Над ухом надоедливо жужжала муха. Её бы отогнать, но руки Тима были заняты картами, и партия была такая увлекательная, что оторваться сил не было. Да и на кону стояла расписная шкатулка – настолько красивая, что взгляд к ней так и притягивало. Сердце желало заполучить вещицу во что бы то ни стало, руки делали всё, от них зависящее, и мухлевали с раскладом на уровне заправских раздавал, и только муха жужжала и жужжала, отвлекала и отвлекала, а потом взяла и человеческим голосом прямо в ухо пропела:
– Мистер Андервуд...
Тим вздрогнул и открыл глаза.
Он находился всё в том же кресле, только съехал с сидения настолько, что вот-вот шваркнулся бы на пол. Взгляд был заспанным, шейный платок слегка влажным от пота, а пиджак помялся так, что, пройди Тим в таком виде по комнатам и вестибюлям «Сорняков», его тут же бы высмеяли вслух, а потом вдогонку запульнули в спину наскоро намалёванной карикатурой.
Жужжащая муха исчезла. Но её место заняла миловидная молоденькая горничная, одетая в строгое серое платье с высоким и наглухо застегнутым воротником и в накрахмаленном переднике.
– Мистер Андервуд, – повторила муха... то есть горничная... и добавила: – вам снова нехорошо? Может, воды?
Тим рывком сел в кресле и скрестил руки на груди. Он спал? Да, он спал. Уснул сразу, как велел отправить письмо. И сколько же он провалялся размякшей амёбой на виду у всех, в особенности, у прелестных девушек, порхающих, словно бабочки, от шкафа к шкафу с модными в этом году павлиньими перьями для смахивания невидимой пыли?
– Я... – начал мямлить Андервуд, но тут же осознал, насколько жалко он звучит, приосанился и уже твёрдым тоном вымолвил: – Я прикорнул тут на пять минут.
– На час, – поправила его горничная. – Вы так час просидели. Когда уже совсем сползли, я к вам подбежала.
Час?
Тим провёл ладонями по бокам, словно пытался разгладить образовавшиеся складки, повертел головой вправо-влево, потянул шею и слегка кашлянул.
– А что же леди Андервуд? Наверно, за час не раз и не два подходила ко мне? Клала руку на лоб, проверяя температуру и не лишился ли я в опять рассудка.
Горничная отмахнулась.
– Да что вы, сэр! Леди Малеста уже час как не выходит из своей комнаты. Да и странно было бы, если б вышла. Она домоседка страшная! Даже когда солнечно, едва на улицу вытащишь. В сад нос высунет – уже хорошо, а что говорить о днях дождливых? – Девчонку несло. – Тем более когда вашего отца нет. Сидит себе, скучает, постоянно пьёт чай и листает какие-то книжки. Нам её всем так жалко.
– Очень жалко?
– Очень-очень, сэр. Но иногда она ездит к миссис Мерит.
– Кто такая?
– Престарелая леди, что поселилась в поместье «Золотые буки». С ней никто из соседей не общается – только ваша мачеха каким-то образом нашла с ней общий язык.
– И как часто она к ней ездит?
– Бывает, раз в две недели; бывает, раз в месяц. Слышала, леди Малеста собиралась к ней на днях, но дождь перечеркнул все планы.
– Хм... – протянул Тим и наморщил лоб, словно обдумывал очередную расходовку. – Как тебя там звать? – спросил он горничную. – Мэри? Джейн?
– Ева, сэр, – ответила девушка и присела в книксене.
– Ева... Красивое имя, – романтично улыбнулся Андервуд, чем вогнал молодую служанку в краску. – Послушай, Ева, а чем ещё любит заниматься твоя хозяйка в свободное время? Кроме книжек, чая и миссис Мерит, у которой, я уверен, все три бородавки на носу.
Ева прыснула со смеху и задумалась.
– Чем ещё? Ещё она любит розы.
– Розы? Какая банальщина! Ими и так заполнен весь сад – ступить негде. А театры, выставки посещает? Может, играет в карты? Или пасьянс раскладывает?
– Выставки? Так сразу и не вспомнить. Я служу в этом доме чуть больше полугода, но за это время ни разу не видела, чтобы хозяева вместе куда-то выезжали.
– Вот как?
– Но ведь должны же они куда-то ездить! – Ева тут же спохватилась. – Возможно, другие слуги видели и знают больше, чем я. Если хотите, я расспрошу их и расскажу вам.
Тим насторожился.
– А это интересное предложение. И кто же окажется столь болтлив, что обо всём тебе доложит?
– Хизер, сэр. Она ближе всех к хозяйке.
– Хизер, значит...
– Да, сэр. – Ева присела во второй раз.
– Что ж, пусть будет Хизер. – Тим на мгновенье задумался, но быстро опомнился. – Ты ещё здесь? Беги скорей да разузнай, что нравится твоей хозяйке, от чего она приходит в неописуемый восторг, а что, наоборот, её раздражает. А я в долгу не останусь. Отблагодарю щедро.
– Да, сэр!
– И, Ева! – окрикнул Тим девушку, когда та уже почти стояла в дверях. – Надеюсь, об этой моей невинной просьбе никто лишний не узнает.
– Разумеется, сэр! Но... – Ева кокетливо посмотрела на молодого Андервуда. – Обещайте, что подарите мне бусы!
– Бусы? – Тим удивлённо вскинул брови.
– Или брошь.
Ни бус, ни брошей у Тима ни в карманах, ни в саквояже не было – даже не подумал запастись на случай необходимости и подлизывания к домашней прислуге, но зато были монетки, серебряные и медные, и расстаться с ними Андервуду было ничуть не жалко.
– Держи. – Тим нырнул пальцами в карман и вытащил два медяка. – Купишь себе бусы. Этого хватит с лихвой.
– Ну... – Девчонка скуксилась.
– Что не так?
– Монеты мне ни к чему. Когда ещё я в город за теми бусами выберусь?
– Тогда вот тебе ещё две таких же. – В ответ расщедрился Тим.
И ещё два медяка перекочевали из его кармана в ладонь горничной. А чтобы девчонка окончательно перестала сомневаться, Тим поднялся, быстрым шагом подошёл к девушке, собрался с духом, про себя прокляв тех друзей, которые затеяли весь этот спор с обольщением, а после резко повернул Еву к себе и, сжимая её худые плечи, плотно прижался губами к её губам.
Ева выпучила глаза.
– Ой... – только и пробормотала она, когда Тим закончил с нахальным поцелуем и сделал шаг назад.
– И не благодари меня, – снисходительно бросил он. – Ты мне как сестра, Ева, а будь у меня сестра, я бы исключительно по-братски целовал её каждый день и каждый день дарил ей побрякушки.
– А разве братья и сестры так целуются? – пролепетала обескураженная бедняжка, сжимая в кулачке прохладные монетки.
– Конечно. А ещё так, так и так. – И Тим снова подался вперёд, и коснулся губами лба и обеих щёк перепуганной девушки. – Так что давай, сестричка, не подведи меня. Никому о нашем разговоре не болтай, всё, что сможешь, разузнай и ко мне поскорее прибеги. Даже если усну, или среди ночи захочешь меня видеть, приходи, не стесняйся. И вместе мы подумаем, как нам немного приободрить твою обожаемую хозяйку. Глядишь, и у неё румянец на щеках не хуже твоего появится.
И Тим многозначительно подмигнул.
Радостное возбуждение – сильнейший стимулятор. Но, подобно другим стимулирующим средствам, оно имеет тот недостаток, что его действие чаще всего длится недолго. Расставшись с Евой, Тимоти Андервуд примерно десять минут пребывал в экстазе. Он сидел, развалившись, в кресле и ощущал себя могучим, энергичным, всепобеждающим. Что может быть проще обольщения женщины, если получаешь ключ ко всем её желаниям и капризам? Час-два – вся жизнь мачехи будет у него как на ладони, и останется только начать действовать. Быстро, с милой улыбкой на лице, не тушуясь и не уступая, как сделал это утром на террасе. И всё обязательно получится, ведь и служанка подкуплена, и дом полупустой, и отца нет, и дождь за окном так и хлещет и никак не может остановиться. Как говорится, карта прёт и вся нужной масти. И вряд ли представится шанс лучше.
Но Ева возвращаться с новостями не торопилась, а расположившиеся в ближнем углу комнаты высокие напольные часы неустанно тикали, отбивая минуту за минутой, и мало-помалу, словно холодный сквозняк, в голову Тима начало пробираться сомнение. Вначале еле заметное, оно всё усиливалось, и через час Андервуд уже почти целиком разуверился в успехе своего тщательно продуманного плана.
Чем больше он размышлял о предстоящем, тем более противен был самому себе. И не потому что считал задуманное низостью, а потому что до сих с отвращением смотрел на свои руки, вспоминая, как те касались плеч ненавистной ему женщины и перебирали застежку за застёжкой на её накидке. Чтобы прогнать неприятное, Тим даже головой тряхнул и руки за спину спрятал, но память в тот момент захотела пошалить и принялась разрывать голову воспоминаниями уже не зрительными, а слуховыми.
Её голос... Её голос и эта её фраза о Джонатане... Тим брезгливо поморщился. Да как такая красивая женщина может так сладко петь о каком-то дворецком с нелепо стриженными усами? Стоп.
Андервуд застыл взглядом на противоположной стене. На ней висело охотничье ружьё, несколько чучел птиц и штук шесть набросков охотничьих сцен, сделанных тушью и углём, однако этого было явно недостаточно, чтобы вызвать всё то удивление на лице молодого человека, какое там вдруг появилось.
– Я сказал «красивая»? – задал самому себе вопрос Тим и хмыкнул. – Я точно не в своём уме, или это вчерашний удар по голове до сих пор даёт о себе знать! Брр. Доктор Уотнер был прав: с лечением затягивать нельзя. Надо срочно принять лекарство. И лучше двойную дозу.
Это решение вырвало Андервуда из объятий уютного кресла, но, вместо того чтобы отправиться к себе и выпить микстуру, Тим почему-то принялся беспокойно бродить по комнате. Даже около дверей описал круг и в вестибюль зачем-то выглянул (наверно, чтобы проверить, не идёт ли Ева). В итоге эти странствования привели Тима к довольно болезненному столкновению с длинным столом, на котором батлер Джонатан, трижды за день уже проклятый, имел обыкновение аккуратно раскладывать газеты, еженедельники и журналы, так или иначе проникавшие в Девонсайд. Иногда их читали, а иногда просто оставляли забытыми на столе, и, если не убирать, со временем в постоянно растущей стопке можно было найти много интересного раритета.
Ушиб заставил Тима очнуться. Рассеянно ухватив первую попавшуюся газету, он вернулся обратно в кресло, чтобы успокоить нервы старыми заметками о скачках. Не хватало только сигары и бокала бренди, чтобы окончательно унять возбуждение, но Тим старался об этом не думать и развернул печатные листы. Но, вместо того чтобы перейти к последней странице, посвященной новостям спорта, он вдруг, как завороженный, уставился на некролог, начинающийся сразу после статьи о рекордном посеве бобовых в этом году. В горле сразу пересохло, пальцы похолодели, и мысли о том, пришла ли к финишу первой Летучая или Цок-Цок, тут же вылетели из головы, потому что места им там совсем не осталось.
Скомкав газету, Тим не без раздражения тут же швырнул её от себя. Но уже спустя минуту поднял, распрямил, разгладил рукой, вырвал нужную страницу, сложил листок в несколько раз и положил себе в карман, а после тяжело выдохнул.
– Мистер Андервуд, – услышал он тут же певучее и испуганно заозирался, словно был застукан за преступлением. Но, завидев уже знакомую служанку в дверях, расслабился.
– Это ты, Ева. Заходи.
Девчонка, сильно стесняясь и постоянно одергивая на себе и без того длинное платье, сделала несколько шагов и застыла напротив хозяина в кресле.
– Тебе удалось узнать, что я просил? – Ева радостно закивала головой. – Я слушаю.
– Как только я вышла из этой комнаты, то сразу пошла к Хизер, сэр. Правда, не нашла её ни на половине леди Малесты, ни на кухне, ни в комнате прислуги. Пришлось спрашивать, куда она подевалась, и никто не знал, и только Нора... Вы знаете Нору? У неё ещё правый глаз дёргается, и, когда она говорит «а», слышится «э», а когда говорит «и», слышится...
– Мне не интересна Нора, Ева, – остановил болтливую девчушку Тим. – Тебе удалось узнать о предпочтениях леди Андервуд?
– Так я как раз об этом и говорю, сэр. Хизер я так и не нашла, но Нора подсказала, что в эти часы она обычно штопает по мелочи на чердаке.
Тим скрестил на груди руки.
– И что? Хочешь сказать, что леди Малеста тоже любит штопать на чердаке?
– Что вы, что вы?! – замахала руками взволнованная Ева. – Я просто подумала, что до чердака доберусь не раньше, чем через час, потому что дел много, а потом ещё час буду болтать с Хизер, и, значит, ждать вам меня придётся ещё целых два часа, а то и больше!
– Как прекрасно, что ты умеешь считать! – съязвил Андервуд.
– Так мне идти на чердак? Вы, если что, замолвите за меня словечко?
– Не просто идти, милашка... то есть малышка... а бежать! Бежать, как на пожар, а потом с такой же скоростью ко мне обратно. Поняла?
– Да, сэр. – Ева сделала книксен и тут же огорошила и без того огорошенного молодого хозяина. – А поцелуй будет? Братский?
В глазах Тима мелькнуло неподдельное удивление.
– А не лучше ли ещё один медяк? – предположил он, цепляясь за последнюю соломинку.
– Медяков у меня уже половина шкатулки...
Спорить и упрекать в наглости было сейчас сродни потере времени – Тим это знал, а терять время в делах любовных он не любил и не привык. Поэтому, выдохнув так, словно отправлялся служить во флот или, чего хуже, на исправительные работы к горнякам в шахты, встал, рывком притянул к себе горничную и смачно чмокнул к губы.
– Ах, – только и проронила Ева, прижав руки к сердцу, когда на ватных ногах выползла в вестибюль, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза, позволив себе на несколько минут раствориться в приятных мечтах.
Время ползло медленнее улитки, и Тим весь измаялся, ожидая возвращения служанки. Уже и картины на стенах рассмотрел, и газеты на столике пересчитал, разложил по датам, где самые свежие были наверху, снова пересчитал и даже цветы в вазе понюхал, общипав одну розочку, но минутная стрелка на часах словно издевалась и переходила от одной цифры к другой с такой несусветной ленью, что Тим был готов дать ей приличного пинка, лишь бы та засуетилась и вспомнила, наконец, кто она такая.
Когда силы ждать иссякли, Тим снова бухнулся в кресло и, подперев подбородок рукой, сидел, уставившись на стену напротив. Потом не выдержал, полез пальцами в карман и вытащил сложенный в несколько раз газетный листок. Развернул и снова пробежал глазами по заметке.
На первый взгляд, заметка не представляла собой ничего особенного. Некролог и некролог, каких печатают в каждом издании по сотне в год. Их зачастую и читают только, если фамилия и имя умершего вдруг оказались знакомыми. А такие, как Тим, даже заголовки не удосуживались изучить – сразу переходили к театральным новостям и прочим забавам, на которые время находилось всегда. Но в этот раз всё было по-другому...
Сэр Реджинальд Бигот, или, как называл его Тим в детстве, дядя Реджи, по происхождению был шестым графом Барбиканским, но поскольку он был самым младшим сыном в семье, то не смог унаследовать графский титул отца в те годы, в какие ему этого очень хотелось. Много лет Реджинальд провёл в Лондоне, обучаясь то делам финансовым, то юридическим, затем даже медицинским. Со временем умерло несколько его родственников, и титул графа всё-таки перешёл к нему. После этого дядя Реджи вернулся из Лондона в родовой замок и вылезал оттуда только по самым неотложным делам. А ещё к Тиму на именины, ведь, будучи хорошим другом отца Тима, сэр Реджинальд Бигот был ещё и кузеном его покойной матери. Вот и ещё одним близким человеком стало меньше. Кто следующий?
От этих мыслей Тим так разволновался, что чуть не выронил листок из рук. Это же насколько надо было быть равнодушным до дел семейных, чтобы даже о смерти дяди узнать из газет? Вовремя спохватившись, снова свернул газету и, только спрятав от глаз подальше, успокоился. Покосился на часы и чуть не захлебнулся от радости: минуты, проведённые за перечитыванием некролога, сложились в полчаса, а, значит, Ева должна вот-вот вернуться.
Он угадал – стоило вспомнить о горничной, как по вестибюлю затопали башмаками, и спустя мгновенье в дверях показалась уже знакомая девчушка. Волнения на её лице было не меньше прежнего, но стеснение почти улетучилось. Видимо, привыкла к поцелуям.
– Ну? – нетерпеливо спросил Тим, даже не дав девчонке отдышаться.
– Узнала, сэр, – выдохнула та и помахала рукой у лица, чтобы остудиться.
– Рассказывай.
– Хизер, сэр, уколола себе палец штопальной иглой, поэтому говорить много не смогла, но я...
– Да хватит уже про Хизер! – не вытерпел и рявкнул Тим, но, увидев, как тут же сжалась Ева, уже мягким тоном повторил: – Уверен, у тебя дел невпроворот, а ты тратишь время на какую-то Хизер. Рассказывай, что удалось выяснить о хозяйке.
– Да, сэр. Как я говорила, леди Малеста всё больше сидит дома. Когда я только переехала в Девонсайд, то списала её домоседство на лень. Знаете, лень так присуща благородным дамам. Им некуда спешить, им всё подадут, стоит только звякнуть в колокольчик.
– Тебе бы не пыль с тумбочек смахивать, а пьесы писать, – сквозь зубы и так, чтобы Ева не услышала, процедил Тим, а вслух произнёс: – Да-да, но чем-то же она занимается, когда сидит дома.
– Не перебивайте, – услышал он неожиданное. – Хизер мне сказала, что домоседство это никак с ленью леди Малесты не связано, а больше с её здоровьем.
– А что с ним не так? – прищурившись, спросил Андервуд.
– Вот этого никто точно не знает, сэр, но Хизер говорила, что года два назад леди Малеста начала жаловаться на жуткую мигрень. Даже в обморок падала несколько раз. Её показывали многим врачам, и каждый выписал своё лекарство. Когда все пузырьки выкупили, они даже в аптекарский ящичек не поместились.
– И что же, она пичкает себя каждый день десятком микстур?
– Нет. Хизер сказала, что леди Малеста в итоге остановилась всего на одной. Кто именно её прописал, Хизер не помнит, но, видимо, очень грамотный врач, раз обмороки стали случаться реже.
– А они всё ещё случаются?
– Да, сэр. Хизер говорит: намного реже. Собственно, это и есть та причина, по которой наша хозяйка предпочитает не ездить никуда дальше, чем «Золотые буки».
– Это всё, конечно, занимательно, дорогая Ева, но это совсем не то, за чем я тебя посылал.
– Так у меня есть ещё кое-что.
Тим скрестил руки на груди.
– Слушаю.
– Из-за причин со здоровьем леди Малеста стала больше проводить времени за книгами. Правда, что именно она читает, мне не понять. Я не сильна в этом умении. – Ева потупила взгляд.
«Зато в выпрашивании поцелуев сильна», – хмыкнул про себя Тим.
– А есть что-то более значимое, чем книги? Любая образованная дама их читает.
– Ещё она любит читать письма и отвечать на них.
– Письма? Какие письма? От кого? Кому?
– Вот этого я не знаю, сэр. Вам лучше спросить у Джонатана. В почтовые дни их набирается целая стопка! Леди Малеста может просидеть за ними до позднего вечера и всё читает и читает, пишет и пишет... Хизер говорила, это может быть как-то связано с благотворительностью, которой хозяйка раньше активно занималась, а сейчас по причине здоровья забросила.
– Очередные подачки бездомным и малоимущим? Помню, моя мать тоже этим баловалась. Сплошная потеря времени. Что ещё тебе удалось узнать?
– Больше ничего, сэр, ведь Хизер в этот момент уколола палец, а вам про это неинтересно слушать.
И это было всё? Кучка слов о письмах сострадания и лекарствах от скуки? И надо было столько часов терять, ожидая эту глупую девицу? Ясно же было с первого раза, что ничего толкового она не принесёт. И Тим тяжело вздохнул.
– Что не так, сэр? – ласково поинтересовалась Ева и сделала несколько шажков в направлении Андервуда. – Что-то не понятно? Если вы что-то не поняли, давайтесь я ещё раз к Хизер сбегаю.
– Стой! – Тим вытянул руку вперёд, как будто хотел схватить девушку за передник и не дать ей удрать. – Хватит на сегодня.
– Так вы всё поняли, – с облегчением выдала Ева.
– Сегодня я понял лишь одно: я слишком долго не был дома... Ладно, ступай. Если узнаешь от Хизер ещё что-то, сразу сообщи. Да и просто, если что понадобится, заглядывай. Помни, Ева, ты мне как сестра, а своих сестёр я никому не позволю обидеть и всегда защищу. Клянусь!
– Ох, сэр, – мечтательно проворковала Ева и сложила губки бантиком.
Тим понял намёк. Твёрдо будучи уверенным, что это в последний раз, подался вперёд, взял девушку за руку, потянул к себе, коснулся губами её губ и вскоре ощутил на своих сладковатый ягодный привкус. Хитрющая девчонка половину отведённого ей времени провела за прихорашиваниями и раздумьями, каким соком промочить губы: из земляники или из жимолости.
– Прошу нас простить.
Внезапно сказанное резануло слух сильнее, чем если бы выстрелило снятое со стены ружьё. Ева тут же отпрыгнула от Андервуда и лицом стала белее мела. Отвернулась в сторону окна и затеребила в руках передник. Сам Тим неторопливо встал, одёрнул на себе пиджак, пригладил волосы и наконец повернулся к дверям, в которых должна была стоять та самая, кого вдруг угораздило пройти мимо, из любопытства заглянуть в комнату и не удержаться с извинениями не к месту. Увиденное обдало Тима ледяной волной: мачеха стояла в дверях не одна. Рядом с ней топтался дворецкий Джонатан. Усач был настолько потрясён увиденным, что достал из нагрудного кармана жилета монокль и вставил его в глаз.
– Прошу простить, – повторила Малеста. – Мы с Джонатаном лишь хотели разобрать старые газеты и не собирались вам мешать. Идёмте, Джонатан.
Как и в прошлый день, вместо триумфальной ухмылки на лице Тима царила растерянность.
– Постойте! – вырвалось у него. – Это совсем не то, что вы подумали.
Малеста вопросительно посмотрела на пасынка.
– Вы не можете знать, что я подумала.
– Вы подумали, а как же Лиззи, разве я не прав?
Теперь пришла очередь Малесты растеряться. Из четверых собравшихся эти двое прекрасно понимали друг друга без слов, и лишь дворецкий и горничная стояли с непонимающим видом и глупо хлопали ресницами.
– Полагаю, этот случай заставит вас задуматься об искренности ваших чувств, – холодным тоном ответила мачеха.
– Так я ведь говорю, вы всё не так поняли. Ева... – Тим обхватил девчонку за талию, притянул к себе и чмокнул в щёчку. – Ева мне как сестра. Мне все слуги в этом доме как родные! Многих я знал ещё ребёнком, других узнал только сейчас, но каждый из них мне дорог! И я намерен сегодня всех-всех осчастливить не только монетами и купюрами в знак их верной службы, но и исключительно братскими поцелуями!
– Горничная, которую мы наняли на работу осенью, вам дорога? – недоуменно спросил дворецкий. – Вы её имя-то узнали только сегодня.
– И что? Не будьте занудой, Джонатан. Мы все здесь – одна семья, разве нет? И вы мне как родной, ведь я вас знаю уже столько лет! Позвольте-ка.
Оттолкнув от себя Еву, Тим шагнул к мало что соображающему дворецкому, обхватил его лицо руками и, крепко зажмурив глаза, вперился губами прямо в колючие усики. На душе стало мерзко...
– Вот. – Тим отпрянул от ошарашенного Джонатана, боявшегося не то чтобы вытащить из глаза запотевшее стекло, но даже икнуть от удивления, и повернулся к Малесте. Облизнул губы и сладко промурлыкал: – Теперь ваша очередь, матушка. Вам-то сам бог велел быть мне роднее всех в этом доме.