– Ай. – Тим взвыл. – Щиплет.
– Терпите, – ответили спокойно, а на лилового цвета скулу лёг слой коричневой мази, от которой сразу стало горячо.
– Вы издеваетесь? Прикажите лучше принести льда. Ева! – Тим крикнул в сторону коридора. – Тащи холодное полотенце!
– Не шумите. Я отослала Еву на кухню. Она готовит чай. А лёд надо было прикладывать сразу после драки – сейчас другие средства хороши.
Ещё немного мази легло на лицо Тима; в этот раз пыткам подверглась область вокруг губ.
– Здесь надо аккуратнее, – пробормотал Андервуд и затаил дыхание, наблюдая за Малестой, склонившейся над ним.
Обтянутый зелёным бархатом диван был в одночасье превращён в больничную койку. Пошитые специально для дивана две мягкие подушки с малиновками в кустах были сунуты одна под голову, другая – под ноги. Порванный на рукаве фрак был скинут прямо при входе в дом, и Джонатан быстро подхватил его и вместе с поломанной тростью унёс служанкам на починку.
Скачки в Аскоте для Андервудов закончились, едва успев начаться. На шум и крики сбежалась чуть ли ни половина ипподрома, включая жокеев и разносчиков еды. У одного из последних толпа даже перевернула поднос с шампанским, и гора хрусталя и игристого вина оказалась прямо на платье мадам Флатери, известной оперной певицы.
К тому времени, как Тима и Генри разняли, у первого уже было помято лицо и разорвана одежда, а у второго – разбиты очки. Именно последнее обстоятельство дало Тиму преимущество над соперником и позволило пару раз дать под зад и огреть локтем по спине. Став слепым, как крот, Генри растерялся, но к его счастью «разниматели» были уже близко, и терпеть боль и унижение пришлось недолго.
Однако хуже всего пришлось Джейкобу Андервуду. Всё то время, пока толпа пялилась на выпачканного в пыли и траве Тима, лорд Андервуд багровел от стыда и обливался потом. Попытки узнать причину драки ни к чему не привели: оба, Тим и Генри, молчали как рыбы, Малеста удивленно разводила руками, Кэтрин вообще дар речи потеряла и тоже почему-то краснела, а Фредерик Пикли был себе на уме, помалкивал, но хитро и многозначительно щурился.
После того, что случилось, Джейкоб Андервуд уже не мог оставаться в Аскоте. Ещё с утра он был рад пристальному вниманию, но только в тех случаях, когда оно было связано с его женой и потенциальными пожертвованиями в фонд. Теперь же он мечтал скорее покинуть скачки и пёструю, охочую до сплетен, публику, и надеялся, что о драке скоро забудут, а весь позор спишется на особенности поведения современной молодежи, совсем потерявшей стыд и позволяющей себе махать кулаками даже в присутствии монаршей особы.
– Уж как получится, – протянула Малеста, продолжая колдовать над синяками и ссадинами. Она занялась Тимом сразу, как вышла из экипажа и вошла в дом. – Не полезли бы на рожон – не пришлось бы сейчас закусывать губы.
– Но он сплетничал про вас. При этом нёс, сам не знал, что.
– Ну, смею предположить, что без вашего участия не обошлось. Вряд ли мистер Сандерс сам додумался до того, что затем наплёл на ухо мисс Пикли. Вы либо намекнули, либо подробно описали, только вот не удосужились добавить, что всё выдумали.
Малеста выдавала правду умело, вежливо и небольшими порциями. И столь точно подбирала слова, что Тим готов был сгореть от стыда прямо вместе с диваном, на котором лежал.
– Молчите? – спросила леди Андервуд, вытирая руки о влажную тряпочку, лежащую на подносе, на котором принесли лекарства и миску с водой. – Это хорошо, что молчите. Значит, в вас есть ещё что-то человеческое...
Платье нежно-голубого цвета зашуршало в сторону кресла. Там лежал уютный, клетчатый плед, подаренный матери Тима каким-то дальним родственником из Шотландии. Был тот родственник ещё жив или нет – никто не знал. С той поры, когда его видели последний раз, прошло много времени.
– Так будет теплее. – Малеста развернула плед и накрыла им Тима. – В соседних комнатах открыты настежь окна, но теперь сквозняк вам не страшен. Лежите, а я схожу на кухню и распоряжусь, чтобы нам приготовили хоть что-то на обед. Никто не ожидал, что мы вернёмся так быстро, поэтому на большую смену блюд не надейтесь. Да и вам с таким лицом вряд ли под силу будет есть что-то сложное. С бульоном хоть справьтесь.
Леди Андервуд была почти у самых дверей, когда Тим вдруг произнёс её имя.
– Да? Вы что-то хотели? Если вы о чае, то Ева принесёт с минуты на минуту.
– Простите, – раздалось в ответ. – Я виноват. Я знаю. А ещё я знаю, что вы читали моё письмо. То глупое письмо, которое я писал будучи сам не свой. Мерзавец Джонатан подсунул его вам.
– Вероятно, не такой он и мерзавец, раз сумел быстро разоблачить вас.
– Мерзавец. Будь он настоящим мужчиной, то вначале разобрался бы со мной, а не огорчал вас. Но я всё исправлю. И вы больше не будете из-за меня грустить. Обещаю, что к завтрашнему утру встану на ноги, поеду к сэру Пикли, Генри и Кэтрин и объясню всем, что слова мисс Пикли не имеют под собой никакого основания. Вы меня слышите? Вы вообще ещё здесь?
Превозмогая боль в шее, Тим повернул голову в сторону дверей, ведущих из кабинета в вестибюль. Малеста стояла всё там же, накручивала на палец развязавшуюся на платье тесьму и о чём-то думала.
– Как я вообще мог ляпнуть такое?! – продолжал корить себя Тим. При этом говорил он искренне, и фальши в голосе не улавливалось на капельки. – Что мог подумать мистер Пикли?! А если бы Кэтти не ляпнула по горячим следам? Если бы придержала на потом? Эта ложь могла бы разнестись по многим местам и, страшно представить, к каким последствиям могла бы привести.
– Полагаю, что мистер Пикли достаточно хорошо воспитан, чтобы сделать вид, что всё случившееся – неприятное недоразумение, забыть о словах, сказанных в мой адрес и простить вас за драку. Хотя с вашей стороны было весьма неблагоразумно в день знакомства с будущим тестем и невестой предстать перед ними в облике драчуна и хама.
– Да плевать я хотел, что обо мне подумают Пикли и его дочурка. Тем более Кэтрин не такой уж ангел, как вам могло показаться со стороны. Вы знаете, что она мне изменила, даже не дождавшись дня нашей помолвки?!
Малеста улыбнулась.
– Забавно. У вас, должно быть, такое впервые. Готова поспорить, девушки мечтают обручиться с вами и, едва вас завидя, ни на кого больше не смотрят.
– Именно так всегда и было. И именно по этой причине ни одна из тех девиц мне не запомнилась. Они все просты, как пятипенсовая монета, их волнуют лишь банты, чулки и детишки в колыбелях. Через год брака они перестают ухаживать за собой, через два – по неделе носят одно и то же платье, а через три – начинают полнеть так, что останавливаются лишь, заработав какую-нибудь болячку. Мужья им больше не интересны, они мужьям – тоже. Каждый начинает жить своей жизнью, и только, выходя в свет, они продолжают притворяться на публике, что у них всё хорошо.
– Таких браков больше половины. И в большей части той половины женщина и мужчина вообще никогда не любили друг друга, даже в тот момент, когда стояли перед алтарём.
– У вас было так же?
– Простите?
– С моим отцом. Было так же? Вы ведь не любили его, когда выходили замуж. Тогда зачем согласились? Чего вам в жизни не хватало? Денег?
– Ваше счастье, что ваш отец вас не слышит. Иначе к одной разбитой скуле прибавилась бы вторая.
– К кулаку отца я привык. Кулак Генри заслужил. Если и вы тем же меня одарите, то противиться не буду. Но чтобы вы знали... В моих намерениях не было вас обидеть. Я просто хотел поболтать. Лицо болит, спать не хочу, есть и пить не могу... Что ещё делать?
– С темой для болтовни не угадали.
– Вы правы. Но мне надоели все эти красивые речи, штампованные высказывания. Хотелось действительно поговорить по душам. Ни с одной женщиной я никогда на такое шёл. Но вы особенная... С вами можно.
– Можно меня оскорблять?
– Вот опять вы за старое. Да я просто хотел поговорить без прикрас и без увиливаний. Раньше я вас терпеть не мог, считал, что вы заняли в сердце отца место моей матери. Глупо, да? Она ведь к тому времени была уже мертва. Но я почему-то продолжал верить, что любовь в жизни бывает только раз, и что мой отец не имел права смотреть по сторонам, а должен был быть всегда верен только одной женщине. Какой же я был дурак! Когда узнал о вас, то сразу решил, что это вы во всём виноваты. Охмурили отца, околдовали, удумали получить богатство, роскошный дом и солидную фамилию. Логично, что я вас возненавидел. А потом и отца, и вообще всех в этом доме. Они ведь все остались здесь, а я вынужден был стать изгоем. Я во многих вещах ошибался. Но не ошибся в одном: вы его не любите. А раньше? Раньше любили?
Тишине, с какой Малеста, затаив дыхание, слушала Тима, обзавидовался бы любой уважающий себя актёр – хоть любительского театра, хоть входящий в состав труппы, играющей спектакли исключительно для королевской семьи. А всё потому, что что бы ни ставили на сцене, какие бы звёзды драмы и комедии там ни блистали, какая бы публика ни сидела, нет-нет кто-то да кашлянет ненароком или зашумит одеждами, меняя позу в кресле. В общем, кто-нибудь да вмешается ненароком в идеальный монолог актёра. И хотя все сделают вид, что ничего не слышали, осадок всё же останется.
– Снова молчите, – проворчал Тим. – Слова от вас не выбьешь. А ещё говорят, что женщины – натуры болтливые.
– Вы правы, – раздалось у Андервуда почти над ухом. Увлёкшись воспоминаниями, он и не заметил, как Малеста вернулась к дивану и тихо опустилась в кресло, стоявшее сбоку.
Тим дёрнулся.
– Не шевелитесь, – остановила его леди Андервуд. – А то не ровен час ещё себе вывих какой-нибудь заработаете. Сегодня не ваш день, поэтому лежите, пока лежится.
На последних словах Тим криво усмехнулся. А мачеха – мастерица тонких намеков. И как же он раньше не замечал за ней такого таланта? Вот так вот мимоходом и как бы невзначай напомнила, что отец настолько зол на Тима из-за его выходки, что, вернувшись в Девонсайд, даже оставаться в одном доме с ним не смог. Схватил ружьё и патроны, оседлал лошадь и рванул в лес спустить пар. Парой тетеревов, а может, и зайцев сегодня точно станет меньше.
– Вы правы насчёт моих чувств к вашему отцу. И вы так убедительно сейчас говорили, что я поняла, что нет смысла скрывать от вас что-либо. До Девонсайда у меня была съёмная квартира, которую я делила с подругой. Была какая-никакая работа. Много денег она не приносила – скорее много головной боли. Порой доходило и до физической, если уж кто из зрителей слишком буйный придёт, но такие случаи бывали крайне редки. Откладывать ничего не получалось: всё, что мне платили в театре, я тратила. Многие мужчины мной восхищались, многие ходили на спектакли только из-за меня, многие встречали у дверей в гримерку по вечерам, приглашали прогуляться с ними и отужинать, но чем-либо серьёзным их намерения никогда не заканчивались. Я несколько раз сильно обожглась, прежде чем поняла, в чём дело. Всем тем мужчинам нравилось моё хорошенькое лицо. Им было приятно, когда я шла с ними рядом. Они чувствовали себя этакими петухами и завидовали сами себе. Вот только с точки зрения брака моя красота ничего не стоила. Жениться те мужчины предпочитали на пусть и некрасивых, но с солидным приданым и из уважаемых семей, девушках, а ко мне приезжали с одной целью – развлечься. Не торопитесь их осуждать, а то я уже вижу по вашему лицу, как вы напряжены. Я их не осуждаю, и вам не следует, тем более что вы тоже вернулись в Девонсайд примерно с тем же намерением. В конце концов, если я была создана для того, чтобы мной восхищались, но не воспринимали серьёзно, значит, нужно с этим смириться и принять всё так, как оно есть.
Тим не выдержал.
– Терпеть унижения? Вы в своём уме?
– Разве это унижения? В наше время гораздо больше женщин терпят гораздо больше боли, чем то, через что прошла я. А сейчас многое уже осталось в прошлом. Сейчас я могу общаться с дамами и джентльменами из высшего света, в деньгах нужды нет, и у меня даже есть собственные слуги! Чего ещё желать? Ваш отец был первым человеком, кто сделал мне серьёзное и пристойное предложение. И я согласилась. Чувств у меня к нему не было, но я надеялась, что со временем они появятся. Но чуда не произошло.
– И это странно, – вдруг выпалил Тим.
– Что именно?
– Что отец решил жениться на вас только потому, что ему приглянулись ваше личико и фигура. Он никогда ничего не делает просто так, а уж если дело касается женщин...
Тим осёкся. Но Малеста закончила за него:
– Если дело касается женщин, то он ничем не лучше остальных мужчин? Также предпочитает отдыхать в их обществе и развлекаться, менять, как перчатки, ничего не обещая?
Тим сглотнул и сдавленным голосом произнёс:
– Так вы всё знаете...
Малеста вздохнула.
– Знаю ли я про его пассий? Конечно, знаю. Делаю вид, что не замечаю, но на самом деле не заметить это невозможно. Наверно, если бы я действительно любила вашего отца, я закатила бы ему такую взбучку! Но чувств нет – нет и скандалов. Идеальная семейная жизнь.
– Вы не пытались изменить вашу с ним жизнь?
– Я пыталась узнать его поближе, но чем больше узнавала, тем больше понимала, что мы совершенно не подходим друг другу. В итоге, я просто замкнулась в себе, занималась домом и разными мелочами, которые требовали внимания и на которые у Джейкоба не находилось времени. Скажу вам честно, кое-какие из тех мелочей оказались весьма любопытны.
– Что же это? Благотворительный фонд? Сплошная скука.
– Если сравнить с маханием кулаками, то первое место однозначно будет не за благотворительностью. Да, возможно, большая часть этого занятия – сплошная рутина, но были и интересные, я бы даже сказала, познавательные, моменты.
– И вам эта работа хорошо далась. Когда фондом занималась матушка, он не был столь популярен и набит деньгами. Сейчас же, если собрать все деньги фонда и положить в сейф, его стены точно не выдержат и треснут. Сильно повезло тем школам, которые находятся под вашим патронажем.
– В этом не только моя заслуга. Связи Джейкоба удивительны! Он нашёл многих людей, готовых безвозмездно помогать сиротам и бедным семьям. И самое изумительное – до встречи с Джейкобом те люди никогда не задумывались о том, чтобы осчастливить своим богатством кого-то ещё.
– Какие скряги! Как же отец их уломал? Видимо, у него врожденный талант убеждения. Никогда раньше не замечал за ним такой черты. Да и вообще удивлён, что фонд вдруг стал ему интересен. Когда им занималась мать, отец ей не помогал. Но она не сдалась и сумела привлечь немного средств. Однако на траты была скупа.
– Да? Почему? Разве цель благотворительности в накопительстве? Я думала, как раз в тратах.
Тим задумчиво почесал переносицу.
– Вопрос интересный. Наверно, потому что писем с просьбами о помощи приходила уйма, а возможностей всем помочь было кот наплакал. Вот и приходилось быть избирательной.
– Странно. Когда я взялась продолжить дело вашей матушки, то обнаружила, что в плане финансов у фонда было всё в порядке. Я изучила документы, и в них было сказано, что все накопленные деньги пошли на восстановление разрушенного наводнением корпуса школы для мальчиков. Это случилось почти сразу после смерти леди Андервуд и потребовало всех денег фонда. Но ваш отец ни о чём не жалел. Он говорил, что таково было желание его жены. Ваша мать хотела, чтобы пожертвованные средства были направлены на какое-нибудь масштабное и благое дело. Что ж, её последняя воля была полностью исполнена. Кстати, та школа находится в окрестностях Девона. Сама я в тех местах никогда не бывала, но Джейкоб рассказывал, что на развилке у школы растёт огромное дерево с раздвоенным стволом и чёрными ветвями, в которых любят гнездиться вороны.
Малеста говорила воодушевлённо, совсем не заметив, как Тим вдруг нахмурился и его глаза принялись бегать из стороны в сторону, а взгляд напрягся, как, видимо, напряглись и мысли.
– Дерево с раздвоенным стволом, говорите?
– Именно. Джейкоб сказал, оно страшное и даже проклято. Может, оно и навлекло беду на то несчастное здание?
– В наших краях есть только одно чёрное дерево на развилке, но там нет никакой школы. И никогда не было. Вокруг только поля, где сеют рожь и овёс.
– Вы что-то путаете.
– Я мальчишкой облазил все окрестности. Иногда пешком, иногда верхом. Если бы где-то поблизости была школа, а рядом с ней – страшное дерево, я бы точно запомнил. Но я запомнил только дерево и никаких построек рядом, если не считать муравейников.
– И всё же вы что-то путаете. Я лично видела чеки, выписанные на имя директора школы. Все расходные бумаги по выделению помощи в порядке.
– Значит, это было другое заведение, потому что в месте, где стоит чёрное дерево, нет ничего. И даже за кустик не спрячешься – отовсюду тебя видно.
– Может, в окрестностях Девона растёт два одинаковых дерева?
– Не исключаю, что мог что-то пропустить, хотя это странно. До сих пор помню каждое болото, каждую опушку, каждый бурелом, словно был в том месте только вчера. Надо бы ещё раз всё вокруг разведать. Вот оклемаюсь...
– Чай, миссис Андервуд.
В дверях появилась Ева с подносом. Её миленькое личико было слегка напудрено, а запястья и шея надушены ландышем. Сладковатый запах быстро завоевал пространство вокруг и поселился в ноздрях, щекоча их. Тим громко чихнул.
– Будьте здоровы, – подхватила Ева и принялась расставлять на столике чашки с блюдцами. К чаю было также подано овсяное печенье и варенье из лепестков роз.
– Спасибо, – пробормотал Тим и шмыгнул носом. – Какая гадость.
Ева побледнела.
– Варенье? Или печенье? – Девушка бросила растерянный взгляд на хозяйку, по-прежнему задумчиво сидевшую в кресле. – Я взяла всё самое свежее и всё то, что велела мне леди Андервуд.
– Не печенье, – простонал Тим и снова чихнул. – Духи твои – полная гадость. Слишком приторно. Не могу такое выносить.
– Простите, сэр, – испугалась Ева и попятилась к выходу. – Я больше не буду, сэр.
– Безобразие, – тем временем продолжал возмущаться Тим.
Кряхтя и морщась, он всё-таки нашёл в себе силы подняться, сесть, придвинуть к себе столик и, подцепив пальцами чашку с горячим чаем, сделать глоток.
Малеста вздрогнула, вышла из задумчивого оцепенения, в котором пребывала, и спросила:
– Что именно?
– С каких пор служанки стали душиться духами? Если все так начнут делать, то скоро пройти по дому будет невозможно: с одной стороны тебя обдадут ландышем, с другой – жасмином, за креслом спрячется мимоза, а в углу будет поджидать сирень. Это уже будет не дом, а цветочная лавка! Или парфюмерная! И будет здесь, как в каморке у Бетси. Всё в пузырьках и флакончиках. Помните? Я ещё там всё случайно перебил.
– Ещё бы не помнить.
– Вот прямо перед глазами стоит то самое зрелище: куча стекла на полу, вся эта сладкая, липкая, терпко пахнущая жижа, сушёные и маринованные незабудки, одуванчики и то ли крапива, то ли репей, и в самом центре, как одинокий и покинутый командой корабль, плавает чернильница с высохшими в ней чернилами.
– Как поэтично вы выразились! А вот чернильницу я не помню.
– Была-была! Было ещё перо. Тупое, как галька в море. Я удивился, когда его увидел. Зачем простой служанке перо и чернила? Она, что, писарь? Или, может, личный секретарь миссис Мерит? А потом ваша пропахшая валерьянкой подруга сказала, что учила Бетси подписывать настойки. – Тим хмыкнул. – В итоге научила копировать так, что разницы в почерках не замечала... Погодите-ка!
Тим резко двинул от себя столик и вскочил на ноги. Всю боль от недавней драки как рукой сняло, и даже лиловая скула как будто на мгновенье стала чуть светлее, потому что глаза Тима блестели так, словно он стал свидетелем невиданного события, вроде падения метеорита. Ну, или разгадал тайну, что было раньше: яйцо или курица.
– Кажется, я начинаю понимать!
Малеста тоже вскочила с кресла, но не для того чтобы разделить с Тимом его ликование, а чтобы поддержать в случае, если того внезапно охватит слабость. Мазь, которой обработали большинство ушибов, была сильного действия и требовала от больного покоя, а не гонок на выживание.
– Бетси! Это поганка Бетси, а не дядя Реджи, хотела отравить вас! Научилась не только почерком миссис Мерит названия трав выводить, но и почерк дяди Реджи подделывать. Конечно! Как же всё просто! Они ведь были близки. Она легко могла подглядеть, как он заполняет рецепты, стащить один или выманить у служанок в обмен на монету или отрез ткани, натренироваться на завитках и наклонах, заменить полезную мяту на поганый опий и подсунуть вам бумажку в шкатулку. Вы посылаете мерзавца Джонатана к аптекарю, тот изготавливает лекарство строго по рецепту, а на деле – по поддельному рецепту, где доза опия столь мала, что не вызывает подозрений. Усатый негодяй привозит лекарство вам, и вы, ничего не подозревая, начинаете потихоньку отравлять себе жизнь. Как вам?
Тим победно взглянул на мачеху и даже приготовился кивнуть головой, изображая поклон, – оставалось только дождаться аплодисментов. Тех не последовало.
– Стойте-стойте! – Леди Андервуд спешно и несколько раз коснулась прохладными пальцами шеи и щёк Тима, проверяя, не горячка ли началось. – Вы зачем выскочили из-под пледа? И кто вам разрешил встать? И почему Джонатан – мерзавец?
Тим перехватил ладонь мачехи и сжал в своей. Крепко.
– О дворецком потом. Сейчас лучше вспомните, чем таким вы могли насолить Бетси, что она собиралась вас отравить?
– Абсолютно ничем. Да и не собиралась она меня травить!
– Вы наивная... Собиралась. Ещё как собиралась. Так вы вспомнили? До сих пор нет? Вспоминайте скорее.
– Я ничего не буду вспоминать, – сказала Малеста.
– Вы портите мне расследование.
– Вы шутите.
– Ни капли.
– Послушайте, Тимоти. Я понимаю, вы переутомились, поэтому вам в голову лезет всё подряд. Ложитесь и успокойтесь. Я попрошу Еву заварить ромашку. Чёрный чай для вас слишком крепок.
– Но, Малеста...
– Вам не следует называть меня по имени.
– Да бросьте вы уже эти манеры, церемонии и правила! Ну их к чёрту! Они только усложняют жизнь, разве нет?
– Хорошо. Давайте будем обедать, положив ноги на стол.
– Не перевирайте. Вы прекрасно поняли, о чём я. А ещё я всё-таки продолжу о Бетси, потому что эта мерзавка...
– Бетси не могла подсунуть мне исправленный рецепт, – решительным тоном перебила Тима мачеха.
– Не могла? Да она почти это сделала!
– Тим.
– Да?
– Бетси умерла, когда вы были крохотным ребёнком, а меня в те дни вообще не было в Англии. Мы с ней не могли знать друг друга, а даже если бы и знали, то успокоительное ваш дядя выписал мне всего два года назад – никак не двадцать лет. Вы перевозбудились из-за драки с мистером Сандерсом, вот в вашей голове всё и перепуталось.
– Не может быть... – расстроенно выдохнул Тим, сел обратно на диван, приготовился корить себя за спешность с выводами, но его тут же осенило. – Значит, Бетси травила кого-то другого! Вы знали, что она была близка с моим дядей? Даже мистера Хиггинса ради него бросила!
– Так тем человеком, с кем она сбежала, был сэр Бигот?
– Увы.
– Какой ужас. Я не знала... Миссис Мерит никогда не называла его имени.
– Представьте, в каком шоке пребывал я, когда узнал. Мои детские воспоминания о дяде были сплошь светлые и добрые, а тут такое...
– Но почему вы считаете, что Бетси занималась отравлениями?
– Почему? – Тим зарыл пальцы в густые волосы и усиленно думал. – Она умела подделывать почерка. Это раз. Она хорошо разбиралась в травах. Это два. Она была близка к дяде Реджи. Это три. И вполне могла знать особенности его почерка. Это четыре. Ну, или три с половиной. В своей жизни дядя никогда активно не занимался врачебной практикой. Вероятно, всё, что он делал, сводилось к простым рекомендациям простых вещей родственникам или соседям, будь то капли от головной боли или настойка для желудка. Если он пробовал помогать вам, то двадцать лет назад мог предложить такую же помощь и миссис Мерит. Например, ещё до того, как старушка его невзлюбила. Что если Бетси хотела укокошить свою покровительницу? Она была сильно к ней приближена и могла знать её секреты. Могла желать ей смерти, чтобы обчистить её тайник.
Малеста фыркнула.
– Ерунда. Миссис Мерит и так была готова собрать для Бетси приличное приданое на случай свадьбы с мистером Хиггинсом. Бетси бы ни в чём не нуждалась.
– Вот именно! С Хиггинсом! А Хиггинса наша Бетси бросила ради моего дяди. А миссис Мерит была против самого дяди. Интересный круг замыкается, не находите? Миссис Мерит выставила бедняжку Бетси на улицу, и у той появилась веская причина ненавидеть свою бывшую хозяйку и думать о мести.
– Слишком жестоко.
– Беременные женщины способны на любую крайность, а Бетси была беременна.
Малеста вздрогнула.
– Откуда вы знаете?
– У меня был очень плодотворный разговор с мистером Хиггинсом. Вы бы тоже всё это узнали, если бы не предпочли мне отца, зануд школьников-гребцов и паршивца дворецкого.
– Вас как ни послушаешь, все у вас мерзавцы и паршивцы. Даже школьники – зануды. В чём, к примеру, они виноваты?
– В том, что решили проводить турнир по гребле именно в тот день, когда вы были нужны мне дома.
– Вот оно что. А Джонатан?
– Эта священная птица ацтеков?
– Джонатан – не птица, а очень ответственный и компетентный работник. Не знаю, что бы я без него делала. В те дни, когда он берёт выходной, в доме творится настоящий бардак.
– И вы, конечно, в такие дни скучаете по нему и раскладываете пасьянс, чтобы убить время...
– Я пью чай и читаю книги.
– Это то же самое, что и пасьянс.
– Тим.
– Да?
– Вы, кажется, начали говорить о Бетси, а свели всё в итоге опять к Джонатану. За что вы его так не любите?
– А вы о нём так волнуетесь?
– Я волнуюсь о всех слугах этого дома. Каждый человек, работающий здесь, начиная дворецким и заканчивая самой простой горничной, подметающей полы и меняющей постельное бельё, получает достойное жалование, одинаковое отношение и соответствующую заботу. Если кому-то становится плохо или он попадает в трудную ситуацию, я всегда выслушаю и помогу всем, чем смогу. Прислуга это знает, но никогда не злоупотребляет моим расположением.
– И вы никого особо не выделяете? – Тим явно на что-то намекал.
– А должна?
– Лучше этого не делать. Вот миссис Мерит выделяла Бетси и чуть не поплатилась собственным здоровьем за свою же доброту.
– Вы беспокоитесь, что в моём окружении может быть кто-то, по поведению похожий на Бетси?
– Я не исключаю. Вдруг есть кто-то, кто пользуется вашим доверием, а на деле потом обманет вас?
– Исключено. Да и найденный мной рецепт не доказывает вину Бетси. Нашла я его в кармане её платья, а не на пузырьке с микстурой у миссис Мерит.
Тим вздохнул и взъерошил волосы на голове.
– Всё так запутано.
– Вот поэтому вам лучше отдохнуть. Постарайтесь ни о чём не думать, просто поспите.
– Не могу. Слова Генри о том, что вас могли травить опием, не выходят из головы. Вы уверены, что другие лекарства тоже безопасны? Вдруг в каком-нибудь всё же будет яд?
Малеста задорно рассмеялась.
– У вас уже мания.
– Да. Мания. И успокоюсь я только, когда лично удостоверюсь, что опасности нет.
– В таком случае просто проверьте все мои лекарства. Пузырёк за пузырьком.
Тим встрепенулся. Идея была отличная. Несметное количество склянок и флакончиков могло натолкнуть на новые мысли, хотя могло и свестись к обычной потере времени.
Так и вышло. Бутылёк да бутыльком, баночка за баночкой всё было изучено и даже понюхано, но ничего подозрительного найдено не было. Обычные травы, в каких-то смесях резковатые, в каких-то – отдающие лесной свежестью и растёртым подорожником. Порой попадались настойки, вдыхать которые носу, привыкшему к утонченным и изысканным ароматам, было настоящим мучением, но даже они своим составом представляли безобидную смесь из пустырника, мяты, валерианы и лаванды.
Малесте процесс проверки пузырьков поначалу казался интересным, но со временем усталость взяла верх над любопытством, а заодно нагнала зевоту. Недавние поездки, недосып и монотонность, с которой Тим откупоривал склянку за склянкой и, вооружившись лупой, копался в надписях на латыни, сделали своё дело – разморили бедную леди Андервуд до безобразия. Чтобы не уснуть, Малеста поднялась с кресла, неторопливо прошла к комоду, достала из средней полки надушенный ароматной розой платок, поднесла его к носу и сделала глубокий вдох. Благородный аромат немного приободрил.
– Я спущусь вниз и прикажу ещё раз приготовить чай, – сказала леди Андервуд. – Ужасно тянет ко сну – надо держаться, иначе ночью опять не смогу глаз сомкнуть.
Тим кивнул.
– Мне осталось проверить эту коробку. Минут десять-пятнадцать, не больше. Как закончу, спущусь вниз.
– Поторопитесь. Скоро может вернуться Джейкоб. Будет неловко, если он застанет вас в моей спальне.
Руки торопливо взялись за коробку. В ней тоже не хранилось ничего интересного, только обычный анис, немного календулы и веточка чабреца. Жизни мачехи ничего не угрожало, и её недомогание было лишь обычной слабостью, которую всегда можно было списать на частые дожди, холодные ветра, хмурые облака и возраст. Искать ответы на вопросы нужно было в другом месте, но в каком именно – Тим не знал.
Аккуратно расставив баночки и пузырьки по их прежним местам, Андервуд встал и оглядел комнату. Той ночью, когда он здесь был последний раз, она не казалась такой уютной.
Взгляд скользнул по покрывалу, которым была застелена кровать. То самое, которым Тим не так давно укрывал мачеху. И то самое, которое затем так бесстыдно задрал, чтобы заполучить подвязку. На душе сразу стало мерзко. Насколько ангельским характером надо обладать, чтобы не затаить за такое злобу? Насколько добрейшим человеком нужно быть, чтобы не отомстить в ответ, а продолжать вести себя как ни в чём не бывало, накладывать на его побитое лицо компрессы и спокойно выслушивать бред о Бетси? Ответ был очевиден: мачеха не заслуживала к себе такого отношения, каким её поначалу одарил Тим, и подвязку хорошо бы вернуть. Подумав так, Андервуд смелым шагом двинулся к двери, но на полпути остановился и хмыкнул: Малеста не до конца закрыла комод! Растяпа! Теперь на виду все чулки от молочно-белых до телесного цвета и надушенные платочки с вышитыми гладью розами.
Полку, видимо, заело, потому что Тим, как ни старался, не смог задвинуть её обратно. Кучка дамского белья вопросительно смотрела на Андервуда и ничего не могла подсказать.
Тим просунул руку вглубь, надеясь нащупать то, что могло служить помехой. Может, чулок какой где зацепился или камушек куда попал? Но ничего такого не было, зато, стоило провести пальцами по обитой бархатом стенке, как сразу вспомнился тайник матери. Захотелось снова увидеть близкие сердцу «сокровища» и поддаться тёплым, щемящим грудь воспоминаниям.
Подумал – сделал. И Тим щёлкнул крохотным замочком.
Шкатулка из слоновой кости, малахитовая брошь, лента цвета первых фиалок... Всё то самое, что попалось ему на глаза в тот раз, когда он пытался отыскать нечто, что по свойством подошло бы под нюхательную соль. Старые духи, отрез дорогого кружева, так и не украсившего ни одно платье, старые письма, вероятно, личного характера, иначе зачем их хранить втайне от отца? Интересно, от кого они могли быть?
Стопка конвертов оказалась совсем тощей. А надписи на них совсем не намекали на душевную переписку с подругой детства или, что Тим тоже не исключал, переписку с любовником. Нет. Это были сугубо деловые письма, текст в которых сводился по большей мере к обсуждению выставленных счетов. Отправителем писем был некто мистер Крокенс, а на конвертах отчётливо пропечатывался адрес его адвокатской конторы в Лондоне.
Тим напряг память. Он никогда ничего не слышал об этой конторе, хотя вместе с друзьями прошерстил все, чтобы выбрать достойную для первой практики. Эта же даже в юридических справочниках не значилась.
Последний конверт в стопке совсем оказался странным. Без надписей, запечатанный сургучом и довольно увесистый по сравнению со своими собратьями. Решительно сорвав печати, Тим вытащил в несколько раз сложенный плотный лист бумаги, развернул его и принялся читать.
– Вы уже закончили?
В дверях снова показалась Малеста.
– Что? – рассеянно спросил Тим. – А... это вы... здесь.
– Что это? – Малеста подошла к Тиму. – Что вы читаете?
Тим встрепенулся, спешно сложил листок и сунул обратно в конверт, а тот – во внутренний карман жилета.
– Это мои письма, – соврал он. – А ещё мне нужно срочно в Лондон.
Малеста покачала головой.
– Ваш отец на эту поездку не согласится.
– Мне не нужно его согласие. В котором часу уходит последний поезд?
– Боюсь, вы уже опоздали.
– Чёрт. Тогда пусть Джонатан велит запрячь лошадей. Мне и правда нужно срочно в Лондон.
– Настолько срочно, что вы готовы идти на конфликт с отцом?
Тим кивнул.
Ответ мачехи его сильно удивил.
– В таком случае я сама распоряжусь о подготовке экипажа. И смею надеяться, это не очередная ваша ребяческая выходка, а действительно что-то стоящее.
– Действительно что-то стоящее.
– Вы уверены?
Тим поймал на себе внимательный взгляд серо-голубых глаз.
– Уверен как никогда, – ответил он. – Кажется, последней волей моей матушки были вовсе не восстановительные работы в школе для мальчиков...
– А что же?
Взгляд не отпускал от себя, требовал деталей, но Тим держался.
– Ответ я надеюсь найти в Лондоне. Я скоро вернусь.