Когда всё началось, тётушка велела им не мельтешить и уйти на первый этаж.
— Я позову, когда надо! — строго заявила она и закрыла дверь в большую хозяйскую спальню, где повитуха уже суетилась вокруг кровати, на которую Олив, впрочем, пока отказалась ложиться, уверяя, что ей «легче постоять».
Все трое, конечно, никуда не пошли, упрямо оставшись в коридоре.
Однако вскоре оказалось, что ждать придётся долго, а делать тут было решительно нечего.
Не придумав ничего лучше, они молча расселись по подоконникам.
Говорить о пустяках не хотелось.
Изнутри спальни иногда доносились какие-то звуки — шуршания, стуки, шаги, тихие женские голоса.
«Это не столько страшно, сколько скучно», — резюмировал сам в себе Райтэн, который о родах раньше только слышал от других.
Дерек и Илмарт были настроены не столь оптимистично, поскольку оба родились и выросли в деревнях, и несколько раз оказывались неподалёку от места основных событий или даже помогали роды принимать — в виду отсутствия других свободных рук.
Минуты шли за минутами, складываясь в часы, а ничего выдающегося не происходило.
Спустя часа четыре, коротко переговорившись, мужчины сходили поужинать — впрочем, ели они спешно, и почти сразу вернулись, словно был какой-то особый сакральный смысл в том, чтобы торчать именно под дверью.
Они прождали в тишине ещё часа два — за окнами уже стало темно, и Дерек молча сходил в кабинет, чтобы зажечь и принести свечу, — как из-за двери стали раздаваться сперва не очень различимые стоны.
Они звучали так, словно Олив старается не вскрикнуть, но у неё не получается вполне контролировать себя, и поэтому какие-то сдавленные, болезненные звуки всё-таки вырываются наружу.
Дерек, сложив руки на груди и облокотившись спиной на косяк окна, прикрыл глаза и тоже время от времени тяжело, но беззвучно вздыхал, — видимо, неосознанно пытался «помочь» Олив с выдохом и даже не замечал за собой этого.
Илмарт сполз с подоконника куда-то на пол и устроился там, поджав под себя ноги. В свете свечи глаза его слегка блестели, сосредоточенно и хмуро, как будто бы он то ли анализировал доносящиеся к ним звуки, то ли пытался по ним достроить полную картину происходящего.
Райтэн, чем дальше, тем больше беспокойства проявлял. Не выдержав, он начал расхаживать по коридору, впрочем, постоянно сбиваясь с шага, когда до него доносился очередной стон.
Через час то ли Олив выдохлась, то ли боль, которую она испытывала, усилилась, но теперь к стонам добавился постоянный жалобный плач и тихие вскрики. Время от времени доносились какие-то спокойные мягкие фразы, которые говорила тётушка, и после этого Олив вроде как набиралась мужества и переставала плакать, но вскоре снова срывалась.
Её жалобный, мучительный плач надрывал сердце всем троим — похуже любых стонов и криков. Она, очевидно, плакала от того, что устала от боли, что не могла больше терпеть боль, и хотела только, чтобы это скорее прекратилось — и никто из них не мог ничего сделать для того, чтобы ей стало легче.
Всеми ими владело вязкое, отвратительное чувство тотальной беспомощности. Каждый из них не задумываясь, с радостью предпочёл бы сам пережить ту боль, которую сейчас испытывала она, — но это было совершенно невозможно.
Им оставалось только ждать.
— Да сколько ещё!.. — не выдержав, сквозь зубы прошипел Райтэн.
— Я бы поставил часа на два, — тихо отозвался от окна Дерек.
Райтэн издал какой-то возмущённый булькающий звук и по примеру Илмарта уселся прямо на пол.
Олив мучительно вскрикнула; что-то суетливо принялась выговаривать тётушка.
Райтэн вздрогнул, подскочил и снова зарасхаживал взад и вперёд по коридору.
Плач вроде бы прекратился; но потом опять раздался вскрик.
На Райтэна было страшно смотреть; даже в зыбком свечном свете было видно, как мучительно он посерел.
Со вздохом встав, Илмарт остановил его мельтешения и веско сказал:
— Она тоже хотела этого ребёнка, Тогнар. И она знала, что так будет. Не наивная, видела, как бывает. Это было и её решение тоже.
Отмахнувшись, Райтэн сел на пол.
Олив снова заплакала и залепетала что-то жалобное и мучительное — слов дверь не пропускала — тётушка что-то отвечала.
Олив разрыдалась, громко, с надрывом; голос тётушки стал строгим и суровым, и Олив тут же замолчала, дыша хрипло и громко.
Райтэн вскочил, сжимая кулаки.
Илмарт уронил лицо в ладони и что-то пробурчал.
Дерек тяжело вздохнул и вполголоса затянул какой-то псалом.
Почти тут же его подхватил и Илмарт тоже.
Сжимая и кулаки, и челюсти, Райтэн впервые пожалел, что не знает слов.
Спустя десять минут их услыхала тётушка. Выскочив наружу, она сурово вопросила:
— Это ещё что такое!..
Райтэн мгновенно рванул к открытой двери, порываясь прорваться внутрь.
— Ещё чего! — возмутилась тётушка, оттесняя его плечом. — Нечего мужикам тут делать!
Олив вскрикнула; из-за того, что дверь больше не приглушала звуки, всем троим показалось, что этот крик был особенно громким.
— Там моя жена, и она страдает! — сдавленно произнёс Райтэн и всё-таки просочился внутрь, тут же бросившись к кровати, на которой лежала измученная Олив.
Тётушка, покачав головой, хотела было прикрыть дверь.
— Постойте, госпожа Тогнар, — встал с подоконника Дерек. — Оставьте, мы помолимся, может, её это поддержит?
— Что ещё за идеи!.. — возмутилась тётушка, которая полагала, что и того хватит, что непутёвый племянник нарушил положенный порядок вещей.
— Оставьте!.. — неожиданно вмешалась сама роженица, и тётушка, смерив напоследок нарушителей порядка строгим взглядом, оглянулась на кровать, убедилась, что из коридора ничего непотребного не видно, и отошла обратно, оставив дверь открытой.
Илмарт и Дерек, переглянувшись, набрали в грудь воздуха и запели с новой силой.
Неожиданно Олив присоединились к ним — впрочем, зачастую срываясь и переживая очередную схватку в молчании, вцепившись в руку Райтэна. Однако, так или иначе, пение её, однозначно, отвлекло, и плакать она почти перестала — а может, её ободряло присутствие мужа, и она черпала мужество в тех тихих словах, которые он ей говорил.
Так роды и шли вперёд своим чередом — и определённо, и Олив стало легче от того, что она чувствовала поддержку, и им стало легче от того, что они хоть как-то смогли ей помочь.
Тот период, когда она тихо жалобно плакала от боли, а они стояли за дверью, так и остался для всех четверых самым страшным — хотя потом Олив и кричала, и с трудом справлялась с потугами, и даже гнала Райтэна наружу — мол, чтобы он не видел её такой. Райтэн, впрочем, не ушёл, потому что не мог теперь представить себе ничего страшнее, чем оставить её справляться со всем этим одной.
В конце концов, глубоко ночью, Олив родила здорового мальчика, который тут же закричал, не то испугавшись, не то удивившись впервые увиденному свету.
Когда все положенные процедуры были проведены, и роженицу привели в порядок, тётушка разрешила Дереку и Илмарту тоже войти.
Все они столпились вокруг кровати, с удивлением рассматривая младенца на руках у Олив — бурого, сморщенного и совсем не красивого. Но им всем четверым он казался самым красивым ребёнком на свете.
— Май, пойдёшь в крёстные? — тихо спросила Олив, изо всех сил стараясь не заснуть прямо посреди реплики.
— Конечно, — незамедлительно согласился Илмарт, мягко поглаживая её руку и не решаясь коснуться малыша.
Райтэн возвёл глаза к потолку, но ничего не сказал.
Дерек хмыкнул.
— А ты на следующего, — незамедлительно отреагировал Райтэн, подумав вдруг, что тот обиделся, что не его.
— Следующего сам рожать будешь, Тогнар! — возмутилась Олив, которой пережитого хватило с головой.
Впрочем, возмущение её было смазано глубоким зевком, после которого она тут же и провалилась в сон.
— Ну, разошлись, разошлись! — тихо цыкнула на них тётушка, уверенно поправляя ребёнка и одеяльце и с самым важным видом усаживаясь рядом с кроватью.
Они, совершенно опрокинутые и ошеломлённые, вышли.
— Тэн, — чуть позже попросил у друга Дерек, — ты только не говори, пожалуйста, Олив и Илмарту, что я даркиец.
— Почему это? — слабо удивился засыпающий на ходу Райтэн, который, так-то, и не собирался болтать, но не понял, почему просьба высказана именно сейчас.
— Ну, — застенчиво повёл плечом Дерек, — с точки зрения их веры, я еретик. Им со мной молиться нельзя [1].
— Почему? — тупо переспросил Райтэн, пытаясь понять, есть ли хоть в какой-то религии хоть что-то, отдалённо напоминающее логику.
— Ну, — пожал плечами Дерек. — Нельзя. Грех. Они расстроятся, если узнают.
— А! — глубокомысленно согласился Райтэн, долго моргнул, чуть не заснув стоя, широко зевнул и вопросил: — Я уже говорил, что все верующие — идиоты без мозгов, да?
— Неоднократно, — улыбнулся Дерек.
Похлопав его по плечу, Райтэн заверил:
— Не скажу. — Подумав, неожиданно добавил: — На следующий раз раздобудь мне книжку с текстом, хорошо?
— Конечно, — закивал Дерек.
— А что, — испытующе посмотрел на него Райтэн, — с атеистом, выходит, молиться не грех, а с даркийцем — нельзя?
Честно задумавшись, Дерек почесал в голове и признал, что знать не знает.
Закатив глаза и пробормотав что-то о том, с какими идиотами его свела судьба, Райтэн таки побрёл, наконец, спать.
Религия Илмарта и Олив соотносится с религией Дерека так же, как православие соотносится с протестантизмом.