— Поговорить о чём?
— Кажется, у нас давно не было общих тем, — в голосе амадэя прозвучала почти ностальгия. — А с минувшего лета появилась одна… она одна и есть, собственно. Так что выбор небольшой.
— Что ты сделал с Ташей?
— Ага, это уже на что-то похоже. — В тёмных глазах читалась унизительная насмешка. — Ты удивишься, но ничего. Пока я скорее занимаю позицию простого наблюдателя. Мне и делать особо ничего не надо… а Таша никак не может понять, что каждый шаг, который она делает, приближает её ко мне. Ах, как жаль, что тебя нет рядом, дабы помочь ей добрым словом и мудрым советом…
— В позицию «простого наблюдателя» как-то не вписывается эпидемия в Фар-Лойле.
— Что ты, это так, ерунда. Просто чтобы не мешать моей девочке расправлять крылья в естественной обстановке. А то ты снова посадишь её в клетку своего контроля и морализаторства, и прощай, Её Высочество Тариша Тариш Бьорк, прекрасная, гордая и непокорная. Останется лишь маленькая, милая и кроткая Таша Кармайкл.
— А как насчёт покушения? Оно зачем тебе понадобилось? Решил развязать себе руки?
— Если ты не забыл, я не единственный злой гений в нашем королевстве. Оно могло понадобиться не только мне.
В глазах Арона отразилось удивление, и сразу — мрачное понимание.
— Зачем ты пришёл? — спокойный голос Зрящего стал самую чуточку резче.
Лиар перестал улыбаться.
— Таша пока в Броселиане, но ненадолго, — когда Палач заговорил, из голоса его исчезла издевка: он был любезным, почти сочувственным. — Завтра-послезавтра она отправится дальше. Куда, тебе знать не дано. Что касается Фар-Лойла — жители деревни окажутся вне опасности через два дня, но до этого времени тебе придётся ещё не раз делить свои живительные силы с умирающими. И теперь весь вопрос в том, что ты выберешь… догнать Ташу, пока это ещё возможно, или же остаться здесь и спасти десяток-другой невинных жизней. Непросто, должен признать.
Арон смотрел на брата, не опуская руки с плеча госпожи Лиден.
Тёмные глаза не-Лив, смотревшие на него в ответ, были невозмутимы и внимательны.
— Вердикт, — наконец мягко напомнил Лиар. — Я и так его узнаю, но хотелось бы услышать от тебя.
— Я не играю по твоим правилам, — тихо проговорил Арон.
— Играешь, братишка, играешь. Даже если сам этого не понимаешь. Если хочешь, я уйду, но теперь у меня есть открытая дверь в этот дом. Однажды заняв чьё-то тело, в другой раз мне не потребуется ни разрешений, ни зеркал. И я вернусь позже, только и всего.
— Уходи.
— Значит, вот твой ответ? Ладно. — Амадэй явно нисколько не огорчился. — Что ж, оставляю тебя наедине со сложным выбором между долгом и желанием. Могу облегчить его только одним: клянусь, я не допущу, чтобы с моей девочкой что-то случилось. И советую держать Лив поближе к себе. Мало ли когда я захочу тебя навестить… До встречи.
В следующий миг Лив, закрыв глаза, обмякла в кресле.
Наконец вырвавшись из ослабевшей хватки Арона, госпожа Лиден кинулась к ней.
— Лив? Лив! — она отчаянно похлопала девочку по щекам. — Милая, очнись!
— Она не очнётся, — каким-то обесцвеченным голосом сказал Арон. — Пока.
Старушка растерянно оглянулась на него, — но амадэй смотрел только на девочку, полулежавшую в кресле.
Невидящими глазами.
Потом, резко повернувшись на пятках, он направился к лестнице.
— Ты куда? — вскинула голову госпожа Лиден.
— Одеваться, — не оборачиваясь, бросил Арон.
— Зачем?
— Люди ждут меня.
Старушка оторопело смотрела ему в спину.
— В конце концов, он действительно не допустит, чтобы с Ташей что-то случилось, — едва слышно бросил Арон через плечо. — Я знаю. Знаю…
Кончик смычка падал в миниатюрном пике, чтобы снова взмыть ввысь: волшебной палочкой, плетущей колдовскую сеть сияющих звуков. Тонкие пальцы легко порхали по струнам, казалось, касаясь едва-едва — а звук был бархатистым, обволакивающим и мягким. Скрипка пела, и голос её был нежен, печален и страстен; голос влюблённого, шепчущего то, что хотелось бы прокричать на весь свет.
Таша любила смотреть, как Алексас занимается на скрипке — пусть даже во время занятий лицо его часто кривила яростная гримаса, и тогда с губ срывалось досадливое рычание, а смычок разрубал воздух, словно клинок. Фальшивые ноты проскакивали в новых пьесах с частотой блох на бродячем псе, особо трудные места отрабатывались десятками повторов, приедаясь в ушах назойливым мотивом; но Таша всё равно время от времени приходила, чтобы тихо сесть и слушать в уголке. Впрочем, она не решалась надоедать своему рыцарю слишком часто.
Зато часто просила в конце занятий спуститься к ней в комнату и сыграть что-нибудь им с Лив.
Алексас просьбу своей королевы исполнял охотно. Вот и сейчас спустился, чтобы звуками музыки поспособствовать её выздоровлению. И Таша смотрела, как творят чудо руки, на эти минуты обратившиеся руками волшебника, как светится вдохновенной печалью его лицо, как дрожат длинные ресницы полуприкрытых глаз; слушала, как поёт скрипка, увлекая тебя туда, где нет горести и слёз, где всегда солнечно, где нет смерти, где вечна любовь…
Последние трели истаяли под пальцами. Канифоль смычка осыпалась, точно пыль с крыльев бабочки.
Тогда Алексас опустил скрипку и открыл глаза — а Таша и Лив, не сговариваясь, громко зааплодировали.
Юноша, улыбнувшись, поклонился и бережно уложил скрипку в футляр.
— Ты же лучший скрипач на свете! — горячо выпалила Лив. — Тебе надо во дворцах выступать!
Алексас, посмеиваясь, присел на край Ташиной кровати:
— Боюсь, тебе просто не с кем сравнивать, юная лэн.
— Что это было? — спросила Таша хрипло.
— Шоссори, «Поэма». Вообще это сольно не исполняется, но за неимением клавикорда…
— И так здорово получилось, — заверила его Таша.
— Ваша похвала, моя королева — лучшая награда, — в меру иронично улыбнулся юноша. — Как ты?
— Пре… кха… прекрас… кха-кха-кха…
Алексас бережно держал её за плечи, пока Таша сгибалась в судорожном кашле. Музыка помогла ей на время забыть о болезни и боли, но те никуда не ушли: виски ныли, глаза горели, а горло будто драли изнутри кошачьи когти.
Хорошо она Праздник Жатвы отмечает, ничего не скажешь. Хотя и другие немногим лучше, — ливень за окном бесцеремонно барабанил по стёклам, праздничные огни среди поля расплывались в мокрой вечерней мгле. Ладно хоть шатры натянули… Тучи два дня зловеще ползали туда-сюда, предвещая непогоду, но разражаться чем-либо не спешили, оттягивая удовольствие и нагнетая обстановку.