё росло в ней, она стала оглядываться — чтобы убедиться, что он именно там, где ей кажется, — и всегда неизменно сталкивалась с тем, что он смотрит именно на неё. Досадливо фыркая, она отворачивалась, пыталась увлечься разговором или тем, что происходило вокруг — а здесь было много всего яркого и интересного! — но в итоге, не выдерживая, снова оборачивалась на него.
— Тебе больше смотреть, что ли, не на что, Тогнар! — наконец, раздражённо высказала ему она.
Он сложил руки на груди, окинул её вкрадчивым взглядом с ног до головы и спокойно, почти отстранёно, отметил:
— Может, мне просто на тебя смотреть интереснее всего, Се-Стирен?
Олив открыла было рот — сказать что-то язвительное — но некстати вспомнилось, как он целовал её, и ещё более некстати всплыли в памяти строки из давешних черновиков.
Покраснев до корней волос, она резко отвернулась и отправилась покупать жаренные колбаски.
Дерек сочувственно похлопал Райтэна по плечу:
— Держись, дружище!
Тот недовольно скривился. Он, решительно, не понимал, почему нельзя просто поговорить и зачем нужно разыгрывать все эти «я не знаю, как теперь себя вести» сценарии. Метания Олив заставляли его чувствовать себя неуверенно. Он, с одной стороны, понимал, что вроде как нравится ей, но, с другой, оставалось неясно, захочет ли она развивать отношения с ним. Её нынешнее поведение говорило о том, что — нет, не захочет. Что она жалеет, что допустила близость с ним, что он ей нежеланен и не нужен, и теперь она не знает, как от него отделаться.
Мучиться этими мыслями было кошмарно, но он всё же предпочёл бы ясность в этом вопросе, прямой разговор и чёткое решение, — а вот Олив, кажется, напротив, выбрала окутать всё самым беспросветным туманом. Райтэну хотелось закончить с метаниями сразу и чётко — да или нет! — но и Дерек, и Илмарт в один голос уверяли его, что, если он сразу и резко поставит вопрос перед Олив, то получит только испуганный отказ, потому что ей требуется время, чтобы решиться. Они оба полагали, что она может решиться — и что ему не следует её торопить.
Доверившись друзьям, Райтэн стискивал зубы, крепился и держал себя в руках.
Благодаря той сдержанности, которую он всё же сумел продемонстрировать, Олив почти перестала от него шарахаться, и во второй половине дня даже пару раз вступила с ним в разговоры. Он полагал это успехом.
Вечером они проводили её домой. Она благополучно обняла Илмарта, столь же благополучно обняла Дерека и опять запнулась об Райтэна. Он с мученическим видом возвёл глаза к небу и подал ей руку для пожатия — она с облегчением схватилась за эту руку; едва соприкоснувшись ладонями, они замерли.
Олив с раздражением подумала, что никогда до этого не замечала, что рукопожатие, в самом-то деле, весьма интимный процесс! И касаться голой руки мужчины своей обнажённой рукой — это, определённо, что-то весьма эротичное! Ей даже подумалось, что лучше бы она его обняла — по крайней мере, так можно было спрятать лицо, а теперь, она уверена, ей нипочём не скрыть от него своё смущение и свою реакцию на их рукопожатие.
Она подняла на него настороженный взгляд, чтобы оценить его реакции; он по-прежнему смотрел на неё не так, как это делали все остальные, фокусируясь на правой стороне лица, а словно бы повязка не мешала ему видеть и второй глаз.
С минуту они так и пялились друг другу в глаза; затем переплелись пальцами.
— Валим! — одними губами сказал Дерек Илмарту, и оба они благополучно отступили в переулки.
Глазеющая друг на друга парочка этого совсем не заметила: они были заняты тем, что гладили друг другу пальцы. Ощущение от такой ласки было, определённо, слишком интимным; не выдержав, Олив сделала к нему шаг. Руки её легли ему на плечи; она потянулась губами к его губам — и они, наконец, поцеловались.
Это был их первый настоящий поцелуй, и он весьма им понравился.
Настолько понравился, что сразу за ним последовал второй, и третий, и дальше уже Олив просто затащила его к себе в дом, планируя самое жаркое продолжение — её опять унесло вихрем его нежности, и она не имела никаких сил сопротивляться этому вихрю и помышляла лишь о том, как отдаться ему полностью и всецело.
Впрочем, возня с ключами, сам процесс передислокации и зажигание света несколько остудили ей голову; поэтому, когда они оба оказались уже в её полукухне-полуприхожей, она снова растерялась и смутилась.
В её идеальной картине мира ему следовало подхватить её и потащить в кровать — там было бы не до смущения, и вопрос был бы решён. Но у Райтэна приоритеты были расставлены прямо противоположным образом: ему требовалось сперва, наконец, объясниться, а уж дальше — если объяснение пройдёт успешно — можно и продолжать с поцелуями. Потому что, как он справедливо полагал, если начать с поцелуев — в конце опять можно получить звание скотины, которая пользуется моментом и только об одном и думает.
Поэтому Райтэн попыток перемещаться в сторону спальни не предпринимал, а Олив чувствовала себя всё более неловко, потому что ей, как раз, обсуждать что-то совершенно не хотелось. Она была абсолютно, незыблема уверена, что объяснение, которое хочет сделать Райтэн, сведётся к «нам хорошо вместе, давай получать от этого удовольствие, но помнить, что это просто развлечение».
Наконец, не дождавшись от неё инициативы в беседе, Райтэн попробовал завести разговор сам:
— Се-Стирен! — проникновенно начал было он, но Олив, которая осознала, что сейчас ей грозит услышать это «просто развлечёмся, ничего личного», поспешила опередить его и сделать вид, что это она использует его, и это ей не нужно ничего сверх постельного развлечения:
— А давай мы просто переспим и разойдёмся?
От неожиданности и обиды Райтэн поперхнулся несказанной фразой и растерянно заморгал. Затем надумал оскорбиться. Сложив руки на груди, он выпрямился и холодно спросил:
— И в каком это месте я похож на работника борделя?
Олив безудержно покраснела, беспомощно всплеснула правой рукой и почти бегом отступила вглубь кухни, где начала совершенно бессмысленно имитировать деятельность, переставляя какие-то тарелки и чашки, пытаясь за этой псевдодеятельностью скрыть своё смятение и смущение.
Понаблюдав за её метаниями, Райтэн остыл, потёр лоб рукой и сдержанно уточнил:
— И что такого страшного в том, чтобы просто поговорить?
Она замерла — с непереставленной кружкой в руках. Аккуратно поставила её на место, повернулась к нему.
Ей некстати — точнее, как раз очень кстати, — вспомнился кусочек письма, в котором он обещал, что всегда её выслушает, и она может просто сказать как есть, не переживая о том, что будет не понята или не услышана.
Это был ужасный, глубокий, раздирающий душу контраст: Райтэн был таким добрым, таким понимающим, таким нежным — и было мучительно, невозможно стать его любовницей и не погрязнуть всем сердцем в надежде на большее.
Она, совершенно точно, была неспособна высказать, что именно её пугает и тревожит — потому что, вопреки всем её защитам и стараниям, она уже всем сердцем погрязла в надеждах на любовь, и мысль, что он-то видит в ней лишь постельное развлечение и, получив своё, скоро остынет… и она останется не только с разбитым сердцем — она ещё и потеряет друга… а может, и друзей вообще — потому что Дерек, очевидно, встанет на сторону Райтэна…
Ни на минуту, ни на секунду Олив не допускала мысли, что может быть интересна Райтэну больше, чем просто случайная любовница, — потому, что ей отчаянно, глубоко и безудержно хотелось быть именно чем-то большим. Потому что для неё Райтэн и был уже этим чем-то гораздо большим — и тем страшнее было бы осознать, что для него она таковым не является.
Ей сделалось настолько мучительно, по-звериному страшно, что она, пожалуй, тут же и вытолкала бы его за дверь — да вот ноги отказывались держать. Всё, на что её хватило — опереться здоровой рукой на стол за своей спиной.
Райтэн чем дальше, тем меньше понимал. За эту неделю он передумал уже все на свете причины, какие, на его взгляд, могли бы повергать Олив в такие метания. Он даже думал было, что, может, не понравился ей как любовник — в конце концов, что ещё можно предположить, если женщина после близости с вами в слезах выставляет вас наружу, угрожая ножом?
Мысль об истинной причине её страхов в его голову даже не постучалась. У него, правда, в жизни хватало любовниц, с которыми он спал чисто для развлечения, но всё это были женщины, которым был по душе такой образ жизни и которые и не претендовали на серьёзную связь. Он отродясь не пытался соблазнить женщину — он всегда предлагал прямо и не настаивал, если получал отказ. Олив, ко всему, была не просто случайной женщиной, а боевой подругой — он бы в жизни к ней не прикоснулся, если бы не был готов к серьёзным отношениям и если бы не хотел этих самых отношений с ней. Это была бы подлость, а Райтэн не был способен на подлость и не предполагал, что она может считать его способным на неё. Поэтому он, в конце концов, пришёл к болезненной, подрывающей его уверенность в себе мысли, что он со всеми своими чувствами ей даром не сдался, и что она боится, что он начнёт давить и принуждать её к постоянным отношениям и к браку, а ей всего этого не надо и не хочется — ей его, Райтэна, не надо и не хочется.
Непонимание между ними было в высшей степени фатально. Ни один из них не мог заговорить о своих страхах первым, потому что оба они мучительно, безнадёжно боялись быть отвергнутыми.
Если бы Олив осмелилась поделиться, что ей хочется большего, чем просто интимной связи, он тут же бы отдал ей всего себя с потрохами. Если бы он сам осмелился сказать, что просто боится, что он ей совсем не нужен и нежеланен, она тут же бы горячо разуверила бы его в этом.
Но всё, что у них получалось, — это глазеть друг на друга, и бояться, и отчаянно скрывать этот страх друг от друга.
Они бы, наверно, так и разошлись бы в этот вечер — каждый от имени другого отказал бы себе в любви — и, скорее всего, уже никогда бы не решились бы сойтись вновь, слишком уверенные в том, что их чувства не взаимны.
К счастью, небеса порой сжаливаются над такими идиотами и посылают им удачную случайность — в этот раз случайность эта вылилась из небес в прямом смысле слова: неожиданным ливнем. Райтэн, который уже всерьёз было думал уйти — ему была бесконечна унизительна мысль, что он навязывается женщине, которой он не нужен, — чуть вздрогнул, услышав, как подхваченные ветром потоки дождя забились в дверь и окно.
— Чаю? — тихо предложила Олив, невольно чувствуя радость от того, что не может теперь просто его выставить.
Оба они невольно обрадовались поводу побыть наедине ещё немного.
— Если позволишь, — согласился Райтэн и, не позволив ей заняться хлопотами, принялся сам разводить огонь.
Она молча наблюдала, как он возится с печуркой, чайником, заваркой. Ей в этот момент казалось, что не бывает красивее его рук, и что всё, чего ей хотелось бы — видеть эти руки каждый день. С чашкой, с банкой заварки, с чем угодно!
Она заплакала.
Руки его бессильно опустились.
— Это была редчайшая волшебная заварка, которую ты берегла для особого дня? — бесцветно спросил он, потому что фантазия его отказывалась предполагать, что в этот раз он сделал не так.
Она замотала головой и прижала ладонь к губам: с губ этих отчаянно, неудержимо рвалось признание в любви, и она пыталась вжать его обратно внутрь себя.
— Хорошо, — он сложил руки на груди и принялся играть в угадайку. — Ты предложила чаю чисто из вежливости, и мне следовало благородно отказаться и уйти?
Она снова помотала головой.
— Ах да, — язвительно припомнил он свою обиду, — как это я забыл, что попал сюда только на правах работника борделя…
Договорить он не успел; она, резко перестав плакать, взвилась от возмущения и с криком:
— Да это тебе только работницы борделя и нужны! — зашвырнула в его сторону чашкой, которую держала в руках и, отвернувшись к нему спиной, попутно своротила ещё часть посуды на пол.
Чашка до него, впрочем, не долетела. Он вздрогнул от громкого звона и треска.
Порассматривал с большим удивлением её унылую спину, от которой так и веяло отчаянием.
Он был всё-таки весьма умён — и поэтому до него дошло.
— Се-Стирен, — за язвительностью в его голосе слышалось ласковое веселье, поскольку он весьма воспрял духом, осознав причину её обиды, — если бы ты позволила бы мне поговорить с тобой, а не выставляла бы меня за двери, грозя то ножами, то чашками, то, возможно, ты бы не чувствовала себя теперь работницей борделя, да?
Она пробормотала что-то упрямое и ругательное, пытаясь не позволить надежде разгореться в её сердце. Тщетно! От его ласкового тона, от его любящего взгляда, от его близости, наконец, надежда эта разгорелась самым ярким огнём, поглощая всё её сердце.
Он просто подошёл и обнял её со спины. За этим её упрёком, за этими летающими по кухне чашками, за этими ругательствами, наконец, — он разглядел её собственный страх. И понял, что, если женщина так боится, что вы видите в неё лишь развлечение, она сама определённо, не видит в вас — лишь развлечение.
Он обнимал её очень бережно, тщательно оберегая повреждённую руку — в этой его заботе было столько нежности, что у неё задрожали губы.
Она с ужасом поняла, что слова любви снова отчаянно рвутся из её сердца наружу — и поспешно заменила их новой порцией ругательств.
Впрочем, ей ничего не удалось сделать с интонацией — так что Райтэн понял поток её ругани правильно и тихо рассмеялся.
— Я люблю тебя, Олив, — наконец, отважился он раскрыться первым.
Она замерла в его руках.
Затем не больно пнула его локтем под рёбра, пробурчав:
— Знаем мы такую любовь!..
Но он, не давая ей сбить себя с толку, продолжил гнуть свою линию:
— Выходи за меня, Се-Стирен.
Она взвилась и, повернувшись к нему, заявила раздражённо:
— Но это же мезальянс!
Ей теперь казалось, что он точно дурит ей голову — и было особенно обидно, что он делает это такими шаблонными, гадкими, бесчестными способами, как фальшивые признания в любви и пустые обещания жениться позже.
Такого возражения он совершенно не ожидал, поэтому в край опешил.
— Вообще-то, — обиженно и задето проговорил он, — Тогнары довольно знатный род!
В Анджелии не существовало института дворянства, поэтому он решил, что Олив, которая происходит из райанского дворянского рода, была недовольна именно этим.
На деле же Олив имела в виду прямого противоположное.
— Вот именно! — закатила она глаза. — Кто ты, Тогнар, и кто я! — на её взгляд, разница их положений безжалостно и бескомпромиссно обличала его ложь. — Что скажет твоя семья? — с горечью воскликнула она.
Он хотел ответить серьёзно, но не выдержал и рассмеялся.
Она обиженно оттолкнула его.
Отсмеявшись, он весело переспросил:
— Моя семья? Это мой старший брат, стало быть, который тебя обожает? Сестра, для которой ты пример и кумир? Отец, может быть, который сам вон пустился во все тяжкие не хуже тебя? Ах, остаётся Кэн, конечно, но кто ж его спрашивает, он же младший! — сочувственно покивал он головой.
Олив нахмурилась.
— Ну, допустим… — согласилась она, отводя взгляд, потому что тут возразить было нечего.
— Допустим — выйдешь? — деловито уточнил он.
— Допустим, да, — настороженно подтвердила она, не веря, что он это всерьёз, и пытаясь поймать его на лжи.
Удовлетворённо кивнул, он вернулся к двери, открыл её, выглянул наружу, оценил уровень непогоды — дождь ещё не закончился — присвистнул и резюмировал:
— Через пять минут можно идти.
— Куда это? — сложив руки на груди, настороженно поинтересовалась Олив, которая полагала, что после столь качественного задуривания её головы должна следовать собственно постель, а не походы куда-то, да ещё в дождь.
— Жениться, конечно, — любезно объяснил ей Райтэн.
— Тогнар, — холодно отметила она, — вообще-то, на дворе ночь.
— А вдруг ты к утру передумаешь? — насмешливо фыркнул он.
Взгляд его, радостный, светлый, наполненный глубоким чувством, прошёлся по всей её фигуре — и она по этому взгляду вдруг осознала, что он не шутит, не играет, что он в самом деле только что признался ей в любви и сделал ей предложение, и что она приняла это предложение — и это совсем вам не шутки!
Руки её растерянно и безвольно опустились вдоль тела.
«Да как же это так?» — бегая потерянным взглядом по окружающему интерьеру, спросила она саму себя, не понимая, не решаясь поверить, не зная, как быть, что думать и что чувствовать.
Мысль о том, как жить дальше, если она сейчас поверит, а потом окажется, что это была ложь, оказалась мучительна. Олив подумалось, что она не сможет такого вынести.
Нужно было решить вопрос сразу, сейчас — так она говорила себе, хотя защищаться было уже катастрофически поздно, потому что она уже поверила.
Ринувшись к нему, она крепко схватила его за руку и потянула наружу:
— Пойдём сейчас же!
Он, запрокинув голову, совершенно счастливо расхохотался.
— Тогнар! — почти прорычала она, дёргая его за руку вновь.
— Документы возьми, — весело и довольно напомнил он, и вскоре они, держась за руки, прямо под дождём помчались к тому домику, который Райтэн уже осаждал однажды.
В этот раз обитатель вышел на стук сразу и выглядел вполне презентабельно — он был поздней птицей.
— Тогнар? — нехорошо прищурился чиновник, чувствуя подвох — тащиться куда-то в дождливую ночь ему совершенно не хотелось.
Чутьё его не подвело.
— Нам пожениться надо, — рассмеялся Райтэн, прижимая к себе Олив.
— Ночь на дворе, — буркнул чиновник обречённо.
— Нам сейчас надо! — сквозь смех осчастливил его Райтэн.
Пробурчав что-то ругательное, чиновник с тоской обернулся на тёплый уютный дом, потом досадливо махнул рукой и вышел к ним под дождь.
В уже давно закрытую ратушу они вошли с чёрного хода. В этот раз, естественно, никакой старушки внутри не обнаружилось, и чиновник всё оформил сам.
Олив и Райтэн, переглядываясь в нетерпении, сдержанно фыркали.
Получив от Райтэна очередную взятку, чиновник пересчитал монеты и мечтательно заметил:
— Эх! Ещё бы тебе три жены — и я бы такой домик купил!..
Прежде, чем Олив успела возмутиться, Райтэн рассмеялся и со словами:
— Нет уж, эта — последняя! — отдал чиновнику весь кошелёк и потащил Олив наружу.
По дороге они ржали самым беспечным образом — кажется, их накрыла истерика после недели драматичных переживаний и страхов. Обоих чуть шатало, словно они были пьяны — кажется, ни один из них не успел до конца осознать, что всё действительно случилось, что она приняла его, а он принял её.
Оказавшись на улице, Райтэн растерянно поглядел по сторонам и уточнил:
— К тебе или ко мне?
Олив тоже посмотрела по сторонам и заметила:
— Ко мне ближе!
Райтэн рассмеялся:
— Если ближе, то вон за тем углом у меня склад есть!
— Тогнар! — стукнула его по плечу Олив.
— А-а! — понятливо протянул он. — Ну так ты уж реши, нам куда ближе — или где кровать удобнее?
Она, захрюкав от смеха, уткнулась ему в грудь и решила:
— Давай к тебе, у тебя и впрямь кровать удобнее.
…кровать оказалась настолько удобной, что к завтраку они оба опоздали.
Поскольку и Дереку, и Илмарту хотелось узнать, чем вчера всё закончилось, с утра пораньше они заявились к Тогнарам и теперь завтракали в компании тётушки и Кайтэнь.
Совместное явление Райтэна с Олив произвело некоторый ажиотаж: Илмарт, хмыкнув, схватил свою тарелку и пересел на место, которое раньше занимал Райтэн, а Дерек попутно вытащил оттуда пустую тарелку для подошедшего друга.
Олив и Райтэн, оба улыбаясь ликующе, сели на торце.
Райтэн, впрочем, не усидел и минуты. Вскочив, он поднял, что было — за утренним столом бокалов не нашлось, так хоть стакан, — и торжественно провозгласил:
— У меня объявление!
На него устремились весьма благосклонные взгляды.
Откашлявшись, Райтэн было открыл рот, потом передумал, дёрнул за руку Олив, чтобы она тоже встала, окинул её радостным взглядом, опять открыл рот для провозглашения торжественной и красивой фразы, но в итоге рассмеялся и просто сказал:
— В общем, мы поженились.
Олив с улыбкой прижалась к нему крепче.
Несколько секунд стояла тишина.
— Как, опять без помолвки? — возмущённо спросила тётушка.
— Когда успели-то! — одновременно с ней цокнул языком Илмарт.
— Опять меня на свадьбу не позвал! — досадливо хлопнул по столу ладонью Дерек.
Все взгляды невольно обратились к Кайтэнь, потому что она единственная не высказалась.
Смутившись от всеобщего внимания, она встала и заметила:
— А я что? А я поздравляю! — задорно улыбнулась она в сторону новобрачных.
— Вот! — торжествующе заявил Райтэн, пиная Олив локтем. — А ты говорила!
Она, улыбаясь, уткнулась ему в плечо, чувствуя себя совершенно счастливой.
Началась обычная в таких случаях суета — поздравления, объятия, пожелания.
Всё получалось как-то искренне и очень смешно: Илмарт, который напустил на себя вид отца невесты, Дерек, который возмущался, что его снова прокатили с ролью дружки, тётушка, которая ехидничила, что для них честь породниться со Се-Стиренами, Тэнь, которая, хлопая в ладоши, просила разрешения организовать для них самый-самый красивый праздник на свете…
Кармидерский дом Тогнаров всегда был слишком велик для одной немолодой уже женщины — это был дом, созданный для целой семьи.
И теперь в нём, наконец-то, жила семья — и сегодня у этой семьи был большой праздник, потому что и Олив, и Илмарт наконец поняли, что являются её частью.
1. Эксплицировать — выражать (книжное), кондоленция — сожаления (безумно устаревшее).