***
Николас помчался к холмам. Ребёнок затих, присосавшись к его резерву. Солнце клонилось за сверкающие льдом верхушки гор на западе, окрашивая их в лиловый цвет. Клубился в низинах сиреневый туман, лишь клочки высоких холмов торчали в нём мелкими островками.
Бабочка манила и переливалась: нефритовым, аметистовым, лазуритовым, яшмовым цветами. Длинные чёрные волосы шелковистыми волнами разлетались по ветру, трепетали края воздушного платья, тонкие, увитые красными и чёрными татуировками руки выплетали фигуры танца, манили. На ступнях красовались рисунки солнца и луны, пальцы выделялись ярко-алым. Ноги отбивали ритм. Эхо растягивало по округе чарующую песню – древнее сказание о неторном пути, семи вратах Червоточин и смельчаке, посмевшем заглянуть за край мира.
Ноги заплетались и утопали в туманном мареве, глаза слипались, голова кружилась, но Николас всё бежал к манящей фигуре. То ли подкидыш выпустил ядовитое жало, выпивая резерв досуха, то ли эта таинственная бабочка заворожила настолько. В голове лениво возникали воспоминания о Неистовом гоне.
Интересно, были ли у лапийских фэйри общие с ним корни? Старые соглашения потеряли силу после падения ордена. Не заключили ли туаты новый союз с сородичами за проливом? Не заколдует ли его бабочка, не передаст ли Аруину, испугавшись его гнева? Может, стоило просто выжечь осиное гнездо?
Малыш на руках кашлянул и зафырчал, давя на жалость. Ветер вился вокруг, свистел в ушах, вливался под кожу, поддерживая стремительно гаснущие силы. Холодный воздух пах особенно сладко. Говорили, суровые северные горы – родина ветроплава, здесь он сильнее всего. Если где и можно выстоять в схватке с превосходящим противником, то на краю Полночьгорья.
Добежав до самого высокого холма, Николас замер и перевёл дыхание. В закатных лучах бабочка обратилась в женщину: невысокую, тонкую, как тростинка, с алебастрово-бледной кожей.
– Ты пришёл! – прошептали подкрашенные рябиновым соком губы, игриво прищурились фиалковые глаза. – Я так переживала, что неправильно рассчитала время. Если бы не заверения Сальермуса, вся бы извелась.
– Маленького белого кашалота? – нахмурился Николас.
Она коснулась его щеки пальцами:
– Ты ещё такой юный! Спасибо, что сдержал слово, – она сложила ладони лодочкой и церемониально поклонилась.
– Я не понимаю, ни кто вы, ни о чём толкуете. Я пришёл за человеческим ребёнком. Зачем вы его похитили? Разве не понимаете, что развязываете войну?
Она вскинула тонкую резную бровь и произнесла печально:
– Да, об этом Сальермус тоже предупреждал. Я Эйтайни, королева-ворожея племени туатов Лапии. У тебя на руках мой сын Эйсмунд. Дело в том, что мы плодимся очень медленно. Наши дети рождаются слабыми и часто погибают в первые полгода жизни. Люди заполоняют наши земли. Многим моим сородичам с юга пришлось переселиться к нам, чтобы выжить. Но теперь и здесь наши владения отщипывают по краюшку: строят дома с садами, – она указала на видневшийся вдали дом Гарольда. – Выпасают своих лошадей на наших пастбищах, вытаптывают наши травы. Мои подданные сердятся и жаждут войны. Мой муж Асгрим устал их сдерживать, отчаялся из-за того, что его называли подкаблучником. Когда я родила, он испугался, что после смерти ребёнка и я отвернусь от него. Поэтому подменил Эйсмунда на человеческое дитя, которое бы выжило, а заодно попытался отравить захватчиков.
– Хорошо, что никто не умер, – хмуро заметил Николас. – Верните мне человеческое дитя, и я постараюсь всё замять, если вы обещаете не вредить людям. Война сейчас везде, все бегут и прячутся. Но можно хотя бы здесь, хотя бы беженцам, желающим спокойствия, сосуществовать мирно. Ваше настоящее дитя будет жить, если только вы в него поверите и примите!
Николас протянул улыбающегося младенца Эйтайни.
– Эйсмунд будет жить, потому что ты его благословил, – она приняла ребёнка.
Подкидыш едва не высосал из него весь резерв! Это она назвала благословением?
– Твои родители всегда верили и принимали тебя, как верят и принимают остальные, – ворожея коснулась пальцем его щеки.
Густые сумерки расчертила молния и ослепила на миг. В ладони снова легла тяжесть. Когда Николас проморгался, то увидел в своих руках крупного розовощёкого малыша, завёрнутого в расшитое вересками одеяло.
– Глядя на нашего наследника, Асгрим смягчится, наши соплеменники угомонятся хотя бы на время. Мы не будем вредить людям, клянусь, – заверила его Эйтайни.
– А как же Аруин?
– Двуликий владыка ши? – щурясь, усмехнулась она. – Мы не союзники. Я отказала ему, когда он претендовал на мою руку. Аруин до сих пор не простил оскорбления и ненавидит нас.
Ворожея протянула Николасу брошь из слоновой кости в виде веточек цветущего вереска:
– Подарок. В тебе столько силы, что она будет привлекать демонов. Отдай брошь тому, кого хочешь помнить, и ты не забудешь истину, какими бы чарами тебя не дурманили.
Брошь упала в подставленную ладонь, булавка вспорола кожу, кость впитала кровь. Украшение вспыхнуло живым цветом вереска и тут же потухло. Туатская ворожба, бр-р-р!
– Бери, пригодится, – сказала Эйтайни. – Если понадобится помощь, обращайся. Туаты Лапии верят в тебя, Вечерний Всадник.
Туман путался в её волосах, сумерки скрывали плотным пологом. Дунул ветер, и она исчезла, оставив после себя лишь аромат верескового мёда.
Уже под покровом ночи Николас вернулся к бургомистру. Горели окна, внутри суетились обитатели. Прежде, чем он успел постучаться, дверь распахнулась, и на пороге показался сам хозяин.
– Ваш, на этот раз точно, – Николас отдал ему безмятежно дремавшего малыша. – Туаты больше не будут вам докучать, даю слово.
Гарольд пропустил его внутрь, внимательно разглядывая сына.
– Ух, какой крепенький карапуз! Как Свейн точь-в-точь.
Старший ужинал за столом вместе с пришедшим в себя ниссе. Оба повернули головы, чтобы посмотреть.
– Он! – радостно воскликнул маленький демон.
– Никогда я таким лысым не был! – скривился Свейн.
– Лейв! – донёсся из спальни слабый голос Уны.
Муж поспешил к ней, Николас следом. Эглаборг сидел на стуле возле её кровати и выплетал из свечного пламени сверкающую рубинами сеть, через которую в больную вливалась жаркая сила. Уна повернула к вошедшим встрёпанную голову.
– Вот он, – Гарольд положил сына рядом с ней.
Она вгляделась в него тусклыми, полными слёз глазами.
– Как же сердце мне не подсказало?
– На подкидыше были отводящие взгляд чары. Видеть сквозь них могут только Сумеречники, – объяснил Николас.
– Отдыхай! Как поправишься, так и будем разбираться, – примирительно погладил её по волосам Гарольд. – И приданное твоё я тоже трогать не стану.
Уна слабо улыбнулась и снова повернулась к сыну. Едва слышно напевала ему колыбельную и засыпала сама.
***
Гарольд предложил погостить у него несколько дней, чтобы убедиться, что с ребёнком и Уной всё в порядке и туаты больше не шалят.
Вместе с Эглаборгом они спали в гостевой спальне. Целителю позволили забрать свои вещи из старой хижины. Он заштопал ниссе жилами мердабада, диковинного мелкого зверька, водившегося на склонах Полночьгорья. Только их не проедала ядовитая кровь. Теперь домовой снова, уже в открытую, подметал пол и хлопотал по хозяйству.
За Уной Эглаборг ухаживал очень старательно, вливал в неё все силы без остатка, отпаивал отварами из целебных трав и вересковым мёдом. Говорил, что это единственное противоядие от чар туатов. Мало-помалу к Уне возвращалось здоровье. Вскоре она начала вставать с кровати и кормить Лейва грудью.
Малыш оказался здоровеньким и почти не плакал, даже когда вместо материнского молока ему приходилось из ложечки пить козье.
С колодцем Эглаборг тоже разобрался: нашёл в записях своей матери, потомственной урсалийской целительницы, рецепт. Николас разыскал ингредиенты, и через несколько дней, когда зелье поспело, вылил его в колодец. Вода вспенилась и мощными струями ударила до самой крыши. Вся округа сбежалась поглазеть на это зрелище. Когда пена опала, запахло свежим разнотравьем. Под направленными на него со всех сторон взглядами Николас зачерпнул первое ведро из колодца и выпил. Оказалась обычная, очень даже вкусная ключевая вода.