Когда Малеста проснулась, утро было в разгаре. По полу разливались лужицы солнечного света, а снаружи доносилось бодрое громыхание тележки садовника. Погода наладилась, а, значит, ненавистный сердцу и мыслям мальчишка уехал. Тот, кто вчера спас ей жизнь, одновременно был противен во всех отношениях. И только осознание, что избалованный разгильдяй, привыкший всю жизнь выходить сухим из воды лишь благодаря связям и капиталу отца, сейчас далеко-далеко, придало сил и сделало яркое утро по-настоящему ярким.
В дверь постучали, и Малеста услышала голос Хизер. Служанка принесла хозяйке завтрак, состоявший из традиционной жидкой каши, гренок с мармеладом и травяного чая.
– Хозяин распорядился, – коротко ответила Хизер, поймав на себе вопросительный взгляд леди Андервуд. – Сказал, что вам лучше резко не вставать, а набраться сил и только потом спускаться вниз.
Хозяин? Малеста повернула голову в сторону окна и прищурилась от слепящего света.
Значит, вернулся Джейкоб. Что ж, в Девонсайде всё встало на свои места, и можно вычеркнуть из памяти последние два дня, обернувшиеся настоящим кошмаром.
– Мистер Андервуд внизу? – поинтересовалась Малеста, слегка удивившись, что возвратившийся из затянувшейся поездки супруг не поднялся к ней в комнату и не поцеловал, как часто это делал. Впрочем, часто он это делал много лет назад, а в последние годы – всё реже и реже.
Ответ служанки ошеломил.
– Какой именно, госпожа?
– Что значит, какой? – растерялась Малеста и замерла на месте, так и не просунув руки в рукава платья. На помощь замешкавшейся хозяйке пришла Хизер.
– Так ведь мистеров Андервудов у нас теперь двое, – смело рассуждала служанка. – Старший и молодой. Старший, конечно, поважнее будет, но, я слышала от Мэри, сегодня перед завтраком молодой так костерил беднягу Джонатана, что тот не выдержал и, как только хозяин отвернулся, схватил с тарелки кусок ветчины и сунул в рот.
Услышанное едва укладывалось у Малесты в голове.
– Зачем?
– Если он будет что-то жевать, то не сорвётся и не кинется возражать. А возразить, видимо, очень хотелось, раз Джонатан пошёл на такие крайние меры!
– Я не о дворецком.
– А о ком же?
– О мистере Андервуде. Зачем ему понадобилось препираться с Джонатаном? Впрочем, можешь не отвечать, я сама догадалась. Наверно, гренки были прожарены не так, как он привык, или молока в молочнике было недостаточно. Сомневаюсь, что причина может быть важнее.
– Молока точно было ровно столько, сколько нужно. И с прожаркой кухарка угадала. А хозяин возмущался по поводу каких-то лишних приборов. А уж каких – это мне неведомо.
– Ему уже и фамильное серебро не угодило, – покачала головой Малеста. – А клялся, что утром уедет...
– Вы про молодого хозяина? – с наивностью в голосе переспросила Хизер, расставляя на столике тарелки. – Так он уехал... Выпил две кружки чая с молоком и уехал. Даже газету читать не стал.
– Как уехал? Ты же только что говорила, что у нас два мистера Андервуда, когда я спрашивала тебя о том, что творится внизу.
– Ну, одной ногой-то он был ещё в доме, а второй – точно уехал!
– Поясни.
– Когда я поднималась к вам с подносом, молодой хозяин как раз стоял на крыльце и ждал, когда подадут лошадь.
– Лошадь? Не экипаж?
– Может, и экипаж. Я не вслушивалась. – Хизер наморщила лоб. – Да-да, точно! Это был экипаж! Теперь вспомнила.
Леди Андервуд облегчённо выдохнула, и даже бывший изначально слабым аппетит вдруг усилился.
– Будем надеяться, что он действительно покинул Девонсайд. А мой супруг? – спросила Малеста. – Он тоже внизу?
– Он отдыхает. Джонатан говорил, что мистер Андервуд провёл в дороге всю ночь и так устал, что даже ни к одному блюду толком за завтраком не притронулся. Повозил что-то там вилкой по тарелке и сразу поднялся к себе. Наверняка, проспит до обеда.
– Тогда не вздумай его будить! И другим передай, чтоб не будили.
Поправив волосы и нанеся на кожу шеи и рук немного розовой воды, Малеста улыбнулась своему отражению в зеркале. Улыбка, однако, получилась какой-то неубедительной. Это была улыбка загнанной лани, измученной и истощенной, больше всего на свете желавшей оказаться где-нибудь в другом месте. Таком, где не было ни суеты, ни людского лицемерия, ни грязи в отношениях.
Неторопливый стук в дверь прогнал тоскливые мысли.
– Входите, Джонатан, – ласково позвала леди Андервуд.
Пожилого дворецкого она всегда ценила и ставила высоко; за все годы, что Малеста его знала, он не позволил себе ни одного лишнего слова, ни одного лишнего движения и ни одного сомнительного поступка. Иными словами, вёл себя как самый настоящий дворецкий, служащий у самого настоящего английского джентльмена, обладающего самой настоящей длинной-предлинной родословной, где даже собака и та была знатных кровей и с документами.
– Я всего лишь на пару минут, леди Малеста. – Джонатан прямо с порога начал с извинений. – С утра открыли дороги, и с час назад пришла почтовая карета. Привезли свежие газеты, а ещё письма.
– Все письма для фонда или что-то личное?
– Только для фонда. За две недели их накопилось больше сотни, и я хотел поинтересоваться, выделите ли вы сегодня с час-два, чтобы ответить хоть на дюжину? Если да, то я приготовлю принадлежности для письма в кабинете.
– Да. – Малеста кивнула. – Именно этим я и займусь, пока Джейкоб отдыхает.
– Хорошо. – С лёгким поклоном дворецкий принял немое распоряжение.
Благотворительность – неотъемлемая часть жизни любого англичанина, обладающего солидным состоянием и громким именем. Джейкоб Андервуд с лёгкостью входил в список тех самых состоятельных и важных для коронованного двора персон, кого время от времени приглашают на королевские благотворительные чаепития и ярмарки, и кто не только отстёгивает на таких ярмарках и чаепитиях приличные суммы нуждающимся, но и содержит собственный фонд помощи, будь то поддержка сирот или вдов моряков, или же нечто другое, тоже полезное обществу.
Об «Алых сердцах» нередко писали в газетах. Начатый ещё первой женой Джейкоба, фонд помогал небольшим сельским школам для девочек, в которых помимо слова божьего обучали азам счёта, письму и рукоделию. После смерти леди Андервуд фонд приостановил работу: у Джейкоба совсем не оставалось ни времени, ни сил, чтобы заняться им как следует. Но Малеста согласилась возродить хорошее начинание.
Будучи не в ладах с финансами, она оставила их на попечение мужа, а сама с большим рвением занялась статьями для газет, призывавшими не обходить стороной благотворительность и с пониманием относиться к важности элементарного образования, а также перепиской с теми, кто предлагал помощь, и с теми, кто её просил. Все письма приходили на адрес регистрации фонда, то есть в город, а нанятый на полставки секретарь разбирал ежедневную корреспонденцию и отправлял всё, что требовало ответа, в Девонсайд раз в пару недель.
За несколько лет фонд так разросся, что Джейкобу стало не под силу совмещать заботы о фонде с банковской рутиной, и он нанял в помощь себе и супруге смышленого бухгалтера, который исправно вёл учёт взносов и трат и ежемесячно присылал отчёт. Отчёты были Малесте не интересны, и они прямиком попадали к Джейкобу, а тот их или утверждал, или вызывал к себе бухгалтера и просил разъяснений. Последнее случалось редко, так как нанятый помощник так славно справлялся со своими обязанностями, что подписывать присылаемые документы Джейкоб уже был готов не глядя, однако никогда этого не делал, даже если был сильно болен и с трудом разлеплял глаза.
Письменный стол к приходу Малесты был убран, перо и чернила приготовлены, а письма, требующие ответа, сложены аккуратной горкой по левую руку. После прочтения каждое распечатанное письмо отправлялось в небольшую плетёную корзинку, стоявшую тут же на столе, а ответ аккуратно запечатывался и складывался в стопку, расположенную по правую руку. И с каждой задорной кукушкой, выпрыгивающей из окошка стоящих в углу напольных часов, стопка с левой стороны уменьшалась, а с правой – увеличивалась. И так продолжалось до тех пор, пока в руки Малесты не попался гладкий, иссиня-белый конверт, какими обычно пользовался Джейкоб при переписке с партнёрами банка или близкими знакомыми. «Мистеру Генри Арчибальду Сандерсу», значилось на конверте, прямо над адресом. А ниже была приписка: «От мистера Тимоти Андервуда. Девонсайд».
– Этот дрянной мальчишка преследует меня повсюду... – пробормотала Малеста и провела рукой по лбу, ставшему слегка влажным из-за внезапной вспышки волнения. – Джонатан! – крикнула леди Андервуд.
Дворецкий не заставил себя долго ждать.
– Вы звали? – обеспокоено спросил он, появившись в дверях. – Что-то случилось? Чернила закончились, или сломалось перо?
– Среди привезённых писем было это.
Малеста показала конверт, и Джонатан, достав из кармана жилета монокль и прищурившись, вгляделся в надписи.
– А, – протянул он, – это... Это моя ошибка, леди Андервуд. Видимо, старею. Это письмо вчерашним днём написал молодой хозяин. Просил, чтобы я отправил с первой же почтовой каретой. Как оно попало к письмам с фонда – ума не приложу! Ведь точно помню, что откладывал его в корзину для корреспонденции на отправку. Я отнесу его к корзине ещё раз. Обещаю, что теперь оно уйдёт как положено. Я с него глаз не спущу.
– Не стоит. – Малеста в который раз за солнечное утро одарила дворецкого ослепительной и мягкой улыбкой. – Я просто отложу его к тем письмам, которые уже написала в ответ на прошения. Как закончу – заберёте сразу все. Так оно точно не потеряется.
– Как вам будет угодно,, – поклонился Джонатан и исчез в темноте коридора.
Письмо в элегантном конверте перекочевало в стопку с правой стороны стола и легло поверх остальных писем.
Малеста распечатала следующее прошение. В нём говорилось об одежде для воспитанниц одной из школ поблизости, и ответить на него не составляло особого труда, но леди Андервуд вдруг отложила перо в сторону и вновь взяла в руки тот самый конверт.
Он пробыл в доме отца всего два дня и уже успел написать что-то в Лондон? Кто такой этот Генри Сандерс, которому он пишет? Такой же хам и негодяй?..
А что если так оно и есть? И некий мистер Сандерс ничем не лучше сынка Джейкоба: ни в манерах, ни в привычках, ни в отношении к людям вокруг. А если это так, то о чём могут переписываться два откровенных негодяя, хоть и красивых снаружи, но гнилых внутри?.. Дрожащими руками Малеста надорвала конверт и вытащила лист бумаги, такой же иссиня-белый, исписанный от начала до конца идеальным, летящим, словно птица, почерком.
«Дружище, Генри, – начиналось в письме, – как ты? Как Лондон? Как наши очаровательные приятельницы-хохотушки? Только не говори, что ты забросил это дело и все дни проводишь у ног кузины Кэтрин. Ведь не проводишь, так? Что касается меня, то вот уже сутки я схожу с ума в этой глухомани. Ты, наверно, сейчас смеёшься и думаешь, что я вовсю претворяю в жизнь нашу шалость и соблазняю мачеху? Не угадал! Я пытался. Честно пытался. И улыбался ей, и намекал на свой интерес, но после каждой такой попытки мне становилось так тошно, как бывает, когда весь вечер пью на голодный желудок.
Здешняя скука сводит меня с ума. Я бы и рад чем-то заняться, да только в голову ничего не идёт. Судя по всему, покер здесь не в почёте, и вечера будут долгими и серыми. Спасти меня может только чудо, и имя тому чуду – подвязка. Вот сижу, пишу тебе это письмо, а сам всё время думаю, как бы быстрее заполучить эту никчёмнейшую вещицу и удрать обратно в Лондон, где кипит жизнь и каждый день полон событий. Но чувствую, надолго меня не хватит, и я либо возьму желаемое силой, либо плюну на всё и вернусь в город. Уж лучше кукарекать всем на посмешище, чем провести ещё один день в глуши, в компании неотёсанных слуг и безмозглой курицы, на шее которой ожерелье моей матери...»
Малеста на минуту оторвалась от письма, перевела дыхание и помахала рукой перед лицом, прогоняя волнение. Возмущение переполняло её всю, читать дальше было противно, но глаза так и тянулись к письму, и Малеста снова развернула листок и продолжила читать.
«...Утром я согрел её в своих объятиях. Ну, ты, верно, помнишь мой любимый трюк с накидкой, на который покупались все знакомые нам девицы. В ответ на мою заботу она чуть мне не врезала. А в первые же минуты нашей встречи огрела меня статуэткой по голове. Да так, что к шишке до сих пор больно прикасаться. На жалость я тоже пробовал давить, но... Не знаю, каково тебе с твоей кузиной, а мне – стоит увидеть её глаза – сразу становится не по себе. И в дрожь бросает, и выворачивает, и руки трясутся... Мягко говоря, рядом с ней я чувствую себя полнейшим идиотом; выражаться сильнее не стану, иначе это наполненное чисто дружеской любовью письмо превратится в сборник непотребных ругательств, а мне бы не хотелось портить тебе настроение, особенно если в руках у тебя сейчас отличный бренди, выуженный из отцовских погребов. Всё не пей – оставь мне немного. Встретимся – поведаю о своих мучениях в подробностях. Искренне надеюсь, что у тебя всё идёт с кузиной гладко, и так же искренне тебе завидую. До встречи в «Сорняках», а лучше на лодочной станции в Королевском парке. Возьмём напрокат лодки и вёсла, и в этот раз я тебя точно уделаю! Обещаю! Вот теперь уже прощаюсь окончательно и откладываю перо в сторону. Твой преданный друг, Тим Андервуд. Девонсайд».
Малеста швырнула от себя письмо. Её руки и губы дрожали, и глаза ярко блестели, но причиной того блеска были вовсе не глазные капли, прописанный доктором Уотнером, а обычные слёзы, солёные и горьковатые, делающие любого человека в глазах остальных крайне беспомощным, слабым и отличным предметом насмешек и пересуд.
Нет. Не бывать этому. Малеста стиснула зубы так сильно, как только могла, чтобы перестать жалеть себя, а, наоборот, разозлиться как следует. Это чудовище не достойно проявления ни одного из её чувств, кроме презрения. И впервые Малеста всем сердцем пожалела, что Тим уехал: больше всего на свете ей сейчас хотелось, чтобы мерзкий мальчишка снова переступил порог дома, и уж она бы в этот раз церемониться с ним не стала... Не поверила бы ни одному его слову, ни одной улыбке. Не позволила бы пользоваться собой, как вещью, а...
А что бы ты сделала?
Вопрос, заданный самой себе, заставил Малесту перевести как дыхание, так и взгляд. Однотипные письма были оставлены без внимания, зато, впервые за много лет коварно прищурившись, леди Андервуд, некогда теоретически талантливая, но по меркам театральных критиков всё-таки третьесортная, актриса Жданович, пристально смотрела на книжный шкаф, заставленный тоненькими и потёртыми из-за частого прочтения, короткими, но остроумными пьесками, где обиженная жена ставит на место нерадивого муженька. Прокрутить бы только стрелки часов на двое суток назад, когда в соседней комнате Тим влезал через окно, а она сидела на диванчике, скучая от безделья, и читала ерунду на двести страниц про выдуманную любовь. Прокрутить, отложить глупый роман в сторону да вместо статуэтки врезать наглецу как следует тем самым веслом, о котором он так мечтает, пусть и взятым не напрокат в Королевском парке, а у слуги, ютившемся в сторожке на выезде из Девонсайда. Лишь бы крепкое было да не сломалось раньше, чем обрушится на голову избалованного мерзавца!
Но – и тут Малеста тяжело вздохнула и приготовилась снова уткнуться в скучные письма, оставшиеся неотвеченными, – время не повернуть назад, и оставалось только негодовать и изводить себя, постоянно думая о том унижении, которое пришлось пережить. Сделать было уже ничего нельзя. Если только рассказать обо всём Джейкобу...
Нет. Не выход. Малеста точно знала, что язык у неё ни за что в жизни не повернётся поведать о случившемся мужу. Слишком велик был позор, чтобы о нём узнал кто-то кроме неё. Но, с другой стороны, бесстыдник-мальчишка не стесняется обсуждать её со своими дружками-лентяями. Не постесняется он и похвастать завоёванным трофеем, и рассказать подробности его получения, при этом солидно приврав. Что же делать?
Малеста вцепилась руками себе в волосы и от отчаяния чуть не вырвала клок. Ну, или чуть не испортила себе прическу. Придумывать планы возмездия и возмущаться можно было теперь вечно – ничто из гениально состряпанного не воплотится в жизнь, ведь Тим сделал своё дело и уехал, и уже никогда не решится снова переступить порог отцовского дома.
Малеста встала и вышла из-за стола. Разгребать просьбы об атласных лентах, кружевах и гребнях для волос не было настроения. И вдвойне тяжело было читать о том, что каким-то школьницам не хватало на осень и зиму тёплых чулок. В конце концов, до первых заморозков ещё полных четыре месяца, и Малеста успеет что-нибудь сообразить, чтобы помочь воспитанницам, но сейчас лучше подышать свежим воздухом.
Залитый солнечным светом сад встретил хозяйку ароматами роз и жасмина. Безумно красивые цветы с недоумением смотрели на Малесту, искренне удивляясь, почему в такой прекрасный день её лицо чернее грозовой тучи, а руки прохладнее осеннего дождя.
Плотно переплетенные ветки разросшихся кустов странно дрогнули. Малеста смахнула последние слёзы с лица. Не дело, если трудолюбивый садовник увидит хозяйку ревущей в три ручья. Но едва леди Андервуд успела привести себя в порядок и натянуть на лицо лёгкую улыбку, чтобы выразить скоромную радость в ответ на пожелание доброго утра, как из кустов вынырнул совсем не садовник и даже не его сын, и даже не его племянник, а тот, кого Малеста совсем не желала видеть. И взгляд у леди Андервуд вмиг стал ледяной, и руки вновь похолодели, словно в саду пошёл снег.
Зелёные глаза смотрели прямо и дерзко, руки держали хлыст, а к сапогам приклеились опилки, коих много было в конюшне и рядом с ней. Неподалёку фыркнула лошадь – конюх вёл её в стойло, взяв под уздцы.
– Вы? – Малеста сделала шаг назад.
– Я, – ответили сдавленно.
– Разве вы не уехали, как обещали?
– Я собирался, но... – Зелёные глаза скользнули с лица Малесты на её волосы, а затем посмотрели через плечо. – Вы выглядите растрепанно, – произнёс Тим и добавил: – матушка.
Каков нахал, приготовилась змеёй прошипеть Малеста, но смелые прикосновения к шее и выбившимся из причёски прядям не дали и слова сказать.
– Здравствуй, дорогая. Я смотрю, вы без меня отлично поладили.
Голос и прикосновения принадлежали Джейкобу.
Возникла неловкая пауза, когда двое стоят друг против друга и мечтают о том, чтобы выговориться, пусть даже и бросая в лицо друг другу отнюдь не комплименты, но им мешает третий, который находится рядом и о том, что именно он и есть тот самый «третий лишний», совсем не подозревает.
Рука Джейкоба скользнула с шеи и плеч Малесты ей на талию и осталась там. Едва уловимо даже для наблюдательного взгляда Тим проследил за этим движением и скептически хмыкнул, вспомнив о следе на воротнике.
– Я рад, что ты покончил с вечным и глупым упрямством и начал вести себя подобающим образом, – произнёс Джейкоб.
Тим развёл руками.
– Ты загнал меня в тупик. Признаюсь, после нашего столь раннего разговора мне очень хотелось броситься догонять поезд, но я предпочёл вымести злость на лошади. Загнал бедную так, что отходить будет долго.
Андервуд-старший беззвучно пошевелил губами. Лошадь было жалко, но это была меньшая забота по сравнению с теми, которые предстояли, если с помолвкой сына всё сложится.
– В двадцать лет уже пора начать дружить с головой, а не с отбросами из «Сорняков», – ещё немного поворчал Джейкоб, но то ли солнечная погода не располагала к дальнейшим выговорам сыну, то ли Джейкоб просто выспался, но выглядел он довольным и быстро и без малейшего колебания перескочил на занимающую все его мысли тему. – Мы приглашены в Аскот в следующий четверг...
Тим делано закатил глаза.
– Зачем повторять? Я уже имел удовольствие это услышать.
Зато Малеста внезапно забеспокоилась и впервые за те минуты, что все трое стояли в саду среди пышущих красотой роз, повернула голову в сторону мужа и недоуменно уточнила:
– Аскот?
– Ты не ослышалась. Именно Аскот. У меня не было возможности объявить тебе об этом утром: ты долго спала и не спустилась к завтраку.
– Мне... – начала было Малеста.
В памяти опять всколыхнулись обжигающим пламенем воспоминания о вчерашнем кошмаре. Ослабленный корсет, расстёгнутое платье, та самая подвязка... И все мысли в голове мигом спутались, а ведь Малеста просто собиралась сказать, что ей с вечера и всю ночь нездоровилось. В который раз.
– Я сообщил отцу, что вам было плохо, – неожиданно пришёл на помощь Тим, и Малеста затаила дыхание. Ей очень хотелось надеяться, что её слабость – единственное, о чём этот мальчишка доложил Джейкобу.
Малеста снова посмотрела на мужа. На этот раз украдкой. Нет, в его глазах не было ни толики гнева, ни капли презрения. Джейкоб ничего не знал о её позоре. Мальчишка не проболтался, и Малеста выдохнула.
– Ты же знаешь, я равнодушна к скачкам. С твоего позволения я останусь дома.
Терпеть надменного нахала ещё и на публике было выше её сил. А нахал незамедлительно вмешался в разговор, словно свои мысли мачеха произнесла вслух, и его слова зазвучали столь естественно и непринуждённо, что Малеста, не знай она всех красок его притворства, точно поверила бы:
– Как же так? Мы только нашли с вами общий язык, и вы... Без вас нам будет скучно.
Малеста перевела взгляд с мужа на хлыст, который Тим так крепко сжимал в руке, что было видно набухшие под кожей вены. Желание вырвать тот хлыст из его рук и отомстить за себя было велико, но... одного удара этому мерзавцу однозначно будет мало. И, подумав так, леди Андервуд гордо подняла голову, словно после десяти лет паузы вновь вышла на сцену в роли той самой уверенной в себе королевы, в которой всегда была неподражаема, и приняла вызов.
– Я поеду. С удовольствием отвлекусь от повседневных дел и даже сделаю ставку на одну из лошадей.
Джейкоб не скрывал удивления от услышанного.
– Я думал, тебя придётся уговаривать часами. Готовился.
– Зачем же меня уговаривать? Давно хотела посетить именно скачки, но никак не находила повода тебе об этом сказать.
– Вот как.
– Только все мои шляпки устарели. Ни одна не подойдёт к тому платью, которое ты привез мне в начале весны. Придётся на днях ехать в Девон.
– Я не возражаю. Возьми с собой Хизер. Будет, с кем поболтать и кому таскать коробки.
– У меня есть предложение получше, – решительно ответила мужу Малеста и оценивающе оглядела стоящего напротив Тима. Тот в ответ подозрительно прищурился: глаза мачехи коварно блестели, и это шло в разительный контраст с той робостью и той неловкостью, к которым Тим привык и при виде которых презрительно кривил губы.
Джейкоб удивился второй раз за утро.
– Я тебя сегодня не узнаю, – протянул он. – Что за предложение?
– Я бы предпочла взять с собой не Хизер, а Тимоти. Если, конечно, ни ты, ни он не против.
– Таскать дамские шляпки?
– Как ты мог такое подумать?! Ни в коем случае! Скачки в Аскоте – мероприятие серьёзное. Сомневаюсь, что в том саквояже, с каким приехал твой сын, лежит что-то, что можно надеть и при этом не опозориться. Не в этом же клетчатом жилете он там появится! Своим видом он распугает всех твоих знакомых.
Теперь Тима оценивающе оглядывал уже Джейкоб.
– Прекрасный жилет, – пожал плечами Тим. – Сойдёт, чтобы предстать перед занудой Пикли.
Джейкоб чуть не поперхнулся от возмущения.
– Чтобы больше такого о Пикли я не слышал! А твоя мачеха права: в таком виде не связи заводить, а чучелом посреди поля стоять. Поедешь в Девон, к мистеру Хиггинсу, в его лавку готового платья. Я черкну ему пару строк, и он подберёт тебе фрак по размеру. Заодно и какие надо коробки до экипажа донести поможешь.
– С коробками пусть горбатится кучер, – фыркнул Тим.
– С этим вы уже сами разберётесь, – буркнул Джейкоб и, убрав руку с талии жены, пошёл в направлении дома.
Стоило отцу скрыться за плотными тисами, стоявшими в том месте, где кончались розы и начиналась выложенная мелким камнем дорожка, как Тим тут же схватил Малесту за руку, не дав мачехе и шага ступить. Цепкие пальцы с силой впились в нежную кожу, оставляя на ней небольшие синяки.
– Пустите. Если Джейкоб увидит, вам несдобровать!
– Что это ты удумала?
– При отце вы вели себя по-другому.
– Ты тоже лукавила. Я слышал, вы с отцом годами никуда не вылезаете вместе. С чего сейчас такая прыть? Аскот, Девон...
– Вы сами изволили заметить, что без меня вам в Аскоте будет скучно.
– А Девон? Туда тоже тащишь меня, чтобы я не помер со скуки?
– Вы уже слышали причину, по которой завтра едете со мной.
– Подавать шляпки? Собачонку из меня хочешь сделать?
– Ваш костюм, в котором вы свалились в болото, починке уже не подлежит. То, что на вас сейчас, пойдёт только, чтобы к престарелой миссис Мерит с визитом наведаться. Ну, или к монашкам. Вас как минимум надо приодеть, а как максимум ещё подучить манерам, потому что в столовом серебре вы, может, и разбираетесь, а вот с людьми беседовать совсем не умеете. Опозорите отца – лишитесь средств к существованию и опять будете винить во всём меня, вместо того чтобы посмотреться в зеркало.
От неожиданного выпада в свой адрес Тим выпустил руку мачехи. Та этим тут же воспользовалась и скорым шагом пошла к дому. Белокурая прядь, ранее поправленная Джейкобом, снова выбилась из причёски, а к ней добавились ещё две. Решив, что поправит всё в своей спальне, Малеста открыла дверь и почти с порога услышала:
– Ты и впрямь плохо выглядишь. Когда Тим велел Хизер отнести завтрак тебе наверх, я было подумал, что он опять взялся за старое... Опять будет всячески избегать твоего общества и начнёт изводить меня этим прямо с утра. И я был сильно удивлён, узнав, что всё дело в твоей слабости.
Так служанка пришла по распоряжению мальчишки? Не Джейкоба? Так вот, значит, кого имела в виду Хизер, когда говорила, что хозяин распорядился прежде набраться сил и только потом спускаться вниз.
Малеста вяло улыбнулась. Улыбнулась не столько своим мыслям, сколько тому, с каким равнодушием Джейкоб взял со столика свежую газету, бухнулся с ней в кресло у окна и раскрыл в аккурат посередине.
– Ты заблуждаешься. Своего отношения Тим ко мне не поменял. И моя слабость – лишь предлог, чтобы сыграть перед тобой исправившегося сына.
– Я всё же думаю, он изменился, – пробубнил Джейкоб, окончательно погружаясь в ворох последних светских сплетен.
– Он столько лет меня избегал и вдруг в одночасье стал проявлять заботу? Не смеши меня. Это был не более чем фарс!
– Фарс, драма... Бросай свои актёрские замашки, они тебе не к лицу.
– Но ведь это правда!
– Фарс там был или не фарс – не знаю. Но ругался Тим из-за лишнего прибора с Джонатаном знатно! Я и не думал, что у моего сына такой богатый запас слов!
– Я уже слышала от Хизер, что ему чем-то не угодил столовый сервиз...
Джейкоб посмотрел на жену поверх газеты.
– Ты о чём?
– Я о том, что твой сын разыграл перед тобой целую комедию, а ты купился! Он ничуть не изменился и ненавидит меня так же, как и раньше. Он всё здесь ненавидит! Даже с Джонатаном сцепился из-за каких-то тарелок.
– Я же сказал, что Тим вспылил, потому что стол был накрыт на троих. Он посчитал, что Джонатан плохо следит за домом, раз о здоровье больной хозяйки до сих пор не справились и ожидают, что она вдруг спустится и присоединится к завтраку.
– Совсем непохоже на твоего сына.
Джейкоб снова – и в этот раз с большим недовольством – отвлёкся от газеты и бросил на жену раздражённый взгляд.
– Дорогая, мне кажется, ты перебарщиваешь. Мальчик вырос и понял, что его детские принципы не стоят и ломаного гроша, и посмотрел на мир заново. И тебе пора бы тоже поумнеть и перестать видеть в моём сыне угрозу.
– Но, Джейкоб...
– Ты меня поняла? Если да, то позволь мне насладиться новостями, а сама ступай и готовься к поездке в Аскот. И насчёт Девона... Купи себе всё, что пожелаешь, о деньгах не беспокойся. Пусть всё запишут на мой счёт. Хочу, чтобы в Аскоте ты блистала и Пикли мне обзавидовался! И не стесняйся просить Тима помочь. В конце концов, я даже рад, что он с тобой поедет. Около лавки шляпницы всегда водится много сомнительных незнакомцев, поэтому от Тима точно будет больше проку, чем от твоей лупоглазой Хизер.
И на этой вялой нотке ревности Джейкоб снова нырнул носом в газету, и ничто более уже не могло оторвать его от скандальных и не очень новостей.