Дорогой Макс!
Если ты читаешь эти слова — значит, меня уже нет. Я знаю, чувствую, что недолго осталось. Дело пары дней.
Пожалуйста, не нужно лить по мне слёзы, я вообще не люблю всего этого пафоса с официальными прощаниями и не обольщаюсь на свой счёт, мир ничего не потеряет в моём лице. Но сейчас, пока в сознании у меня небольшой проблеск, я хочу просто сказать тебе “спасибо” за тепло и заботу, которые ты совершенно бескорыстно дарил мне все эти месяцы. Благодаря тебе я чувствовала себя человеком.
Знаю, что ты не играешь на флейте, но хочу оставить её именно тебе. Пусть она всегда будет служить напоминанием о наших странных, но милых (ведь правда, милых?) отношениях.
Весёлого Рождества!
С искренней любовью,
Валери (кстати, это моё настоящее имя).
Это его и добило.
Он сполз по стеночке на пол, держа открытку в руках, и принялся неудержимо хохотать, запрокинув голову и даже не пытаясь утирать выступившие слёзы.
Пигги — Валери?! Да что за шуточки у этого грёбаного мироздания, мать его растак?! Мало было ему потерять Леру, так теперь ещё и эта трогательная, нелепая, безумно талантливая девчонка с розовыми волосами, которая привнесла в его жизнь немножко утраченного тепла — теперь и она его оставила, напоследок подкинув “сюрприз”?
Он снова вспомнил свой страшный сон, где иллюзии и реальность перемешались воедино: мёртвая Пигги, у которой оказались Лерины глаза… Что это было? Зачем? Что он должен был понять, о чём догадаться?! Ценить любимых, пока они живы? А что, если с Лерой тоже что-нибудь случилось?..
Похолодев от этой страшной догадки, Макс нервно нащупал свой мобильный телефон. Он знал, что нельзя… не стоит… не следует ворошить прошлое, позволяя себе вновь оказаться во власти сладкого самообмана, в очередной раз поверить иллюзиям. Но… оставаться в неведении он тоже больше не мог.
Разумеется, Лериного номера телефона он по-прежнему не знал. Поэтому, не особо раздумывая, Макс набрал Наденьку Долину. Глупо было надеяться, что девушки до сих пор дружны, да даже что они просто поддерживают связь, всё-таки они жили теперь в разных городах, но больше ему реально было не к кому обратиться. Это была его единственная зацепка.
— Алло? — раздался возле уха недовольный голос бывшей одноклассницы, в которую — подумать только! — он был раньше влюблён. — Кто это?
— Здравствуй, Надя. Это Максим… Чащин, — представился он. В колледже для всех однокурсников и преподавателей он был “Максом Ионеску” и сам уже привык к такому обращению, однако люди из детства помнили его под другой фамилией.
— Чащин? — ахнула она. — С ума сойти… Какими судьбами?! Как ты, где ты? Погоди-ка, ты что, из самого Лондона звонишь?!
— Из самого Лондона, — терпеливо подтвердил он, едва удержавшись, чтобы не добавить: “И если ты не прекратишь тупить, мой телефонный баланс уйдёт в глубокий минус”. — Надь, у меня не слишком много времени, поэтому я сразу к делу. У тебя есть номер Леры?
В трубке повисла красноречивая пауза.
— Ммм… ну, как бы…
— Да не надо “как бы”! — психанул он. — Просто скажи, да или нет. Это такой сложный вопрос?
— Но Лера… она предупредила… сказала, что…
— Да. Или. Нет, — страшным голосом произнёс Макс.
— Ну да, да! — сдалась Наденька. — Но только я всё равно тебе его не скажу! Лерка не велела. Я не могу её подвести, извини.
Он перевёл дыхание. Что ж, китаёза как минимум предполагала, что он попытается её разыскать, и заранее предупредила подругу…
— Когда ты в последний раз с ней общалась? У неё всё хорошо?
— Ну… — Наденька добросовестно задумалась. — Кажется, после ноябрьских праздников созванивались. Всё нормально было, а что?
— А теперь послушай меня, — произнёс он внятно, словно вколачивая в её сознание каждое своё слово. — Набери её прямо сейчас. Сама. Видишь, я даже не прошу, чтобы ты дала мне её номер. Просто позвони… по-дружески… расспроси о делах. О здоровье. О самочувствии. Ни в коем случае не выдавай, что звонишь по моей просьбе. А я… я перезвоню тебе, скажем, через час. И ты мне всё-всё о ней расскажешь.
— А что случилось, Макс? — струсила Наденька. — У тебя голос такой… странный. У самого-то всё хорошо? С чего вдруг ты так забеспокоился о Лерке?
— Соскучился, — мрачно отозвался он. — Ну так что, сделаешь? Это правда для меня очень важно.
— Ну ладно… — пролепетала она не слишком уверенно. — Тогда с тебя — сувенир из Лондона! Привезёшь, когда будешь в родных краях?..
— Договорились, — буркнул он.
Этот час оказался едва ли не самым тягостным в его жизни. Макс и сам не знал, чего он больше всего боится — услышать, что с Лерой стряслась какая-то беда или что с ней всё хорошо?
Его буквально колотило от того, что он, наконец-то, перестал прятаться от мыслей и воспоминаний о ней. Впервые за долгое время позволил себе распахнуть глаза и дышать полной грудью, снова впустив косоглазую в свою жизнь: как будто распахнул настежь окно, и свежий ветер моментально вытеснил затхлый старый воздух. К худу или к добру — непонятно, но только у него больше категорически не получалось делать вид, что Леры не существует. Нет, она есть, где-то очень далеко от него, в другом мире — но она есть!
Существуют её дивные глаза, волшебно меняющие цвет в зависимости от настроения и самочувствия. Есть её голос, также способный меняться — от томного мурлыканья до злобного шипения. Её длинные густые волосы. Её шелковистая кожа. Её манящие нежные губы, которые — и помыслить об этом невыносимо! — вполне может быть, целует сейчас кто-то другой… Макс понимал, что всё ещё любит её — обречённо, без надежды на счастливое будущее, но всё же любит. Она проросла в него, пустила корни в сердце и душе, её невозможно было ни вырвать оттуда, ни вычеркнуть, ни забыть. И если бы не уход Пигги — он, возможно, ещё долго не понимал бы столь очевидных вещей. Розоволосая флейтистка выполняла в его жизни незатейливую, но важную функцию — заполняла собою образовавшуюся после Леры пустоту. Похоже, он был для неё примерно тем же самым вспомогательным средством… Теперь же, вновь оставшись с открытой раной в сердце, он захлёбывался в собственных воспоминаниях, как в крови.
Чтобы хоть чем-то занять себя, Макс отправился на кухню и поставил чайник, а затем принялся готовить завтрак, хотя при мысли о еде к горлу подкатывала тошнота. Взгляд то и дело съезжал на часы — неужели прошло всего только пять минут?.. Десять?… Двадцать?.. Время тянулось невыносимо медленно.
Он через силу позавтракал, тщательно вымыл посуду и лишь затем с облегчением убедился, что данный им Наденьке час времени уже истёк.
Она сняла трубку только после пятого гудка. Макс чуть не поседел за это время.
— Алло, — томно откликнулась Наденька.
— Ты дозвонилась до Лерки?! — выкрикнул он чуть ли не в истерике.
— Господи, Макс, что ты орёшь? Дозвонилась, конечно. Мы с ней минут сорок очень славно болтали…
— Как она?
— Да всё хорошо. Я вообще не понимаю, чего ты так всполошился. Готовится к очередному показу, снимается для журналов, и, кстати, пару недель назад вернулась из Лондона…
Макс почувствовал себя так, будто его ударили под дых.
— Лондон? — переспросил он в замешательстве. — Лера… была в Лондоне?
— Ну да, а что тебя так удивляет? В Англии активно интересуются модой, ваши девушки и женщины тоже хотят выглядеть стильными и красивыми… кстати, ты там как, ещё не всех перепробовал? — не удержалась она от шутки.
Дура, нашла время… Ему же было совсем не до смеха.
Лера приезжала в Лондон. Она была здесь, рядом. В этом же городе. Под одним с ним небом. Быть может, гуляла по тем же улицам, где ходит Макс. Заглядывала в те же магазины. Чёрт, это было невыносимо — знать, что они находились так близко и при этом так далеко!
— …Я даже ненавязчиво поинтересовалась у неё о тебе, — продолжала Наденька.
У него внутри всё оборвалось.
— Заче-ем, — застонал он, — господи, зачем? Я же предупреждал… ни словом, ни намёком не выдать, что это я тебя попросил!
— А я и не выдала. Не беспокойся, она ни о чём не догадалась. Я спросила её как бы между делом, типа — к слову пришлось. Мол, Макс же тоже в Лондоне, случайно нигде его не встретила?
— А она что? — вмиг охрипшим голосом поинтересовался он.
— Ответила, что у неё особо не оставалось времени на прогулки. Да и о тебе, честно говоря, она в те дни даже не вспоминала… Сказала, что было слишком много работы.
— Ясно.
— Макс, да что с тобой? Ты звучишь, как… совсем больной. Всё в порядке? — уже всерьёз забеспокоилась Наденька.
— А что… что она ещё говорила? — так же хрипло спросил он, едва справившись с дрожью в голосе.
— Да зачем тебе это? Всё ещё злишься из-за того аборта? — осенило вдруг Наденьку. — Ты разве до сих пор не простил её? Мама рассказывала, что вы тогда в палате так орали друг на друга — аж в коридоре было слышно…
Дура. И правда, набитая дура.
— Я не злюсь, Надь, — выдохнул Макс устало и почти спокойно. — Я её люблю.
Она потрясённо ахнула.
— И… что ты собираешься с этим делать?
— А что я могу с этим поделать? Жить. Я с этим уже полтора года живу, пока не сдох.
— Макс, мне что-то не по себе, — жалобно сказала вдруг Наденька. — Ты точно в порядке?.. Блин, надо мне было всё-таки поподробнее расспросить Лерку о тебе, об её отношении…
— Не надо, — перебил он, — это совершенно лишнее.
— Но ты ведь сам только что сказал, что любишь…
— И что это меняет? Я люблю её вне зависимости от того, со мной она или где-то далеко. Однако, раз Лерка просила тебя не давать мне её номер телефона… полагаю, что она совсем не готова впустить меня обратно в свою жизнь.
— И всё-таки, это как-то неправильно, — растерянно откликнулась бывшая одноклассница.
— Спасибо за то, что помогла, — категорично отрубил Макс. — С меня сувенир, я помню. Пока.
— Но…
— Пока, Надь, — повторил он и отключился первым — торопливо, пока его окончательно не затопили эмоции. Предательские эмоции, которые овладевали им даже на сцене — и выдавали все его чувства с головой, заставляя ощущать себя так, будто с него содрали кожу. На сцене он худо-бедно справлялся: прятался за Музыку, за свою виолончель, за зрительские аплодисменты. Но в жизни… в жизни притворяться, что всё хорошо, и контролировать себя, было куда сложнее. Он научился этому гораздо позже.
Музыкальная карьера Макса развивалась стремительно. Впрочем, так же, как и карьера Андрея. На двух выдающихся молодых виолончелистов быстро обратили внимание — они ещё были студентами, когда начали получать приглашения на многочисленные престижные музыкальные конкурсы и сборные концерты.
Макс, в полном соответствии со своим характером, в игре был так же порывист и безумно эмоционален, даже несдержан порой — музыка буквально выплёскивалась из него, он жил той мелодией, которую исполнял в данный момент, точнее — проживал её, пропускал через себя, через каждую свою клеточку, чувствуя мотив не только всей душой, но и, кажется, всем телом тоже.
— Макс, когда ты играешь — то как будто трахаешься со своей виолончелью, — не раз прикалывался над ним Андрей; это была его излюбленная тема для стёба.
— Угу, — в тон откликался Макс, ласково оглаживая бока своего музыкального инструмента, — я и не скрываю, что это моя самая любимая девочка. У нас всё очень и очень серьёзно!
Впрочем, к каждой из своих виолончелей у Макса действительно было особое, нежно-трепетное отношение. Он помнил их все, начиная с раннего детства — буквально на физическом уровне, помнил голоса каждой из них. “Восьмушка”, “четвертинка”, “половинка”, “три четверти”…
Дома в Питере до сих пор лежал инструмент, с которым он заканчивал музыкальную школу — прекрасная немецкая виолончель. В колледж Макс поступал с инструментом работы австрийского мастера, на третьем курсе поменял на “француженку”, не смог удержаться — у неё был безумно красивый и волнующий тембр… Как бы пафосно это ни звучало, а каждая виолончель была частичкой его сердца, без которой он не представлял себе жизни.
Андрей играл на виолончели великого Доменико Монтаньяна* — он мог себе это позволить. Макс даже не завидовал, это было слишком бесценное сокровище, чтобы воспринимать его как банальный материальный объект. Он понимал, что едва ли сам когда-нибудь сможет позволить себе купить такую же виолончель, тем более, с каждым годом работы итальянского мастера росли в цене.
Сам Андрей во время игры сохранял безупречную выдержку: каждый его жест был полон внутреннего достоинства и уверенности в себе, его исполнение отличалось чистотой и чёткостью, практически каноничностью.
Макс уже не помнил, кому из них первому пришло в голову выступать дуэтом — не теряя собственной индивидуальности, они демонстрировали поразительно слаженный и гармоничный тандем, несмотря на абсолютно разные стили исполнения. Сначала они играли дуэтом классику, а затем, рискнув, принялись делать каверы на популярные эстрадные песни. В ход пошли и Майкл Джексон, и Фредди Меркьюри, и Уитни Хьюстон, и Селин Дион…
Профессор Тёрнер не препятствовал подобным инициативам, а, напротив, всячески приветствовал их и, поощряя, постоянно ставил дуэт Макса с Андреем во все показательные концерты колледжа. Преподаватель вообще не любил действовать по шаблонам и стандартным схемам: так, он считал абсолютно неправильным заставлять своих студентов штудировать строго оркестровые партии.
— Да, солисты — штучные люди, их единицы, — повторял профессор, — но вы всё равно должны непрерывно совершенствовать собственное мастерство, чтобы не затеряться в очередном симфоническом оркестре, даже если это будет очень хороший оркестр.
Разумеется, и Макс, и Андрей были настроены исключительно на сольную карьеру. За четыре года учёбы в колледже они приняли участие не менее чем в двадцати национальных и международных соревнованиях и были удостоены первой премии в абсолютном большинстве из них — иногда в дуэте, иногда по отельности. О них уже всерьёз говорила музыкальная тусовка Лондона, их приглашали выступать в Southbank Centre, в Wigmore Hall и, конечно же, в столь желанный и недоступный прежде Альберт-Холл.
Девчонки висли на них гроздьями: если бы Макс с Андреем захотели проводить каждую свою ночь с новой девушкой, им не пришлось бы прикладывать к этому ни малейших усилий — достаточно было не то что поманить пальчиком, а даже просто подмигнуть. Они начинали чувствовать себя настоящими звёздами, и, хотя иронизовали на этот счёт, беззлобно вышучивая друг друга и споря, чья популярность больше — а всё же в глубине души страшно гордились этим фактом.
И всё-таки, даже для них стало потрясением личное приглашение президента колледжа — принца Чарльза — выступить в Букингемском дворце…
___________________________
*Доменико Монтаньяна (итал. Domenico Montagnana, 1690 — 1750) — итальянский мастер смычковых инструментов (скрипки, альты, контрабасы, виолончели). Его виолончели обычного и увеличенного размеров славятся по всему миру, на них играли многие известные музыканты, такие как Александр Вержбилович и Анатолий Брандуков. Монтаньяна признан крупнейшим представителем Венецианской школы.
Разумеется, это был невероятная честь для них обоих, а также для их преподавателя и колледжа в целом. Далеко не каждый опытный и талантливый музыкант удостаивался права выступить перед членами королевской семьи — а тут речь шла всего-навсего о зелёных студентах!.. Некоторые однокурсники откровенно завидовали, но большинство восхищалось и давало парням шутливые напутствия “не опозориться” и “не ударить в грязь лицом перед его королевским высочеством”.
— Предупреждаю: без моего разрешения никого не лапать и не пить дорогое вино стаканами. Возможно, там соберётся общество…* — шутил начитанный Макс, а Андрей нервно ржал при этом.
— Ты-то чего дёргаешься? — недоумевал Макс. — Ты же у нас, Андрюшка, сам аристократ голубых кровей… тебе же не привыкать к подобным приёмам, разве нет? Наверняка в вашем доме запросто бывали и Ельцин, и Путин…
— …и Ленин, когда ещё был живым, — хмыкал Андрей. — А вот за “голубую кровь” сейчас кому-то в табло прилетит. И вообще, хорош издеваться! Я волнуюсь не меньше тебя.
— Слава богу, нас не к обеду позвали, а всего-навсего на потеху почтенной публике, — притворно вздыхал Макс. — Чего-чего, но есть во дворце я бы точно не смог! У меня первый же кусок застрял бы в горле.
— А вот это ты зря, кстати. Говорят, у них там недурно насчёт жратвы, — Андрей развернул свежий номер “Таймс” и выразительно зачитал вслух:
- “…На банкете в честь лидера Китая Ху Цзиньтао подавали палтуса с муссом из омара, за которым последовала оленина из королевского поместья в Балморале с соусом из мадеры и трюфелей. На закуску гостям предложили шоколадное суфле с манго и цитронами…”
— Господи, что такое цитроны?! — в панике завопил Макс, швыряя в друга диванной подушкой; тот ловко поймал её и послал обратно. — Нет, ты как хочешь, а все эти званые обеды не для меня. Я бы себя там ощущал, как Джулия Робертс в “Красотке”. Ну, помнишь, да? Сцена в ресторане — одна сосиска и восемнадцать вилок…
— Ты путаешь с анекдотом про голодных студентов, — фыркнул Андрей. — Но, откровенно говоря, мне тоже кажется, что обед с членами королевской семьи — это больше напряг, чем удовольствие. Постоянно себя контролировать… У них самих куча ограничений по поведению. Я слышал, женщинам даже нельзя сидеть, положив ногу на ногу.
— Какое упущение, — покачал головой Макс, — а я так хотел полюбоваться благородными ножками.
— На кого там любоваться? — Андрей пренебрежительно поморщился. — В королевской семье все тётки страшные, как на подбор.
— А мне принцесса Диана нравилась, — запротестовал Макс.
— Ну, Диана да, допустим, но кого ей предпочёл Чарльз? Эту Камиллу-страшилу… Надеюсь, Уильям и Гарри выберут себе в жёны девчонок посимпатичнее. Только боюсь, что баба Лиза сосватает им каких-нибудь очередных страхолюдин аристократического происхождения.
— Надеюсь, в связи с предстоящим выступлением в нашей квартире ещё не понатыкали жучков, иначе за “бабу Лизу” тебя точно не погладят по голове, — Макс с наигранным испугом приложил палец к губам.
— А как насчёт скрытых камер в обеих душевых? — принялся с воодушевлением фантазировать Андрей. — Представь, что старушка Елизавета самолично проверяет физическое состояние каждого постороннего человека, который удостаивается чести попасть во дворец!
— Да ну тебя, — отмахнулся Макс с досадой, — я же теперь там даже раздеваться не смогу…
— А я наоборот — отныне буду изображать дикие папуасские танцы всякий раз, когда принимаю душ. Старость нужно уважать и радовать!
___________________________
*Макс цитирует строки из рассказа Василия Шукшина “Версия” (1973)