— Что бы это ни было, оно действительно летает, — она говорила быстро и облизывала пересохшие губы, — поэтому его следы так трудно найти на земле. Я предполагала это, но теперь знаю точно.
Ланн мог бы поискать следы на чердаке, но ночью там было слишком темно. Утром, убедив себя в том, что все в порядке, он об этом даже не задумался. А для того, чтобы сделать это сейчас, придется, во-первых, вернуться в деревню, а во-вторых, объяснить командору, зачем. Но она и без того сделала правильные выводы, так что это не так уж важно, да?
* * *
Лето в северных регионах не слишком жаркое, не сравнить со зноем пустыни; и уж точно не такое яркое, как в цветущих джунглях Мванги, и все же Ланну казалось, что он уже очень долго не видел такой зеленой листвы и такого яркого солнца. Дорога до Дрезена легка — ее не размыли дожди и не разворотили телеги, так что путь к городу больше напоминает прогулку, чем настоящее путешествие. Или, может быть, ему казалось так, потому что его спутница день ото дня становилась красивее и он застывал, глядя на нее, а затем едва успевал отвернуться, чтобы она этого не заметила. Следы длительной усталости и последствия применения бодрящего отвара проходили так быстро, что Ланн начал сомневаться, действительно ли у нее не осталось никаких мифических сил.
Сайдири не перестала класть оружие в изголовье, но перестала засыпать, сжимая его в руке. Она все еще ворчала, если Ланн садился слишком близко, чтобы охранять ее сон, но никогда не прилагала достаточно усилий, чтобы на самом деле заставить его отойти. Она спала спокойно и больше ни разу не просыпалась не в себе.
На рассвете третьего дня, убедившись, что она проснулась и вскоре будет готова отправиться в путь, Ланн отошел от лагеря, чтобы уделить время дыхательным практикам. Учитывая, как близко он теперь может подходить к женщине, о которой мечтал последние десять лет, они ему очень нужны. Он скинул перевязь и рубашку, огляделся вокруг и, решив, что свободного пространства среди деревьев и камней будет достаточно, расправил плечи.
Подняв руки и сделав глубокий вдох, Ланн начал двигаться, как ему показывал отец, пытаясь очистить мысли, но в последнее время это просто невозможно. Он, должно быть, выглядит неприлично счастливым, выполняя упражнения, и это не совсем правильно с точки зрения практик, но будь он проклят, если пожелает иного.
Те, кто восхваляют умение держать в узде гнев, никогда не пытались справиться с радостью. Она течет по венам, она наполняет легкие и заставляет сердце биться быстрее. Смерить этот поток невероятно трудно, потому что трудно убедить себя, что это необходимо. Ему нужно лишь немного терпения…
С очередным выдохом приподняв веки, Ланн застыл — Сайдири сидела на камне неподалеку. Это ведь не помешает, правда? Нет абсолютно ничего страшного в том, что кто-то смотрит, как он занимается — он в жизни никому этого не запрещал. И это никакой не особый случай.
Плавно вытянув руки вперед, Ланн обнаружил, что пальцы подрагивают — он прилагает слишком много усилий, чтобы сохранять равновесие, потому что хочет выглядеть лучше, чем он есть. Отступив правой ногой назад, и чуть согнув ноги в коленях, он попытался продолжить, но обнаружил, что делает все слишком быстро… Ладно, это провал. Нужно либо сдаться и прекратить, либо продолжать, рискуя в конце концов упасть и вспахать землю носом прямо перед Сайдири.
— Говорят, если смотреть на меня долго, начинает двоиться в глазах, — застыв в одной позе, проговорил он. — Если вдруг увидишь двух Ланнов, сложи целого полуэльфа и загадай желание.
— Я хочу, чтобы один из самых сильных и ловких людей, что я видела, перестал делить себя на части.
Ну вот зачем она это сказала — теперь не сбудется! Даже если Ланн будет очень стараться — шило в мешке не утаишь, он всегда будет мечтать о том, как было бы здорово, будь он нормальным. Потому что, ну здорово ведь, да? Когда тебя не боятся дети и не морщатся, отворачиваясь, взрослые. Когда не слышно за спиной всех этих разговоров, что лучше бы этому парню прикрыться, нечего своим наследием людей пугать, раз уж его предки так провинились перед богами. Когда можно рубашку надеть и не порвать ее в трех местах…
Что толку, что он провел годы, оттачивая движения и доводя навыки до совершенства? Снаружи он как был наполовину монстром, так и остался.
Вздохнув, Ланн опустился на траву и улыбнулся через силу.
— Я монгрел, — напомнил он, — не человек, и это очевидно, с какой стороны ни глянь… А знаешь, отличная штука этот твой плащ. Если разговор становится слишком неловким, можно просто исчезнуть. Целиком.
Одним движением, плавным и быстрым, Сайдири соскользнула с камня. В последние три дня она снова стала гибкой — казалось, тронь и прогнется под рукой, как кошка. Исчезла тяжесть и скованность, она даже дышит легче — Ланн точно знает это, потому что слышит каждую ночь. Не хрустнула ни одна ветка, не сдвинулся ни один камешек, пока она шла к нему, теребя завязки плаща. И только когда ткань легла на плечи, Ланн понял, что зря похвалил эту вещь — добропорядочный имперец должен подарить ее в ответ.
— Я не хотела тебя задеть, я хотела поблагодарить тебя, — опускаясь на траву рядом с ним, проговорила она и Ланн поклялся себе, что вернет плащ, обязательно. Но не прямо сейчас, а как только перестанет так отчаянно краснеть. Столько хороших слов, а он даже «Отлично выглядишь!» выдавить из себя не в состоянии. — Хороший сон, верный друг и надежда. Простые вещи, о которых я не могла и мечтать, пока ты не пришел, — не видя больше его лица, она растерянно блуждала взглядом перед собой, выискивая малейшие искажения воздуха, но Ланн сидел неподвижно, а плащ и вправду был очень хорош. — Те, кто верят богам, говорят: гостя приводят дэвы. Но я считаю, что мне повезло. Впервые за десять лет.
Насчет дэвов чистая правда! И раз уж они идут в Дрезен, Ланн просто обязан поставить перед Самаэлем кружку отличного пива. Или две. Или столько, чтобы проверить, пьянеют ли ангелы.
— Так что, — она развела руками, — если я могу что-то для тебя сделать…
— Я хочу, чтобы ты чаще улыбалась, — выпалил он быстрее, чем успел подумать.
Уголки ее губ поднялись вверх, и Ланн затаил дыхание, но не увидел того, о чем мечтал. Грустная и немного виноватая, эта улыбка не была даже тенью прежней.
— В моем сердце осталось мало радости, — сказала Сайдири, — но я попробую.
После самоубийственного похода Королевы Голфри на город Из от армии осталось не так уж много. Ланн не раз слышал, как командор сквозь зубы цедит, что если бы старуха пропадом пропала вместе со знаменем, стоило бы закатить по этому поводу грандиозную пирушку. Приходилось напоминать ей, что без законной правительницы Мендева армия развалится в считанные месяцы. Но что бы командор ни думала о королеве, ей пришлось отправиться в Из за мендевскими солдатами, потому что других у нее просто не было. И хотя ее улыбка во время долгожданной встречи с коронованной особой скорее внушала ужас, чем располагала к себе, выжившие вернулись домой.
Но, неуловимо и пугающе, с того дня командор изменилась — она все чаще уходила в никуда сквозь шкаф в своей комнате и никогда не возвращалась прежней. Ланн предполагал, что ее сила опасна задолго до того, как попросил Сайдири от нее избавиться перед светлым ликом Иомедай. Но командор только рассмеялась — ее сила принадлежит ей.
С тех пор изменилось многое: Ланн стал ее мужем, он проводил с ней ночи, а днем стоял за ее спиной, готовый отдать жизнь в обмен на ее безопасность. Но когда он как-то раз нашел ее в спальне, вцепившейся побелевшими пальцами в крышку стола, он впервые задумался, что этого может быть недостаточно.
— Ты в порядке? — осторожно прикрывая за собой дверь, спросил он.
— Конечно, нет, — выпрямившись, улыбнулась Сайдири и скинула яркий платок, по плечам рассыпались кудри, черные, как смоль. — Порядок — это скучно.
То была особенная улыбка, никому больше она не улыбалась так тепло и нежно, и Ланн забывал обо всем на свете, когда видел ее. Он подошел ближе, Сайдири подняла руки, обняла его и испустила тяжелый вздох, камнем упавший ему на сердце.
— Мне… тесно, — выдохнула она. — Я думала этот город, эта война, все эти дурацкие обязанности, это они так давят на меня, но нет, — она прижалась щекой к его груди и заговорила тише и медленнее. — Я могу изменить так много: превратить ложь в правду, шутку в реальность, лишь задеть чью-то судьбу пальцем и она сложится в новый узор. Есть только одна вещь, которую не сдвинуть, не сломать… это я. Я и есть моя тюрьма. Я никогда не буду никем больше, я…
— Я люблю тебя, — запустив руку в ее мягкие волосы, перебил он. Ланн понятия не имел, о чем она говорит, но от этих слов становилось не по себе. — И я точно не хотел бы видеть на твоем месте никого больше.
Послышался прерывистый вздох, затем еще один, Сайдири вцепилась в него так, будто видит в последний раз в жизни. Проклятье, кажется, он сделал хуже…
— Эй, — протянул он и неловко улыбнулся, — еще не поздно вернуть твоего мужа матери с сопроводительным письмом вроде: «Заберите вашего сына, он ничего не понимает в женщинах. Это самый тупой монгрел на свете!»
Рассмеявшись, она отпустила его и присела на краешек стола. Ланн вздохнул с облегчением — когда она улыбалась, он верил, что они справятся со всем на свете.
— Ты — самый лучший, — вытирая слезы, проговорила она. — Никому не говори, что я тут… ну знаешь, ударилась в философию да еще и на трезвую голову. Что происходит в спальне, должно оставаться в спальне, в конце концов. Кто пойдет за командором, которая не знает, куда идти? А мне даже к себе сложно вернуться в последнее время.
— Тогда возвращайся ко мне, — он протянул руку и погладил ее по влажной щеке. — И я о тебе позабочусь.
* * *
В последний раз они остановились на привал неподалеку от Дрезена: командор наотрез отказалась ночевать в городских тавернах и предложила войти в город с утра, забрать все, что нужно, и покинуть его до заката. С края поросшего молодыми деревьями разлома открывался хороший вид на городские стены и на дорогу, по которой последние повозки спешили доставить товары до темноты. Сайдири смерила Дрезен мрачным взглядом: стражи на стенах будто не больше десятка, знамена обветшали, с башен кое-где облетела черепица — если Ланн видел город всего месяц назад, то она очень давно сюда не возвращалась.
— И когда ты сказала «забрать», ты имела ввиду…
— Забрать, — обернувшись, ответила она. — Это не кража, если вещь принадлежит мне.
— Вольжиф тоже говорил так, — неопределенно покачал головой Ланн: он завел этот разговор только для того, чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей и не особенно старался на самом деле отговорить ее. — Но, если я не ошибаюсь, хозяин его побрякушек был с ним не согласен.
Над костром на прутьях аппетитно исходило жиром мясо кабана, на которого им посчастливилось наткнуться по дороге сюда. Зверь оказался настолько большим, что Ланн уже строил планы по продаже остатка туши в городе или даже обмена ее на простой в таверне, если повезет и они все-таки задержатся.
— Вольжиф разбогател, поправился и больше не пролазит в окна, так что предлагаю его пример в расчет не брать, — Сайдири отряхнула руки, уселась на спальник и полезла в сумку за едой.
Ланн взял ее чашку, положил туда несколько кусков мяса и посыпал диким чесноком, немного подумал, а затем положил мяса столько, что хватило бы на четверых. Вытащив из сумки хлеб, Сайдири непонимающе уставилась на чашку, потом подняла вопросительный взгляд на него.
— Что? — повернувшись к ней чешуйчатой половиной лица, которая в любых обстоятельствах сохраняла непоколебимую серьезность, спросил он. — Кто не пролазит в окна, тот не оказывается в тюрьме, я правильно понял?
Повисла долгая пауза. Ланн принялся за свою порцию — ждать реакции бесполезно, а мясо остывает.
— Ну что же, — тоном человека, обреченного на ужасные страдания, произнесла она и поставила переполненную чашку себе на колени, — если мне суждено погибнуть, застряв в окне в самый неподходящий момент, я приму эту участь как подобает истинной дочери пустыни.
Ланн медленно и с подозрением обернулся. Сайдири невозмутимо жевала первый кусок. Это ведь шутка, правда? Она ведь не может на самом деле так думать… Или может?
На всякий случай он потянулся, чтобы забрать у нее мясо, но, не прекращая жевать, одной рукой она хлопнула его по ладони, а другой подняла чашку повыше. Так это вызов?
— Ты серьезно решила драться со мной за еду? — прищурив правый глаз, спросил он. — Ты хоть представляешь, какой у меня опыт?
— Дай угадаю, — проглотив кусок, она посмотрела на него и прищурилась тоже, — ни разу не пытался отбить гнилой гранат у стаи кадирских попрошаек?
Сделав вид, что это его совершенно не задевает, Ланн выпрямился, сложил руки на груди и перенес вес на правую ногу, готовясь к прыжку. Сайдири все еще держала чашку на весу подальше от него и, судя по выжидательной позе, тоже сдаваться не собиралась.
— Толпа загорелых детишек с поверхности? — скептически протянул он. — Ни когтей, ни клыков, ни жал? Как, должно быть, нелегко тебе пришлось…
Один вдох и один прыжок сквозь пространство прямо ей за спину — командор не успела даже обернуться, так быстро он выхватил чашку у нее из руки. Подозрительно легкое испытание — она что, даже не пыталась уклониться?
Сайдири обернулась к нему со вселенской скорбью в глазах. Она выглядела настолько несчастной, что будь на месте Ланна королева Голфри, и будь предметом спора армия и трон Мендева — дело закончилось бы полной и безоговорочной победой кадирских попрошаек.
— А, вот что ты имела ввиду, — протянул он, уже чувствуя себя последней скотиной. — Не важно, я на это не куплюсь.
Усевшись на прежнее место со своим трофеем, он попытался продолжить ужин, но под умоляющим взглядом Сайдири кусок не лез в горло.
— Прекрати, — проворчал он. — Я знаю, что ты делаешь это специально.
Как, черт возьми, ей удается делать такие глаза и не смеяться при этом? Раньше она бы скорее заставила его споткнуться, выронив всю еду в костер — для таких шуток у нее хватало сил всегда. Но вот это… что с этим делать? Просто отдать ей еду равносильно безоговорочной капитуляции, а если не отдавать, он будет чувствовать себя ужасным получеловеком до конца своих дней.
И вообще, для кого он готовил это все?
— Я все равно победил, — мрачно протягивая ей чашку, проговорил Ланн.
— Конечно, добрый господин, — кивнула Сайдири, тут же вгрызаясь в новый кусок, — но мяфо-то у меня.
Разумеется, она не съела и половины, пришлось оставить большую часть на утро, но Ланн все равно был счастлив, как ребенок, и вовсе не из-за еды. Пусть она не слишком напоминала себя прежнюю, он больше не чувствовал себя рядом с ней неуместным. И хотя он все еще не мог разжать стиснутые зубы и сказать ей, как много она для него значит, эта жизнь и так достаточно хороша. Особенно если подумать о том, как легко все снова может рухнуть…
* * *
На этот раз Ланн услышал их издалека. Возможно, им казалось, что они крадутся сквозь ночной лес, но они ломились сквозь него, как стадо бронированных лосей.
Напряженно вслушиваясь в хруст веток и скрип доспехов, он протянул руку в сторону Сайдири и постучал пальцами по земле в нескольких дюймах от ее головы — сигнал, который они придумали вместе, чтобы избежать недоразумений. Вздрогнув, она открыла глаза и первым делом схватилась за оружие, но не встала — глупо уведомлять противника о том, что его уже ждут. Ланн выпрямился и, подогнув большой палец, показал четыре и четыре снова. По правде говоря, эти ребята производили столько шума, что он сбился после шести, но лучше переоценить количество, чем недооценить.
Сайдири вскинула брови и завозилась с застежкой плаща, закрепляя ее — судя по количеству участников, это уже не слежка, это охота. После того, как она уснула сегодня, Ланн накрыл ее маскировочным плащом и она либо не заметила этого, что весьма маловероятно, либо просто позволила. Если они выживут сегодня, он скажет ей, обязательно…