Важно понимать, что мы не говорим про сон, еду или время, необходимое, для подкрепления уставших мышц. Все это только формы работы. Они существуют, чтобы служить работе. Мы спим, едим, расслабляем конечности и умы, чтобы быть готовыми к последующей работе. А если все, чем мы являемся, - это работа, тогда кто мы? Мы работаем, чтобы нам было что есть и что подложить под голову во время сна. Мы едим и спим, чтобы работать. Мы – бесконечно размножающиеся машины.
Но Шаббат показывает нам, что это не так. Шаббат – не день отдыха или развлечений, это день воздержания от творения. Это день, когда мы ступаем по миру легко. Мы не используем транспорт с колесами или моторами, мы не тратим деньги, мы не говорим по телефону и не используем электронные приборы. Мы не носим вне дома даже настолько маленький предмет, как носовой платок, даже в кармане. Мы не готовим, не копаем, не пишем, не плетем, не шьем, не рисуем. На Шаббат пытаемся как можно меньше изменять мир своим временным пребыванием в нем. Вместо того, чтобы совершать работу, мы едим заранее приготовленную еду, разговариваем, спим, молимся, гуляем – делаем простые человеческие вещи. Таким образом мы противостоим импульсу постоянно вмешиваться в ход событий, изменять мир, подстраивать его под наши желания, как будто наши желания - это единственное, что важно. Шаббат нужен для того, чтобы убрать руки с руля и дать ему крутиться самому.
И в этот момент мы доходим до самой сути вещей. Ведь если мы не отвлекаем себя действиями и работой, мы наконец приходим к самим себе.
Этот гул, это тиканье часов, отсчитывающих время до Шаббата, - простая вещь, но невероятно требующая и не позволяющая неповиновения. Пятницу невозможно отложить. Шаббат нельзя перенести даже на полминуты от назначенного времени, и те, кто пренебрегают его прибытием, совершают серьезное нарушение.
Эсти встала ровно в шесть утра. Рассвет ещё не прошептал небу свои утренние слова, но на востоке уже были видны несколько светло-голубых мазков. Несколько секунд она смотрела, как в небо закрадывается свет. Сегодня пятница, а пятница не ждет. Сегодня пятница, и каждую минуту от этого момента до заката она будет знать, который час. Она посмотрела на календарь на стене. Шаббат начнется в шесть восемнадцать вечера. Она быстро оделась, собрала волосы в свободный пучок и спрятала их под снуд. У нее много дел. Она, как и пятница, не может медлить.
Она мысленно пробежалась по своему списку. Нужно было постирать и погладить одежду, купить и приготовить еду, убрать комнаты, накрыть на стол и, и… Что-нибудь ещё? Ну конечно. Особое задание. Сколько оно займет? Трудно сказать. Сначала нужно сделать все остальные дела из списка. Тогда она сможет планировать дальше.
В последующие восемь часов она работала. Она делала то же, что и каждую неделю - покупала ту же самую еду, готовила те же самые блюда. В этом было какое-то успокаивающее чувство порядка. Она поняла, что не волнуется, когда готовится к Шаббату. Она взяла в пекарне большие халы, теплые и блестящие. В продуктовом магазине - свежие фрукты и овощи. Она на мгновение задержалась у аптеки, раздумывая. Миссис Салман, женщина из синагоги, проходила мимо через дорогу, нагруженная пакетами. Миссис Салман заметила Эсти, улыбнулась и с некоторым трудом помахала ей. Что ж. Тогда выполнить особое задание здесь не получится. Не в Хендоне. Эсти пошла дальше.
В мясной лавке она выбрала пару сырых куриных печенок. Дома она приготовила суп, вскипятив воду в большой кастрюле. На ее внешней стороне сформировались капельки пара. Она посмотрела на часы. Десять ноль-семь. Ближе к концу утра позвонил Довид, чтобы сказать, что уезжает из Манчестера и будет дома через четыре с половиной часа.
Наконец, к полудню, все было готово. Одежда была чистой, шаббатние наряды были приготовлены и поглажены, в доме был порядок. Курица в духовке почти приготовилась, хоть ещё не была достаточно коричневой; суп оживленно кипел на плите. Осталось сделать всего пару вещей, но это после того, как она вернется. Тело Эсти обращалось к ней тихим неустанным голосом. Сегодня. Это нужно сделать сегодня. Она выключила духовку и плиту, взяла сумку и ушла на вокзал.
День был не по сезону теплым, и в дороге Эсти начала потеть. Всем телом она чувствовала, будто тысячи глаз Хендона смотрели на нее. “Это случайно не Эсти Куперман?” “Куда это она так торопится?” “Да ещё в пятницу днём!” Куда может спешить замужняя женщина всего за несколько часов до Шаббата? Они знают, они все знают. Эсти поняла: эти глаза не дружелюбны. Она не могла доверять им свои секреты. Она попыталась сделать медленный вдох и тихо сказать своим мышцам, что они могут расслабиться. Ее ноги не слушались. Они неслись все быстрее и быстрее.
На вокзале она столкнулась с дерзким и неизбежным фактом: она не знала, куда идти. Нужно пойти куда-то, где бы она никого не встретила, куда-то, где никто бы не посмотрел на нее и не сказал: Эсти Куперман. Но где в Лондоне есть такое место? Она посмотрела на часы - три двадцать. Довид скоро будет дома. Шаббат начинается в шесть восемнадцать. У нее не было времени на эту неопределенность. Гудение в ее голове стало громче и настойчивее, напоминая: тик-так, тик-так. Она пробежалась глазами по карте Северной Линии. Вот оно. Точка пересечения. Камден Таун. Она купила билет, радуясь простым вопросам автомата: “Куда Вы едете?” вместо “Зачем Вам туда?”.
В дороге она снова считала. Ритм пути подходил для счета. Она считала первые три дня, потом еще, и еще. Она считала снова и снова, и результат каждый раз получался одинаковый, и каждый раз неправильный. Она прислонила голову к прохладной стеклянной перегородке, чувствуя усталость и слабость. Она закрыла глаза и слушала ритмичный звук движения поезда, так похожий на тиканье в ее голове. Только когда двери уже почти закрылись, она заметила, что поезд прибыл в Камден Таун. Она вскочила и поспешила к выходу.
Камден был жарким, громким и пахучим. Эсти стояла возле вокзала, прижав к себе сумку, и смотрела вокруг себя. Худой молодой человек с надписью “НА ХРЕН ЛЮДЕЙ” опирался на перила и ел запеченную картошку из пластмассового контейнера.Он тыкал в нее вилкой, как будто желая причинить ей боль. Неожиданно он скривил рот и кинул свою еду на землю. Он ушел. Ароматное растаявшее масло стекало по тротуару. Небольшая собака, которую вела на поводке женщина в розовых сандалиях, остановилась и лизнула масло пару раз. Мир вертелся. Эсти показалось, что она вот-вот упадет в обморок. Люди и магазины начали сливаться в одно сплошное вибрирующее пятно. Вдруг все перевернулось вверх ногами.
В отличие от Хендона, Камден не замедлял свой ход в шесть восемнадцать вечера. Улицы не стихали, машины не переставали ездить. Эти люди не подготовились к Шаббату и не слышали гудящий звук пятницы в своих головах. Из-за этой мысли Эсти почувствовала слабость, дурманящую боль и выдох сострадания. Она держалась за перила, тяжело дыша. Она посмотрела на часы - три пятьдесят три. До Шаббата осталось два часа двадцать пять минут. Эта мысль немного ее успокоила. Все еще опираясь на перила, она огляделась. Она смотрела на проходящие мимо лица, каждое поглощенное своими мыслями. Никогда не слышавшие про Шаббат, никогда не знавшие его. Как будто они ни разу не познали любовь: и ужасающе, и прекрасно одновременно. Она думала о них раньше, о людях, не знавших Шаббат. Она думала о том, как Ронит чувствовала себя в Нью-Йорке – без ограничений, без стеснений, без порядка, без своего рода якоря. Что-то, одновременно и пугающее, и желанное.
Подняв голову, Эсти искала необходимое ей место – аптеку. Ее сердце сильно колотилось в груди; она попыталась дышать не так часто. Через дорогу располагалась одна аптека. В ней все было яснее и спокойнее. Люди двигались медленнее, говорили тише. Хоть она и была окружена горами продуктов, они были упорядочены и разделены на категории. Это придало ей спокойствия, и она начала искать.
Она прошла возле каждого стеллажа, поворачивая голову влево и вправо. Она считала. Последние два дня она прибавляла и отнимала, считала и пересчитывала. Но, возможно, она ошиблась? Как глупо выйдет, если все это время она просто считала неправильно. Она прошла мимо шампуней и кондиционеров, кремов для удаления волос и спреев для их восстановления, дезодорантов и духов, витаминов и минералов. Искомый ей предмет находился прямо возле контрацептивных продуктов, словно демонстрируя закон о причине и следствии.
Она повертела упаковку в руках. На ней утверждалось: «Наиболее быстрый и точный результат». «Рекомендовано докторами» и «Использовать в первый день менструального цикла». Она снова посчитала дни. Дни кровотечения, дни подсчета после кровотечения, день миквы, дни после миквы и до того, как прибыла Ронит, дни после приезда Ронит. Двадцать девять дней. Завтра будет тридцать. Она не чувствовала ни боли, ни других признаков. Она держала упаковку в руке и оглядывалась по сторонам, проверяя, не следит ли кто за ней.
Пожилой мужчина с желтоватыми глазами, прищурившись, рассматривал зубные щетки в поисках скрытых недостатков. Ближе к Эсти молодая чернокожая женщина, волосы которой были заплетены в мелкие косички с цветными бусинами на концах, интересовалась увлажняющими кремами. Обе ее руки были красные и шершавые, от запястья до локтя. Эсти вдруг почувствовала еще одну бурлящую волну усталости; на секунду она увидела двух женщин с косичками вместо одной. Эсти резко прислонилась к одной из полок, и несколько упаковок с грохотом упали на пол. Молодая женщина посмотрела на нее и отошла. Эсти сжала предмет в руке и снова на него посмотрела. На нем было написано: «Результат за одну минуту». Она посмотрела на часы – четыре двадцать пять. Пятница не терпит опозданий. Осталось меньше чем два часа. Тик-так, тик-так, нет времени на эту ерунду.
У кассы была небольшая очередь. Пожилой мужчина перед ней выложил семь зубных щеток и спросил про цену каждой, прежде чем принял окончательное решение. За ней пухлого телосложения индианка, вздыхая, рылась в своей сумке. Она улыбнулась Эсти; Эсти улыбнулась в ответ. Пожилой мужчина решил не покупать ни одну из щеток и удалился. Эсти протянула упаковку кассиру. Индианка, глядя из-за плеча Эсти, воскликнула: «Ой!».
Эсти обернулась. Женщина лучезарно улыбалась. Она мягко положила ладонь на руку Эсти.
- Это благословение от Бога. Понимаете? Благословение от Бога, - она указала пальцем вверх. Эсти кивнула. Смутившись, она дала кассиру больше денег, чем нужно было. Ей дали сдачу. Она поспешила к выходу, но женщина ухватилась за ее рукав.
- Запомните, - сказала она. – От Бога.
***
Время начала Шаббата известно Всевышнему лучше, чем самым точным часам. В Его бесконечном разуме (да будет нам дозволено говорить о Его разуме) шестой день становится седьмым без суеты и усилий, с абсолютно четкой границей между одним и другим. Человеческому разуму, однако, не доступно такое понимание, ведь Шаббат был создан Господом, это божественное явление, а человек – всего лишь человек. Поэтому наши мудрецы, интересовавшиеся переводом божественного на человеческий язык, ввели восемнадцать минут. Хоть Шаббат начинается ровно в момент захода солнца, время начала Шаббата, напечатанное в календарях и газетах, призывает нас принимать Шаббат за восемнадцать минут до заката. Наиболее желательно и похвально начинать Шаббат в назначенное время, чтобы избежать сомнений. Но если у кого-то нет возможности, он может воспользоваться этим запасом времени. Восемнадцать минут милосердия перед началом святого дня.
К тому моменту, как Эсти прибыла домой, до Шаббата оставалось всего тридцать четыре минуты. Небольшая упаковка в ее сумке говорила о надежном результате спустя одну минуту. Довид и Ронит уже вернулись, но сейчас Эсти не могла об этом думать. Она разогрела суп, поджарила курицу, подогрела картофель, приправила чолент, покрыла глазурью пирог. Пятница была в нетерпении: тик-так, тик-так. Словно волна, она наступала медленно, но верно и неумолимо. Тик-так. Тик-так.
За три минуты до начала Шаббата все было готово. Она выключила духовку и плиту, заправила выбившиеся пряди волос под снуд и с удовлетворением огляделась.Были приготовлены две трапезы – курица и картофель, блестящий рис, бурлящий чолент, тушенные овощи, испеченные и украшенные пироги. Довид уже ушел в синагогу; она слышала, как за ним закрылась дверь. В гостиной были подготовлены свечи. Пора зажигать. Она ничего не забыла? «Точный результат за одну минуту», - напомнил голосок в ее голове. Тик, говорила пятница, так. Пора зажигать свечи. Шаббат почти начался.
Тик.
Эсти побежала наверх в ванную, скрыв упаковку в своем рукаве. Она посмотрела на часы – восемнадцать минут уже начали свой отсчет. Заперев дверь, она снова изучила упаковку. Одна минута для надежного результата. У нее было время.
Так.
Инструкции были более запутанными, чем она ожидала. На то, чтобы прочитать и понять их, ушло несколько минут. Наконечник пластиковой палочки должен быть погружен только на пять секунд. Она должна засечь время, отсчитывая секунды и не допустив ошибок. Она разорвала пластиковую упаковку.
Тик.
Она подождала, пока изменится цвет. Это непременно была чрезвычайная ситуация, которую нельзя отложить до конца Шаббата. Она посмотрела на часы. Тринадцать минут превратились в четырнадцать. Она должна оставить время на зажигание свечей. Можно ли вообще смотреть на это после начала Шаббата? Ее наверняка запрещено даже трогать – объект, меняющий цвет, не представляющий назначения в Шаббат. Долго ли ей придется ждать?
Так.
Она выглянула из окна ванной комнаты. На голубизну неба упала некая зрелость. Яблоневые листья, красночерепичные крыши, припаркованные машины, дороги выдохнули, говоря: «Все, работа на эту неделю завершена». Эсти снова посмотрела на часы. Шестнадцать минут. Новые краски на небе стали несколько более глубокими. Наступал Шаббат. Она посмотрела на окошко пластиковой палочки и нашла в нем голубую линию. Эта линия была границей между одним состоянием и другим. Эта линия говорила ей о новых началах и об идеально упорядоченных переменах.
***
Д-р Файнголд говорит: бессознательное не знает прошлого или будущего. Для бессознательного все происходит здесь и сейчас. Травма, случившаяся, когда тебе было четыре, сейчас кажется такой же страшной, как и тогда. «Травма, случившаяся, когда мне было четыре – например, смерть моей мамы?» - спрашиваю я. «Да, - говорит она, - например. Хочешь поговорить об этом?»
Я говорю ей, что ее идеи о бессознательном напоминают мне о Боге. Она говорит: «О Боге?». В Торе Мойше просит Всевышнего назвать Свое имя. И Он дает ему слово: ЙХВХ -יהוה. В нем нет гласных, так что его невозможно произнести при всем желании. Это несуществующее соединение трех времен глагола «быть», сжатое в одно слово. Оно значит «был», «существует» и «всегда будет существовать» одновременно. Это учит нас о вечной природе Бога. Прошлое, настоящее и будущее для него одинаковы.
Д-р Файнголд молча слушает. Когда я заканчиваю, она затягивает паузу еще на пару секунд и говорит: «Все же разница есть. Бессознательное ошибается насчет прошлого и будущего. То, что пугало нас в прошлом, на самом деле больше не так страшно. Это отличается от твоей идеи о Боге, не правда ли?»
Я говорю: «Если “моя идея” о Боге верна, тогда бессознательное нисколько не ошибается. Прошлое никуда не уходит. Оно все еще здесь».
***
В воскресенье пошла в папин дом, просто чтобы проверить. Замки поменяли. Я попробовала один ключ, потом другой, потом еще один, тянула дверь на себя, потом толкала ее вперед. Я стояла там, держа в руке целую связку, стряхивая с петель засохшую красную краску носком ботинка, как будто ради этого я сюда и пришла.
Я прогулялась к боковой стороне дома, открыла ржавую калитку и зашла в сад. Заросшая лужайка пожелтела от жары. Одна из яблонь склонилась пополам, проломившись в захваченную сорняками клумбу. Я пробралась к ней по тропинке. На ней все еще было несколько цветов с начавшими закручиваться коричневатыми лепестками. Я раздавила один указательным и большим пальцами и вдохнула сочный аромат.
Я помню лишь фрагменты. Обнаженные ноги, гортензии, вкус ее губ. Между гортензиевым кустом и забором было место, куда могли забраться две девочки, если были достаточно небольшими и не боялись поцарапать колени. Это было одно из мест, очевидных для детей и скрытых для взрослых. Тайное место. Зимой там не было ничего; куст был голым. Но каждое лето маленькая комната расцветала снова.
Теперь ее нет; куст давно зарос, земля была слишком мокрой, чтобы ползти по ней. Я не могла бы там сидеть, даже если бы захотела. Тем более, я намного больше, чем была тогда. Долгое время я стояла, наклонившись, опершись ладонями о сырую землю и засунув в нее ногти. Когда я поднялась и начала идти обратно к Эсти и Довиду, я пыталась выскрести грязь из-под ногтей. Чем сильнее я пыталась, тем дальше я ее засовывала.
***
Мы знали про гортензиевый куст много лет. Как только мы оказывались внутри, мы были невидимы для дома и защищены от лишних глаз. Я помню запах этого куста. Густой, сладкий аромат гниющих гортензий и сырой земли. Когда весной я прохожу мимо гортензиевых клумб на вокзале Гранд Централ, передо мной мерцает резкое, внезапное воспоминание о грязи под ногтями, теплых бордовых свитерах и белизна ее голых, избавленных от колготок ног.
В школе было правило: мы должны были носить плотные, темные, непрозрачные колготки, чтобы мужчина не стал возбужденным, увидев наши ноги. Потому что учителя дневной школы имени Сары Рифки Хартог были уверены, что от вида школьницы в колготках ни один мужчина уж точно не станет возбужденным. После школы Эсти приходила ко мне делать уроки. Думаю, тогда все и началось. Летняя жара, беготня в мою комнату наперегонки, борьба с колготками и босоногий триумф.
Поначалу нам просто нравилось сидеть там, где никто не мог нас видеть. «Никто» - это мой папа, который бы и не искал, и Белла, домработница, которая к этому времени уже уходила домой. Мы сидели там, разговаривали, читали, смотрели на небо из-под душистых нависающих цветов. Но там все и началось.
Мы учили об этом в школе, когда проходили по географии древние обычаи. Мисс Коэн рассказывала об этом, фыркая и кривя губу, чтобы показать нам, что это что-то первобытное и отвратительное. Но я слушала и не считала это отвратительным. Мне казалось, я вспоминала что-то, что всегда знала или о чем давно слышала. Эсти поранила колено. Она всегда что-то ранила или резала; она всегда спотыкалась на физкультуре или на игровой площадке. На ее ладонях и коленях вечно были какие-то корочки: свежие, наполовину зажившие и старые. Но в этот раз она упала на разбитое стекло, оставленное на спортивном поле, и ей наложили пять швов. После этого все девочки с ликованием обсуждали эти «пять швов», представляя, как игла проходит в ткань и выходит из нее. Рана была длинная и искривленная. Она напоминала улыбку с кривыми зубами. Как будто ее колено улыбалось. Даже после швов, потянув за край, можно было снова заставить рану кровоточить.