Веки каменели, дыхание замедлялось, глаза заслоняла мутная пелена. Ледяные губы прикоснулись к ссохшемуся рту Охотника. Сладкий сон становился явью.
Николас с Юки бежали на самый дальний уголок архипелага, где их никто не знал, и обманом уговаривали жреца из захолустной деревушки поженить их. На горе рядом Охотник построил их маленькую, но тёплую хижину. К празднику цветения вишни на свет появилась красивая девочка. Темноволосая и белокожая, с льдисто-голубыми глаза, она очень походила на Юки. Николас назвал дочку Элизабет в честь погибшей сестры.
Он забросил ремесло и брался за меч, лишь когда близким угрожала опасность. Семья жила с продажи дров и пойманных в лесах зверей. Небогато, зимой – тяжело, но всё равно счастливо и тепло.
– Какой же ты вкусный, небесный мальчик, – приговаривала Юки, целуя его в губы.
Её объятья ласкали кожу холодком, пробираясь под одежду, под кожу, всё глубже.
Вдруг дочка настырно дёрнула Николаса за руку. Он обернулся. Вместо Лизи перед ним стояла вилия с седыми волосами. На раскрытой ладошке она держала брошку в виде веточки цветущего вереска. Подарок Николаса на добрую память. Он переливался цветами крови и снега, а жемчужные глаза смотрели на Охотника с ужасом.
– Что с тобой? Что происходит? – спрашивал он, встряхивая её за плечи, хоть и понимал, что она не ответит.
Вилия зашевелила губами, но вместо её звонкого пения в ушах зарокотал голос Безликого:
«Очнись! Уже и так отоспался на целую вечность вперёд! Борись, у тебя ещё будет и семья, и радость! Клянусь, я обеспечу это!»
Николас моргнул, и сладкий сон растаял. Инистые змеи разлетелись по воздуху резными снежинками. В объятиях Снежной ведьмы Охотник весь заиндевел. Она причмокивала, заглатывая из его резерва всё больше и больше.
Усилием воли Николас одёрнулся и вскинул дедовский меч.
– Так легко не сдашься, да? – Ведьма склонила голову набок, внимательно разглядывая его. – Что ж, придётся воспользоваться звёздным клинком. Он подчиняется только богам, ты не знал, глупый мальчик?
Она достала из полы своего халата меч. Смерть смотрела голубыми льдинами, а так хотелось вишнёвой сладости.
На шее встрепенулся серебряный медальон, посылая по телу тёплую волну. Усыпляющие звуки флейты заглушило полузабытое пение – к вилии вернулся её нежный голос. Остриё меча устремилось в грудь Николаса.
Прозрачным призраком вилия вылетела из медальона. Смелая и самоотверженная до безрассудности Герда. Она обняла Охотника за плечи и прикоснулась к губам, заслоняя от удара. Почему даже сейчас, на пороге смерти Николас вспоминает её, а не думает о Юки?
Полыхнула фиолетовым руна перт у эфеса, замотанное тряпкой запястье пронзило болью. Огонь от руны перешёл на клинок. Время замедлилось. Рукоять рванулась из ладони Ведьмы. Лезвие отскочило от прозрачной фигуры вилии, перевернулось и проткнуло живот Ведьмы.
– Юки! – заорал Николас, вырываясь из оцепенения.
Красный цветок вереска растекался по белому халату, алые брызги пачкали снег. Тоскливо выл ветер.
Николас успел подхватить жрицу за мгновение до того, как она упала.
– Морти, – едва слышно прошептали её губы, глаза стали вишнёвыми, как раньше. – Прости. Я боялась, что уйдёшь ты, а ухожу я.
– Я прощаю! Прощаю! – кричал Николас.
Её глаза закатились. Метель затихала, умирая вместе со своей повелительницей. Клинок всё пульсировал, словно пил её, как она пила людей до этого. Не боясь пораниться, Николас вытащил его и отбросил подальше. Сел на колени и прижал к себе Юки, целуя похолодевший лоб и щёки. Никогда уже ему не разогнуться. Закоченеет вот так!
– Морти! – Охотника настойчиво пихали в плечо. – Морти, отпусти её! Морти!
Он смотрел и не видел, пронзая взглядом холодную пустоту в две тысячи ярдов.
– Морти, вставай! Нужно возвращаться, иначе мы замёрзнем. Морти!
В мутном оконце проглядывал силуэт Йоси. Его круглое пухлое лицо становилось всё чётче, по щекам текли крупные слёзы.
– Я тоже любил её, но она предпочла тебя, потому что ты был сильнее и умнее меня. Глядя на тебя, я стремился стать лучше. А сейчас ты омерзителен. Развалина, тряпка, даже хуже. Сидишь здесь и жалеешь себя, как последнее ничтожество. Не можешь даже отцепиться от мёртвого тела. Юки бы стошнило от одного твоего вида.
Ему и самому было противно. Николас спрятал проклятый меч, единственный чистый от крови, в ножны, подхватил Юки на руки и зашагал к хижине.
Сегодня они передохнут, а завтра отправятся в обратный путь. Вся жизнь – в нескончаемой дороге. Останавливаться нельзя, иначе слабость и скорбь пожрут, как меч – ржавчина.
***
На следующий день, соорудив для тела Юки волокуши из жердей, они отправились в обратный путь. Мир погрузился в тёмную апатию, Николас ничего вокруг не замечал. Даже разговаривать не получалось, язык будто прилип к нёбу, челюсти не двигались, слова застревали в горле, упирались в невидимую преграду и душили. Йоси тормошил его, кричал, оскорблял и даже лупил по щекам, но ничего не помогало.
Что-то умирало в душе вместе с мечтами о любимой жене и ребёнке. О семейном счастье Николас думал всего ничего, а уже привык как к чему-то свершившемуся, ведь казалось, полная радости юность продлится вечность. Но нежной жрицы больше нет. Никто уже не встретит его после тяжёлой работы, тренировок или сражений, никто не обнимет, не разомнёт закаменевшие от напряжения мышцы, не поцелует сладко, не утолит сжимающую сердце тоску. И ребёнка своего на руках он никогда не подержит, не услышит, как тонкий детский голос назовёт его отцом.
Николас потерял счёт дням, когда они добрались до храма. Настоятель и Эглаборг выбежали навстречу. Целитель по обыкновению охал и причитал без остановки. Кадзума поджимал губы, с немым укором оглядывая учеников.
Погребальный костёр у святилища собрали в этот же день вечером. Николас сам обходил с факелом закутанное в белый саван тело, поджигая торчащую из-под него солому и хворост. Пламя, потрескивая, медленно пожирало предложенную пищу.
В закатных сумерках попрощаться с Юки пришёл каппа. Он принёс в охапке свежие белые лотосы. Видимо, потратил всю магию, чтобы вырастить их в преддверье зимы. Он никого не упрекал, даже не смотрел гневно, но Николас всё равно чувствовал вину и видел кровь на своих руках. Её кровь – кровь Юки.
Когда костёр догорел, присутствующие начали расходиться. В небо взвилась последняя инистая змейка, помахивая ушами-крылышками на прощание, и волшебная флейта замолкла навсегда. Николас настолько растворился в созерцании, что не заметил, как Кадзума коснулся его плеча.
– Ты хорошо справился.
– Нет! – плотину как будто прорвало, и наружу хлынул поток слов: – Я должен был послушать вас и не преследовать её. Быть может, она осталась бы жива.
– Нет. Она бы превратилась в Снежную ведьму и начала убивать. Ты спас и её душу, и её не случившихся жертв. Теперь она хотя бы не будет мучиться. Неправ был я, отговаривая тебя из страха потерять.
– Вы знали, что она ждала ребёнка?
Кадзума печально покачал головой и подал ему спрятанный в кожаные ножны звёздный клинок.
– Каково будет моё наказание? – спросил Николас, не спеша его принимать.
– Это не наказание, а последнее задание твоего недостойного наставника. К сожалению, я не сразу понял. Ты очень похож на этот клинок. Вы маните к себе как огонь и как огонь обжигаете тех, кто подлетает слишком близко, хотя на самом деле стремитесь обнять и обогреть. Это не твоя и не его вина, а ваша природа. Так стань же его хранителем и побратимом, унеси из этой обители, чтобы в неё вернулся покой.
– Вы… вы гоните меня? – не поверил Николас. – Я понимаю, я подвёл и разочаровал всех: её, вас, даже Йоси с каппой. Но как же утешение и гармония? Храм не отказывает страждущим, а сейчас мне как никогда нужен ваш мудрый совет!
– Ты не слышишь? Это я оказался недостойным. Ты получил всё, что мог дать этот храм, и давно нас перерос. Мы только сдерживаем тебя и мешаем. Юки заметила это первой и не пожелала отпустить, за что и поплатилась. Я не стану повторять её ошибок. Хотел бы я сказать, что время лечит, но это не так. Уезжай, следуй зову своего сердца и не позволяй призракам прошлого хоронить тебя заживо.
На глаза навернулись слёзы детской обиды. Николас смахнул их ладонью, чтобы никто не заметил.
Почему всё так? Почему все старания оборачиваются крахом?
«Ты бегаешь по замкнутому кругу из одних и тех же ошибок», – подсказал Безликий.
Хотелось плюнуть ему в лицо, если бы оно у него было.