Адвокатская контора мистера Лудлоу была в Лондоне на хорошем счёту. Обслуживая всего несколько почтенных семей, она никогда не видела толп клиентов у своих дверей и лестницы, но и никогда не знала времён, чтобы расходная часть превышала доходную. Каждый день был похож на предыдущий и начинался двумя кружками горячего чая с вишнёвым мармеладом, а также свежей газетой, ещё пахнущей краской. Через распахнутое окно были слышны крики мальчишек, торопившихся вызвать господам кэб или зазвать тех на чистку ботинок, но даже то было редкостью. Большей же частью в том уголке Лондона, где обосновался мистер Лудлоу, царила умиротворяющая тишина и пели птицы, прятавшиеся в ветках жасминовых кустов. Поэтому загремевшей в утренние часы над входной дверью колокольчик перепугал хозяина конторы до глубины души. Настолько глубоко, что мистер Лудлоу даже перепутал мармелад со сливочным маслом и вместо первого нырнул чайной ложечкой в маслёнку.
В кабинет заглянул секретарь.
– К вам мистер Андервуд, сэр.
Мистер Лудлоу поспешил снять салфетку, заложенную за воротник белоснежной сорочки, и кашлянул.
– Какой из двух?
– Младший, сэр.
– Хм. Ну, зови.
Тимоти Андервуд нравился мистеру Лудлоу. И особенно он отмечал внимательность молодого человека к мелочам и его настойчивость. Поэтому ему было искренне жаль, когда от отца Тима пришло письмо с тем, что Тим начнёт практику у другого юриста. Но к чему тогда этот утренний визит?
– Мистер Лудлоу, – выпалил Тим, показавшись в дверях, ведущих из коридора в кабинет.
– Рад видеть вас, юноша, – ответил хозяин и жестом предложил сесть. – Что-то стряслось? У вас нездоровый румянец на щеках.
– Мне нужна ваша помощь, сэр.
– Вот как? А я-то, наивный, полагал, что вы решили пойти против воли отца.
– И это тоже, сэр. Я, как и раньше, намерен начать юридическую практику у вас и приступлю к своим обязанностям в тот самый день, как мы с вами договорились.
Мистер Лудлоу хмыкнул.
– Вот это действительно слово джентльмена! Хотя лицо у вас... совсем не такое, как подобает джентльмену.
Тим поймал на себе косой взгляд и наконец понял, что именно хозяин конторы принял за «нездоровый румянец» и почему другие взгляды, подаренные ему этим утром на улицах города, были примерно такие же странные.
– Защищал даму, – безапелляционно выдал Андервуд, раз и навсегда развеяв все сомнения.
– Как благородно! – Мистер Лудлоу всплеснул руками. – А ещё говорят, что современная молодёжь не та пошла. Нет же, ошибаются. Всё так, как и в старые добрые времена.
– Благодарю вас, сэр.
– Какой же помощи вы ждёте от меня? Это связано с вашим отцом?
– Скорее с матерью, сэр.
– Не могу припомнить, чтобы знал её.
– Она умерла десять лет назад.
– Вот как. Тогда мне тем более не ясно, чем я могу вам помочь.
– Вы – опытный адвокат, сэр, и я никого не знаю в Лондоне, кто был бы компетентнее вас в вопросах составления завещаний.
Мистер Лудлоу приосанился. Почему-то сразу захотелось угостить Андервуда-младшего и чаем, и гренками с маслом, и мармеладом. Но служанка, подававшая завтрак в кабинет, не торопилась возвращаться за посудой, а до секретаря было не докричаться. Тот вышел на улицу и кормил крошками голубей. Накрыть стол для гостя было некому, и мистера Лудлоу это очень огорчило.
– Так ваш вопрос связан с завещанием... – протянул он.
– С завещанием моей матери, сэр.
Мистер Лудлоу развёл руками.
– Боюсь, по такому щекотливому вопросу вам лучше обратиться к семейному юристу. Только он может знать все тонкости. Если мне не изменяет память, то дела вашей семьи ведёт сэр Фредерик Пикли.
– Верно. Но может ли быть так, что составлением завещания вдруг начинает заниматься не семейный, а другой юрист?
– Юрист со стороны? Хм, такое случается редко и только в том случае, если семейному юристу по какой-либо причине не доверяют.
– Как вы думаете, по какой?
– Если, к примеру, он слишком болтлив или симпатизирует одному из членов семьи больше, чем остальным, и может действовать в его интересах или просто с кем-то из семьи в сговоре. Но такая деятельность считается недобросовестней, и в моей практике вы не найдёте подобных случаев.
Тим не сомневался в чистоте дел конторы мистера Лудлоу. Гораздо больше его интересовало другое.
– А может ли быть так, что завещание составлено, заверено, но в исполнение не приведено?
Мистер Лудлоу скрестил на груди руки.
– Не в моей конторе. К тому же все потомки моих клиентов столь охочи до имущества и денег, что начинают штурмовать эти двери ещё задолго до похорон. Но я всегда соблюдаю сроки и зачитываю последнюю волю усопшего, когда из могилы его уж точно не поднять.
– Но теоретически такое может быть?
– Теоретически, молодой человек, может быть что угодно. Хоть дождь из поросят. Но практически – только у недобросовестного юриста. Расценки за составление подобных документов весьма высоки, и ни я, ни мои знакомые коллеги не позволят себе пренебрегать своими обязанностями.
– Тогда прошу вас дать оценку этому.
Тим сунул руку во внутренний карман жилета, который не снимал с прошлого дня, и вытащил конверт, не дававший покоя с той поры, как Тим отыскал его в потайном ящичке комода.
Мистер Лудлоу скептически и со всех сторон осмотрел конверт, затем вынул хранившийся в нём листок бумаги и снова осмотрел: и на свет, и через очки и даже при помощи лупы. Потом развернул и принялся читать, внимательно вглядываясь в каждое слово, усиленно думая и почёсывая переносицу. А когда закончил, то посмотрел на Тима и вынес вердикт:
– Этот документ составлен по всем правилам. Придраться не к чему. Все подписи и печати на месте. Текст написан грамотно и с соблюдением всех правил. Ежегодные отчисления в таком-то размере до достижения совершеннолетия плюс солидная сумма после... Хм, надеюсь, некто... – Мистер Лудлоу нырнул носом в текст за подсказкой, – ... некто Клара Рив осталась довольна. Заполучить такое состояние! Простите мне моё любопытство, Тимоти, но кем она приходится вашей матушке, что та была к ней так благосклонна?
Андервуд вздохнул.
– Если бы я знал... Я нашёл этот конверт буквально вчера. Он был запечатан и пролежал в тайнике матери десять лет. Вместе с ним лежали и эти счета.
Тим протянул другие конверты.
– Юридическая контора мистера Крокенса, – прочитал мистер Лудлоу. – Впервые о такой слышу. Район Мейпл-стрит, дом за номером двадцать пять. Но по этому адресу находится магазин специй!
– Вы уверены?
– Конечно. Мой секретарь покупает там гвоздику и корицу. Мы добавляем их в горячее вино осенними и зимними вечерами.
– Может, сейчас там магазин, а раньше держали адвокатскую практику? – предположил Тим. – Мне очень нужно найти этого мистера Крокенса, сэр, и узнать, почему он не позаботился об интересах своей клиентки и не объявил о её воле после её смерти. Деньги за свои услуги он взял приличные.
– По самой верхней планке тарифа, – заметил Лудлоу. – Такие расценки в Лондоне могут позволить себе только настоящие профессионалы.
И с этими словами мистер Лудлоу многозначительно одернул на себе дорогой жилет, тем самым демонстрируя, что себе он точно может позволить что угодно.
– Я не нашёл имени мистера Крокенса в справочнике, сэр, – сказал Тим.
– Хм... Правда? Подайте-ка мне вон тот с каминной полки. Да-да, в переплёте винного цвета.
Увесистый томик лёг в руки мистера Лудлоу. Вновь вооружившись очками, тот принялся внимательно изучать страницы, содержащие фамилии, начинающиеся на букву «К», но никого по фамилии Крокенс там не упоминалось.
– Интересно... – промычал себе под нос мистер Лудлоу и потянулся за чашкой чая.
Мистер Лудлоу всегда пил чай, когда не знал, как подступиться к тому или иному щекотливому вопросу. Он даже как-то выпил за час целых десять чашек, и каждая была с двумя кусками сахара. А всему виной было уж совсем запутанное дело одной пожилой леди, которая была не в ладах со всеми своими десятью племянниками и не хотела оставлять им ничего, кроме кукиша с маслом и дырявых носков. Племянники, однако, вели должный уход за престарелой тётушкой и ожидали получить в ответ на свои старания нечто большее, чем просто кактус в кадке.
Однако в этот раз должного приведения мозгов в порядок от глотка чая добиться не удалось: увлёкшись беседой с юным Андервудом, мистер Лудлоу и не заметил, как чай остыл и стал совсем безвкусным. И даже вишневый мармелад не мог исправить ситуацию.
– Знаете что, Тимоти, – произнёс Лудлоу, – оставьте-ка мне эти бумаги на несколько дней. Я попробую что-нибудь разузнать по этому делу. Носом чую, в чём-то тут подвох...
– Конечно, сэр. Какого числа мне к вам зайти?
Мистер Лудлоу бросил взгляд на календарь.
– Послезавтра... Нет-нет, точно не успею. Может, в пятницу? Давайте в пятницу!
– Хорошо, сэр. Я хотел вернуться в Девонсайд, но если всё разрешится так быстро, то я, пожалуй, останусь в Лондоне и буду ждать от вас вестей. Вот мой адрес.
Тим протянул карточку.
– Пришлю к вам своего секретаря сразу, как что-то узнаю.
– Благодарю, сэр, – с поклоном ответил Тим и направился к выходу.
***
Особняк мистера Пикли дремал в солнечном свете. Струйки нагретого воздуха играли на мягких газонах и величавых террасах. Насекомые жужжали. Стоял тот благословленный час летнего дня, между обедом и чаем, когда мир расстегивает жилетку и кладёт ноги на стол.
Фредерик Пикли не перечил устоям, поэтому сидел в тени лаврового куста, сзади особняка, пил вино из высокого бокала и читал еженедельную светскую хронику. Его внимание привлекла статья на третьей странице. Не меньше пяти минут сэр Пикли её внимательно изучал, а потом, смачно крякнув, вынул перочинный ножик, вырезал статью и положил в карман. Именно тогда лавровый куст, всё время молчавший, кашлянул, но мистер Пикли даже не дёрнулся.
– Тебя покусают мошки, если простоишь там ещё минут двадцать, – процедил сквозь зубы Фредерик и перевернул страницу.
Лавровый куст зашевелился и выплюнул Генри Сандерса, четыре дня назад сильно побитого и с до сих пор заплывшим глазом.
– М-мистер Пикли, – начал Генри, сильно волнуясь. – Настал тот час, когда нам нужно поговорить по-мужски.
– Сколько на твоих часах? – не отрываясь от газеты, спросил Фредерик.
Генри принялся копаться в кармане жилета.
– Без четверти три.
– В моём ежедневнике нет никакой записи на без четверти три.
– Так сделайте её, сэр.
– Она была на без четверти два, но ты в это время поедал куропатку под брусничным соусом и облизывал пальцы.
– Мистер Пикли! – Генри был на грани срыва. – Я должен с вами поговорить.
– Разве ты не видишь, я занят.
– Так отвлекитесь хоть на минуту.
Мистер Пикли неохотно отложил газету и окинул Сандерса таким взглядом, каким невыспавшийся лев смотрит на шумящих у водопада газелей.
– Послушай, Генри, – лениво начал он, – давай-ка я объясню тебе некоторые правила, которые приняты в этом доме. Во-первых, здесь всем заправляю я. И я решаю, с кем мне проводить своё свободное время и что обсуждать. Во-вторых, ты здесь на правах гостя только потому, что ты – племянник моей жены, а не потому, что у тебя вдруг появились виды на мою дочь. А в-третьих, мне бы хотелось, чтобы ты знал, что я негостеприимный хозяин.
С этими словами мистер Пикли поднялся и неторопливым шагом прошёл через террасу в дом, где его уже ждали.
Все последние дни казались Джейкобу Андервуду настоящим адом. Неудачная поездка в Аскот повлекла за собой череду прочих неприятных событий. Так, в приглашениях на ужин Джейкобу отказали сразу трое уважаемых джентльменов, здороваться с ним перестали пятеро, а старый друг, с которым вроде и не одну собаку вместе съели, стал внезапно холоден и заставил дожидаться себя в кабинете целых десять минут, что было вопиющим унижением. И выхода не было – пришлось терпеть. И сейчас Джейкоб Андервуд стоял у рабочего стола Фредерика Пикли, и рассматривал гравюру на стене, заодно раздумывая, с чего бы начать разговор. Однако первое слово оказалось за сэром Пикли.
– Рад снова видеть тебя.
Андервуд хмыкнул.
– Ты искренне или как все? В глаза – одно; за глаза – другое?
Мистер Пикли достал портсигар, щёлкнул замочком и предложил Джейкобу закурить.
– Ты же знаешь, я всегда с тобой искренен.
– Я сумею повернуть все эти разговоры в свою сторону, – поспешил заверить приятеля Джейкоб. – Рано или поздно болтовня прекратится, хоть нервы мне потреплет ещё не раз. С моим сыном всегда так. Я бы хотел, чтобы из него вышел преданный семейному делу человек. Толковый юрист, который со временем возьмёт на себя все мои дела, но пока я получаю одни расстройства.
– С дочерьми не легче, – выдохнул Пикли, опустился в кресло и выпустил кольцо дыма в потолок.
Джейкоб Андервуд тоже присел.
– Дочери хоть дома сидят. Всё, что нужно, – следить за их целомудрием, а затем удачно выдать замуж.
– Вот я за своей следил-следил, но так и не уследил, как и когда она успела снюхаться с этим обормотом Генри. Его отец – брат моей жены, идиот ещё тот. И сын у него идиот. Теперь и дочь желает к ним присоединиться. Представь, какое у меня будет окружение...
Сэр Фредерик был зол и выплёвывал слова резко и бескомпромиссно, словно скорлупу от орехов, случайно попавшую в рот.
– Если ты не передумал... – начал Андервуд, но Пикли перебил друга.
– Я не передумал, если ты о помолвке наших детей, однако кое-что меня всё же настораживает.
Насторожился и Джейкоб Андервуд, потому что таким взвинченным видел старого друга впервые.
– Не подумай, я озадачен не слиянием капиталов, нет, – продолжал тем временем Пикли. – Просто во мне в коем-то веке борются два желания: выдать дочь замуж выгодно или же просто выдать дочь замуж.
– Разве это не одно и то же?
– И да, и нет. Выгодный брак позволит преумножить богатства, а обычный... Обычный, возможно, подарит её бледному личику счастливую улыбку.
– Кому в наше время нужны счастливые улыбки? – удивлённо крякнул Джейкоб. – Что за чушь ты несёшь?
– Чушь? – Пикли задумчиво уставился в потолок. – Да кто его знает, чушь ли это... Я никогда не был заботливым родителем. Может, ещё не поздно начать?
Джейкоб покачал головой и посмотрел на друга с такой тоской во взгляде, словно тот был неизлечимо болен. Затем похлопал по плечу и бодро произнёс:
– Вернись не землю, а то я тебя не узнаю. Твои беспокойства о Кэтрин напрасны. Своему обормоту я ещё раз хорошенько вправлю мозги. Посмеет хоть раз обидеть Кэтти – будет иметь дело со мной.
Пикли потушил сигару и скрестил руки на груди.
– Если бы всё было так просто. Понимаешь, каким бы дураком ни был этот Генри, дочь мою он действительно любит. Только слепой этого не заметит. Я уж было думал, что на такую дурнушку, как она, никто никогда не взглянет. А тут... Недаром я его идиотом окрестил.
– Любовь пройдёт через полгода, – заметил Андервуд, – а зять-дурак останется навсегда.
Пикли поднял указательный палец.
– Вот тут ты в точку! Вопрос лишь в том, какого из двух дураков выбрать. – И Фредерик с ехидством во взгляде покосился в сторону друга.
Джейкоб сделал вид, что не принял на свой счёт насмешку. Хотя не понять намёк не смог бы даже толстокожий бегемот. И ведь Пикли был прав: выходки Тима представляют семейство Андервудов совсем не в выгодном свете, и вот уже друзья начали потихоньку посмеиваться. С другой стороны, за Тимом стоял Джейкоб, а за Джейкобом – приличный капитал, какого у Сандерса никогда не было.
– И твой, и мой браки были по расчёту, – произнёс Андервуд. – Наши родители всё за нас решили. И разве получилось плохо?
– Камилла с возрастом только похорошела, – выдохнул Пикли, – стала безудержной болтушкой и вечерами отлично уделывает меня в вист. В общем, она намного приятнее своего дурного братца.
– Вот и у меня всё сложилось довольно прилично. И никаких чувств не понадобилось. В деле, где всем правит расчёт, они лишние.
– Ну, ты немного лукавишь. – В узких глазах Пикли ехидство уступило место озорному блеску. Ровно такому же, какой был на скачках в Аскоте. – Вторую-то жену ты завёл себе не по наставлению родителей.
Андервуд ослабил платок на шее.
– Ты говоришь так, как будто не знаешь, в чём дело. Какая она мне жена? Разве она может быть меня достойна? Простая уличная девка, дешёвая актриска.
– Тише. Не шуми. – Пикли встал, подошёл к распахнутому окну и выглянул на улицу. Рядом, кроме лавровых и розовых кустов, никого не было. Чуть дальше горбатый садовник укладывал обрезанные ветви барбариса в тачку. – В этом доме последнее время много лишних людей шатается из комнаты в комнату, и половина из них, как я уже говорил, не ладит с мозгами, а ты вопишь, будто один в пустыне.
– Нервы сдают, – уже спокойным тоном оправдывался Джейкоб.
– Ты такой королевой управляешь, а с нервами не можешь справиться...
– Управлять Малестой не трудно. Она красива, но глупа. Я просто делаю так, что в нужный час она оказывается в окружении состоятельных мужчин. Те к тому времени уже настолько устают от своих пресных на лицо и разговоры жён, что Малеста – просто отрада для их глаз, ушей и сердца. А ей так нравится внимание к себе, что она тут же начинает выкладываться по полной.
– Я как-то наблюдал за ней со стороны. Признаться, думал, она будет кокетничать, а она вела себя как настоящая леди. Она – настоящая волшебница. Стой я рядом, в ту же минуту выписал бы солидный чек. Поэтому когда вижу твою жену, предпочитаю к ней не приближаться. Боюсь, что не сдержусь и переведу часть приданого дочери в твой фонд.
Джейкоб Андервуд довольно захихикал.
– Малеста – самая ценная вещь в моей коллекции. Она как редкая картина, которая большей частью времени хранится взаперти и выставляется только по определённым дням. Ценители красоты выстраиваются в очередь, чтобы её увидеть, и готовы заплатить любые деньги за удовольствие от общения с ней. Она очаровывает всех и с первой секунды.
– И сколько чеков получает фонд после одного такого «показа»?
– Зависит от масштаба мероприятия и того, сколько времени оно занимает. Если не считать провала в Аскоте, то ещё ни разу не было так, чтобы фонд остался ни с чем. Все так стараются сделать что-то приятное для леди Андервуд, что первое, к чему прикасаются, – это чековая книжка.
– Честный отъём денег, я бы сказал. Все довольны, и никто никого не принуждает.
Андервуд кивнул.
– Так и есть. Богатые господа ещё долго вспоминают общение с красивой женщиной, у них остаётся приятное послевкусие от встречи, а также возникает чувство собственной полезности обществу. Ничто так не облагораживает человека, как помощь детям. Ну, а проверять-то никто не проверяет.
– Ты доверяешь своему бухгалтеру?
– Он видит только одну доходно-расходную часть. Вторая же, благодаря нашей с тобой схеме, отлично скрыта от глаз.
– Мда. – Пикли потянулся за второй сигарой. – От занятий благотворительностью в нашем мире обеднеет лишь дурак.
– Вот поэтому я и хочу, чтобы после моей смерти все деньги перешли в руки Тима и Кэтрин. Нужно держаться семьями, а не разбазаривать нажитое.
– И тут ты прав. – Пикли поскрёб подбородок. – Но...
Джейкоб насупил брови.
– Говори уже. Что-то ты сегодня много ходишь кругами.
Пикли натянуто улыбнулся.
– Почему-то меня снова беспокоит твоя актриска... Как увидел её в Аскоте, так меня не покидает чувство, что с ней что-то не так.
Андервуд фыркнул.
– В который раз говорю тебе: она просто глупая баба, которой бог дал неземную красоту. Она податлива, и из неё можно лепить всё, что душе угодно. Она никогда не перечит, не задаёт вопросов. Всё, что её интересует, это шляпки и болтовня. Правда, она ещё хорошо запоминает тексты и умеет красиво и убедительно говорить на публике, чем я охотно и пользуюсь.
– И ты не ревнуешь её? Не боишься, что она может закрутить роман с кем-то из тех, в чей карман ты запускаешь руку?
– Ревную? Чтобы ревновать, надо любить, а ты меня с кем-то путаешь.
– Ну, человеку свойственно испытывать сильную любовь даже к вещам. Вот, например, когда моя собака начинает вилять хвостом перед моей дочерью, мне становится не по себе. И вроде дочь – не чужой человек, и собака – не возлюбленная, но она же моя. Так какого чёрта она смотрит ласково на другого человека?
– Ты подменяешь понятия. Если бы Малеста вела себя по-другому, сухо и чопорно, то на кой она мне была бы нужна?
– Это я понимаю, но твоей рациональной выдержке не перестаю удивляться. Будь у меня такая красивая жена, я бы её никому не показывал, даже сыну. И плевать на выгоду. Но у меня ни красотки, ни сына...
– Так забирай моего, – веселился Джейкоб.
– При одном условии.
– Слушаю.
– Если он пообещает уважать Кэтрин и не будет заглядываться на красивых женщин.
– Все мы не без грехов, Фредди...
– И это верно. Но пойми и ты меня. Сейчас я, прежде всего, отец, а не деляга.
– Давно ли ты им стал? – пробурчал себе под нос Джейкоб, а вслух ответил: – Молодость проходит быстро. Год-два – Тим охладеет к тем глупым, молодым девицам, с которыми сейчас проводит время.
– Ты меня невнимательно слушал. Глупые девки из Сохо меня не волнуют. За ними бегают только прыщавые студенты. Меня волнуют женщины. Прежде всего, красивые женщины. Прежде всего, твоя жена. Я бы очень не хотел, чтобы, будучи женатым на Кэтти, твой сын смотрел голодным взглядом в её сторону.
День был явно полон открытий, и Джейкобу резко захотелось выпить. Но на круглом столике, стоявшем на дорогом персидском ковре, лежали только сигары и не было никакой выпивки.
– Ты поумерь свою фантазию. Тим не ладит с Малестой.
– Я просто озвучил своё пожелание. Многим уважаемым людям в Аскоте их беседа, случившаяся незадолго до той самой драки, показалась слишком нежной.
– И кто же эти люди? Старые сплетницы миссис Траммервуд и миссис Стрипс? Они часто делают из мухи слона.
– Одинокие и пожилые дамы крайне наблюдательны.
– И всё же эти сплетни за грань сплетен не перейдут. Тим и Малеста – это как кошка и собака. На людях, может, и не начнут лаяться, но если останутся наедине...
– Я видел их наедине. И они не лаялись.
Джейкоб нахмурился.
– Когда же ты всё успел?
– Буквально за пару минут до того, как твой сын получил в глаз от моего племянника. Драка, кстати, началась из-за слов, которые ляпнула Кэтрин. Взбалмошная, она заявила, что у твоего сына роман с твоей женой. А узнала она это от Генри. Как думаешь, от кого мог узнать сам Генри? – И Фредерик Пикли вызывающе посмотрел на друга. – Впрочем, тебе должно быть всё равно, у тебя же нет никаких чувств к этой женщине...
***
Когда экипаж Джейкоба Андервуда загромыхал по усыпанной мелким камешком дороге, за домом Фредерика Пикли, в том самом месте, где заканчивался сад и начинался выход на террасу, а оттуда – в кабинет хозяина особняка, зашевелился лавровый куст. Вроде ничего странного, да только день стоял безветренный. А ещё с куста на землю почему-то опадали не листья, а различные предметы. Такие, как запонка, носовой платок и очки. Ставший невольным свидетелем такого чуда садовник, продолжавший тягать тачку от одного куста барбариса к другому, пару раз моргнул и перекрестился. Но дальше стало хуже. Потому что не прошло и минуты, как поодаль зашевелился второй куст и заговорил женским голосом.
– Я ничего не поняла. Папенька благословит наш с тобой брак или нет? Я не хочу быть женой этого Андервуда. Ты говорил, он бабник, да и симпатичным его не назовёшь.
– Кажется, мне срочно надо в Девонсайд...
– Что? Генри, как ты можешь?! Я хочу обсудить с тобой наше будущее, а ты рвёшься в Девонсайд? Неужели тоже втрескался в ту болонку?
– Милая Кэтти, кажется я прозрел...
– Но на твои очки залез червяк! Срочно подними их с земли.
Куст зашевелился, и из него вывалился Генри, весь в листве и гусеницах.
– Ты никуда не поедешь! – Голосом Кэтрин говорил второй куст.
– Тим – мой друг, Кэтти. А я, кажется, не так давно ляпнул лишнего. Я должен извиниться и рассказать ему всё, что услышал.
– Зачем? Мой отец и мистер Андервуд просто обсуждали какие-то дела.
– После этого обсуждения у меня на сердце остался неприятный осадок. Ещё и идиотом меня назвали.
– Не бери в голову. Кем бы ты ни был, я всё равно тебя люблю.
– И будешь любить, что бы я ни сделал?
– Да, мой дорогой.
– Тогда я точно поеду в Девонсайд, – уверенно произнёс Генри и нацепил на нос поднятые с земли очки. Червяк упал на ботинок и замер там.
***
Пятница стремительно перетекала в субботу, а весточки от мистера Лудлоу так и не было. Просидевший все дни у себя в квартире Тим мучился от безделья. Вначале он подолгу ходил из угла в угол, потом вытащил из книжного шкафа две толстенные книги, но ни одна не пошла. Тогда Тим взялся за Шекспира. Но пьесу пришлось закрыть на первом же диалоге. В образе роскошной и сильной королевы, выпивающей отравленное вино, перед Тимом предстала Малеста. Её золотые волосы, светлая кожа и голубые глаза не выходили из головы. Хотелось повернуть время вспять и заново оказаться в тесной клетушке Бетси в Золотых Буках, на чае у шляпницы или даже в Аскоте, в таком укромном местечке, куда никто не заглядывает. Малеста преследовала Тима повсюду, но стоило ему сделать шаг, как видение исчезало, он приходил в себя, проводил рукой по вспотевшему лбу, подливал себе виски, делал глоток и снова закрывал глаза.
Такое с Тимом творилось впервые. Впервые он заперся у себя в квартире в Лондоне и тихо ждал, медленно сходя с ума. Сердце непонятно ныло, а голова болела вначале от того, что не спалось, а потом от того, что, обессилев, проспал целых пятнадцать часов. Есть не хотелось. Ничего не хотелось – даже просто выходить на улицу. А ведь раньше он бы уже давно появился и в «Сорняках», и у мадам Лека... Теперь туда не только не тянуло, а даже думалось о тех местах с неприятной тошнотой.
Что случилось? Почему здесь, в Лондоне, шумном и ярком городе, полном соблазнов и милых для тела и сердца утех, мысли были лишь о тихом Девонсайде, о пресных геранях в горшках и мистере Хиггинсе, который, что бы ни говорил, всё-таки совсем не разбирается в моде? Почему так хотелось сбежать обратно на болота и в розовый сад, где птицы начинают щебетать с четырёх утра, а усач Джонатан подаёт завтрак, обед и ужин в одно и то же время и с точностью до секунды?
При мыслях об индюке-дворецком стало окончательно не по себе, и даже боль в местах полученных синяков притупилась. Что его связывает с Малестой? Что означали те милые воркования, подслушанные на втором этаже? На простую беседу хозяйки и слуги не похоже. А если это правда, и Малеста и Джонатан состоят в отношениях, то как объяснить её ласковые улыбки в Аскоте? К чему гортензия в петлице и забота о пушинках на фраке и о синяках на лице? Что за игра ведётся? И что за роли все вокруг играют? Слишком много вопросов и никаких ответов...
В дверь постучали.
Тим вскочил с кресла, в котором сидел, вытянув ноги. Наконец-то известие от мистера Лудлоу. Ждать пришлось долго, но Тим очень надеялся, что оно того стоило.
Повернув ключ в замке, Тим рванул дверь на себя и обомлел. В дверях стоял отец.
– Ты... – Тим растерялся, но распахнул дверь пошире. – Входи.
Джейкоб был редким гостем в квартире сына. И каждый его приезд не сулил ничего хорошего.
Окинув взглядом царивший в гостиной беспорядок, Андервуд-старший заглянул в спальню. В прошлый приезд ему пришлось выгонять оттуда чересчур наглую брюнетку. В этот раз в спальне было темно и пусто, только одеяло смято, и одна из подушек почему-то валялась на полу.
– На этом твоя проверка закончена? – ехидно заметил Тим и указал рукой на портьеры на окнах. – Глянь ещё там. За ними тоже можно девок прятать.
Джейкоб прошёл обратно в гостиную, встал рядом с креслом и водрузил на круглый чайный столик саквояж, который принёс с собой и только сейчас выпустил из рук. Тим нехотя повернул голову и побледнел. Это был его саквояж. Тот самый, с которым он несколько дней назад уехал из Лондона в Девонсайд.
– Какого чёрта... – пробормотал Тим, с трудом подбирая слова.
– Следи за речью, – отрезал Джейкоб. – Ты готовишься стать адвокатом, а не уличным попрошайкой. А при этом ведёшь себя как щенок, напакостивший и удравший от плётки.
– Я ни от кого не удирал...
– Да? А как иначе объяснить твой внезапный отъезд? Воспользовался моим отсутствием и сбежал? Даже вещи свои бросил.
– Я не сбегал. Я просто уехал по делам. Собирался вернуться к выходным.
Джейкоб обвёл рукой комнату.
– И это ты называешь делами? А в зеркало ты смотрел?
– Думай, что хочешь. Я всё сказал. И, надеюсь, в моих вещах ты не копался. А то ты можешь.
Джейкоб щелкнул замочком на саквояже, приоткрывая его, и шагнул назад.
– Проверяй. А пока проверяешь, слушай. – Заложив руки за спину, Андервуд-старший принялся расхаживать по комнате. – Я не просто так к тебе приехал. Из-за тебя мне пришлось сильно краснеть перед многими уважаемыми людьми и перед сэром Фредериком Пикли. И если на остальных мне плевать, то перед Пикли пришлось унижаться и терпеть его ехидства.
Тим даже не коснулся саквояжа.
– Столько стараний и ради чего?
– Сэр Пикли готов закрыть глаза на случившееся, но ты должен будешь взяться за ум, перестать общаться со своими дружками и жениться на Кэтрин.
Тим посмотрел на отца и твёрдо произнёс:
– Из трёх пунктов, перечисленных тобой, два я никогда не сделаю. Не брошу друзей и не женюсь на мисс Пикли.
– Несколько дней назад ты обещал мне совсем другое...
– Я был слеп. Теперь прозрел. Прости. Я не люблю ту, кого ты выбрал мне в жёны, поэтому свадьбы не будет. И я не начну практику в конторе её отца.
Джейкоб остервенело смотрел на сына.
– Значит, я не зря привёз твои вещи.
– Если таким способом ты собирался сказать мне, что ноги моей больше не будет в твоём доме, то не зря.
– В таком случае я аннулирую твои банковские счета.
– Я как-нибудь проживу.
– Не рассчитывай больше на мои связи, планируя очередную выходку.
– Их больше не будет.
– И на моё состояние после моей смерти. Я скорее отпишу всё какому-нибудь уличному бродяжке, чем тебе.
– Я смотрю, это у нас семейное, – хмыкнул Тим, вспомнив о завещании матери. – Отписывать крупные суммы непонятно кому.
Джейкоб напрягся.
– Что ты сказал?
Но Тим не стал пояснять. Вместо этого тряхнул головой, прогоняя навязчивые мысли, посмотрел на отца ясным взглядом и спросил:
– Ты закончил? Если да, то будь добр, оставь меня одного.
– Ты невыносим! – выплюнул Джейкоб. – Упрямишься, а сам приползёшь ко мне на коленях – не пройдёт и месяца!
– Не исключаю того, что ещё появлюсь в Девонсайде и не раз, но ни ты, ни твои деньги не будут иметь к этому никакого отношения. А теперь уходи.
– Значит, это твоё последнее слово?
– Да.
Джейкоб громко и недовольно засопел. Он много раз припугивал Тима, и всякий раз тот ломался и шёл у него на поводу. Теперь же перед ним стоял совсем другой человек – чужой и непонятный, – и оттого по спине бежали мурашки. В какой момент и как случилось, что Тим так изменился? И насколько серьёзно то, что он несёт? Джейкоб в серьёзность слов сына не верил, поэтому старался пока панике не поддаваться. Пройдёт немного времени – всё вернётся на круги своя, успокоится и будет, как прежде. Ровно, гладко и без бессонных ночей.
Джейкоб дёрнул дверную ручку. Замок иногда заедал, и сейчас был как раз тот самый случай.
– Открой мне дверь, – холодным тоном распорядился он.
Тим обогнул чайный столик. Вышло как-то неуклюже, потому что именно в этот момент от слабости и перепутанного дня с ночью выстрелило в висок, и Тима повело. Чтобы устоять на ногах и прогнать пелену с глаз, пришлось ухватиться рукой за спинку кресла. Получилось. Но вместе с тем получилось и задеть стоявший на краю столика саквояж.
Кувыркнувшись на пол, тот широко разинул ранее расстегнутую пасть и выплюнул на ковёр вещи, начиная элегантными сорочками и заканчивая надушенными шейными платками, дорогими запонками и кружевной подвязкой. Последняя в том ворохе была явно лишней и смотрелась ярким пятном на куче мужской одежды, хоть и была белого цвета.
– Так ты мне откроешь?
Голос отца из просто холодного стал ледяным. К счастью, Джейкоб не смотрел в сторону выпавших вещей, а продолжал дёргать ручку. Тим этим воспользовался и быстро шагнул вперёд. Ажурная подвязка оказалась под грубой подошвой кожаного ботинка. Тим замер.
– Ты там прилип? – буркнул отец, и в этот момент замок, наконец, поддался и дверь открылась. Но перед тем как уйти, Андервуд-старший окинул сына ненавидящим взглядом и прошипел: – Даже если одумаешься, ты мне больше не сын.
Когда за отцом захлопнулась дверь, Тим облегчённо выдохнул и отошёл в сторону. Подвязка Малесты, безжалостно измятая, укоризненно смотрела на него, и от нахлынувших воспоминаний становилось стыдно. Как он мог забыть? Ведь хотел вернуть её и положить конец этой неприятной истории. Закрутился? Задумался о странном завещании, найденном в тайнике матери? Рванул в Лондон, решив, что вернётся быстро? Но быстро не получилось, а если бы отец оглянулся, вышло бы ещё и прескверно. И беспокойство в коем-то веке было не о себе, а о той, чьи глаза – цвета голубого неба и чьи волосы пахнут розами...
День был и правда полон сюрпризов. Таких, что плюхнувшийся на сидение экипажа Джейкоб пару минут сидел молча, прежде чем выдавил кучеру следующий адрес. Возвращаться в Девонсайд он был не готов. Посещать знакомых – тоже. Ему хотелось немного побыть одному и подумать, а, может, даже напиться, потому что всё, что сейчас творилось у него в голове и на сердце, было ему чуждо и пугало и смущало так, что Джейкоб просто растерялся.
Почему ему не хватило смелости по-мужски посмотреть сыну в глаза, когда тот подмял под ногу подвязку? Ведь это была её вещь... Вещь Малесты. Джейкоб узнал её. Так почему не хватило храбрости выяснить, как она попала к Тиму? Может, потому что в первые секунды Джейкоб просто не поверил своим глазам, а потом и дверь внезапно отворилась, намекая, что надо уходить немедля? Или потому что недавние слова Пикли перепутали все мысли? Всё сказанное и увиденное было настолько абсурдно, что Джейкобу казалось, что он спит. Он даже ущипнул себя пару раз, но это не помогло.
Экипаж гремел по мостовой, огибая Королевский сад, а Джейкоб усиленно думал и вспоминал.
Сколько дней он провёл дома с момента приезда сына? Пересчитать можно было по пальцам.
Сколько раз Тим оставался с Малестой наедине? Для пересчёта явно тех пальцев не хватило бы.
Но неприязнь этих двоих друг к другу зашкаливала. Тогда в какой момент всё изменилось? И как далеко всё зашло? Сколько ночей они провели вместе, если она решилась на столь интимный подарок? Одну точно. Ту самую, которая состоялась в Золотых Буках у миссис Мерит. Джейкобу и тогда всё происходящее показалось подозрительным, а теперь... теперь он вспомнил!
Он вспомнил и непринужденную болтовню Тима на лестнице о том, что он и Малеста так увлеклись, что забыли о фраке для Аскота. Вспомнил и кровь на руке жены, видневшуюся сквозь тонкое кружево перчатки. Как же он сразу не догадался, а ведь почувствовал тогда неладное? Тим поранился стеклом ночью, и то была его кровь на её руке! Засохшая! Значит, и перепачкалась Малеста ей тоже ночью, а не пять минут назад, как врал Тим.
Джейкобу внезапно стало жарко. Шейный платок душил. В панике Андервуд сдернул его, швырнул себе под ноги и принялся расстегивать пуговицы сюртука и жилета. Воздуха не хватало. В горле пересохло. Пальцы сжались в кулаки, а глаза налились кровью. Джейкоб не привык с кем-либо делить то, что он считал своей собственностью. То, что было его, должно было только его и остаться. И других вариантов Джейкоб не рассматривал.