— Подумала…
…говори: «и не могу сказать, что мне не нравится тот, кем ты стал, но иногда я думаю…
…кто же ты теперь?»
— Что подумала?
Таша глубоко вздохнула.
— Что… что это всё, в сущности, неважно. — Она растянула губы в улыбке. — Прости. Подумаешь, болты.
…трусиха, презрительно прокомментировал голос разума, — и Таша была с ним согласна.
Алексас, мельком пожав плечами, отвернулся.
— Надеюсь, — бросил он через плечо, толкая дверь лавки, — позже ты всё-таки выскажешь мне, что хотела.
Сердце почему-то нервно дёрнулось.
— Я…
— Позже. — Оглядев вывешенные на стенах платья, штаны и рубашки, Алексас улыбнулся молоденькой продавщице, трогательно зарумянившейся и поспешившей к ним, оправляя юбку. — А сейчас мы подберём вашему высочеству новые одеяния, достойные красоваться на вас.
— Только встала, а уже темно, — пожаловалась Таша, выходя из ванной комнаты, на ходу ожесточённо вытирая голову полотенцем.
— Темнеет рано, а я разбудил тебя довольно поздно. — Алексас сосредоточенно разводил склянку с красителем в тазу с водой, выпрошенном у служанки. По соседству лежал гребень и ножницы, которые он зачем-то тоже приобрёл в «Кокетке». — Садись.
Повесив за спинку стула одно полотенце и плотнее закутавшись в другое, заменившее ей халат, Таша опустилась на стул:
— А мне казалось, для покраски не надо мочить голову.
— Верно. — Сняв полотенце со спинки, Алексас накинул его на Ташины плечи. — Зато для стрижки — надо.
Таша, вздрогнув, уставилась на него.
— Ты… собираешься… меня постричь?
— Ты оценишь все преимущества отсутствия волос, раз. На такую гриву, как у тебя, изведёшь флаконов десять красителя — два. — Он взял в руки ножницы. — И это неотъемлемая часть твоей маскировки — три.
Таша беспомощно взглянула в зеркало. Намокнув, золотистые пряди завились колечками. Длинные, тяжёлые, красивые.
Единственное, что Таша всегда считала в себе безоговорочно красивым…
— Алексас, я не могу.
— Почему?
— Они… Я всегда была с длинными волосами. Сколько себя помню. Мама никогда меня не стригла, только подравнивала немного, говорила, стричь всё равно бесполезно… — Таша отчаянно стиснула кулаки. — Я не могу, понимаешь?
— Можешь. И сможешь. — Синева глаз Алексаса была холодной, как небо за окном. — Таша, повзрослей наконец. Тебе приходилось идти на куда большие жертвы, чем стрижка волос, и ещё придётся. В ином случае ты увидишь своих друзей на плахе. Если вообще увидишь.
Таша опустила голову; пугающая перемена в поведении Алексаса не отменяла того, что он говорил исключительно здравые вещи.
Жертвы…
— Режь уже, — обречённо закрыв глаза, едва слышно прошептала она.
Странно, но что-то успокаивающее было в том, как Алексас расчёсывал мокрые пряди и щёлкал ножницами. Как с шёлковым шелестом падали на пол отрезанные пряди. И забавное, удивляющее ощущение: когда с каждым движением его рук голова становилась всё легче, легче…
— Раз Мариэль говорила, что их бесполезно стричь, — щёлк, — значит, никакой трагедии нет. — Щёлк. — Они быстро отрастут заново. Ещё гуще, чем были. — Щёлк-щёлк. — Всё хорошо, моя королева. К слову, за парик из таких волос, уверен, многие прекрасные лэн перетравили бы друг друга. Сказал бы «передрались», но это не в правилах прекрасных лэн. Может, наведаться с остриженными волосами к парикмастеру, как думаешь? Заодно и подзаработаем.
Его голос тоже успокаивал. Это был голос прежнего Алексаса — искрящегося, ироничного и заботливого. Её рыцаря. Каким бы ребячеством кому-то ни казалось это рыцарство, Алексас ведь был настоящим рыцарем: верным, преданным, готовым положить за неё жизнь.
Только что же с ним всё-таки стало?..
— Всё. — Алексас положил ножницы. Придирчиво оглядев результат, обмахнул Ташины плечи и снял полотенце. — Теперь красим. — Он подвинул таз к краю стола. — Задержи дыхание.
После нескольких погружений в мутную воду Таше наконец милостиво протянули полотенце. Потом, когда она угрюмо вернула Алексасу кусок махровой ткани, насквозь промокший — не испачканный, и то хорошо: красители заговаривали только на волосы, — её рыцарь щёлкнул пальцами.
На миг у Таши возникло странное ощущение, будто по голове растекается горячее сырое яйцо.
В следующий миг Алексас отступил в сторону, открывая обзор зеркала.
— А теперь, когда я их подсушил, — произнёс он, — смотри.
Стрижка была короткой. Действительно короткой. С чёлкой, вившейся кудряшками до бровей. А её волосы…
Они стали чёрными. С характерным блеском: как чёрный шёлк или вороново перо.
Волосы едва прикрывали уши. Неприкрытая шея казалась длиннее и тоньше, короткие пряди подчёркивали высокие скулы и чуть раскосый, несколько хищный разрез глаз. На контрасте с волосами Ташина светлая кожа казалась ещё светлее; брови и ресницы тоже стали чёрными, оттеняя жидкое серебро глаз.
И в целом Таша стала… старше.
Гораздо старше, чем маленькая испуганная девочка с мыслеграфии в новостном листке.
— Скажи мне, — сказал Алексас, улыбаясь, — кого ты видишь.
— Девушку с очень плохой стрижкой, — буркнула Таша.
— Что ж, слово «девушка» мне уже нравит…
Договорить Алексас не успел: вдруг побледнел, пошатнулся и, чудом устояв на ногах, схватился за голову.
— Что?! — Таша встревоженно вскочила, не решаясь к нему прикоснуться.
Не отвечая, Алексас кое-как добрёл до зеркале на стене. Протянув руку, начертил на серебристом стекле руну, походящую на раздавленного паука, вспыхнувшую красным.