За твой успех пьёт королева!
Воскресным вечером в джентльменском клубе «Сорняки» яблоку негде упасть. Сомнительной репутации заведение пользовалось огромной популярностью среди молодых людей в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет, которые в будние дни протирали штаны, елозя теми по университетским скамьям, зевали от скуки за трудами великих философов, а в выходные спешили в клуб, где, развалившись на штофных диванах, пускали пыль в глаза таким же оболтусам, как они сами, а заодно и выбрасывали пару сотен фунтов на ветер, играя в вист или тратясь на крепкую выпивку. Содержался клуб исключительно на членские взносы, и попасть в него можно было только по рекомендации. Мало кто знал о его существовании, ведь снаружи для прикрытия красовалась вывеска солидного яхт-клуба, незнакомцев за порог не пускали, и вообще все дела велись в атмосфере совершенной секретности.
В этот вечер каждая партия длилась долго. Игорные столы стояли в ряд, и за самым последним сидела четверка с юридического факультета, и ни один из той компании не хотел проигрывать другому. Все четверо бились до конца, волнительно теребили карты в руках, изредка переглядывались друг с другом, курили дорогие сигары и потягивали бренди. Последнее в «Сорняках» наливали щедро и разбавляли только новичкам.
– Поднимаю ставку, – сквозь зубы и клубы дыма произнёс один из четверки, лениво потянулся к колоде в центре и цапнул две карты.
– Отвечаю, – ответил рыжий напротив, поправил платок на шее и глянул на циферблат золотых часов на цепочке, вытащенных из кармана клетчатого жилета и выложенных на зелёное сукно.
– Я пас. – Третий скинул карты, поднялся, вышел из-за стола и вернулся уже с бокалом, полным алкоголя карамельного цвета.
– Тим?
Вопрос был адресован молодому человеку, темноволосому и зеленоглазому, одетому по последней моде и с толстой сигарой, зажатой между средним и указательным пальцами. Всё в том юноше было красиво и по высшему классу: осанка, овал лица, манера сидеть, небрежно закинув ногу на ногу. И даже то, с каким видом он доставал банковские билеты из портмоне из крокодиловой кожи, было достойно одновременно и зависти (со стороны мужчин), и восхищения (со стороны женщин). Сам же Тим на себя не смотрел, по сторонам не оглядывался, время от времени довольно хмыкал и методично потягивал бренди бокал за бокалом, хотя уже и развезло не на шутку, и колода карт перед глазами начала двоиться.
– Вскрываюсь.
И Тим перевернул карты.
Рыжий недовольно вскрикнул, швырнул свои на сукно, вскочил с места и взъерошил редкие для своего возраста волосы.
– Опять всё спустил, – с горечью в голосе произнёс он, а приятель, сдавший партию минутами ранее, дружески похлопал его по плечу и предложил пересесть в малахитовые кресла, которые стояли сразу за игорным столом и предназначались для зрителей или тех завсегдатаев клуба, кто уже был настолько пьян, что садить его за карты было сродни обычной обдираловки.
– Чёрт, и как тебе всё время везёт? – воскликнул первый, когда Тим потянулся за выигрышем, состоявшим из нескольких монет золотом, серебряных запонок и пачки хрустящих банкнот.
– На прошлой неделе Генри сорвал банк, – со стороны малахитовых кресел выкрикнул рыжий.
– А на позапрошлой – Джефф, – поддержал Тим. – Так что это добро уже который день кочует из кармана в карман, пока кто-нибудь из нас четверых не пустит его на ветер. Вот, например, эти запонки были у меня в прошлом месяце. И сегодня снова. Скучно, господа...
– Отец убьёт меня, если я проиграю что-то больше, чем эта безделушка, – оправдывался тот, кого назвали Джеффом. Ниже всех ростом, он носил темно-синий пиджак, пошитый специально для него, а шею повязывал платком вызывающего оранжевого цвета. Друзья той вульгарностью восхищались, девицы – млели, и только профессора не первый раз делали выговор за неподобающий вид и грозили лишить стипендии.
– Вот я и говорю: скучно. – Тим зевнул и принялся тасовать колоду карт. – К гадалке ходить не надо – я уже знаю, чем закончится день. Сейчас ещё выпьем, потом поедем к мадам Лека. Там, как обычно, будут Шарлотта, Джейни и эта... с завитушками.
– Лиззи, – подхватил Генри.
– Лиззи. Фил, как обычно, нажрется, Джефф подарит Шарлотте чулки, а Генри в итоге не доедет до кампуса. И так каждую неделю. Вам не надоело?
– А что ты предлагаешь? – спросил рыжий, по совместительству оказавшийся тем самым Филом, который был весьма чувствителен к алкоголю. С тоской во взгляде он посмотрел на пустой бокал в руке, тяжело вздохнул и добавил: – Только не говори, что пора сменить клуб. Лично я из «Сорняков» ни-ни... никуда! Папаша думает, я хожу в «Золотую подкову», а я там только членство для вида оплачиваю.
– А мой думает, я сегодня в опере, – фыркнул Джефф. – Пожимаю руку таким же вычурным адвокатам, как он, и под тоскливое пение знакомлюсь с седыми старушками и их внучками, пресными на лицо и речи.
– Тим, а твой чего? Не бушевал больше после скандала на скачках?
Сегодняшнего счастливчика в вист передёрнуло. Скандал и правда был крупный и стоил отцу солидной суммы денег, чтобы его замять. Ещё пришлось выплатить штраф организаторам скачек за срыв мероприятия и возместить траты на лечение пожилой леди Гамильтон, которая чуть не сошла с ума от стыда, после того как Тим прикрепил ей на шляпку конский хвост и выдал это за последний писк моды. Разбитый королевский фарфор тоже влетел в копеечку, а позор на голову лорда Андервуда был такой, что с месяц тот не выходил из своего кабинета в банке Lloyds&Underwood, не встречался с клиентами, не выписывал ссуды и вообще не появлялся в обществе, чтобы, не дай бог, ему не припомнили выходку его развязного и неуправляемого сына.
– Мы с ним с тех пор не виделись, – выдавил Тим, и это было правдой. Лорд Андервуд наотрез отказался общаться с отпрыском и даже открытку на Рождество не прислал. – Но он регулярно пополняет мой счёт, о тратах не спрашивает, а больше мне разговаривать с ним не о чем.
– Вот повезло, – завистливо протянул Фил. – Мой заставляет меня на следующей неделе приехать домой. Видите ли, у его женушки именины, будет много высокопоставленных гостей, и либо я тоже покажусь, буду вежлив и обходителен, либо прощай дополнительная тысяча фунтов в год.
– Терять тысячу фунтов неосмотрительно, – покачал головой Тим. – Поезжай.
Фил сладко потянулся.
– Если бы вы знали, как мне лень. С отцом ещё можно встретиться, но как подумаю, что придётся на завтраке, обеде и ужине общаться с мачехой, то сразу тошнит.
– Ещё и в пять часов на чае, – прыснул в рукав Джефф.
– Все мы недолюбливаем наших мачех, – многозначительно заметил Тим, – но, как назло, зависим от наших отцов. И за что же нам такое наказание?..
– Один Генри – счастливчик, – протянул Фил. – Хоть его родная мать и умерла, но отец новой женой так и не обзавёлся. И наш приятель может бродить себе спокойно по дому и не дрожать осиновым листом, что случайно помешал «матушке» музицировать или задел локтем её любимую фарфоровую чашку.
Генри – широкоплечий, русоволосый, с голубыми глазами и в очках на цепочке – приосанился и довольно засопел. Он любил, когда ему завидовали, а делалось это крайне редко.
Чаще всего обсуждали Филиппа: его отец покровительствовал университету, в котором учился сын, и ежегодно отстёгивал крупные суммы на содержание кампуса и библиотеки.
Реже – Джеффа и Тима. Андервуд был настоящим щёголем, часто равнодушным до всех вокруг, холодным на чувства и скупым на комплименты. Профессора никогда его не хвалили, и держался он за стипендию только благодаря своей игре в университетском театре. Играл неплохо, и, самое главное, театр был единственной вещью, которая ему без притворства нравилась. После выпивки, карт и сигар, конечно.
– Зато у Генри есть кузина, – подал голос с малахитового кресла Тим. Вульгарно закинув ноги на подлокотник, он уже почти лежал, как на диване, и смотрел в потолок, постоянно зевая. С потолка на Тима тоже смотрели: то была огромная и тяжёлая хрустальная люстра, пыльная и старомодная. – И ещё неизвестно, что в итоге хуже.
Фил ударил себя кулаком в лоб.
– Точно! Помню, я был ей представлен на ежегодном университетском благотворительном ужине. Прости, друг, но страшнее и глупее девицы я не видел!
– Она ещё и вздорная, – вздохнул Генри. В обществе он обычно болтал немного, так как заикался, но при друзьях и в «Сорняках» чувствовал себя расковано, а потому и говорил чище, и даже в пять раз больше привычного.
– Она до сих живёт в вашем доме?
Генри кивнул.
– Ей прописали долгое лечение и еженедельные консультации у доктора Филсбрука. Вот отец и предложил ей поселиться у нас, чтобы не тратить средства, силы и время на поездки. Так она не только приняла его предложение, но и гувернантку с собой притащила! – От негодования Генри жахнул ладонью по креслу. – А та – настоящая грымза с кривым носом, редкими зубами и жутким французским акцентом! Каждый раз, когда я приезжаю домой, она заставляет меня сидеть и слушать, как она читает Вольтера. И, главное, отец радуется и во всём ей потакает! А мне и сдвинуться со стула нельзя во время этих кошмарных чтений! Ух! Так бы и проучил мерзавку!
– Гувернантку? – лениво поинтересовался Тим.
– Кузину Кэтрин. Она же приволокла в наш дом то страшилище.
– А что? – внезапно вклинился в разговор Джефф и снял с шеи платок, настолько жарко ему вдруг стало от волнения. – Это идея.
Тим приподнялся в кресле и спустил ноги на ковёр.
– Идея?
– Именно! – И Джефф щёлкнул пальцами так, словно ощущал себя гением. – Тим прав: мы только и делаем, что тягаем одни и те же запонки из одного кармана в другой. Скучно! А ведь можно развлечься на полную, оторваться, так сказать, пока у нас снова не начались нудные лекции и этот крикет. Брр.
Джефф Пирсон терпеть не мог крикет, как, впрочем, и футбол, и регби. Он вообще не любил спорт, предпочитал всегда отсиживаться на скамейке, притворяясь по очереди то больным, то слишком занятым подготовкой к экзаменам, чтобы тратить ценное время на беготню и прыжки.
– И как же ты предлагаешь развлечься? – задал вопрос Фил. – Почитать вслух Вольтера?
Все четверо громко загоготали, чем тут же привлекли внимание других членов клуба, а заодно и мистера Пайка, который, заложив руки за спину, ходил с угрюмым видом из угла в угол и следил за порядком и тишиной. Мистер Пайк уже много лет числился среди персонала «Сорняков», внешне сильно походил на напыщенного пингвина, знал в совершенстве три языка и всех завсегдатаев клуба в лицо и по имени, но по большей части все дни молчал и раз в год ездил отдыхать в Европу на воды. Жены у него не было, детей тоже. А дома его ждали только лохматая собака и попугай в клетке.
Джефф недовольно скривился.
– Да ну тебя. Читай, если хочешь, а я предлагаю авантюру для настоящих мужчин – рыжим не понять!
– Но-но, – зарделся Фил, но был остановлен Тимом.
– Для настоящих мужчин, говоришь?
– Слушайте сюда.
Джефф поманил приятелей ближе к своему креслу, и когда все четыре головы сомкнулись в заговоре, страстно зашептал:
– Все мы ненавидим наших мачех... А Генри – кузину. Все мы сто раз желали им поскользнутся на лестнице, переломать ребра или отведать стейк с мышьяком... Да чего только не желали! – Никто ему не ответил, видимо, каждый про себя размышлял, какую именно гадость лично он вынашивал в голове в отношении неродного ему человека. – Пришло время от мыслей перейти к действиям. Предлагаю позабавиться над нашими «любимыми» дамами. Тим, когда у нас очередной благотворительный ужин?
– Как обычно, в районе двадцатого числа.
– А сегодня начало месяца. Отлично. Итак, у каждого из нас будет порядка двух недель, чтобы добыть подвязку с ножки «преобожаемой матушки» и похвастать ей перед друзьями в кулуарах за сигарами. Генри, с тебя подвязка с ножки кузины.
– Тоже мне забава, – фыркнул Генри. – Ещё я в дамском белье не копался. Лично я к ней в комод не полезу.
– Да ты не понял, – растянул губы в противной улыбке Джефф. – Брать самому ничего нельзя. Она сама должна тебе её подарить. Снять с себя в твоём присутствии и торжественно вручить на память в знак большой и чистой любви! Здорово я придумал, а? Тим, скажи, что здорово.
Андервуд пожал плечами.
– Душа, допустим, и будет удовлетворена, если каждый из нас воплотит эту дурь в жизнь, но где здесь радость для тела?
– По-твоему, если женщина подарит тебе подвязку с ножки, она не подарит тебе и всю ножку? А? Понял, о чём я?
– Да ты пьян. – Тим отшатнулся от компании. – Да он пьян, Фил, – обратился он к рыжему приятелю. – Не обращай на него внимания.
– Так и скажи, что можешь только на словах протестовать, – подначивал Джефф, – а как до дела доходит, ты трусливее любой бабы оказываешься. Джентльмены, – обратился он к Филу и Генри, – наш дамский любимец Тимоти Андервуд выходит из игры. Обольстить мачеху оказалось для него непосильной задачей. Ну, а мы продолжаем.
– Ничего я не выхожу, – буркнул Тим и снова примкнул к приятелям. – Смотри, как бы сам не сдался.
– А если я не достану эту самую повязку? – поинтересовался Фил. – Давайте уже и о штрафах договоримся.
– Сотня фунтов из кармана, делённая между теми, кто достанет, – предложил Генри.
Джефф наморщил лоб.
– Ты бы ещё запонки предложил на кон поставить. Нет, джентльмены, денег у нас с вами и так куры не клюют, ради них пускаться в авантюру совсем неинтересно. Давайте вот что: тот, кто проиграет, залезет на стол сэра ректора прямо в разгар благотворительного ужина и три раза прокукарекает!
Фил покачал головой.
– Ты точно пьян.
– А мне нравится, – вдруг подхватил Тим.
– Мой отец будет на том ужине, – оправдывался Фил. – Он же меня собственными руками за такое придушит.
– А ты постарайся, чтобы не придушил, – подмигнул приятелю Джефф. – Добудь подвязку, и кукарекать не надо.
– Я в деле, – решительно ответил Тим и посмотрел на остальных. – Не трусьте. Действительно, сколько можно одни и те же запонки из кармана в карман перетягивать? До старости?
– Ладно, – выдохнул Генри, – я тоже в деле. В конце концов, давно хотел поквитаться к Кэтрин. Фил, ты с нами?
– А у него выбора нет, – просвистел Джефф. – Трое против одного. Либо он делает, как все, либо пусть забудет про «Сорняки».
– Я с вами, – сдался Фил и тяжело вздохнул.
Ударили по рукам сразу. Сразу же и дали друг другу слово джентльмена, что участие должно быть честным, и лучше проиграть и опозориться перед доброй половиной университета, чем солгать приятелям и выдать за подвязку мачехи (как и кузины Кэтрин) подвязку какой-нибудь девицы лёгкого поведения.
Вечер клонился к ночи, и вдохновлённые спором авантюристы вновь уселись за карты. И только Тим устало повёл носом, махнул на вист рукой, бухнулся на диван неподалёку, стянул со столика утреннюю газету и, делая вид, что читает, прикрыл глаза.
В Девонсайде, где отец поселился с новой женой, Тим не был с двенадцати лет. И если до того, как в дом вошла новая хозяйка, Тим был на домашнем обучении, то сразу после свадьбы отец решил, что сыну больше не место в доме, и круглый год Тим должен проводить в частной школе для мальчиков и даже оставаться там на каникулы. А, если будет нужно, лорд Андервуд сам приедет к нему – тогда и повидаются.
Поначалу Тим мало что понимал, потом бесился от злости, потом свыкся, завёл таких же друзей по несчастью, как и он сам, понял, что пользы от отцовских денег может быть куда больше, чем от отцовской любви, общаться с ним перестал окончательно, зато стабильно проверял свой банковский счет, который так же стабильно пополнялся. Колесо крутилось, жизнь шла, диплом юриста и адвокатская практика уже маячили на горизонте, и вот теперь пришла пора вернуться в Девонсайд… Всего на две недели, а, может, и меньше, но Тиму уже было плохо от этой мысли. Его крутило, голова разболелась, и ничего не хотелось, только лежать на диване и делать вид, что дремлешь, хоть это и было неправдой.
Голоса друзей только подливали масла в огонь. Громкие, они напоминали маленькие молоточки и беспощадно били по вискам, усиливая боль. Злобно скомкав газету и швырнув её в угол, Тим закрыл уши руками, повернулся спиной к приятелям и снова закрыл глаза. На душе было противно, в горле от алкоголя тоже, и даже носу было нехорошо, так как воздух в «Сорняках» насквозь пропитался сигарным дымом, и дышать было уж очень тяжело.
Постепенно шум стих, а перед глазами вместо диванной спинки растянулись бескрайние поля Девонсайда. Зелено-лиловые летом и золотые ранней осенью, они были полны уюта и покоя. Тим помнил, как, будучи ещё совсем мальчишкой, бегал по ним, а за ним следом бегали две няньки, пытаясь схватить шалопая и вернуть домой прежде, чем он вывихнет ногу или запнётся о грабли. Шалопай ловился с трудом, чаще всего всё-таки сбегал, потом падал в заболоченный пруд и доставлялся местным рыбаком или пастухом к воротам Девонсайда весь мокрый, в порванных штанах, с илом и жабами в карманах.
Мать никогда не ругалась, только качала головой, велела слугам высушить и переодеть сына, тут же укладывала его в кровать и поила горячим молоком с пенкой. Пенка была противной, но Тим терпел, а мать так и сидела у его кровати весь день, а потом и всю ночь, потому что после таких «прогулок» у мальчишки обычно поднималась температура, начинался озноб и кашель, и веселья было мало, разве только слушать истории, которые мать ему время от времени читала. Но в один снежный зимний день всё оборвалось...
Тим заворочался на узком диване. Подложенная под голову рука затекла, прикрытым глазам было хорошо и комфортно, хотя чуть ранее их слепил яркий свет, идущий от люстр с потолка, а вот ногам стало совсем неудобно, потому что диван был Тиму далеко не по росту. Но лежать всё равно было можно, если бы только за плечо не дёргали, а дёргали с каждой секундой всё сильнее и сильнее, так что Тим поморщился и открыл глаза. Над ним нерушимой скалой высился мистер Пайк.
– Мистер Андервуд, – суровым тоном начал смотритель клуба, – мы закрываемся.
Тим сел, потёр заспанное лицо и, часто моргая, уставился на того, кто его разбудил.
– Мистер Андервуд, – тон мистера Пайка стал суровее, – вы слышали? Мы закрываемся. Все джентльмены давно разъехались, и ваши друзья тоже.
– Как? – пробормотал Тим. – Фил и Генри тоже? И даже Джефф?
– Мистер Пирсон, мистер Блумфильд и мистер Сандерс вызвали кэб и уехали в направлении Ист-сайда. Полагаю, вам лучше знать, куда именно. Кэб был под номером b-414, кэбмен – высокого роста и с чёрными бакенбардами.
– Разве я спрашивал о кэбмене? – простонал Тим, потому что в висках снова запульсировало.
– Это на тот случай, если захотите справиться о друзьях в соответствующей службе.
– Я лучше домой...
– И правильно, мистер Андервуд. – Смотритель поддержал Тима за локоть, помогая встать. – Вам вызвать кэб?
– Я совсем домой, – выдал Тим и на ватных ногах направился к лестнице, а затем и к выходу из клуба. Его сильно вело, в глазах двоилось, а в горле першило. – В Девонсайд.
Всегда равнодушный до заявлений посетителей мистер Пайк удивленно икнул.
– Мистер Андервуд, сейчас же ночь. Вокзалы закрыты, и только сумасшедший возьмётся везти вас в такую даль. Идите домой и хорошенько выспитесь. И, позвольте, я вам всё же вызову кэб, а то как ограбят ещё по дороге. У вас вон бумажник из кармана торчит.
Тим остановился, прислонился плечом к колонне, чтобы не упасть, вытащил портмоне из крокодиловой кожи из одного кармана жилета и принялся толкать в другой. Толкалось плохо – Тим махнул рукой и оставил всё, как есть.
– Кэб сейчас будет, – суетился мистер Пайк. – Отвезёт вас на Реджент-стрит, а завтра будете о Девонсайде думать.
– Мне срочно нужно в Девонсайд. – У Тима уже заплетался язык. – Но если вы настаиваете...
– Настаиваю, – стоял на своём смотритель, а после вздохнул. – Ох, и что с вами делать? С вами, мистер Андервуд, и с вашими друзьями? И чего вам от жизни надо? Всё ведь есть...
– Я бы сказал, что мне надо, – фыркнул Тим, вспомнив о споре о подвязке, – но вы этого не одобрите.
Вскоре по ту сторону дверей раздалось ржание уставшей за день лошади и цокание копыт. Пора было отдёрнуть на себе пиджак, надеть шляпу и, как и подобает джентльмену, с гордо поднятой головой и расправленными плечами, сесть в повозку, как Тим вдруг остановился, похлопал себя по бокам, потом рассеянно посмотрел под ноги и даже повертелся на месте.
– Вы это потеряли? – услышал он голос мистера Пайка и поднял голову. В руках смотрителя была небольшая книга в потёртом коричневом переплёте. – Вы обронили на лестнице.
– Благодарю, – учтиво ответил Тим, взял книгу и, сжав ту крепко пальцами, вышел в ночной туман.
Кэбмен щёлкнул кнутом, и лошадь зацокала по одинокой мостовой, освещаемой редкими фонарями.