Комитет Государственной Безопасности расположился в бывшем здании Охранного отделения и губернского жандармского управления на Гороховой улице, именно там, где могла бы расположиться Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и шпионажем, и многое перешло гэбистам по наследству от жандармов и охранки. Разве что полномочия у КГБ теперь были гораздо шире, а ответственности гораздо меньше. Всё-таки, революционная ситуация, исключение из правил.
Во всех городах бывшей империи отделения КГБ открывались на базе прежнего политического сыска, вот только доктрина и методы работы сильно отличались от царской охранки. При царе она полагалась на секретных сотрудников, двойных агентов, причём доходило до того, что едва ли не половина участников революционных организаций работала на полицию, а два провокатора писали доносы друг на друга. И, финансируя работу провокаторов, охранка финансировала и революцию. Неудивительно, что в первые же дни Февральской революции полицейские архивы жгли во всех городах, заметая следы своего сотрудничества с проклятым царизмом.
Манштейн, как глава комитета, решил последовать советам генерала Корнилова, который предостерегал его от подобного стиля работы. Лучше уж сделать упор на силовые операции и жёсткие методы воздействия. Исполнять в первую очередь карательные функции, а не следственные. По крайней мере, сейчас, во время сложной революционной ситуации.
И всё равно полковник Манштейн сидел сейчас в тесном маленьком кабинете, разбирая многочисленные отчёты. Многое было для него, строевого офицера, в новинку, и он больше привык лично вести людей в атаку, нежели сидеть с пыльными бумажками, но лезть под пули ему теперь было строго запрещено. Отчего Владимир Владимирович Манштейн изрядно страдал.
На террор, который развернули эсеры и прочие вредители, Корнилов требовал ответить таким же террором, только со стороны КГБ, и Манштейну, как честному русскому офицеру и дворянину, было невероятно тошно осознавать, что для спасения страны им придётся пойти даже на такие меры.
Но всё-таки он был готов и к такому, и генерал честно предупреждал, что работа его ждёт грязная и тяжёлая. Манштейн готов был служить России на любом месте, хоть в пехоте на передовой, хоть в КГБ начальником, хоть простым писарем в штабе.
Вот и сейчас он служил Родине, взглядом пробегая отчёт бывшего жандармского корнета. В нём корнет подробно и в самых цветастых выражениях описывал, как в составе тройки они ворвались на конспиративную квартиру, где проходило собрание одной из боевых групп РСДРП(б) и те попытались сопротивляться. Началась стрельба, и сотрудникам КГБ пришлось всех боевиков положить прямо там же.
Полковник ощутил укол зависти, понимая, что рядовым опричником, как их теперь называли в народе, он бы действовал намного эффективнее, чем на своём нынешнем месте. Он долго пытался догадаться, почему генерал Корнилов назначил руководителем КГБ именно его, молодого штабс-капитана, начавшего карьеру только во время войны, хотя вокруг имелась масса куда более достойных и опытных кандидатов. И ответа он не находил. В общем, в полной мере ощущал всю тяжесть синдрома самозванца.
Но он продолжал прилагать все усилия, чтобы соответствовать высокой должности главного опричника страны.
Во многом приходилось опираться на опыт старых жандармов и полицейских, перенимать их методы и методы их противников. Революционеры были новаторами во всём, не только в социальных и прочих реформах, но и в методах разрушения государства и в методах противодействия репрессивному аппарату. И теперь Манштейну приходилось тоже становиться новатором, изобретая способы борьбы с подпольщиками.
Старые, закостеневшие в своих циркулярах и протоколах структуры попросту не справлялись с этой многоголовой гидрой революции.
Владимир Манштейн отложил документы, встал, похрустел шеей, осторожно поводил раненой рукой в воздухе. Боль простреливала куда-то в лопатку, но исполнять обязанности пока не мешала. Он немного прошёлся по кабинету, раскрыл форточку, выпуская наружу спёртый конторский воздух, с улицы потянуло свежестью и сыростью.
Уже почти стемнело, и полковник понял, что даже ещё не обедал, перебиваясь лишь крепким чаем. Он и спал-то всего несколько часов, прямо здесь, в кабинете, на узкой жёсткой кушетке. Без отрыва от производства.
На КГБ в одночасье свалилось слишком много работы. Они и расследовали, и выносили приговоры, и приводили их в исполнение. Отделы и подразделения пересекались между собой, многим приходилось работать за себя и за того парня, одновременно исполняя разные обязанности. Например, полдня разбирать ворох доносов, а потом лично ходить и проверять сведения их них, а затем участвовать в очередном аресте. Организатор из Манштейна оказался не лучший, он учился на ходу, и толковых заместителей сходу подобрать тоже не удалось. Абсолютно всем приходилось учиться на ходу.
Манштейн устало потёр красные от недосыпа глаза. Чай уже не помогал и не бодрил, кофе был слишком дорогим, а кокаин был строго запрещён к употреблению и даже за хранение его можно было вылететь со службы. Прецеденты уже бывали.
Он накинул шинель, закрыл кабинет на ключ, проверил наган в кармане, без которого на улицу теперь не выходил. Ему нужно было немного проветриться.
— Владимир Владимирович? Вы домой? — окликнул его дежурный у самого выхода.
— Нет, прогуляюсь немного, — поднимая воротник, ответил Манштейн.
Петроград снова показывал своё истинное лицо, резкими порывами сырого ветра норовя сорвать фуражку с головы и холодными мерзкими щупальцами дождя забираясь за воротник. Но всё же это бодрило. Манштейн отправился к ближайшей чайной, немного перекусить.
Перебоев с продуктами, таких, какие были в феврале, уже не было, но цены росли почти каждый день, вместе с тихим народным гневом. Правда, возмущаться старались всё больше шёпотом и только в разговорах с хорошими знакомыми.
Чайная в полуподвальчике на перекрёстке Гороховой и Малой Морской улиц встретила полковника притягательным запахом свежей выпечки и настоящего китайского чая. Таким же китайским чаем любил потчевать своих гостей генерал Корнилов, приучая их к качественным напиткам, и Манштейн тоже привык к хорошему чаю.
При появлении полковника КГБ посетители заметно притихли, и пока Манштейн стряхивал капли воды с фуражки и плеч, некоторые поспешили ретироваться. Полковник не обратил на них никакого внимания, увлечённый запахом еды. Желудок требовал хоть чего-нибудь и как можно скорее, и Владимир Владимирович торопливо заказал несколько плюшек и чаю.
Изысканным убранством чайная не блистала, но всё было опрятно и достаточно чисто, и полковник уселся за столик в углу. Кружка с чаем обжигала пальцы, плюшки немного подсохли и были уже не такими вкусными как могли бы, но Манштейн отчего-то радовался этим простым вещам, понимая, что ненадолго вырвался из круговорота рабочей рутины.
Из-за ранения в руку, полученного в Смольном, ему приходилось делать всё одной рукой, и быстро поужинать не получалось. Он и не спешил, решив вдруг потянуть этот момент.
Но чай кончился, плюшки тоже, а завал на службе пока ещё нет, и Манштейн понимал, что к нему придётся вернуться уже сейчас, потому что завтра этот завал станет ещё больше.
— Благодарю, — сказал Манштейн, расплачиваясь за чай, и половой расплылся в угодливой улыбке.
— Всегда рады-с, заходите ещё, — пробормотал он.
— Обязательно, — ответил Манштейн, нахлобучивая фуражку на голову и готовясь снова выйти в промозглую сырость петроградского вечера.
Он поднялся по ступенькам обратно на тротуар Гороховой. Неподалёку маячил какой-то мутный тип, и полковник сунул руку в карман, на всякий случай поглаживая рукоять нагана.
— Эй, полковник! — буркнул этот тип, стоило только Манштейну немного приблизиться.
— Чего? — нахмурился Манштейн.
— Знаешь, что бывает с предателями революции⁈ — нервно воскликнул тип, выхватывая пистолет и сходу стреляя в начальника КГБ.
Несколько пуль прошили его почти в упор, но из последних сил Манштейн выстрелил в ответ, и только после этого упал на тротуар. Злость на себя и на тех, кто не мог принять новую действительность, захлестнула его с головой. Настолько, что боли он почти не чувствовал.