***
— Признаться, я в недоумении, повелитель, — склонился глава сыска и пояснил причину своих сомнений: — Агент почему-то свято убеждён, что имел дело с проверкой, санкционированной вашим повелительством.
Грэхард нахмурился: он, совершенно точно, никакой проверки не организовывал.
— Вызови, — сухо велел он.
Этим агентом он был весьма доволен: много лет тот проживал в Анджелии под видом обычного булочника, и роль эта ему вполне удавалась. Никаких шевелений со стороны контрразведки!
В прошлом месяце пришло известие голубиной почтой, что агент узнал о возможном заговоре с целью покушения на владыку во время его поездки на Кес. Здесь, в Ньоне, оставалось лишь гадать, почему анжельские связисты отметили сообщение как возможную провокацию; ждали самого агента, чтобы узнать подробности.
Выслушав обстоятельный доклад, Грэхард понял, почему глава сыска находится в недоумении: по всему выходило, что записку с предупреждением передал Дерек, и агент, видевший его когда-то при владыке, вполне его узнал.
Отослав и главу сыска, и его подчинённого с резюмирующим «Я весьма вами доволен», подкреплённым значительной суммой, Грэхард погрузился в размышления, разглядывая помятую записку — основную причину поднятого шума.
«Во время поездки в горную обитель на Кесе на нашего повелителя, возможно, произойдёт нападение из засады» — значилось там по-ньонски знакомым аккуратным почерком, который, казалось, за эти десять лет не изменился ни на йоту.
Сердце кольнуло иголкой боли при виде этого знакомого почерка. Усилием воли Грэхард заставил себя успокоиться и отошёл к окну.
Грозовые тучи сгущались вокруг Цитадели, мраком своим окутывая и мысли её господина.
Записка вызывала бесчисленное количество вопросов, которые носились внутри головы Грэхарда одновременно, сталкиваясь друг с другом и порождая всё больше хаоса.
Откуда всплыла информация про горную обитель? Поездка готовилась в строжайшей тайне. Чья разведка, каким образом могла раскопать эти сведения, как с этой разведкой связан Дерек и возможные заговорщики? Грэхард написал первый приказ: разыскать утечку данных и путь этих данных в Анджелию.
Однако, выходит как? Дерек знает не только о самой поездке, но и о некоем заговоре — он связан с заговорщиками? Или следит за ними? Из отчётов своих следаков Грэхард знал, что Дерек сейчас находится в столице Анджелии и занимает важное место при местном видном политике, господине Михаре. Заговор готовят анжельцы? Их слишком встревожило завоевание Кеса? Хмурясь, Грэхард подписал второй приказ: прощупать отношение к нему анжельской элиты и политиков из высшего эшелона власти. Что ещё за тайный враг объявился?
Способ получения записки тоже попахивал идиотизмом. В столице Анджелии расположено официальное ньонское посольство — что мешало обратиться через него? Каким, вообще, макаром Дерек мог отыскать этого агента? Может, у него имеются тайные связи с внешней ньонской разведкой? Скрипнув зубами, Грэхард подписал тайный приказ: проверить агентов внешней разведки на несанкционированные связи.
Наконец, совершенно неясно, что творилось в голове у самого Дерека, который, с одной стороны, вроде как пытался скрыть свою личность (что за нелепая накладная борода! И где он был, когда Грэхард обсуждал с ним идиотские способы демаскировки??), с другой — благополучно засветился своим обычным почерком. Так он что же, хотел, чтобы его узнали, или желал остаться неузнанным?
Все эти вопросы настолько не сходились в голове Грэхарда, что его паранойя яркой молнией родила, наконец, правдоподобное объяснение всем странностям: да сам Дерек заговор и организовал!
Воспользовался своими старыми связями, вызнал о поездке в горную обитель, отослал фальшивое предупреждение, а сам…
Тут мысль опять перестала сходиться: если предупреждение было обманным, то где та цель, которой оно должно было достичь? Ну, получил Грэхард фальшивое предупреждение. Что дальше?
«Это какую же засаду нужно готовить на Кесе, чтобы туда заманивать отряд моих карателей?» — подвис Грэхард, вообразив, что цель провокации — уничтожить его передовые войска.
Свежий порыв грозового ветра стукнул в окно, привнося в мысли новую струю.
«Так у него же Тогнары и Рийары в друзьях! Да и Михар этот!» — «прозрел» Грэхард, который увидел в происходящем попытку со стороны анжельской верхушки уничтожить его вернейших воинов. Вот он, растяпа, поверит этому предупреждению, пошлёт на Кес засаду… и там-то их всех и вырежут!
И понятно тогда, почему Дерек своим почерком написал! Чтобы, значит, Грэхард развесил уши лопухом и всему поверил! Мол, не может же Дерек обмануть!
Не в силах сдержать глубокую, звериную боль, Грэхард саданул кулаком по столу.
Он почти смирился с мыслью, что стал для Дерека чужим — пусть мысль эта и отравляла его горечью и досадой — но принять тот факт, что Дерек встал на сторону его врагов и своими руками готовит бывшему повелителю ловушку!
Послав в адрес бывшего соратника весьма нецензурное и эмоциональное пожелание, Грэхард сел за следующий приказ: аккуратно разведать, что за засада готовится на Кесе.
Не такой он человек, чтобы дать себя обыграть в этих играх!
***
Ледяные порывы влажного осеннего ветра били в лицо, но Грэхард и не думал укрыться.
Он стоял ранним утром, перед рассветом, на своём любимом месте — на вершине одной из башен внешнего контура Цитадели — и смотрел в море, которое слабо светилось в зыбком свете проступающей за горизонтом зари. Море бушевало и ревело в вихрях подступающей грозы; мощные волны бились о подножие Цитадели, и ветер, подхватывая брызги, швырял их прямо в Грэхарда. Неистовые тучи неслись по небу, с той стороны, откуда доносились глухие раскаты, пока ещё заглушаемые рёвом волн.
«Это не было ловушкой», — повторял про себя Грэхард снова и снова, но мысль его так и не могла сместиться вперёд ни на йоту.
Он и сам уже подозревал, что попал на крючок собственной паранойи. Привыкший во всём видеть подвох — с детства отражающий заговоры и покушения — он всегда в первую очередь оценивал события с позиции «какой вред мне могут причинить». Эта незыблемая, как гранитная скала, позиция заставила его и в записке Дерека увидеть то, что он видел вокруг себя всегда: предательство, западню, обман.
Развитая паранойя была тем фактором, который помог Грэхарду выжить и дожить до своих лет — редкий владыка Ньона мог похвастаться тем, что справил сорокапятилетний юбилей. И, кажется, впервые в его жизни эта паранойя дала сбой.
Дерек его не предал. Его записка не была ловушкой.
Грэхард и сам уже догадывался об этом — просто не желал думать, не желал понимать, боясь разочароваться. Но донесение разведки было совершенно недвусмысленным: никакой засады на Кесе нет, и никаких шевелений со стороны анжельцев нет тоже.
«Это не было ловушкой», — снова повторил внутри себя Грэхард, кутаясь в плащ.
На горизонте сверкнула первая молния, и эта вспышка, как толчок, наконец сдвинула его мысли вперёд, и он сделал вывод: «Это было предупреждение».
Это было предупреждение.
Дерек узнал, что ему, Грэхарду, может грозить опасность, — и Дерек послал предупреждение.
Потому что не хотел, чтобы Грэхарда убили.
Громыхнуло ближе; в зыбком туманном свете можно было различить, как волна ливня неотвратимо приближается со стороны моря к Цитадели, подгоняемая порывами ветра.
«Он не хотел, чтобы меня убили», — с удивлением думал Грэхард, разумом боясь верить этому выводу, но уже всем сердцем веря в него.
Вера эта пробивалась со дна его души как те лёгкие зыбкие лучи ещё не взошедшего солнца, которые, преодолевая и бурю волн, и занавес туч, и завесу ливня, всё же упрямо наполняли собой пространство, расцвечивая его мерцающими бликами почти ещё не видимого света.
Этот невидимый свет насквозь просвечивал и сердце Грэхарда, и под лучами этого невидимого света отступали и горечь, и отчаяние, и боль.
Одно чувство владело теперь Грэхардом всецело, и этим чувством была любовь к другу, который, несмотря на обиды, ссоры и болезненный разрыв, оттуда, из-за горизонта, протянул к нему свои руки, чтобы оградить его от опасности.
Потому что ему — Дереку — было не всё равно.
Потому что он не хотел, чтобы он — Грэхард — умер.
Крупные холодные капли замолотили по кладке вокруг; хотя ветер швырял их прямо ему в глаза, он не замечал этого, с неосознанной улыбкой глядя куда-то на восток — туда, откуда должно было вот-вот подняться солнце, туда, где где-то далеко-далеко, за волнами и островами, в далёкой Анджелии сейчас билось сердце друга.
— Ваше повелительство!.. — вывел его из созерцания тревожный и опасливый голос.
Грэхард обернулся; дежурный, который спустился в караулку, чтобы не мешать владыке, нерешительно мялся у лестницы, протягивая зонт.
На лице дежурного отчётливого читалось, что он боится тревожить грозного повелителя, но отчаянно решителен в том, чтобы исполнить свой долг и уберечь его от ливня.
Грэхард рассмеялся, легко и отрадно.
Точно так к нему всегда являлся в такие моменты Дерек — правда, на его лице никогда не было опаски, скорее упрёк и раздражение.
«Мой повелитель, ты опять простудишься!» — гневно восклицал он, закрывая Грэхарда зонтом, а иногда притаскивая с собой и фляжку с питьём или тёплый плед.
Приняв у дежурного зонт — тот чуть не вырвало во время передачи порывом сильного ветра — Грэхард кивком отпустил его обратно и вернулся к зубцам башни.
Запахнув потуже плащ и укрывшись зонтом от ливня и ветра, он смотрел на восток.
Там, за пеленой дождя и морских волн, отчётливо угадывалось солнце.
Грэхард знал, что ливень скоро закончится, уносимый ветром вглубь страны, и никакие тучи уже не смогут скрыть этого солнца.
***
Грэхард уверенным жестом достал папку с отчётом анжельского агента. Тогда он спрятал её сразу — чтобы не видеть этого осязательного доказательства того факта, что Дерек его предал. Теперь же, осознав, что предательства не было — более того, была забота, было неравнодушие, было беспокойство за него, Грэхарда, — он, напротив, хотел изучить дело детальнее.
Сверху в папке лежала сложенная записка Дерека. Она совсем не закрывала верхние листы дела; а там обнаружились быстрые портреты-наброски на сероватой бумаге, которые делал агент, пытаясь вспомнить, где он видел подозрительного визитёра.
В очередной раз фыркнув на нелепость пышной накладной бороды, Грэхард вдруг замер.
С наброска из-под столь же нелепой, как и борода, шляпы блестели болезненно отчаянные глаза.
Нахмурившись, Грэхард вытащил набросок и вгляделся в него внимательнее. Это была быстрая зарисовка буквально «на ходу», но агент, как и положено, обладал талантом запоминать важные нюансы и отображать их на бумаге быстро и точно. Грэхард узнал в этом портрете Дерека сразу, несмотря на шляпу и бороду — агенту потребовалось так много времени и так много дополнительных набросков, потому что он видел Дерека лишь однажды, и очень давно. А вот владыка помнил каждую черточку, каждую мимическую морщинку, каждую деталь.
И выражение, которое стояло на лице нарисованного Дерека, могло быть только и исключительно отчаянием.
Нахмурившись, Грэхард закопался в отчёт — до этого он довольствовался тем, что услышал при устном докладе, оставив главе сыска разбирать мелкие нюансы.
Подробный и обстоятельный доклад свидетельствовал, что агенту сразу бросилось в глаза отчаяние незнакомца, явно неподходящее к ситуации «просто зашёл в булочную». Агент даже указывал, что подумал было, что незнакомец собрался топиться, и даже хотел предложить ему булку бесплатно — а может, не только булку, но и разговор и поддержку, но не успел, потому что, стоило ему проявить готовность вступить в контакт, как незнакомец поспешно сбежал.
А спустя несколько минут, после визита обычного посыльного мальчишки, агент обнаружил ту самую записку.
Хмурясь всё пуще, Грэхард машинально постукивал ногтями по отчёту, пытаясь собрать мысли воедино. Потом с лёгким шелестом развернул записку.
Теперь, когда он разглядывал её куда как внимательнее, ему стало очевидно, что Дерек то ли спешил, то ли волновался. Да, почерк его не потерял присущей ему аккуратности, но там и сям финальные линии букв были небрежно брошены, тогда как в спокойном состоянии Дерек выводил их аккуратно и чётко.
Перечитав записку, Грэхард первым делом уцепился за слово «возможно». Как он умудрился не заметить его в первый раз?
«Возможно». Дерек совсем не был уверен, что покушение произойдёт, но у него были какие-то причины предполагать таковую возможность. Вероятно, до него как-то просочилась информация о поездке в горную обитель, и он предполагал, что информация эта просочилась и куда-то ещё.
Дело было серьёзное; поездка готовилась в секрете, Грэхард не планировал брать с собой много людей, поэтому подготовленная засада, пожалуй, действительно могла бы добиться успеха…
Нервное постукивание пальцами по отчёту резко прекратилось. Грэхард замер, и стальным ножом в мысли его вошло осознание, что возможное покушение, если и впрямь будет иметь место, оказалось бы — без этой записки — самой реальной возможностью для его врагов убить его.
Он планировал ехать небольшим отрядом, тайно. Для широкой общественности была приготовлена легенда — почему владыка задержался в замке сеньора на несколько дней — и даже планировался двойник, который покажется пару раз издалека, чтобы вселить уверенность, что правитель на месте.
Подловить его во время этой тайной поездки… Да. Это был бы очень удачный и перспективный план.
И Дерек, который прекрасно знал привычки владыки, конечно, отлично понимал, как именно будет проходить тайная поездка, поэтому тоже расценил шансы такой засады на успех как весьма высокие, и…
Послал предупреждение.
Глупое, нелепое, совершенно забытое чувство зыбким светом и теплом расползлось от сердца Грэхарда по всему телу, самым идиотским образом кривя уголки губ в непрошенной улыбке.
«Я просто не хотел, чтоб ты сдох, идиот! — всплеснул руками в его голове воображаемый Дерек, и с обиженным упрёком добавил: — А ты тут развёл теории заговора!»
Грэхард улыбнулся совсем уж широко — такими знакомыми были эти воображаемые интонации, словно принесённые порывом солёного ветра прямиком из Анджелии. Как ему вообще могла прийти в голову мысль, что Дерек стал бы нарочно заманивать его в ловушку? Тем более — таким странным и извилистым способом!
Он ещё раз перечитал записку… и сердце его снова ёкнуло.
«На нашего повелителя» — было написано там.
— На нашего повелителя, — повторил Грэхард одними губами.
Дерек мог написать «на ньонского владыку», или «на повелителя Ньона», или, на худой конец, «на Грэхарда» — да хотя бы и «на Грэхарда Раннида»!
Но он написал «на нашего повелителя».
На нашего.
Ярко свидетельствуя этим выбором слов, что там, в этом жутко независимом и до чрезвычайности своём собственном господине Деркэне Анодаре ещё жив тот самый Дерек, солнечный и верный Дерек, друг и соратник ньонского владыки.
Этим «нашим» Дерек чётко, ясно и недвусмысленно говорил: «Ты мне не чужой. Ты по-прежнему мне не чужой, несмотря ни на что».
Буквы знакомого почерка стали почему-то расплываться, и Грэхард прикрыл глаза, всем своим существом растворяясь в этом тёплом, ласкающем, целительном понимании: «Не чужой. Всё ещё не чужой».
Это значило для него куда больше, чем спасённая жизнь.
***
Концы с концами солнечными лучиками сошлись в мыслях Грэхарда в тот момент, когда он вспомнил, что Дерек не знает, что уже давненько находится под колпаком ньонской разведки.
Если предположить, что Дерек его боится — а по всему выходило так — то он должен был ожидать, что в случае, если Грэхард его обнаружит, это грозит ему всяческими неприятностями. Видимо, Дерек не рассматривал вариант «обнаружить и тихо приглядывать», поэтому по отсутствию действий со стороны Грэхарда предполагал, что всё ещё находится вне поля его зрения.
Это объясняло, почему он избегал официальных каналов связи — боялся быть узнанным, пойманным и допрошенным, — и почему устроил эти фокусы с бородой.
Картина, которую реконструировал внутри своей головы Грэхард, получалось такой.
Дерек откуда-то узнал, что некто, настроенный к Грэхарду враждебно, находится в курсе возможно критичной уязвимости — тайной поездки в горную обитель — и посчитал, что вероятность организации покушения на владыку весьма высока. Он решил предупредить об этом покушении — но побоялся обращаться в посольство и измыслил нелепый и странный способ передать записку через агента под прикрытием.
Грэхард даже воображать не хотел, чего Дереку стоило этого агента найти; но особенно мучительно было осознавать, что Дерек, очевидно, предвидел, что агент его узнает, и опасался самых неприятных последствий в связи с этим. Видимо, он ожидал, что ньонская разведка, узнав, что он засветился в столице Анджелии, непременно его найдёт — Грэхард полагал такие опасения вполне справедливыми. Если бы он, в самом деле, до сих пор бы не нашёл Дерека, то после отчёта агента усиленные розыскные команды обнаружили бы пропажу довольно скоро, даже если бы Дерек и попытался бы скрыться. Слишком видной он стал фигурой, чтобы не суметь отследить его теперь.
В душе Грэхарда расцвело золотистой дымкой хрупкое недоверчивое чувство: что же, его жизнь, выходит, была так важна Дереку, что он рискнул своей свободой и всем, что ценно для него, лишь бы передать это предупреждение?
Мысль эта была настолько приятной и ласковой, как тёплый морской бриз, что Грэхард позволил себе пообдумывать её подольше. За последние годы он слишком привык к тому, что господин Деркэн Анодар полностью отрезал своё ньонское прошлое, и что он, Грэхард, больше ничего для этого господина Деркэна Анодара не значит. Осознание, что это не так, что Дереку по-прежнему не всё равно, что он по-прежнему беспокоится о нём, что он неравнодушен, не безучастен, не считает его чужим — осознание это, как тёплый лучик солнца, коснулось сердца, согревая его и нежа волнами радости и благодарности.
Грэхарду хотелось выразить эту благодарность — но как?
Отвергнув все двусторонние способы связи, Дерек придумал способ односторонний. Если бы он послал письмо через дипломатов или купцов, Грэхард мог бы ответить по тому же каналу. Но Дерек выбрал явиться к агенту под прикрытием — зная, что рассекреченного агента снимут и отправят обратно в Ньон, — и, таким образом, не оставил обратной дорожки к нему.
Конечно, Грэхард прекрасно знал, где теперь находится Дерек, и мог отправить ему письмо по своим каналам.
Но это означало, во-первых, расписаться в признании «я за тобой слежу» — что едва ли обрадовало бы Дерека, а, во-вторых, проигнорировать его решение использовать именно односторонний канал связи.
Дерек не захотел оставить Грэхарду возможности ответить; значит, он не хотел получить ответ. А благодарность была не тем чувством, которое уместно было бы выражать, игнорируя столь явно продемонстрированные предпочтения второй стороны.
Не то чтобы Грэхарду было знакомо понятие «деликатность», но он так долго — годами! — перебирал в голове все те бесчисленные случаи, когда он не спрашивал у Дерека его мнения, не интересовался его чувствами и не брал в расчёт его желания, что теперь он невольно не мог не задуматься.
Он хотел показать Дереку, что он — изменился.
Он хотел доказать это делом.
Но как это сделать, если Дерек, казалось бы, лишил его любого легального предлога ответить?
Меряя широкими шагами свои покои, Грэхард пытался отогнать от себя мысль «он не хотел, чтобы ты как-то отвечал, значит, ты не должен этого делать».
Он не мог не ответить — не теперь, когда чувствовал столько благодарности, тепла и облегчения от мысли, что Дерек его не ненавидит.
«К тому же, — рационально объяснял сам себе Грэхард, — если я не отвечу — он так и продолжит бояться».
Нужно было дать ему понять, что бояться нечего. Что Грэхард никогда ничего ему не сделает.
Грэхард не хотел быть в жизни Дерека пугалом — лучше уж не быть совсем.
Бродя от окна к двери и обратно, он пытался измыслить всё новые и новые способы односторонней связи.
Высказать публично какую-то пафосную речь, в которой иносказательно объясниться с Дереком?
А если до Дерека эта речь не дойдёт?
А если он её поймёт не так, или не поймёт вовсе, или не пожелает понимать?
Издать какой-нибудь манифест… какой? Это ещё хуже речи, пожалуй!
Грэхард с досады пнул ножку стола, из-за чего с него посыпались бумаги и всякая мелочь.
Ругнувшись, он принялся всё это подбирать — звать слуг не хотелось.
Подкинуть письмо, конечно, самый нелепый, но самый простой вариант. В письме, к тому же, можно выразить…
Грэхард закусил губу. Он не знал, что хочет выразить — точнее, то, что он знал о том, что он хочет выразить, звучало ужасно жалко, нелепо, сентиментально, отвратительно чувствительно, мерзко шаблонно, и вообще…
Собрав, наконец, всё с пола на место, он уселся за стол, мрачно обозревая залитый солнцем беспорядок на нём.
Нужно было что-то простое, чёткое, лишённое этой проклятой сентиментальщины — даже под страхом смерти Грэхард не согласился бы высказать что бы то ни было, хоть отдалённо попахивающее сентиментальностью.
«Нужно сперва решить, что именно я хочу передать, — постановил внутри себя он, — а уж потом придумаю — как».
От смены задачи мыслительный процесс не стал проще. Грэхард всё ещё не знал, что хочет сказать.
Ему было нужно как-то дать Дереку понять, что тот в безопасности, что он, Грэхард, никогда не стал бы причинять ему вреда. Что он понял и принял его решение. Что он уважает его, восхищает им, гордится… любит. Любит его, и благодарен ему за это предупреждение, и что для него бесконечно важно, что Дерек не забыл о нём и до сих пор беспокоится…
Как же Грэхарду сейчас не хватало самого Дерека! Вот, кто всегда умел подобрать правильные слова! Вот, кто не раз помогал Грэхарду с тем, чтобы коротко и ёмко сформулировать всё то, что кипело и рвалось наружу из его сердца!
Грэхард даже частенько называл Дерека властителем словес — за эту способность выразить всё просто и ярко…
Воспоминание о старом прозвище друга почему-то царапнуло подсознание.
Подперев подбородок рукой, Грэхард задумался. Мыслям его вторили птицы, хлопающий крыльями где-то за окнами.
Дерек всегда охотно придумывал себе десятки коротких прозвищ, подходящих к тому или иному делу; иногда их ему давал Грэхард, как было с властителем словес, но чаще это всё же было инициативой Дерека. Может, среди этих прозвищ найдётся что-то подходящее?
Грэхард начал перебирать в голове: генерал бумажного фронта, почётный шарфоносец, устроитель рутины, голос разума, хороший настрой, глас владыки, неудержимый голубь…
На «неудержимом голубе» Грэхард прищурился: правильное слово найдено.
Тут и уважение к свободному полёту, и восхищение, и благодарность за посланную записку — ведь неудержимым голубем Дерек себя величал, когда таскал почту владыки, — и гордость достижениями друга, и намёк на тёплое чувство…
Грэхард довольно прищурился.
Он нашёл, наконец, что хочет сказать — но как это сделать?
«Впрочем, — вполне удовлетворённый уже проделанной умственной работой, решил он, — пусть разведка сама разбирается!»
…на следующее утро глава сыска был осчастливлен приказом найти способ передать эти два слова находящемуся в столице Анджелии объекту таким образом, чтобы никак не засветить ньонскую разведку, чтобы не инициировать при этом никакого контакта с объектом и чтобы оставить такой способ связи совершенно односторонним.
Глава сыска не даром свой хлеб ел, и уже к вечеру принёс готовый план: написать послание на корме каравеллы, отправить её в анжельский порт, и, ежели объект не наткнётся на неё сам, тайно подкинуть ему записку, чтобы уж наверняка заглянул на причал.
Совершенно не заметив, что этот заковыристый и сложный план обладает точно тем же недостатком, что и просто обычное подкинутое письмо — декларацией факта «я за тобой слежу» — Грэхард этот план одобрил, и даже сам проконтролировал, чтобы надпись нанесли непременно золотыми буквами и непременно разборчиво и чётко.
Каравеллу он даже провожал в путь лично — чтобы убедиться, что надпись хорошо видна издалека.
Сверкающие яркими бликами на солнце буквы его вполне удовлетворили.