Глава 17. The Weakness of Humans
Я сама к нему полезла. Стала тем, кто проявил инициативу. Мне не нужен был секс сам по себе, не в этих обстоятельствах, но я жаждала той степени близости, которая бывает у людей, ложащихся в одну постель. И мне отчаянно были необходимы его прикосновения, ласки, как единственное средство, способное обезболить мои раны. Дать возможность хотя бы на время забыться в том, что всегда несло только радость.
Мы всё так же стоим у окна, руки Дамиена обнимают меня тем душераздирающим видом объятий, которые называют братскими. Но даже в них есть нечто … грешное. И оно растёт, быстро увеличивается, как шаровая молния, а мы оба замерли, застыли в ожидании, и наблюдаем, как далеко это зайдёт.
Пронзительный звук вскипевшей кофеварки ударяет по нашему отрешённому шару действительностью, и он со звоном лопается.
Дамиен не спешит забирать руки, но моё тело отталкивается, отскакивает, словно опомнившись. В этот момент я ненавижу весь мир, и самое большое в нём зло – кофеварки.
Не осознавая шагов, бегу. То ли сбегаю, то ли нет, но внутри – разлом.
Трясущимися руками пытаюсь выдернуть шнур из розетки, сделать хоть что-нибудь, только бы эта кофемашина наконец умолкла, но чёртов штекер словно приклеился намертво к проклятой стене. Я дёргаю его изо всех сил, борясь со слезами, уже безжалостно затопившими мои глаза.
Внезапно жаркое дыхание опаляет мой затылок, заставив каждый волосок на шее подняться:
- Ева… остановись! – просит глухо, хрипло.
Опомнившись, разворачиваюсь и, наверное, делаю это слишком резко - так, что Дамиен отступает на шаг назад.
Глаза в глаза. Диалог древний, как мир.
Да, я зову его взглядом. На низком, диком, первобытном уровне зову, и он слышит. Слышит и не может устоять: я чувствую это, ощущаю каждой своей клеткой взор, примагниченный к моему лицу, его мягкое скольжение ниже, к губам, и тут же рывком обратно - к глазам. А в них остатки слёз.
- Да к чёрту всё! – не сказал, проревел.
Это взрыв. Прорыв плотины. Цунами, безжалостно сносящий постройки пристойности, крепкое здание морали.
Его бёдра вдавливают меня в стену, и где-то там, за тонкой тканью дорогих брюк, я ощущаю лживость его молчания. Фальшь заключённого им брака.
Он даже не целует меня, нет. Он дышит, жадно хватая воздух, втягивая его вместе с моими волосами и кожей. Его губы словно разучились ласкать - они просто живут на моём теле, едва поспевая за пальцами, стаскивающими бельё.
Я хочу целовать его губы и тянусь к ним, он это чувствует и даёт мне их, позволяет впиться, вжаться.
И в эти секунды мне плевать, что обо мне думают на небесах. Даже если именно в этот момент они вписывают своим тонким пером моё имя в список с заглавием «Ад».
Дамиену, похоже, тоже всё равно. Ему совершенно точно не до небесной канцелярии. Он невменяем, может быть, даже безумен. И я выгибаюсь, подставляя этому безумству шею, грудь, раздвигая бёдра так широко, как могу, чтобы он точно знал, что и у меня больше нет сил сопротивляться.
Что я выдохлась, что больше не могу.
В том, что мы делаем, нет элегантности. Я целую его лицо, не следуя традициям – жадно и куда придётся, так же точно, как и он моё. Ладони скользят по телу, сжимают бёдра, плечи, запястья до боли. Пальцы знают, что должны быть нежными, но годы, долгие мучительные годы одиночества, рвущей душу беспомощности в таком большом и разнообразном мире сделали нас одержимыми.
Мы одержимы. Оба.
Мои ладони на его груди, они то сжимают нежную ткань рубашки, то вновь разглаживают, ненавидя её и любя тепло кожи, очертания спрятанных мышц. Я выдираю её из его брюк, чтобы прижать уже наконец ладони к его животу, скользнуть ими выше, гладить грудь, ключицы, шею.
Мои пальцы впиваются в кожу ремня, не щадят его, грубо размыкая замок, оскорбляя звуком расстёгнутой молнии этот пристойный во всех смыслах мир.
Моя спина уже на ковре, а руки подняты кверху и вплетены в его руки. Он целует мою грудь, обхватывая губами, скользя языком. Его нос прижимается к моей коже, ищет запах и, находя, заставляет веки опуститься, лишь ненадолго прикрыв жадные зрачки. Он хочет видеть, чувствовать, осязать. Хочет любить.
И я хочу. Мне нужно ощутить его в себе, соединится, вжаться, слиться в одно. Необходимо стать одним целым, неотделимой его частью.
Дамиен на мгновение останавливается, смотрит в мои глаза, словно собирая всю решимость мира, чтобы сделать одно это движение. А я зову его взглядом: «Да! Да! Да! Сделай это! Я ведь так давно жду… Столько лет тебя жду!».
И он, зажмурившись, стиснув зубы, сжав ими нижнюю губу добела, совершает то, что для всех и для нас самих лежит за гранью.
Экстаз наполняет мои веки тяжестью, и я только слышу хриплый выдох, почти стон:
- Ева-а-ааа…
Мы одно целое. И нам хорошо. Наконец, хорошо. Вся тяжесть лет стекает с наших соединившихся тел. Нет, это не секс. И не занятие любовью. Это жизнь, маленькая драма двух неприкаянных душ в одном физическом соитии.
Во мне рай. Перед глазами акварель, а на ней – приоткрытые воспалённые губы с каплей алой крови. И я поцелуем забираю её себе.
Мы оба задыхаемся, потому что нам некогда дышать, нет в этом краткосрочном маленьком мире времени для дыхания – наша хронология и история точечны, как касание кончика иглы к белому, пустому листу бумаги. Потому что ничего и никогда у нас не будет. Не может быть! Не существует во Вселенной сценария, где наши души могли бы быть вместе.
И именно эта неизбежная пустота, отсутствие возможностей для того, чему так хочется БЫТЬ, наделяет контакт, который давно перестал быть просто соитием, недоступной обычным влюблённым силой – наша жажда друг в друге достигла пика, апогея, побила рекорды человеческого влечения, взорвала все постулаты и догмы, выпустив наружу голое, уязвимое, уродливое в рождении, но такое прекрасное в своей первобытной природе явление – наше Чувство.
Каждое «нельзя», всякое «невозможно» и все до единого «запрещено», «безнравственно» и «аморально», слились в один бесконечно мощный поток с противоположной полярностью: чем сильнее и строже запрет, тем слаще возможность его нарушить.
Ни один из нас ни о чём не думал и даже не пытался: нас просто сорвало, вырвало из правильности, разумности, благопристойности, и с силой бросило в объятия друг друга.
И каждый, ловя момент, спешил взять у другого как можно больше той уникальной энергии, без которой обе наши жизни превратились в пустые жалкие оболочки, сдувшиеся воздушные шары, беспомощно болтающиеся на кривых осенних ветвях чужого мира.
Есть мир со своими порядками, а есть наши обезумевшие тела, жадно поглощающие ласки друг друга. Есть правильность, а есть неповторимый в своей силе, сметающий все до единой мысли оргазм. Первый за последние девять лет.
Мне страшно открывать глаза. За опущенными веками прячусь от реальности: она уничтожит меня, я знаю. Почему он так глубоко и так фатально молчит? Его лицо спрятано в изгибе моей шеи, дыхание всё ещё рваное, но я слышу и чувствую, как успокаивается ритм. Размеренный вдох, размеренный выдох. И это спокойствие убивает.
Дамиен поднимает голову, я всё так же не решаюсь открыть глаза, но чувствую кожей его взгляд, ощущаю тепло и влажность выдыхаемого им воздуха. В это мгновение всё, что есть во мне человеческого, живого, женского и слабого ждёт одного маленького обычного жеста – поцелуя. Только один поцелуй в губы даст ответ на мой мучительный вопрос. Один единственный.
Но его, конечно, не будет. Не может быть. Нам нельзя…
Но мы сорвались. Мы сорвались, а было нельзя, и мы оба об этом помним.
- Прости меня… Прости!
Город уже просыпается: дороги шумят, вдали протяжно гудит грузовой танкер.
Я ненавижу это зарево за окном. Оно отбирает у меня мой полноценный мир, место, где тепло и комфортно, единственное, где я способна дышать полной грудью и ощущать радость:
- Скоро утро… - жалуюсь.
До слёз хочется, чтобы он утешил, сказал нечто такое, что даст надежду, заклеит пластырем рану неизбежного. Но он просто констатирует:
- Уже утро.
Да, ночь осталась в пережитом прошлом, и сейчас утро - начало его нового дня, в котором для меня нет места. А главное, не может быть. С его груди исчезла «наша» татуировка. Теперь она осталась только у меня.
Я поднимаюсь и прячусь в ванной, чтобы он не видел моих слёз, если вдруг хлынет, и не испытывал дискомфорта, закрывая дверь отчего дома. Оставляя за ней меня.