Райтэн редко задумывался о чувствах других людей — по большей части его голова так прочно занималась всеми его фееричными проектами, что ему было попросту не до того.
Но в этом своём фоновом безразличии он всё же делал исключения — пусть и крайне редко — для тех, кто ему стал по-настоящему близок.
Сперва в эти «избранные» входил только Дерек, теперь же туда присоединилась и Олив. Учитывая столь ограниченный круг персон, чьи чувства Райтэна интересовали, и прикладывая к тому безудержную увлекаемость его натуры…
Райтэн полночи не спал, передумывая в голове полученные от Олив сведения так и сяк, выстраивая из них чёткую систему, накладывая эту систему на факты своих наблюдений — и раздражаясь тому, что всё сходится, а он не додумался до всего этого раньше, и ему потребовалась, чтобы она рассказала прямо.
Раз десять заявив самому себе, что мозгов у него, определённо, нет, Райтэн незамедлительно сам себе обещал, что даст Олив всю ту любовь, какой ей всю жизнь не хватало, и даже сверх.
Как легко можно догадаться, прямо со следующего утра он взялся за исполнение этого обещания — думается, в глазах Олив это любовью не выглядело, потому что он сфинтил с рассветом, не разбудив её, и куда-то унёсся.
Впрочем, вернулся он ещё до обеда — с огромной кипой документов в руках — и радостно потащил Олив в кабинет, где, вывалив эти документы на стол, весело велел ей:
— Подписывай!
Та нахмурилась, вчиталась в ближайший к ней лист — он, на поверхностный взгляд, утверждал за Райтэном владение каким-то складом. Прищурив правый глаз — левый всё ещё был скрыт повязкой — Олив заперебирала бумаги.
В конце концов, до неё дошло, что большая их часть — это перечень некоего имущества. А меньшая — это брачный договор, который закрепляет за Олив в случае развода ровно половину этого имущества.
Не то чтобы Райтэн был настолько богат — но он был настолько скрупулёзен. В своём стремлении сделать всё наилучшим образом он реально перечислил вообще всё, чем владел, включая опись того хлама, который он когда-то сгрёб с лесопилки и который до сих пор, невостребованный, пылился на арендованном чердаке в Аньтье.
Его порыва Олив не оценила. Разобравшись, что именно ей пытаются втюхать на подпись, она глубоко вознегодовала, смертельно оскорбилась, ужасно обиделась, отбросила от себя бумаги и воскликнула:
— Я что, по-твоему, аферистка какая-то?!
Заморгав от неожиданности, Райтэн застыл, пытаясь понять, что опять не так. Этой ночью он сообразил, что опять забыл о брачном договоре — надо же было так! — и решил, что обида Олив растёт именно оттуда. Мол, без договора брак какой-то не совсем настоящий. Поэтому, конечно, с раннего утра он рванул исправлять свою оплошность. Но чем же она недовольна теперь?..
— Почему — аферистка? — аккуратно уточнил он, надеясь разжиться подробностями.
— А что ещё? — Олив брезгливо взяла двумя пальчиками один из листов и потрясла им в воздухе с большим негодованием. — Либо аферистка, либо проститутка!
Райтэн совсем перестал понимать движение её логики. Он, конечно, не знал, что Олив несколько раз поступали некоего рода предложения от богатых мужчин, и, разумеется, ни одно из этих предложений не было брачным. Поэтому Олив крайне болезненно относилась ко всему, что хотя бы отдалённо подходило под схему «меняю ласку на деньги» — учитывался ли в такой схеме брак или нет.
— Не понимаю, — наконец, тихо признал Райтэн, отчаявшись отследить логику — ему-то, разумеется, и в голову не приходило ничего подобного. Просто у него были деньги, и он хотел обеспечить её даже в том случае, если их отношения не сложатся.
Олив, взглянув на его серьёзное усталое лицо, наконец, осознала, что он явно не имел целью её оскорбить.
— Тогнар!.. — беспомощно отбросила она лист, но так и не высказала никакую мысль.
Не дождавшись продолжения, Райтэн язвительно отметил:
— Я слушаю!
Она огорчённо всплеснула руками.
Опять подождав и опять ничего не дождавшись, Райтэн вздохнул, сел за стол, выловил тот листок, который отпустила Олив — как раз о том, чтобы разделить всё имущество пополам, — вчитался в него, понял, наконец, в чём камень преткновения, пожал плечами и спокойно заявил:
— Не хочешь договор подписывать — оформлю как дарственную. И даже разводиться не придётся! — язвительно добавил он.
— Только попробуй, — Олив села на стол спиной к нему и нахохлилась.
Он поразглядывал её спину.
Сердце его мучительно сжалось от боли за неё.
Встав, он обогнул стол и сел на него рядом с ней, с левой стороны.
Она не повернулась к нему.
Пару минут они молчали.
Наконец, Райтэн сформулировал свою позицию и тихо её высказал:
— Я просто хочу позаботиться о тебе. — Поскольку ответа не последовало, добавил: — Я бы хотел позаботиться о тебе, даже если бы ты не была моей женой. И даже если ты захочешь со мной развестись. — Твёрдо и упрямо добавил он, сжимая челюсть на слове «развестись», отчего скорее прошипел его, чем выговорил.
— Я не нуждаюсь в том, чтобы обо мне заботились! — гордо продекларировала Олив именно потому, что ей ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь о ней заботился, и она презирала это желание в себе и хотела сама себе доказать, что вполне может со всем справиться сама.
Её независимая тирада, впрочем, не смогла обмануть Райтэна, который прекрасно знал этот тип гордого упрямства.
Сложив руки на груди, он через губу ответил:
— Пожалуй, я достаточно эгоистичен, чтобы проигнорировать этот факт!
Она возмущённо повернулась, чтобы оценить выражение его лица здоровым глазом. Лицо это, бледное и решительное, выражало самую пафосную надменность, но и её оно ни капли не обмануло.
Она поспешно отвернулась, потому что на губы просилась дурацкая улыбка. Он, впрочем, прекрасно понял, зачем она отвернулась, и тоже испытал трудности с попыткой поймать непрошеную улыбку.
С минуту они боролись с собой.
Потом ей стало стыдно за то, что она постоянно нападает на него и в ответ на всю его доброту платит такой грубостью.
А он в это время с досадой думал, что совсем не умеет выражать любовь и совершенно не знает, как себя вести, чтобы она эту любовь чувствовала.
Оба они повернулись друг к другу одновременно, и оба уже начали произносить слово: «Прости!» — но запнулись, осознав, что делают это одновременно, и снова выпрямились.
Каждый из них проходил сейчас через шокирующее осознание.
Олив в глазах Райтэна выглядела смелой, решительной, сильной женщиной, твёрдо стоящей на ногах и способной горы свернуть. Только став ей мужем и любовником, он обнаружил, что за сильной гордой оболочкой скрывается целая бездна боли — там и сям расцвеченная прожилками горечи и отчаяния. Райтэн, с одной стороны, безмерно зауважал Олив за то, что она умеет так мастерски справляться с той бездной, которая мучает её изнутри, с другой — ему стало её столь же глубоко и безмерно жалко. Это было нетипичным для него сочетанием чувств — он всю жизнь полагал, что жалость несовместима с уважением, и теперь не мог разобраться в собственных эмоциях.
Если же говорить об Олив, то в её глазах Райтэн был смелым, решительным, сильным мужчиной с резким непримиримым характером и жёсткой манерой. С неожиданностью для себя открыв, что за это манерой скрывается бездна уважительной, деликатной нежности, Олив была совершенно дезориентирована. Ей, с одной стороны, так была нужна эта нежность, что ей хотелось вцепиться в Райтэна руками и ногами и никогда никуда не отпускать его от себя, со стороны же другой — она отчаянно боялась потерять независимость, потерять саму себя, и притом она ещё полагала, что совершенно не заслуживает такого чувства, и поэтому ей категорически не стоит привыкать к нему — потому что это не может быть всерьёз и надолго.
Он ей ничего не сказал, только разомкнул свою позу и опёрся правой рукой на стол за её спиной — не прикасаясь, впрочем, к ней. Она вздохнула и сама прижалась к его правому боку. Тогда он повернулся и обнял её за плечи. Она в ответ обвила руками его талию.
Они посидели так, обнявшись.
— Я не умею быть хорошей женой, — наконец, тихо призналась она ему в щёку.
— Будь собой, — отозвался он так быстро, как будто бы ждал именно этого признания и заранее подготовил на него ответ.
Она судорожно вздохнула и вжалась в него покрепче.