Глава шестая
Бог повелеллуне обновляться каждый месяц и увенчивать великолепием тех, о ком Он заботится, тех, кто в будущем обновится, подобно ей.
Из Кидуш Левана, читают каждый месяц после третьего дня лунного цикла и перед полнолунием
Какая форма у времени?
Иногда нам кажется, что время круглое. Сезоны наступают и повторяются в одно и то же время каждый год. Ночь следует за днем, а день – за ночью. Праздники наступают каждый в свое время, один за другим. Каждый месяц и луна, и чрево растут и становятся плодородными, а после истекают кровью, чтобы начать расти снова. Может показаться, будто время водит нас по круговому пути, возвращая нас туда, откуда мы прибыли.
Время также может казаться бесконечной прямой линией, ошеломляющей своей безграничностью. Мы путешествуем от рождения до смерти, от прошлого к будущему, и каждая проходящая секунда исчезла навечно. Мы говорим об управлении временем, но на самом деле это время управляет нами, поторапливая нас там, где мы хотели бы задержаться. Мы в силах приостановить время ровно настолько, насколько луна способна приостановить свое ночное путешествие по небу.
Как это часто бывает, эти два на первый взгляд непримиримые наблюдения вместе формируют правду. Время имеет форму спирали.
Наше путешествие сквозь время можно сравнить с восхождением на круглую башню по ступенькам снаружи. Мы перемещаемся, это верно, и не можем вернуться в покинутые нами места, но в то же время наше путешествие приводит нас к тем же горизонтам, что мы видели прежде.
Каждый Шаббат не похож на предыдущий; тем не менее, каждый Шаббат – все тот же Шаббат. Каждый день приносит вечер и утро, но ни один день не повторится. Пример этому - луна, рождающаяся и убывающая в соответствии с волей Создателя: вечно меняющаяся, но всегда та же самая.
Нам стоит помнить об этом. Временами кажется, будто время занесло нас далеко оттуда, откуда мы пришли. Но всего через несколько шагов мы завернем за угол и увидим знакомое место. Иногда, путешествуя, мы как будто возвращаемся к месту отправления, но, хоть виды и похожи, они не идентичны; мы должны помнить, что полного возвращения нет.
***
Эсти закрыла глаза. Ее дыхание было мягким и спокойным. Она слушала звуки синагоги вокруг нее. Тихое бормотание, разговоры, переворачивающиеся страницы, «шикание» на детей в женском помещении. В мужском отделении мужчина неторопливо читал главу Торы, произнося каждое слово с надлежащей ему интонацией. Довид показывал ей раньше, как каждое слово в Торе пишется с таамим, маленькими точками и линиями, показывающими, должна ли интонация быть восходящей или нисходящей. Эти символы, говорил он, позволяют читающему привнести в текст индивидуальность, при этом сохраняя однородность интонации. Благодаря этому чтение Торы всегда одинаково, но при этом всегда отличается. Голос мужчины был богатый и текучий. Она позволила своему разуму схватить одно или два слова на иврите, перевести их, посмаковать и отпустить дальше.
Эсти поселила свой разум в каждое место в синагоге. Она была в сморщенной штукатурке на потолке, в усталом синем ковре, в шторах, покрывавших окна, в красных пластмассовых стульях, электрических проводах и в пульсе каждого мужчины и каждой женщины. Она дышала и чувствовала, как синагога вдыхала и выдыхала вместе с ней.
Она обнаружила знакомые ей мысли и эмоции. Там были ярость, горькая ненависть, страх, скука, возмущение, вина, печаль. Она видела себя издалека. Она подумала: это правда я? Может ли эта женщина, кажущаяся остальным такой странной, быть мной? Она видела себя сквозь десятки пар глаз, и каждая замечала ее странность со страхом, отвращением или замешательством. Она улыбнулась, говоря людям: «Да, вы считаете меня странной, но я знаю что-то, чего не знаете вы».
Она переместилась через арку из мужского отделения в женское, медленно исследуя. Она знала, что ищет. Она дала себе время на поиски среди искренних и неискренних молитв, среди переживаний, сожалений, преданности, скуки, замешательства и неодобрения женщин. Она была удивлена. Что это? Новая мысль? Новый разум? Так неожиданно. Кто бы это мог быть?
Она не торопилась с ответом. Она позволила вопросу повисеть, наслаждаясь напряжением. Она улыбнулась. Самой себе, только себе. «Это Ронит, - сказала она. – Я сижу рядом с Ронит, и ее теплое тело рядом со мной, как это всегда было прежде. Время, имеющее форму круга, всегда возвращающее нас в отправную точку, вернуло ее ко мне».
Эсти подумала: «Я счастлива. Это счастье. Я запомнила его».
***
Когда Эсти было двенадцать или тринадцать, она услышала обрывок беседы двух женщин, стоящих возле синагоги. У нее хорошо получалось оставаться незамеченной; ее часто не видели, из-за чего она могла слышать то, что не должна была. Ее собственные родители иногда проходили мимо нее в синагоге, пытаясь ее отыскать; Эсти считала эту способность даром.
- Вы видели сегодня в синагоге дочь Рава? – спросила одна женщина другую. Та кивнула. Первая подняла брови и шумно вдохнула. – Я не знала куда смотреть. Думаете, Рав знает, что она так себя ведет?
Вторая женщина, старше и добрее, ответила:
- Она угомонится. Она, бедняжка, маленькая и растет без матери.
Эсти услышала бы больше, но рядом оказалась Ронит, и быть незамеченной стало невозможно. Две женщины быстро принялись обсуждать предстоящую свадьбу.
Какое-то время Эсти думала, не указать ли Ронит на ее поведение. Интересно, Ронит знала бы, о чем говорила та женщина? Эсти знала – у Ронит всегда было острое чувство справедливости. Она попыталась представить, как Ронит отреагировала бы на такую беседу, и поняла, что это невозможно. Уже тогда она любила ее. Любовь к Ронит уже тогда, казалось, требовала некоторого отрицания самой себя. Или, к чему она пришла позже, этого требует всякая любовь.
В любом случае, она не могла сказать Ронит то, что слышала. Все продолжалось, как и прежде. Иногда они смотрели вниз из-за перил балкона, где располагалось женское отделение, пытаясь привлечь внимание Довида. Они ждали, пока он повернется в их сторону, и тогда Ронит начинала махать, надувать щеки или высовывать язык. Эсти, смущенно смеясь, сначала стояла смирно, а потом присоединялась, чтобы Ронит не высмеивала ее. Довид, которому тогда было шестнадцать или семнадцать, старался их игнорировать. Он поднимал взгляд, заметив неожиданное движение, и, увидев двух балующихся девочек, снова его опускал. Обычно у него было каменное лицо, сосредоточенное на его сидуре – молитвеннике. Но иногда он улыбался. А иногда смотрел на них в ответ и, убедившись, что никто не видит, тоже высовывал язык. Это были лучшие моменты, которых они ждали, ради которых Эсти рисковала: ее мама могла заметить ее поведение. Раз или два мама Эсти заметила и тихо поговорила с ней после синагоги о том, как правильно вести себя девочке, о том, какой тихой и спокойной ее ожидали видеть окружающие. Эсти слушала и кивала, но в глубине души знала, что момент неповиновения наступит снова.
Это не все, что делали Эсти и Ронит. Пока им не исполнилось двенадцать, когда их еще пускали в мужское помещение, они однажды завязали вместе концы талитов – прямоугольных молитвенных облачений, - так, чтобы они спутались, когда мужчины встанут во время молитвы. Ронит вытягивала Эсти во время скучных частей служения, и они бегали, прыгали, скакали и играли в игры, изобретенные Ронит. Их называли «непослушными девчонками», что время от времени вызывало у родителей Эсти беспокойство. Ронит говорила: «Нам нужно что-то сделать. В синагоге так скучно.» И закатывала глаза.
Когда Ронит так говорила, Эсти всегда была одновременно и удивлена, и впечатлена. Какая-то часть ее хотела напомнить ей, что они вместе учили в школе про Бога и молитву, про уважение к синагоге и про то, как нехорошо, очень нехорошо называть ее скучной. Она хотела напомнить Ронит слова ее же отца, которые он говорит в синагоге каждую неделю: про почтение к молитве. Но слова застревали в горле прежде, чем она могла их произнести.
Иногда она думала о том, откуда Ронит берет все эти идеи, не прорастают ли они в ее голове, словно грибы, взращенные «домом, лишенным матери», так же, как некоторым растениям нужны теплицы и особые почвы. Она думала: если они соприкоснутся головами, не проникнут ли некоторые споры из головы Ронит в ее собственную? Когда-то она не знала ответа, а потом, по мере того как они росли, в ее голове, как грибы, начали появляться новые мысли, и она обнаружила, что, не будучи предупрежденной, стала другой. Она принадлежала Ронит. Их идеи были одним целым. Она не знала, был этот факт приятным или пугающим.
***
Сидя рядом с Ронит в синагоге, Эсти удивилась, что место не поменялось. Она думала, что за все эти годы само здание станет другим, но этого не случилось. Это место было точно таким же, как и десять лет назад, так что Эсти была почти удивлена, что Ронит не прыгает, не бегает и не корчит рожи. Ронит вела себя с совершенной пристойностью: положив руки на колени, она следила за чтением, глядя в Хумаш перед ней. Эсти обратила внимание, что она сама не могла вести себя настолько подобающее. Она пропустила страницу, уронила книгу, и ей пришлось поднять и поцеловать ее. Она осталась стоять, когда все остальные уже сели. Она не могла сосредоточиться. Она ждала чего-то.
Она знала, что будет: она с наслаждением осознала это вчера. Интересно, может, Ронит помнит, что сегодня читают? Эсти не напоминала ей, не говорила: «Знаешь, какой завтра день?». Она держала это знание внутри себя и выжидала момент.
Недельная глава закончилась, осталась только ha-фтора – выдержка из книг пророков. Шум переворачивания страниц шепотом прошелся по синагоге. Один мужчина покинул биму и, вернувшись на свое место, обменялся рукопожатиями с соседями. Хартог поднял буравящий взгляд.
- Завтра, как мы все знаем, - объявил он, - Рош Ходеш Хешван, первый день месяца Хешван. Поэтому вместо обычной ha-фторы мы будем читать раздел на канун Рош Ходеша. – Он объявил номер страницы в различных изданиях Хумаша.
Улыбка Эсти вырвалась изнутри наружу. Она почувствовала, как та расползается по уголкам ее губ. Она пообещала себе, что не посмотрит на Ронит, пока не начнется чтение, пока не прочитают где-то десять строк.
Она ждала. Она думала о том, не ждет ли Ронит тоже, если знает. Чтение началось. Интонации ha-фторы, более мелодичные и пикантные, чем интонации в чтении Торы, часто рассказывают о безверии и предательстве, о том, как народу Израиля не давалась любовь к Богу. Но не сегодня. Эсти следила глазами за переводом на английский.
«Йонатан сказал ему: “Завтра новолуние, и твое отсутствие заметят, потому что твое место будет пустым…”»
Нет, это не лучшая часть. Эсти пробежалась глазами по знакомой истории. Йонатан был сыном царя Шауля. Давид был лучшим другом Йонатана и любимым музыкантом царя Шауля. Царь Шауль разозлился на Давида, но Давид хотел убедиться, правда ли тот хотел ему навредить. Йонатан и Давид разработали план. Довид спрячется в деревне неподалеку. Он пропустит празднование начала нового месяца, и Йонатан будет наблюдать за тем, что сделает Шауль. Если все будет спокойно, он известит Давида, что тот может вернуться. Но когда Шауль увидел, что Давида нет, он разгневался. Йонатан пытался успокоить отца, но Шауль знал, что он всего лишь пытается защитить Давида. Ярость Шауля вспыхнула сильнее, и он сказал:
- Думаешь, я не знаю, что ты заодно с этим Давидом, сыном Ишая, на позор себе и на позор наготе своей матери?
Читающий ha-фтору был талантлив. Ему удалось привнести в монотонный текст грубый, страдальческий голос Царя Шауля. Сейчас. Она прождала достаточно. Она слегка дотронулась до руки Ронит.
- Ты помнишь? – прошептала она. Ронит посмотрела на нее и моргнула.
- Прости, что?
- Сегодня Махар Ходеш, канун Рош Ходеша. Завтра новолуние. Помнишь, что ты мне однажды сказала про этот день?
Ронит нахмурилась. Эсти подождала. Каденции читающего были тихими и мелодичными, рассказывая про любовь, считающуюся раввинами самой великой из известных.
- Махар Ходеш. Когда мы читаем про Давида и Йонатана, —прошептала она.
Лицо Ронит прояснилось.
- А, да. Точно. Это сегодня.
Эсти улыбнулась. Она вернулась к своей книге. Это сегодня, подумала она. Сегодня.
Читающий подошел к концу отрывка. Йонатан добрался до места, где прятался Давид и сказал ему убегать, потому то царь Шауль собирался убить его.
«И они стали целовать друг друга и плакать друг о друге. Йонатан сказал Давиду: “Иди с миром, ведь Бог навеки будет свидетелем того, в чем мы поклялись его именем.”»