Генерал подробно рассказал партийному руководителю все схемы и методы манипуляции выборами, какие знал, оставив Сергея Кирова в глубокой задумчивости.А методов этих Верховный знал очень много, начиная от «белых» манипулятивных технологий в предвыборных кампаниях и заканчивая откровенными фальсификациями. Корнилову было даже интересно применить их все на непуганом электорате, ещё вчера практически никакого представления не имевшему о выборах.
Это во многом упрощало жизнь.Народ здесь, в семнадцатом году, был во многом наивен и вёлся на самые безрассудные и громкие лозунги, вроде того, что всю землю отдадут крестьянам, а фабрики — рабочим. Тут ещё можно было пообещать мир и потом утопить страну в крови, пообещать общество всеобщего равенства и выращивать плесень нового номенклатурного дворянства со спецпайками и прочими привилегиями, чтобы они даже не пересекались с простыми смертными.
Так что генерал Корнилов не стеснялся использовать любые методы. Иначе будет ещё хуже
Царское Село он быстро покинул, допив чай и закончив объяснять Кирову про карусели и вбросы. Торговать лицом в штабе НРПР ему было банально некогда, мятежные окраины требовали к себе внимания гораздо больше, чем политические партии. Да и Киров, вооружённый новыми знаниями, мог справиться самостоятельно, дайте только время.
А время стремительно утекало.
Осень полным ходом подступала к Петрограду и стране, сентябрь уже подходил к концу, и генерал Корнилов с тревогой в сердце ждал октября и возможный переворот, который принято было называть Великой Октябрьской Социалистической Революцией. Да, лидеры большевиков убиты или арестованы, но далеко не все. Сталин и Каменев осторожно вели свою игру на заводах и верфях, агент мирового капитала Свердлов проводил съезды РСДРП(б), укреплял свои позиции, рассылал агитаторов и собирал информацию, концентрируя власть в своих руках.
Но по сравнению с тем, что устраивали эсеры, это всё казалось ничтожным копошением. Боевая организация партии эсеров взяла на себя ответственность за теракт на набережной, и вслед за ним прогремело ещё несколько терактов в Москве, Могилёве и Нижнем Новгороде. Сама партия официально открещивалась от террора, Владимир Вольский, возглавивший эсеров после того, как немецкий агент Чернов ушёл в подполье, объявил Боевую организацию контрреволюционной и вредительской. Однако, это не помогло.
Эсеры и террор снова были неразрывно связаны, и пресса активно раздувала эту связь, закапывая политический авторитет социалистов-революционеров. Дескать, эсеры не могут добиться своих целей легальными способами и вынуждены снова убивать политиков. Естественно, многие законопослушные граждане предпочитали порвать все связи с партией террористов. Само собой, это играло только на руку Корнилову и НРПР, и даже если бы этих терактов не было — их стоило бы придумать.
В Москве эсеры застрелили местного главу полиции, в Нижнем взорвали бомбу на вокзале, в Могилёве попытались пронести бомбу в Ставку, но не преуспели, и пострадали лишь несколько георгиевцев из охраны.
Разумеется, многие поддерживали и такие способы ведения дел, но большинство постепенно разочаровывалось в идеях эсеров, тем более, что НРПР предлагала во многом похожие реформы. Социальные, в первую очередь.
А самым большим пробелом в программе народно-республиканской партии оставался земельный вопрос, который партия пока никак не предлагала решать, оставляя его на откуп аграриям-профессионалам и откладывая на «когда-нибудь после Учредительного собрания».
И именно это во многом заставляло простой народ выбирать другие левые партии, предлагающие простую и понятную формулу «отнять и поделить». Забывая о том, что отнимать будут и у них в том числе, а делить только промеж собой.
Впрочем, в аграрных губерниях отнимали и делили уже с начала лета, распахивая и засеивая «ничейные» земли и собирая теперь с них урожай. Многих помещиков просто ставили перед фактом, что их земля теперь поделена, и многочисленные жалобы от вчерашних помещиков-угнетателей сыпались во все инстанции, комитеты, министерства и приёмные.
Вот только ничего с этими самозахватами фактически сделать было нельзя. Либо заливать страну кровью, что не получится просто потому что любых карателей быстро поднимут на вилы, а вслед за ними и правительство, либо признавать результаты этих самозахватов. Ни тот, ни другой вариант генерала Корнилова устроить не мог.
Автомобиль Верховного наконец проехал через ворота Михайловского замка. Корнилов прошёл внутрь в сопровождении охраны, на ходу выслушивая доклад дежурного адъютанта о том, что произошло в его отсутствие.
Фактически, ничего. Несколько телеграмм из Ставки и от командующих фронтами, бездействующих, а потому, не могущих сообщить ничего нового, несколько писем от представителей общественности и общественных организаций типа Земгора, в завуалированной форме высказывающих своё отношение к закручиванию гаек. В письмах, конечно, никто угрозы не слал, все упражнялись в славословии и лизоблюдстве в самых цветастых выражениях, но между строк читалось — не лезь, генерал. Буржуазия хочет и дальше сыто кушать и сладко спать, и не тебе, генерал, этому препятствовать своими проверками и репрессивными мерами.
— Что-нибудь ещё было? — спросил Верховный. — Посетители?
— Никак нет, Ваше Высокопревосходительство! — отчеканил адъютант.
Посетители пытались пробиться к генералу по миллиону самых разных поводов. Начиная от каких-нибудь делегатов от крестьян какой-нибудь далёкой губернии, пешком прошедших полстраны ради приёма у Верховного, и заканчивая полусумасшедшими авантюристами, жаждущими предложить Корнилову очередную идею «как нам обустроить Россию».
Чаще всего до Корнилова они не добирались, и их приходилось выслушивать секретарям, напускающим на себя максимально важный вид, но иногда генерал любил снизойти до простого народа. Редко, потому что времени на это почти не оставалось, но всё же некоторым посетителям везло и Корнилов мог их выслушать.
Но не в этот раз.
— От Голицына известия были? — спросил генерал.
Генерал-майор Голицын к этому моменту должен был добраться уже минимум до Твери, и он обещал постоянно держать Верховного в курсе событий.
— Никак нет, — ответил адъютант.
— Как появятся — доложите сразу же, — приказал Корнилов.
— Есть, — кивнул адъютант.
Адъютант проводил генерала Корнилова до дверей его кабинета и любезно раскрыл перед ним дверь. Верховный прошёл внутрь, уселся за рабочий стол, мельком оглядел оставленные якобы в беспорядке бумаги. На столе никто ничего не трогал, и в ящиках стола вроде бы тоже. Во всяком случае, по внешним признакам. Это оставляло надежду, что хотя бы в его ближнем окружении шпионов не было. Настолько наглых шпионов, которые могли бы вломиться в кабинет и заглянуть в бумаги.
Снова надо было что-то делать со снабжением войск, сидящие на месте дивизии опустошали близлежащие деревни и сёла, будто саранча, и людям постоянно не хватало провизии, а лошадям — фуража. Нужно что-то было делать с флотами, Балтийским и Черноморским, нужно было что-то делать с союзниками, клюющими в мозг и его, и всю Ставку на тему того, что им необходимо новое наступление. Нужно было что-то делать вообще в целом, проблемы копились по всем направлениям, и откладывать их решение бесконечно не получится.
Дверь вдруг распахнулась, Корнилов оторвал взгляд от очередной докладной записки. На пороге стоял бледный как смерть адъютант.
— Что случилось? — нахмурился генерал.
— Телеграмма… Из Пскова… — он дрожащей рукой протянул бланк Верховному. — Семью вашу… Таисию Владимировну… Бомбой…
Генерал сжал кулаки. Карандаш в руке разломился на несколько осколков, разлетаясь по всему кабинету. Значит, эта война дошла уже и до таких подлостей. Семья была ему чужой, но оставлять такое без ответа нельзя. Не поймут.