Потрясенный смертью жены, Пехлибей долго не мог найти себе места от горя. К нему на помощь пришла сестра Айзада, незадолго перед этим разрешившаяся пятым ребенком. Она стала кормилицей маленькой Эльнары, уже в младенчестве чертами лица так сильно напоминавшей свою безвременно умершую мать. Пехлибей, глядя на дочь, в первое время не мог сдержать слез. Лишь раскосый разрез ее огромных черных глаз, опушенных густыми, изогнутыми ресницами, свидетельствовал о том, что в жилах малютки течет кровь уроженцев знойной Азии.
Кое-как оправившись от ужасного потрясения, Пехлибей вернулся к привычным делам. Он по-прежнему собирал целебные травы, лечил больных, но в его задумчивых, словно слегка прикрытых от солнца, глазах навсегда поселилась не утихающая боль от невосполнимой потери. Он мало с кем общался, часами просиживая в уютной, со всех сторон увитой виноградом беседке, которую сам построил во дворе своего дома по просьбе жены, порой испытывавшей ностальгию по далекой родине.
Находясь в полном одиночестве, в приятной прохладе и умиротворяющей тишине, время от времени нарушаемой беззаботной трелью птиц, Пехлибей вспоминал недавнее счастливое прошлое. Момент первой встречи с Фаридой, дивные очи юной персиянки, наполненные болью и надеждой, в один миг заставившие его, уже зрелого, опытного мужа, позабыть обо всем на свете; их пылкое объяснение при романтическом сиянии луны в опочивальне отчего дома любимой; незабываемую ночь любви; их страстные ночи, сначала под высоким звездным небом Древнего Востока, на мягком лугу, лениво обвеваемом душистыми ароматами экзотических растений, а потом — на нагретой солнцем засушливой земле родной Азии.
Пехлибей жил прошлым. К действительности его возвращали лишь маленькая дочь, нуждавшаяся в заботе да лекарский долг по отношению к людям. Он искренне любил свою чудесную малютку, намного раньше сверстников начавшую сладко лопотать и бойко бегать, но, может быть, не всегда умел проявить эту родительскую любовь. Когда Эльнара, которую в кругу родственников звали ласково Эли, немного подросла, отец, отправляясь в степь на поиски целебных трав, иногда брал ее с собой, знакомил смышленую девочку с разнообразным миром природы, объяснял разницу в целительных свойствах тех или иных растений, рассказывал разные поучительные истории. Иногда в поисках нужных трав Пехлибей уходил далеко, и тогда девочка оставалась на попечении тетушки Айзады, при случае прививавшей ей полезные хозяйственные навыки.
Эли росла подвижным и самостоятельным ребенком. Бурлившая в ее жилах смешанная кровь пылкой персиянки и вдумчивого, знающего истинную цену вещам азиата довольно рано дала себя знать. В восемь лет отец обучил ее грамоте. В девять — ее быструю, словно бег скакунов, речь и переливчатый, будто звон маленьких колокольчиков, что традиционно подвешивали хоршики над дверями своих домов, дабы отогнать злых духов, смех можно было услышать на другом конце города. То в кожевенной мастерской, куда она прибегала по поручению отца сделать заказ и надолго задерживалась, с интересом глядя, как кусок обычной кожи превращается в изящную шкатулку или в бочонок для питьевой воды. То в мясной лавке, где бойкая малышка с азартом торговалась за каждую монетку, со знанием дела выбирая лучшие куски нежной баранины или телятины. То на речке, где юная дочь Пехлибея вместе с соседскими мальчишками строила песочные дворцы или пускала по воде кораблики из кусочков тонкой кожи, что ей удавалось получать в мастерской в обмен на свои байки, которыми она развлекала уставших от монотонной работы ремесленников.
Памятуя о скоротечности человеческого века, Пехлибей старался как можно меньше ограничивать дочь, за что нередко родственники упрекали его. По их мнению, девочку с младых ногтей нужно учить прилежанию и послушанию, готовить к роли будущей хранительницы домашнего очага, а не смотреть сквозь пальцы, как она обыгрывает мальчишек в кости или носится по степи на необъезженном жеребенке, рискуя сломать себе шею. Глядя на оживленное, раскрасневшееся от игр на свежем воздухе лицо дочери, Пехлибей усмехался в усы и, усадив маленькую непоседу на широкую скамью под раскидистым яблоневым деревом, рассказывал ей удивительные истории о странах, где он побывал, пробуждая в душе Эльнары мечту о другой жизни.
Тем временем девочка незаметно подрастала, обещая стать самой красивой невестой, если не всего Хоршикского ханства, то уж города Архота — точно. Родственники все чаще говорили Пехлибею, что давно пора ему привести в свой дом хозяйку, а дочери подарить мать, которая научила бы ее правильно вести хозяйство, помогла подготовить приданое, приласкала и приголубила бы маленькую сорвиголову, что сестра Айзада, у которой своих пять сорванцов мал мала меньше, при всем желании не может уделить девочке необходимого внимания, что негоже, если его ненаглядную Эли родня будущего мужа будет воспринимать как бедную сироту, не получившую женского воспитания и материнского пригляда.
Последний довод особенно сильно задел душу чувствительного лекаря и, скрепя сердце, он согласился на повторный брак. Поскольку ни одна женщина на всем белом свете не могла заменить ему покойной Фариды, он, так и не излечившийся от своей страстной любви, предоставил родственникам самим решать вопрос выбора будущей супруги.
Посовещавшись меж собой, они остановились на тридцатилетней вдове по имени Айша-Биби, имевшей сына-подростка. По мнению родственников, брак сулил одинокому Пехлибею семейный покой, так как несчастная женщина, муж которой скончался несколько лет назад из-за неумеренного потребления вина, а при жизни колотил ее по любому поводу, вдоволь нахлебалась горя. К тому же она приходилась Пехлибею дальней родственницей, что внушало большее доверие.
Лекарь равнодушно отнесся к предстоящему браку, просто попросил сестру с дочкой подготовить женскую половину дома к приему новой хозяйки. Эльнаре было двенадцать лет, когда у нее появилась мачеха. Айша-Биби — высокая, худая женщина с тонкими, вечно поджатыми губами и темным, неприветливым лицом, не понравилась девочке буквально с первого взгляда. Она никак не могла понять, зачем отцу вдруг понадобилось приводить в их светлый уютный дом, где им вдвоем жилось совсем неплохо, чужую женщину.
Пехлибей, вступив в повторный брак, еще более замкнулся в себе, а тетушка Айзада на все расспросы юной племянницы отвечала печальными вздохами да неизменной формулой: «На все воля Аллаха».
Поначалу Айша-Биби, по вине покойного мужа, оказалась без крова, из-за чего скиталась по разным углам, кочуя от одних родственников к другим, исполняя за жидкую похлебку и рваную циновку в сарае самую черную и тяжелую работу. Но, обретя собственный очаг, никак не могла поверить в свое счастье.
Пехлибей жил пусть не богато, но и не бедно. Он по-прежнему пользовался славой искусного врачевателя. К нему обращались за помощью и богатые, и бедные со всех концов Хоршикского ханства, нередко наведывались и кочевники, приезжавшие целыми семьями. Благодаря архотскому лекарю, местные караван-сараи никогда не пустовали, да и городская казна постоянно пополнялась. Бедных людей Пехлибей всегда лечил бесплатно, а с остальных брал деньги только после завершения лечения, убедившись, что его труд действительно пошел на пользу тому или иному человеку. Некоторые из больных в благодарность дарили ему разные подарки, драгоценные украшения для его единственной дочери, приводили к нему во двор всякую живность. В общем, о хлебе насущном лекарю и его семье не было надобности беспокоиться.
Потрясенная доселе невиданным благополучием, Айша-Биби не знала, как угодить супругу, обычно пребывавшему в состоянии внутренней отрешенности. Он казался ей суровым и немного загадочным человеком. Его холодность пугала, и, чтобы не лишиться нечаянно обретенного рая, она изо всех сил старалась задобрить Эльнару, в которой отец души не чаял.
Отвыкшая за годы своего печального замужества по-человечески улыбаться, мачеха порой пыталась изобразить на своем угрюмом лице подобие улыбки, отчего оно становилось похожим на страшную маску, что одевали актеры в театре, играя роль дэвов и злых духов.
В ответ своенравная девочка упорно не желала принимать мачеху, вызывавшую у нее стойкую неприязнь своими неуклюжими и лицемерными попытками добиться ее расположения. К тому же непрестанно твердившую, что Эли обязана называть ее «мамой». Девочка строила гримасы, которые человеку, искренне любившему ее, могли показаться забавными и даже очаровательными, но у Айша-Биби вызывали лишь раздражение. Ее чрезмерно густые брови сходились к переносице, а узкие, словно лезвие кинжала, глаза метали громы и молнии. С громким, нарочито-отчаянным криком: «Спасайтесь все! Див идет!» — девочка убегала на улицу, где после подобных выходок ей приходилось бродить до самого вечера, ожидая возвращения отца, при котором мачеха, за глаза называемая Эли «кара хатун», или «черная баба», вела себя тише воды, ниже травы.
Между Айша-Биби и Эльнарой разгорался костер негласной и непримиримой войны. В отместку за непослушание мачеха старалась загрузить юную падчерицу всевозможной работой, в то время как ее великовозрастный сынок по имени Заир, освобожденный от хозяйственных дел, только тем и занимался, что спал, ел да играл с окрестными мальчишками, день ото дня набирая вес. Сама кара хатун, дни напролет возлежавшая на пуховых перинах, также чудовищно располнела. Среди архотских женщин полнота считалась основным признаком благополучия, а потому не шибко умная, обделенная красотой женщина ужасно гордилась своей бесформенной фигурой. Она не подозревала, что «негодница Эли», как она звала падчерицу, поменяла ее обидное прозвище «кара хатун» на другое — «кара самовар», или «черный самовар». Каждую пятницу Айша-Биби с неимоверной важностью несла свои колыхающиеся телеса в мечеть, не понимая, почему соседские ребятишки, едва завидев ее, начинают кричать про какой-то черный самовар. «О чем это они говорят? Где это видано, чтоб самовар был черным?» — долго недоумевала недогадливая женщина, пока сынок не рассказал ей об очередной проделке Эльнары.
Разъяренная Айша-Биби выселила неугомонную падчерицу в маленькую темную каморку, где зимой было холодно, а летом чересчур жарко и душно. Когда-то она служила кладовой для хранения продуктов, однако со временем количество съестных припасов настолько увеличилось, что они уже там не помещались. Их приходилось распихивать по всем свободным углам — объемные мешки с мукой и различными крупами, бочонки с медом и маслом, корзины с халвой и другими сладостями, — что было не совсем удобно. Теперь же мстительная мачеха распорядилась выделить под хозяйственные нужды комнату Эли.
Каждое утро Эльнара вставала ни свет ни заря, чтоб успеть к пробуждению кара самовар, начисто вымести просторный двор, принести воды с дальнего колодца, испечь лепешки и приготовить любимую рисовую кашу Айша-Биби. Также она обязана была поить и кормить домашний скот, поголовье которого год от года увеличивалось, радуя ненасытные глаза и стяжательскую душу алчной мачехи. Убирать за скотиной, ухаживать за большим фруктовым садом, заниматься стиркой и уборкой, и ежедневно после вечернего чая до блеска начищать большой медный самовар. «Хороший самовар должен сверкать ярче, чем луна на этом небосводе», — мстительно приговаривала Айша-Биби, с дотошной въедливостью проверяя ее работу.
Эли практически перестала выходить на улицу, забыла о веселых играх и беззаботном смехе. Как пчелка она трудилась день-деньской, а вечером в изнеможении валилась на постель и мгновенно засыпала. Не желая расстраивать отца, крайне утомленного нескончаемым потоком больных, нуждавшихся не только в излечении недуга, но и в добром слове, упрямая девочка хранила все свои обиды и невзгоды при себе. Однако при случае не упускала возможности понасмешничать над мачехой, благо та сама нередко давала для этого поводы. Распускать руки, чтоб как следует наказать маленькую негодницу, Айша-Биби все же побаивалась, только шипела, как змея, в ответ на язвительные колкости и обидные насмешки неугомонной падчерицы, так и не пожелавшей называть ее «мамой», как положено во всех уважаемых семьях.
Однажды Эли до смерти напугала мачеху, появившись ночью перед ее распахнутым окном закутанной с ног до головы белой простыней. Айша-Биби только прилегла в постель в предвкушении сладкого сна, как вдруг что-то заставило ее приоткрыть глаза. В следующее мгновение ее жирное тело затряслось от страха при виде непонятно откуда взявшейся безмолвной фигуры в белом.
— Кто ты? — пискнула толстуха, в ответ — тишина.
Вообразив, что перед ней аруах-дух почивших предков, она бросилась на колени, противно заголосив неожиданно тонким, писклявым голоском, умоляя не забирать ее душу на Небо. Понимая, что не на шутку перепуганная мачеха может сейчас разбудить весь дом, Эли поспешно пошла прочь.
Донельзя удивленная Айша-Биби застыла с открытым ртом, не зная, как ей дальше быть, но вдруг смутная догадка обожгла ее, словно удар молнии. Вскочив на ноги, она бросилась в каморку падчерицы. В темноте переворачивая попадавшиеся ей на пути предметы, нос к носу столкнулась с Эли, возвратившейся с улицы со свернутой простыней. На следующий день девочку оставили без обеда, а после недолгого размышления лишили и ужина, отправив до самой ночи работать на скотный двор.
Неудивительно, что однажды Эльнара серьезно захворала. Разъяренная недомоганием падчерицы, Айша-Биби громко бранилась, но ничего не могла поделать: бедная девочка неподвижно лежала на постели, вытянув вдоль тела тонкие руки и устремив куда-то в пространство не по-детски серьезный взгляд огромных черных глаз. В этот момент, услышав шум, на женскую половину дома заглянул Пехлибей, в неурочный час возвратившийся домой. Увидев дочь в столь ужасном состоянии и в таких жалких условиях, он пришел в сильнейшее негодование, тем более что заболевшая Эли живо напомнила ему его любимую Фариду, когда он впервые встретился с ней в доме ее отца. Разница была лишь в том, что Фарида тогда лежала на широком роскошном ложе, окруженная множеством серьезно озабоченных ее болезнью тетушек и толпой служанок. Пехлибей был страшен в своем гневе.
Насмерть перепуганная Айша-Биби неуклюже рухнула на колени, непрерывно голося и целуя запылившиеся сапоги мужа. Разжиревшая до неприличия, путаясь в подоле атласного платья, она ползала на коленях по земляному полу, вымаливая прощение. С трудом подавив ярость, Пехлибей приказал немедля приготовить для Эли самую лучшую комнату, а сам направился приготовить дочери целебный отвар.
Десять дней, ослабевшая от тяжелого труда, постоянного недосыпания и болезни, Эльнара провела в постели под неусыпным наблюдением отца. Сам лично он поил ее гороховым супом, обладавшим целительными свойствами, и настойкой из трав, терпеливо массировал известные ему из источников древней индийской медицины точки на ступнях ног, напрямую воздействуя на больные органы, делал над головой дочки плавные движения руками, после которых ей становилось значительно легче.
Айша-Биби старалась пореже попадаться на глаза мужу. Позабыв о лени и мягких пуховых перинах, она взялась за домашние дела и даже заставила работать своего толстого сыночка, падчерицу же окружила невиданной прежде заботой и лаской. Говорила ей добрые слова, угодливо заглядывая в глаза, вкусно кормила, не позволяя вставать с постели.
Девочка пошла на поправку. За время болезни она как будто немного повзрослела, и, хоть поведение мачехи ее очень даже забавляло, Эли не стремилась теперь насмешничать, а довольно снисходительно отвечала на вопросы лицемерной Айша-Биби, дав себе слово, больше никому не позволять себя обижать и распоряжаться ее жизнью.