Он, конечно, оставил записку с номером телефона для Леры на ресепшн. На случай, если она всё-таки придёт к нему в отель — и не застанет. Ему же самому больше не было смысла торчать в Гоа и безуспешно пытаться найти “девушку без адреса”, как Паша Гусаров разыскивал свою Катю Иванову*.
На смену тоскливому, раздирающему душу отчаянию пришла яростная злость. На себя, меньше — на Леру, а больше всего — на идиотизм ситуации в целом. Можно было бесконечно искать правых и виноватых в случившемся — а толку-то?.. Сказанного не вернёшь, былого не исправишь. Да, конечно, Макс погорячился, он и сам это знал, но неужели он не заслуживал понимания и снисхождения? Интересно, как отреагировала бы сама Лера, если бы на своих концертах Макс запросто лапал хорошеньких скрипачек из оркестра за задницы и оглаживал им сиськи? Противоречивые мысли буквально раздирали его на части. Чёрт, надо было всё-таки съездить Игорьку по самоуверенной наглой физиономии… Но, снова и снова воскрешая в памяти тот эпизод, Макс с горечью убеждался, что Лере это бы определённо не понравилось. Она-то не видела в произошедшем ничего предосудительного и спохватилась лишь тогда, когда поймала шокированный взгляд Макса…
Но, конечно же, он перегнул палку с этим ультиматумом. Пытаясь найти оправдание своему поступку, эгоистичному порыву подмять Леру под себя, поставив её перед сложным, практически невыносимым для неё выбором, Макс ощущал себя настоящим самодуром. Но разве, опять же, он был не прав?! Разве профессия модели — это на всю жизнь?.. Ну неужели она сама не видит, что это путь в никуда? Не хочет достичь в жизни чего-то большего?
Об ответах на эти риторические вопросы можно было спорить бесконечно, но в глубине души Макс подозревал главное: они с Лерой так и останутся по разные стороны баррикад. Он пошёл на принцип, она тоже упёрлась… Странно было бы ожидать, что девушка внезапно изменит своё решение в угоду ему и скажет: “Ну хорошо, я всё поняла, немедленно ухожу из модельного бизнеса!” Тем более странно было бы думать, что со временем Макс поймёт и примет своеобразие этих… профессиональных… отношений. Наоборот! Чем больше он думал об этом, чем больше вспоминал насмешливо-пренебрежительное лицо Лериного директора (и особенно — его руку на её груди!), тем больше его трясло от злости и ревности. Возможно, для неё действительно в порядке вещей такие взаимоотношения с коллегами. Возможно, её всё устраивает. Да вот только сам он никогда к подобному не привыкнет! Так что, может быть, и правда к лучшему было — разорвать всё прямо сейчас?.. Они бы убили друг друга. Просто убили. Спалили бы в огне ревности, недоверия и взаимных претензий.
Он уговаривал сам себя. Утешал. Убеждал и успокаивал. Внушал себе, что, конечно же, спокойно сможет прожить без Леры — в конце концов, жил ведь он без неё как-то эти шесть лет?!
“А разве это была жизнь?” — ехидно спрашивал внутренний голос. Чёрт бы его побрал…
___________________________
*Отсылка к советской лирической комедии Эльдара Рязанова “Девушка без адреса” (1957); главные роли в фильме исполнили Светлана Карпинская и Николай Рыбников.
Покинуть Индию ему удалось далеко не сразу.
На рейс “Гоа — Дели” Макс попал очень удачно, а вот билет из Дели до Лондона сумел взять с большим трудом: ближайший самолёт улетал по расписанию только через восемь часов, так что всё это время Макс провёл в аэропорту, в зале ожидания. Выходить в город не хотелось. Впрочем, не хотелось вообще ничего — ни долгого, почти десятичасового, перелёта, ни возвращения в Лондон, ни предстоящего концерта в честь юбилея принца Чарльза, если Макс всё-таки успеет. Пожалуй, единственное, от чего он сейчас не отказался бы — так это от того, чтобы самолёт попал в авиакатастрофу. Быстрая, гарантированная смерть… и больше никаких проблем, боли и переживаний. Никогда… Макс поймал себя на мысли, что вот уже несколько минут всерьёз размышляет об этом.
Он сидел на неудобном жёстком сиденье, пристроив на соседнем свою виолончель, и время от времени отхлёбывал из бутылки “Old Monk”*. Следовало, конечно, ещё и поесть — хотя бы немного… но, несмотря на то, что во рту у Макса не было ни крошки уже почти сутки, его мутило при мысли еде, и он продолжал тупо накачиваться спиртным.
Становилось легче. Действительно, легче — словно потихоньку действовала анестезия. Притуплялись эмоции, размазывалась боль, затуманивалось сознание. Он бы поиграл сейчас на виолончели, чтобы успокоиться, но понимал, что, скорее всего, подобная художественная самодеятельность не вызовет восторга у сотрудников аэропорта.
— Ничего, моя девочка… — невнятно пробормотал он, поглаживая футляр музыкального инструмента. — Потерпи ещё немного, скоро мы будем дома.
Макс не сразу заметил, что напротив него остановилась какая-то девушка. Он с трудом сфокусировал на ней взгляд. Типичная “просветлённая” европейка, воображающая себя фанаткой Индии и знатоком местной культуры: хлопковая курта со свастикой, просторные шальвары, куча фенечек на тонких загорелых руках, в курносом носу колечко, на лбу бинди.**
— О, боже мой! — восторженно воскликнула она по-английски, хватаясь руками за щёки. — Я не верю своим глазам! Сам Макс Ионеску?! Здесь?
Пришлось растягивать губы в ответной приветливой улыбке и сдержанно кивать. Но девушка всё никак не могла успокоиться.
— Невозможно поверить… вот это встреча!
Не спрашивая разрешения, она плюхнулась рядом с Максом на соседнее сиденье.
— Я — ваша огромная поклонница! Побывала практически на всех ваших выступлениях: и в дуэте с Эндрю, и на сольных!
— Потрясающе…
— Вы тоже летите в Лондон? Какое совпадение! Хорошо отдохнули?
— Просто замечательно.
— Ой, Макс, — спохватилась она вдруг, стянула с плеча свой холщовый рюкзак и полезла в него, шурша какими-то пакетами и бумажками. — Вы не дадите мне автограф?
— Без проблем, детка, — отозвался он, надеясь, что так она быстрее отстанет от него и уйдёт.
Кое-как нацарапав на коленке традиционное пожелание: “Эмили от Макса Ионеску — с любовью и пожеланием счастья!” (полная ерунда, конечно, какая там “любовь”, но фанаточки неизменно визжали от восторга), он вернул ей ручку и записную книжку. Девушка уставилась на его руки, как заворожённая.
— Как вы играете… — выдохнула она с восхищением. — Это самое красивое зрелище в мире. Можно смотреть бесконечно, как на огонь…
Макс, неопределённо хмыкнув, упёрся взглядом в вырез её курты. Грудь у Эмили взволнованно вздымалась — девушка всё ещё не могла окончательно уверовать в то, что повстречалась лицом к лицу со звездой, со своим кумиром.
— Нравлюсь? — спросил он насмешливо.
— Очень, — благоговейно выдохнула она. Макс поднял руку и чуть-чуть сжал пальцами щёку девушки. То ли ласка, то ли грубость… Эмили, кажется, забыла даже, как дышать. Он взял её за подбородок и развернул к себе — глаза в глаза.
— А вот так тебе тоже нравится?
Девушка пропищала что-то маловразумительное — похоже, от эйфории ей напрочь отключило мозги. Тогда Макс притянул её к себе и впился в губы поцелуем — нахально, почти агрессивно, бесцеремонно вторгшись языком к ней в рот. И вот тут Эмили, наконец, опомнилась.
— Нет… Макс… мистер Ионеску, пожалуйста! — слабо запротестовала она. И только после этого спохватился и он сам.
“Что ты творишь, придурок?!” — пронеслось у него в голове. Резко отпрянув от девушки, Макс едва сдержался, чтобы не вытереть губы ладонью.
— Извини, — выговорил он с запинкой. — Я просто… немного перебрал.
Господи, ну куда его понесло, зачем? Кому, и главное, что он хочет доказать? Себе: “Я мужик, у меня есть яйца”? Лере: “Видишь, косоглазая, я без тебя не пропаду”? Идиотизм…
Ошеломлённая девушка мигом подтянула свой рюкзак за лямки — и через секунду её как ветром сдуло. Напугал девчонку, сволочь, мысленно констатировал Макс. Злился он исключительно на свой поступок, а что касается Эмили… он не испытывал ни стыда, ни раскаяния, ни досады по её поводу.
Сердце молчало.
Ему было просто всё равно.
_____________________
*“Old Monk” (”Старый монах”) — марка тёмного индийского рома. Выдерживается семь лет, в отдельных случаях — двенадцать. Напиток имеет ванильно-шоколадный запах и вкус. Одна из наиболее популярных марок рома в мире.
**Свастика — вопреки распространённому заблуждению, этот символ не был придуман нацистами. Свастика является одним из самых древних и широко распространённых графических символов ещё с 8 века до н. э. Свастика в Индии традиционно рассматривалась как солярный знак — символ жизни, света, щедрости и изобилия. Была тесно связана с культом бога Агни. О ней упоминается в “Рамаяне”. Широко используется джайнистами и последователями бога Вишну. На севере Индии в настоящее время свастика используется в индуистских ритуалах, маркирующих начало (рождение, свадьба);
бинди — буквально, “точка” или “капля” на хинди. В индуизме — знак правды; цветная точка, которую рисуют в центре лба, так называемый “третий глаз”. Интерес хиппи-движения к Индии привёл бинди в Европу и Америку, где оно из спиритуального символа превратилось просто в модную деталь.
В самолёте Макс уловил встревоженный взгляд стюардессы, неосторожно брошенный в его сторону, несмотря на то, что она залакировала его дежурной вежливой улыбочкой. В принципе, её вполне можно было понять: пьяный на борту — это куча сложностей, будь он хоть трижды знаменит и популярен. Должно быть, бедняжка уже предвидела кричащие заголовки СМИ: “Во время рейса “Дели — Лондон” известный виолончелист заблевал весь салон самолёта и перепугал остальных пассажиров!” Могли бы, между прочим, вообще снять его с рейса — вот это был бы номер…
Виолончель, как обычно, путешествовала с Максом полноправной пассажиркой — по отдельному билету, на соседнем кресле, крепко пристёгнутая ремнями. Да, это всякий раз влетало в копеечку, но к ручной клади инструмент нельзя было отнести из-за внушительных габаритов, а сдать в багаж — означало гарантированно погубить, грузчики запросто могли швырнуть футляр с виолончелью с высоты трёх-четырёх метров.
Перед тем, как отключить телефон, Макс набрал номер Андрюхи. Это нужно, необходимо было сделать. Он мог бы позвонить ещё раньше, но не хотел делать этого до тех пор, пока не окажется в самолёте, чтобы быть уверенным: рейс вылетает вовремя, без задержек и проволочек. Слишком жестоко было бы дарить Андрею напрасную надежду, а затем снова отменять всё и извиняться…
— Да?! — гаркнул в трубку его друг. — Где ты?.. — и приправил непечатным выражением.
— Я в самолёте. Думаю, что приеду прямо на выступление, — стараясь говорить как можно более трезвым голосом, произнёс Макс. — Домой заехать уже не успею, если не трудно, захвати, пожалуйста, мой концертный костюм.
— Только попробуй опоздать, сука, — мрачно проговорил Андрей, и по его тону было понятно, что он на грани. — Потому что, если из-за тебя сорвётся концерт… оправданием может послужить только то, что ты сдох. Поверь, я тебе сам это с удовольствием устрою.
— Радикально. Может, хотя бы просто руку мне сломаешь? Сломанная конечность — тоже оправдание, не такое убедительное, разумеется, но…
— Дошутишься, мудила, — прошипел Андрей и бросил трубку.
Но нет, Максу было совсем не до шуток.
Стюардесса напрасно беспокоилась: почти весь полёт Макс проспал. За час до приземления всё-таки проснулся, выпил чашку чёрного кофе, затем пошёл в туалет и более-менее привёл себя в порядок. Одноразовая зубная щётка и паста, выданные авиакомпанией, оказались очень кстати: он почистил зубы и тщательно умылся, хотя видок у него всё равно оставался изрядно помятым, да и разило от Макса, вероятно, как из винного погреба. Странно, но при этом он почти не ощущал похмелья — голова болела, однако в мыслях царила полная ясность. Макс был сосредоточен на предстоящем концерте и принципиально не думал о посторонних вещах. Даже о Лере. Особенно о Лере… Всё, хватит ныть, сказка кончилась, наступили суровые будни, и сейчас ему следовало держать в голове только одно, а именно — шестидесятилетие его королевского высочества.
— Может, вы всё-таки перекусите? — заговорщически наклонившись к нему, проворковала стюардесса, кажется, безумно благодарная ему за то, что он не доставил ей никаких хлопот. — Вы же и обед пропустили, и ужин…
Макс прислушался к ощущениям собственного организма. При мысли о любой пище по-прежнему мутило, поэтому он просто попросил себе ещё кофе.
После того, как самолёт приземлился в аэропорту Хитроу и пассажиры устремились к выходу по узким проходам между креслами, Макс почувствовал, что кто-то подёргал его за рукав. Обернувшись, он увидел позади себя ту самую девчонку… кажется, Эмили, которая просила у него автограф в Дели. Ей-то что опять надо, подумал он, внутренне заранее напрягаясь.
— Макс… мистер Ионеску… можно вас на пару слов? — выговорила она, краснея. Он постарался скрыть досаду.
— Только если действительно на пару. У меня важное мероприятие, боюсь опоздать.
— Нет-нет, дело одной минуты! — заверила она. В этот момент они уже вышли из самолёта, вежливо попрощавшись с членами экипажа, и оказались в “рукаве”. Эмили семенила рядом с Максом, приноравливаясь к его широким шагам. Он молча ждал, что она ему скажет, мысленно готовясь ко всему: к признанию в любви, к просьбе предоставить бесплатный билетик на концерт, к угрозам и обвинениям в харрасменте, к наглому шантажу…
— То, что произошло в Дели… — начала она, запнувшись. — Вы не переживайте, я не буду болтать! И не стану сливать информацию в бульварные издания, честное слово! Да я вообще не скажу никому ни слова.
— Спасибо, конечно… — хмыкнул он недоверчиво. — А с чего вдруг такая щедрость?
— Ну, я же вижу: у вас что-то случилось. Иначе вы бы не напились и не… — она не стала продолжать. — Честное слово, я всё-всё понимаю и не обижаюсь на вас, ни капли не сержусь. Может… может быть, вам нужна какая-нибудь помощь? Я могу что-нибудь сделать для вас?
Макс сглотнул ком в горле. Впервые за эти пару дней кто-то заговорил с ним с жалостью, сочувствием и пониманием, и это ударило буквально наотмашь. Да, он был кругом виноват: перед Лерой, перед Андреем, перед Наденькой, перед этой девочкой… Макс больше не искал себе оправданий, но… тем неожиданнее и пронзительнее было узнать, что кому-то небезразлично — что сейчас происходит у него в душе. Что его боль для кого-то — не пустой звук, что этот кто-то пытается разделить её с ним и предпринимает неуклюжие попытки хоть как-то помочь, чтобы облегчить его страдания.
— Вы, наверное, нелестного мнения о своих фанатках… — продолжала между тем она. — Думаете, что мы готовы на всё ради того, чтобы прыгнуть к вам в постель… но это не так! — её голосок дрожал от волнения. — То есть, среди нас разные встречаются, конечно, есть и правда такие, которые хотят просто получить “доступ к телу”… Но мне не это от вас надо, поверьте! На самом деле, я вас очень-очень уважаю!
Эта пламенная сумбурная речь почти до слёз растрогала Макса. Он остановился, приобнял девушку за плечи и с признательностью взглянул ей в глаза.
— Спасибо тебе, Эмили… Ведь тебя зовут Эмили, верно?.. Ты права — у меня просто был не самый удачный день, поэтому я и повёл себя как свинья. Прости меня за это. Но уверяю: я не думал и не собираюсь думать плохо о своих поклонницах. Я вас всех обожаю. Серьёзно!
Она расцвела широкой счастливой улыбкой.
— Спасибо и вам… спасибо за за вашу музыку. За то, что дарите людям столько радости! Вы делаете этот мир лучше и счастливее. Я обязательно и дальше буду посещать все ваши выступления!
Что ж… если самооценка Макса после тяжёлого расставания с Лерой и телефонного разговора с Андреем и опустилась до уровня “ниже плинтуса”, то разговор с этой милой искренней девчушкой вселил в него чуть-чуть необходимой уверенности в собственных силах. Это было именно то, что нужно перед грядущим концертом…
Лондон встретил его слякотью и дождём: ноябрь…
После солнечной, жаркой, разноцветной Индии казалось, будто Макс прилетел на другую планету. Одно хорошо — таксисты в Англии не были так же болтливы, как их индийские коллеги: те тараторили без умолку, закидывая его простодушными вопросами: “Откуда вы, сэр? Вам нравится Индия? Вы музыкант? А что это у вас там в футляре — гитара или скрипка?”
Концерт должен был состояться в резиденции принца Чарльза — Сент-Джеймсском дворце. В такси всю дорогу Макс хранил медитативное молчание, привалившись горячим лбом к прохладному стеклу, залитому дождём и оттого не позволяющему видеть чёткую картинку снаружи. Впрочем, именно это Максу сейчас и было нужно, чтобы погрузиться в себя и сосредоточиться, ни на что не отвлекаясь.
Во дворец его пропустили на удивление легко, никаких дотошных проверок и унизительных обыскиваний — то ли узнали в лицо, то ли догадались по футляру с виолончелью. Он успел купить себе мятную жвачку в аэропорту, но всё равно опасался, что его могут тормознуть ещё на входе, на стадии фейс-контроля, приняв за какого-нибудь алкаша из подворотни.
В зале уже заканчивался генеральный прогон — Андрей репетировал с Лондонским симфоническим оркестром. Макс тихонько опустился на одно из зрительских кресел, чтобы не отвлекать музыкантов, и, закрыв глаза, попытался настроиться на предстоящий концерт. Он всё помнит… всё знает… всё сыграет! Должен сыграть, чёрт возьми!
— Не желаете ли шампанского? — возле него материализовался безупречно вышколенный официант с подносом. Макс отрицательно покачал головой. Вот только шампанского ему сейчас и не хватало… Хотя он бы не отказался от горячего чая, во дворце было жутко холодно.
Оркестр закончил играть. Завидев издали Макса, Андрей отложил свою виолончель в сторону и двинулся к другу быстрыми шагами. Вид у него при этом был злой и решительный. Макс поднялся ему навстречу, гадая, что тот сделает: плюнет в физиономию? Обложит отборным русским матом?
Реальность превзошла все ожидания — Андрей, не церемонясь, просто с размаху заехал ему по роже. Врезал от души: Макс едва удержался на ногах, даже покачнулся, но всё-таки выстоял, ухватившись за спинку кресла.
Музыканты и несколько человек из обслуживающего персонала потрясённо затихли, но пока не спешили вмешиваться: им было очевидно, что этим двоим нужно урегулировать свой конфликт самостоятельно. Впрочем, работники дворца готовы были вызвать охрану по малейшему сигналу — об этом говорил их настороженно-решительный вид.
— Явился?! — ядовито спросил Андрей. Макс ощупал языком зубы — кажется, целы, спасибо и на этом. Достал из кармана платок, приложил к разбитым в кровь губам.
— Прости.
Что он ещё мог сказать? Андрей был прав, совершенно прав, он на его месте бесился бы точно так же, если не больше.
– “Прости”, бл…ь?! Это все твои объяснения?!
— Знаю, что заслужил. Андрюха, я реально не мог ничего изменить.
— Хотя бы позвонить ты мог заранее, чтобы мы как-то урегулировали ситуацию? Почему нужно было всё делать в последний момент?!
— Как урегулировали? “Передайте его высочеству, что мы с товарищем решили перенести празднование его юбилея на более удобное для нас время”? Знаю, что я скотина. Но поверь, у меня была причина.
— Причина… — Андрей брезгливо поморщился, почувствовав запах алкоголя. — В данный момент я знать ничего не хочу о твоих причинах, расскажешь мне всё потом… если доживёшь. А сейчас — только попробуй не отыграть концерт, урод. Соберись! Докажи, что ты мужик, а не говно на лопате.
— Я готов играть, только переоденусь, — сказал Макс, пытаясь сохранять спокойствие. — Ты привёз мой костюм?
Андрей, мрачно сопя, молча кивнул. Кажется, напряжение потихоньку его отпускало, но всё равно он пока не мог окончательно расслабиться.
— Покажешь, где? — спросил Макс. Андрей неопределённо махнул рукой.
— Там есть комната, что-то типа гримёрки… Ладно, пойдём, я провожу.
— И ещё хотелось бы взглянуть на окончательный вариант программы, — сказал Макс уже совершенно деловым тоном, концентрируясь на предстоящем выступлении.
Андрей вытянул из кармана сложенный вчетверо и всё равно изрядно помятый лист бумаги, распечатанный на принтере и пестрящий зачёркиваниями, исправлениями от руки и многочисленными сносками. Макс быстро пробежался по списку композиций глазами. На номере девять сердце ёкнуло… но он справился с собой, сделал глубокий вдох и сказал ровным голосом:
– “Титаник” вычёркиваем.
— С какой стати? — возмутился Андрей. — Ты совсем охамел? Это одна из наших лучших вещей!
— Я сказал тебе, что не буду, на хрен, играть этот грёбаный Титаник! — прорычал Макс. В висках запульсировала знакомая боль: номер в отеле… приоткрытая дверь балкона… запах жасмина и роз… обнажённая девушка с распущенными длинными волосами, прижимающаяся к его руке… и музыка, музыка, музыка…
— А какого хера ты тут ставишь условия? — снова завёлся Андрей. — Ты разве в том положении, чтобы что-то мне диктовать? Да ты понятия не имеешь, каких трудов мне стоило тебя отмазать. Какие отговорки и оправдания я для тебя придумывал перед всеми, какие обходные пути искал. Что я, мать твою, пережил и что передумал за эти несколько дней! Ты же не только себя — но и меня подставил бы своей неявкой, а теперь стоишь тут и лепечешь, как невинный младенчик, что тебе внезапно разонравилось играть “My Heart Will Go On”! А не пошёл бы ты… знаешь, куда?!
— Я не смогу это сыграть, — сдавленным голосом отозвался Макс. — Андрюха, я серьёзно сейчас. Именно потому, что не хочу тебя подводить… давай не будем, давай возьмём любую другую мелодию, на твой выбор. Я на всё согласен, даже на “Владимирский централ”, бл…!
Андрей хотел ответить что-нибудь поядовитее, но, перехватив странный, совершенно безумный взгляд Макса, осёкся.
— Идиот. Псих придурочный… — проворчал он, тем не менее, уступая и покорно вычёркивая этот номер из программы.