— За сотни лет жизни учишься ставить себя на место других. — Герланд аккуратно отложил трубку в сторону. — А теперь слушай меня. Ты не должна в нём сомневаться. И тем более не должна показывать ему, что ты в нём сомневаешься.
— Почему? Что с ним…
— Ты знаешь, что такое любить младшего брата. Сестру — в твоём случае. Что значит быть готовым ради него на всё. Так ты любишь свою Лив. Так Алексас любил Джеми. — Глядя ей в глаза, альв сложил ладони в молитвенном жесте. — Теперь представь себе, что Алексас должен чувствовать, потеряв его.
Ей не надо было представлять.
Ей достаточно было вспомнить.
— Я… знаю.
— Прекрасно. А теперь представь, что Алексас должен чувствовать, понимая, что сам его убил.
Это заставило её возмущённо мотнуть головой:
— Но это же не так!
— Знаешь, как заканчивается Двоедушие? — Герланд смотрел на неё пристально, как никогда раньше. — Они борются друг с другом какое-то время. Души, сознания. Но борьба неосознанная: ты не можешь принимать решений, не можешь уступить другому. Выигрывает тот, кто сильнее. Беспристрастный, абсолютный результат. Сильный поглощает слабого. Ничего личного.
Таше вспомнилась разбитая чашка на полу.
— Алексас…
— Да, он выиграл. Он был сильнее. И этим убил Джеми, своего непутёвого маленького братика, за которого он, не задумываясь, отдал бы жизнь. Если б Алексас мог выбирать, он бы ушёл сам — но он не мог выбирать. И поэтому до конца своей жизни он будет винить себя в том, что живёт. Живёт в теле брата, когда-то своей жертвой подарившего ему жизнь.
«Почему Джеми», думала Таша тем вечером, когда после покушения вернулась в Арпагенскую гостиницу; «почему, ведь тело-то его»…
Как она могла быть такой чёрствой? Почему не ставила себя на место Алексаса, не задумывалась о том, что он чувствует?
Почему просто замкнулась в своей наивной вере «Арон всё исправит»?..
— Он обрёл силу, — говорил между тем альв. — Очень большую силу. И человеческая жизнь никогда не являлась для него барьером, через который нельзя переступить. Многие внутренние преграды, которые сдерживали Джеми, у него отсутствуют. Так было даже тогда, когда Джеми был жив. А теперь Алексас легко может снести все барьеры. Всё, что делает человека человеком.
Это тоже было ей до боли знакомо.
Её с детства учили не уступать зверю в себе.
— Я предал его. Я предал их обоих. Теперь он знает это. — Неужели она слышит сожаление в этом голосе, в котором привыкла слышать лишь лёд? — Он потерял брата и потерял отца, которого видел во мне, и у него осталось последнее, что он любит. Последнее, что держит его на краю бездны. Последнее, что не даёт ему сделать шаг и упасть. И это последнее — ты.
Таша молча смотрела в синие глаза со звёздными искрами на дне.
— Он будет беречь тебя, но и ты должна беречь его. Ты должна держать его за руку и вытаскивать к свету. Ему нужна ты. Твоя поддержка. Твоя любовь. Иначе… самым лёгким выходом будет, если он решит умереть. Если он отвернётся от света, но останется жить, «Рассвет» получит полезного воина. Я весьма неплохо его обучил, не могу не признать. — Герланд едва заметно склонил голову. — Ты поняла?
— Поняла, — не отводя взгляда, тихо сказала Таша.
— Я рад. — Альв протянул руку к зеркалу. — До встречи, Ваше Высочество. — В его голос мигом вернулась прежняя бесстрастность. — Передайте Алексасу, чтобы связался со мной завтра утром.
— Простите, — вырвалось у Таши вдруг.
Его рука дрогнула, замерев в дюйме от стеклянной поверхности.
— За что?
— Я… думала, они вам безразличны. И Джеми, и Алексас. Но я ошибалась. — Таша коротко выдохнула. — Простите за это.
Таша не видела лица альва: всё заслоняла бледная ладонь с тонкими пальцами
Интересно, что отображено на нём сейчас? Раздумье? Раскаяние?..
— Нет. Не безразличны, — наконец услышала она. — И мне бы очень не хотелось, чтобы когда-нибудь мне пришлось убивать того, в кого я вложил свою душу.
Затем пальцы альва всё же коснулись стекла с той стороной — и в идеальной черноте, покрывшей зеркальную гладь, Таша не смогла различить даже собственного отражения.
Она подошла к окну. Рывком распахнула створки. Вдохнула морозный воздух, надеясь успокоиться.
Спустя какое-то время поняла, что в дверь стучат: судя по назойливости, не в первый раз.
— Кто там? — настороженно крикнула она.
— Ужин, — откликнулся мужской голос из коридора.
Приятный баритон, ничего особенного… но почему у Таши от его звучания побежали мурашки?
Она втянула носом воздух.
И улыбнулась.
— Спасибо, — громко сказала она, — я не голодна.
Секундное молчание.
— Что ж, может, это заставит тебя проголодаться.
Она услышала шум упавшего тела, а затем — мычание, будто сквозь кляп, обратившееся криком:
— Таша, не смей открывать!..
Знакомый голос заставил её на миг оторопело застыть под зимним ветром, сквозившим из открытого окна, щекочущим её спину.
Потом, рванув вперёд, дёрнуть дверную ручку.
— Гаст!
Он стоял на коленях у порога, пока эйрдаль за его спиной выкручивал ему руку.
— Сменила облик, Ищущая? Недурно. Впрочем, уже не поможет, — саркастично заметил эйрдаль; в нос Таше ударила вонь тлеющих фиалок и нарциссов. — Ничто и никто в этой гостинице вам не поможет, мы об этом позаботились. А теперь либо выходи из комнаты, либо будь гостеприимной хозяйкой и пригласи меня войти.