Глава 41. Дамиен
Дамиен
Я хотел снимать фильмы, ставить сцены, перевоплощать картинки, рождающиеся в излишне активной голове, в реальные живые кадры. Но в режиссёры таких, как я, не берут - слишком высоки риски и цена потерь.
А сценарист всегда остаётся в тени, особенно если прячется за псевдонимом. В режиссуре немалую роль играет пиар, и твоё лицо, независимо от твоей воли, обязано мелькать на фото, экранах, фестивалях, премьерах, встречах и просто в сплетнях, неважно, жёлтых или глянцевых страниц. Кинопроизводство - это система, сложный мир со своими законами, правилами и хитросплетениями. Тебе не запрещено выделяться, отнюдь! Твоя особенность может сыграть даже на руку в продвижении фильма, если ты, по случаю, принадлежишь лагерю граждан с нетрадиционной ориентацией. Это нормально, и ты своим примером раз за разом будешь показывать миру, что «непохожесть» и талант, порою, шагают рука об руку. Ты можешь отрастить себе женскую грудь или пережить трансгендерные операции, шокировать общественность вызывающими физическими несовместимостями, как, например, пышный бюст, тонкая талия и борода, главное - быть в тренде.
Инцест в моде никогда не будет. Он опасен для человеческого рода, а ещё аморален, запретен, порочен. И это никакая не «особенность», а «извращение», и за него тебе скорее поломают рёбра, нежели позволят снимать кино, а значит, нести «свой разврат в массы». Однако ты можешь творить словом, щедро вываливая народу собственные мысли, позволяя копаться в них, препарировать, понимать и не понимать, принимать и лезть на амбразуру с собственным в корне отличающимся мнением.
Имени моего из титров «Опиума» уже не вырезать, а между тем продажи остаются самыми высокими из всего, что снималось в Ванкувере за последние десять лет. Отныне и навсегда он останется фильмом, снятым «тем парнем, который живёт со своей сестрой». И никто даже не посмеет произнести или написать в своём блоге «спит» со своей сестрой, хотя каждый отлично осознаёт смысл, вкладываемый в слово «живёт». Табу.
Но все эти перемены неожиданно оказались для меня не так травматичны, как изначально предполагалось. Речь, разумеется, не о полном безразличии, но… оказалось, что в моей жизни есть нечто более важное.
Я не знал, что обычное человеческое сердце из плоти, лимфы и крови способно так любить, как любит моё. И я уверен, что это не мозг, не душа; это именно сердце, потому что всякий раз, как я вижу Еву вжимающейся в меня ночью, будто прячущейся от жизни, оно ноет глубинной фундаментальной болью.
Я боюсь её потерять. До одури. До изнеможения. Страх, что она исчезнет из пространства и времени, сжимает в тиски, прессует во мне всё живое, заставляя испытывать боль и искать пути, способы её сохранить.
Моя Ева – психически изломанный человек. Ребёнок, лишённый любви, понимания и поддержки. Затравленная душа, искусанная жизнью, изувеченная судьбой. И то, насколько сильно она отличается от здоровых счастливых людей, рождает в моём сердце больше нежности. Я хочу быть для неё домом, крепостью, защитой, лекарством, утоляющим боль. Я хочу быть её мужчиной, хоть и не могу назвать своей женой.
Я люблю её, мою Еву. Люблю безмерно. Люблю безгранично. Люблю той любовью, которая наполняет человека особенным смыслом, позволяя ему расти и возвышаться над самим собой.
Все амбиции и достижения ничтожны в сравнении с тем, что у меня есть теперь – её умиротворённое сном и моей близостью лицо, те совсем небольшие кусочки счастья, которые нам обоим удаётся вырвать у жестокого шулера, называемого Судьбой, так и не обыграв его в главном – в доверии.
Ева не до конца доверяет мне. Она не отдалась полностью, не открылась, и мы оба знаем, что будет, если я вдруг оступлюсь. Поэтому в моей жизни больше совсем нет женщин. Никаких. Ни больших, ни маленьких. Ни сильных, ни слабых. Ни постоянных, ни мимолётных. Я принадлежу одной – своей сестре. Я - её единственный шанс на условно полноценную жизнь, она – моя потребность. Мой воздух и моё солнце. Мой свет. Моё счастье.
Счастье, способное жить даже там, где больше нет и не будет успеха, на который рассчитывал молодой и не в меру амбициозный Адам Дамиен Блэйд.
Не неважно, каков мой потенциал и насколько талантливы предыдущие работы, моё имя стёрто из профессии. Для меня нет будущего и перспектив. Я порочен тем видом порочности, который, к несчастью, никак не пригоден для пиара.
И мне всё равно. Теперь уже да, плевать на потери, потому что сердце каждое утро напоминает о том, что всё правильно. Сердце, стонущее, волнующееся в предвкушении ЕЁ пробуждения, взгляда Опиума, проникающего в самый центр моей души.
- Я люблю тебя! – шепчу в её губы и чувствую, как они растягиваются в улыбке.
Мы купили дом в Доминиканской республике в деревушке Кабарет на севере острова. Место уникально тем, что помимо песка и традиционных пальм здесь находится национальный парк Эль Чоко, так что живём мы теперь в лесу и на берегу одновременно. Старый дом пришлось разрушить и построить новый. Он получился особенным, хотя нам с Евой было нужно лишь простое и уютное место. Всё дело в проекте – его для нас создал друг, имеющий «особенное отношение к большой любви».
Иногда удивляешься тому, насколько тесен наш необъятный мир: я знаю Алекса с тех пор, как снимал свой первый фильм – он был одним из продюсеров, а Еву с ним познакомила её любимая и единственная подруга Лурдес. Алекс Соболев – её отец.
Теперь у нас много свободного пространства и света - одна стена и даже частично крыша сделаны из стекла. Спальня – особенное место: окна не только в стенах, но и на потолке, поэтому, засыпая, мы с Евой любуемся на звёзды или наблюдаем, как врезаются в наш потолок дождевые капли и солнечные лучи. Ева шутит, что мы можем загорать, не выходя из спальни.
У нас есть бассейн, пусть и небольшой, терраса, собственный пляж и полное отсутствие соседей - идеальное место, именно о таком я когда-то мечтал. Теперь моя мечта сбылась, но главное в ней, конечно же, не дом и не лес, не пляж и не уединение, а женская ладонь, всегда зажатая в моей, единственная во всём мире, которую я не хочу выпускать.
Ева улыбается, ей здесь нравится, и это - самое важное для меня условие.
Жизнь на берегу имеет свои особенности: каждый день мы гуляем вдоль прибоя, держась за руки, мне больше не нужно втискиваться в тесные туфли и узкие брюки, душить себя галстуками и бабочками – я живу в футболках и шортах, редко стригусь, но часто бреюсь – так нравится моей Еве. Она надевает просторные платья и сарафаны, иногда шорты и топы с тонкими лямками. Я обожаю её золотой загар и привычку не носить бельё. Мы этим пользуемся. Часто.
Мать Лурдес, Валерия, написала книгу – необыкновенную историю своей «неправильной» большой любви. Покаялась, раскрыла тайны, поделилась мудростью. Она доверила мне свою рукопись и право быть первым, кто прочтёт её откровение. Ну, после мужа Алекса, героя всей истории, разумеется.
Я сказал ей:
- Лера, твоя книга хороша, а фильм может получиться ещё лучше. Но есть одно «но»!
- Какое? – я слышу в её голосе тревогу.
И мне до боли знакомо это чувство тремора в ожидании того, как люди воспримут твоё творение. Что скажут? Поймут ли?
- Ты не всё рассказала! Утаила самое главное, - стараюсь придать своей критике шутливый тон, чтобы сгладить её восприятие.
- Что?
- Секс. С него всё у вас началось, на нём так много всего завязано, но ты так и не рассказала, каков он в постели.
- Я сказала: он Бог!
- Вот именно, ты просто дала ему оценку. Но для нас, читателей, она не имеет веса. Ты должна убедить, показать, предъявить факты. Писатель, как и режиссёр, рассказывает сценами и образами.
- Да ну тебя! Издеваешься!
- Нет. Книга не похожа на другие, в ней много смысла, идей, чувственности и эмоциональности в ключевых эпизодах, но для популярности нет важного – секса.
- Её же будут читать мои дети, этого не избежать! Нет, нет и нет!
- Лера, секс в хорошей книге, как и в хорошем кино – это искусство. Причём тончайшая и сложнейшая его форма. Найди грань и пройди по ней. Уверен, у тебя получится. В некоторых моментах ты уже это сделала, но рискни пойти дальше, открой больше. Я знаю, ты не скатишься туда, куда не следует, но сказать об этом должна.
Мои слова её убедили. Через месяц я получил более толстую рукопись: и в ней появился не только секс, но и атмосфера. Эта книга теперь рассказывала не просто историю, а жизнь.
- Алекс согласился с твоим мнением. Он вообще всю жизнь считает меня излишне зажатой, - призналась мне Лера.
- Зажатые люди не пишут о своих чувствах книги и не рассказывают так откровенно о своих ошибках и промахах, не боясь быть осуждёнными.
- Я не знаю, боюсь ли. Мне захотелось поговорить с людьми о том, как привычная упорядоченная жизнь может в одночасье закончиться. Как сказанные или несказанные вовремя слова могут изменить всё. Как счастье становится несчастьем из-за глупых, пустячных вещей и событий, нелепых страхов. Я хотела, чтобы люди задумались. Не одна я жила с повязкой на глазах, не только в моём воспитании были ошибки, таких людей тысячи, и мне важно, чтобы они увидели себя со стороны и перестали калечить свои жизни.
- Ты это сделала, Лера. Ты написала стоящую книгу. Её будут читать, поверь. Не всем она понравится, будь к этому готова, не все услышат твои мысли, не все захотят понять, но найдутся те, кому твои слова помогут. Откроют глаза. Чему-то научат.
-О, ты не поверишь! - смеётся. - Алекс тоже решил написать свою историю. Говорит, она сильно будет отличаться от моей!
- Это замечательная идея, обратная сторона медали! Паззл из двух наборов, а сложится трёхмерная картинка!
- Да ну тебя, ладно, пойду. Внуки разбушевались! От Алекса тебе привет.
- Спасибо! И ему от меня!
Мы с ним дружим уже очень долгое время – Алекс не только интересуется кинематографом, но и активно в него инвестирует. Редкий человек с редкой душой. Не так давно он предложил мне партнёрство – учредить собственную киностудию и снимать «достойные» фильмы.
Я отказался. Режиссёрская работа, как и продюсирование, требует полной стопроцентной отдачи. Нет нормированного рабочего графика, нет выходных и отпусков, есть сроки. Между ними – да, жизнь, но каждый проект поглощает тебя полностью и без остатка. Сегодня я не могу себе это позволить – у меня есть моя Ева, я нужен ей каждую минуту, и ничего важнее быть не может.
Ничто не происходит просто так – моя карьера режиссёра окончилась, не успев начаться, это был удар, но сам я не скоро бы понял и вряд ли бы вовремя остановился, осознав, что нужен Еве. Больше и чаще, чем редкими ночами и в перерывах между съемками.
У меня теперь другая жизнь: ответственность за самого дорогого и близкого человека, любимую женщину. Она особенная, не такая как все, и отношение моё к ней, как и наша жизнь – особенные.
У нас есть проблема, которая омрачает наши дни - доверие.
Иногда Ева крепко сжимает мою руку и спрашивает:
- Ты не уйдёшь?
И я знаю, что она не имеет в виду кровать, комнату, дом или этот день. Она говорит о своей жизни. И этот её вопрос меня убивает, душит, потому что она всё время ждёт моего ухода. Предательства. Удара в спину.
Ева так и не раскрыла свою тайну, не призналась, но я догадываюсь, что сотворил. В сущности, всегда это знал. Личность Евы несгибаема, она слишком горда, чтобы унижаться, но однажды ей пришлось перешагнуть свои принципы и попросить меня быть с ней. В первый раз мой отказ не имел последствий, но второй стал причиной её душевного разлома. Почему именно второй? Потому что на этот раз она была более уязвима. Но я до сих пор доподлинно не знаю, что именно сделало её такой.
Лурдес можно пытать клещами, однако, безо всякой пользы. Ева непреклонна - всё так же отвечает на мой вопрос молчанием и при этом уходит в себя так глубоко и надолго, что я уже перестал спрашивать.
Каждый мой отъезд за сыном у Евы истерика. Не с жалобами, слезами и упреками, хуже! Она тихая, молчаливая, вся внутри и в отражении её переполненных страхом глаз.
Когда утром срабатывает мой будильник, Ева подскакивает как ошпаренная: она - комок нервов.
Я обнимаю её, глажу по голове и спине, целую и прошу успокоиться. И она, конечно, уверяет, что всё в порядке, что “просто будет скучать”, но вид её сцепленных рук и кое-как спрятанных эмоций рвёт мою душу в клочья. И когда я, полностью одетый и закинувший небольшую сумку на плечо, прижимаю свою Еву на прощание, её глаза наполняются слезами, и она задаёт тот самый вопрос:
- Ты вернёшься?
И я готов взвыть. Заорать и рвать волосы на своей голове.
Видеть её такой невыносимо. Моё сердце стонет от обиды, но я знаю, что не могу требовать от неё многого - я виноват во всём этом. На мне ответственность.
Поездки за сыном стали серьёзной проблемой. С одной стороны, Ева любит его и ждёт, с другой, каждый раз мы оба переживаем стресс: она - из-за моего отъезда, я - по причине её страхов и страданий.
Единственное решение, какое я смог придумать, это попросить Мел летать с ребёнком вместо меня:
- Мел, мне нужно, чтобы ты привозила Дариуса ко мне. Я не могу летать.
- Почему это?
- Есть причина.
- Это она? Твоя сестра?
Последнее слово произнесено особым, изощрённым тоном. Я бы не смог повторить, даже если бы очень постарался. И откуда в женщинах столько ехидства?
- Да, это из-за неё, - соглашаюсь.
- Это потому что ты – кобель, и она об этом знает. Я бы на её месте тоже не доверяла, - сообщает, хитро сощурив глаза.
- Пусть так. Сможешь делать то, о чём прошу?
- Сознайся, ты и ей тоже изменяешь?
- Это не твоего ума дело, Мел. И уже давно!
Именно этот момент она выбирает, чтобы ударить меня своей главной претензией:
- Если бы не эта твоя… связь, кем бы ты мог стать! И финансово тоже! Подумай, как многого ты лишил своего сына, а ведь мог всё это время полноценно работать! - в её глазах почти ненависть.
- Ну, тебе и Дариусу на жизнь хватает, и притом нескромную, нам с Евой – тоже, хоть и скромнее. И, кроме того, ты тоже могла бы и работать, - держу удар.
- Я работала!
- Со дня нашей свадьбы - ни дня, - рублю правду.
Да, недостойно предъявлять такое женщине, особенно матери твоего сына, но она уже достала меня своими финансовыми запросами.
- У меня был состоятельный муж! – взвизгивает.
- Его уже годы как нет, - гашу её.
- Пфффф… твоя Ева тоже могла бы круглогодично не загорать!
- Нет, не могла. И что важно: Ева всегда очень ждёт Дариуса. В прошлый раз я насчитал пятнадцать блюд, приготовленных к его приезду, и это не считая подарков, - съезжаю на нужную мне тему.
- Да, я помню: у вас не может быть детей, - её тон смягчается.
- Ты даже не можешь себе представить, насколько безнадёжно у нас не может быть детей.
В итоге моя бывшая жена пронзительно смотрит на меня и соглашается:
- Ладно, я буду его привозить.
Вероятно, нечто от существа женского, а значит способного на сострадание и заботу, в ней всё же есть. В зачаточном состоянии.
С этого момента я больше ни на день не покидаю свою Еву. И ей становится легче, спокойнее. Намного.
Но я плохо сплю по ночам, просыпаюсь затемно и больше не могу уснуть. В тусклом свете начинающегося дня подолгу рассматриваю спящую Еву, и с ужасом понимаю, что могу делать это часами - возможно, моя психика также пострадала. Не в той, конечно, степени, как это случилось у Евы, но вряд ли меня можно назвать полностью психически здоровым человеком.
Ева спит чутко, но мои прикосновения, если быть аккуратным, её не будят. Скорее всего, за эти годы, что мы вместе, она к ним привыкла и может спать, невзирая на мои странности.
У меня завелась назойливая привычка – поправлять её волосы. Не знаю, что моя беспокойная девочка творит во сне, как именно крутится, но они вечно на её лице и мешают ей… дышать, наверное. Подозреваю, что на самом деле мне просто нужна более-менее веская причина касаться их.
Женские волосы – это почти всегда красиво. А волосы любимой – магия, потому что ни один мировой шедевр в Ватикане, включая восхитительные фрески Микель Анджело в Сикстинской капелле, не вызывали во мне столько восторга, сколько тёмные пряди Евы. На них можно смотреть и смотреть, особенно если день ветреный, и они живут в его слабом движении или резких порывах особенной, почти волшебной жизнью. Мне хочется их целовать, гладить, трогать руками. Играть, пропускать между пальцев или просто поправлять. Я люблю их запах, люблю цвет и блеск, люблю наполнять ими свои ладони, когда, задыхаясь, забываюсь в оргазме. И он никогда не был таким же с другими. Не может быть.
На постели тусклое ноябрьское солнце, словно вуаль одевает нас и наши простыни. Моя ладонь на её животе. Там шрам, след, оставленный болью и горем. Пальцами повторяю линию, навсегда уничтожившую во мне гордыню и веру в собственное достоинство. Отныне и навсегда я – раб чувства вины, ничтожное подобие мужчины, погребённое под плитой невыполненных обещаний, не оправданных надежд, не удержавшее в руках поводья собственной жизни. Ведь я был и есть в ответе за неё.
Говорю мысленно: «Я всё знаю. Знаю, как плохо тебе было. Но теперь я рядом. И всегда буду рядом». Под моими пальцами деформация на её коже, и она кажется мне бесконечной. Я прижимаю к ней ладонь и мысленно отдаю моей израненной Еве свои силы и желание жить. Именно через это место, потому что здесь её пробоина, та трещина, через которую пыталась ускользнуть душа.
Уже почти рассвело. Поднимаюсь, натягиваю футболку и шорты, поправляю простынь, накрывая ею плечи моей спящей Евы, и выхожу на берег. Солнце вот-вот появится над линией горизонта, его розовый свет уже окрасил светлое небо и отражается в спокойной воде. Сажусь на холодный после ночи песок, складываю руки на согнутые колени и смотрю на море. По утрам оно особенное – тихое, смирное, и в его покое я нахожу своё утешение.
Ева подходит бесшумно, в последнее время я почти не слышу её. Садится рядом, не целуя, как обычно, даже не прикоснувшись. Это плохой знак. Я чувствую её отстраненность.
- Привет, - едва слышно.
- Привет, - улыбаюсь, но она мне не отвечает.
Я не пытаюсь её обнять, хотя очень хочется. Чувствую, что сейчас должен просто выслушать.
- Ты говори, когда меня слишком много, ладно? - просит.
- В каком смысле много?
Я ощущаю, как жар приливает к моим щекам, как сдавливает грудь. Негодую, но стараюсь молчать.
- Ты встаёшь так рано… чтобы побыть одному. Не нужно! Просто говори мне, что я мешаю. И я не буду.
В её голосе отчуждение и холодность. Он твёрдый, решительный, слова явно давно продуманы и отточены – ни одного лишнего, но я знаю, какая бездна скрывается за этой напускной уверенностью. Осознаю, что все эти мысли не её вина - мои поступки не позволяют ей верить, но у меня уже сдают нервы: нет сил так жить, но и по-другому невозможно. Есть только один выход: терпеть и, не сдаваясь, снова и снова пытаться приблизиться.
- Ева ты не мешаешь мне… – начинаю, стараясь сохранять спокойствие, но это сложно. - Ты не можешь! Ты в принципе не можешь мне мешать, понимаешь?
Наверное, мой тон всё же слишком напорист и груб, потому что я вижу в линии её искривлённых губ с усилием сдерживаемый слёзы. Не выдерживаю и загребаю руками, прижимаю к себе:
- Господи, Ева…
Не могу, не умею словами, поэтому руки выручают чаще всего. Но объятия – временное решение проблемы, как достучаться до её сознания, как?
- Ева, я говорил тебя тысячу раз и повторю снова: не придумывай угрозы. Их нет! – говорю шёпотом, чтобы быть максимально мягким.
Она некоторое время молчит, зарывая ступни в песок, пряча в нём пальцы, затем вдруг выдаёт:
- Я знаю, что ты сделал для меня… – всё ещё пытается казаться сильной.
- Что?
- Ты разрушил свою семью, чтобы помочь мне!
Бедная, бедная моя девочка. Её голова уже измучила её, придумывая всё новые и новые страхи. Беру в руки её лицо и заставляю смотреть в глаза, хотя самому трудно видеть её:
- Нет не поэтому. Я ушёл от Мел, потому что не любил, и наша с ней семья была жалким, далёким подобием того, что когда-то было и теперь есть у меня с тобой!
Евины губы кривятся, она больше не может сдерживаться, и первая слеза собирается огромной каплей на её нижнем веке.
- Я ушёл, потому что понял: жить так дальше бессмысленно - ни она не делала меня счастливым, ни я её. Да я вообще никого не делаю счастливым!
- Меня делаешь, - вспыхивает, и слёзы дождём.
Ева с силой обнимает меня обеими руками, прижимает лицо к груди и повторяет:
- Меня делаешь!
И я млею, хотя знаю, как мало истины в её словах. Но она сама в это верит, и мне хорошо. Настолько глубинно, что я даже прикрываю глаза: ради таких моментов и стоит жить. Не успеваю опомниться, как уже целую её лицо и честно признаюсь:
- Я только пытаюсь.
И по привычке меня тут же несёт дальше:
- А ты не позволяешь, не хочешь впустить меня полностью!
Чувствую, как напрягаются её плечи:
- Я не буду спрашивать, не буду! Не прячься! - прошу её.
Но она уже другая, уже юркнула в свою раковину.
- Ева, мы всё исправим. Повторим то, что было, но должны делать это вместе!
Её губы касаются моей ключицы. Это место особенное для меня, но в данную секунду она об этом не помнит.
- Тебе нужно кое-что понять, Ева, - наседаю.
Беру её руку и прикладываю к её груди:
- Как много здесь всего?
- Очень много, - выдыхает.
Отрываю её ладонь, целую и прижимаю к своему сердцу:
- Здесь - столько же, тут твоё отражение, Ева. Просто знай: мне страшно жить без тебя. Так же сильно, как и тебе без меня. Мы больше, чем просто пара, ты ведь знаешь. У тебя нет конкуренток, Ева. Больше того: их никогда не было!
- Раньше у тебя была совсем другая жизнь! До меня…
- Да, в ней не было тебя.
- Ты был обеспечен, известен, успешен, а теперь…
- А теперь я засыпаю, обнимая тебя. И просыпаюсь, чтобы обнять крепче.
- Ты живёшь вдали от своей семьи!
- Я живу в самом центре своей семьи, и сейчас буду целовать её губы!
Целую, но она выворачивается:
- Твой сын растёт без тебя!
А это удар в солнечное сплетение.
- Да, это так. Но, похоже, я с этим смирился, потому что дети – не главное в жизни мужчины.
- Что главное?
- Женщина.
- Какая?
- Ты.
- Почему твой мак выглядит иначе?
- Потому что я вывел «нашу» татуировку.
Мне не хватает выдержки смотреть в её глаза. Силюсь, но у меня не получается: моим собственным зрачкам слишком больно, их будто обжигает её страданием, обидой. Сердцу моему больно, груди, мышцам, коже. Но я принуждаю себя: «Сделал – отвечай. Тяни, вытягивай. Вас обоих».
- Если вывел, откуда тогда эта? – спрашивает так тихо, что её вопрос я едва могу расслышать.
- Сделал новую.
- Зачем?
- Не смог жить без неё.
Теперь она плачет в моих руках. Беззвучно, бесшумно, только вздрагивает и быстро-быстро дышит.
Я прижимаюсь губами к линии роста волос на её лбу: знаю, как она любит, когда я ласкаю её именно в этом месте. Всегда расслабляется, отпускает напряжение, отдаётся, доверяет. И в этот душераздирающий момент я испытываю безмерное желание утешить, утолить сжигающую её боль из-за моего предательства, потому что отвернуться от того, кто тебя любит – это и есть предательство. Но парадокс в том, что я только теперь оказался способен до конца осознать и прочувствовать, что именно сотворил с ней: не могло подобное произойти с Мел или любой другой из тех женщин, кого я успел познать в своей жизни. Именно с Евой закономерно должно было случиться именно то, что случилось, потому что только её я по-настоящему любил, ни чем и ни в чём не ограничиваясь. Она была одета в эту любовь в течение года: я укутывал её, заматывал, словно в шаль, оберегая от всего, что могло бы огорчить, обидеть, расстроить. И я оказался единственным человеком, кто сумел любить Еву так, как ей всегда было нужно, с самого её рождения: безусловно, безгранично, безутешно. Она не просто привязалась ко мне, она проросла в меня… или я в неё, не знаю. Но существовать отдельно от меня она не смогла. И не может до сих пор.
Закрываю глаза, прижимаю её тело к себе покрепче и пою… Чушь какую-то, несуразицу без музыки и без рифмы. Обрывки давно забытых песен, припевы в основном.
- Не пой! – выдыхает, но в её голосе я слышу смех.
Пусть он сквозь слёзы, но, всё же, это смех. Немного неуклюжей радости для моей Евы. Единственной женщины, которую я когда-либо любил, люблю или смог бы полюбить.
- Ты – мой Ооопиууум… - тяну нараспев. – Моя единственная любииимая… Моя Еееваааа - моя дееевочка…
Сегодня плохо, завтра хорошо. Тот же берег, тот же пляж, дом и песок. Но Ева другая: мягкая, счастливая, топящая меня в своей улыбке. Она на песке, я нависаю над ней, и моя правая неутомимая рука ласкает её нежное бедро. Я хочу целоваться в губы, но у неё сегодня игривое настроение – тянет меня за волосы в обратном направлении, не давая приблизиться. Я ей подыгрываю, но хочу доказать, что боль меня не остановит. И когда наши губы, наконец, соприкасаются, это уже не просто поцелуй, это – наша жизнь. И пальцы в моих волосах больше не тянут, они прижимают меня к ней, к моей Еве.
Я знаю, как заставить её дышать чаще, как вымолить «тот самый взгляд», и делаю это:
- Любимая…