– Оставьте нас, – ледяным тоном распорядилась Малеста.
Сказанное предназначалось дворецкому и горничной, и они поспешили исчезнуть, чтобы не накликать ещё большей беды, чем та, которая замаячила, стоило хозяйке Девонсайда наморщить лоб. Особенно торопилась ускользнуть из гостиной Ева: в меру недалёкая, она тем не менее хорошо понимала, что в случае чего хозяева церемониться не станут и скорее выставят прислугу во всём виноватой, чем сами признаются в грешке.
– А теперь давайте ещё раз и без сказок о Лиззи и прочих девицах, – отрезала Малеста, когда в комнате кроме неё и Тима больше никого не осталось. – Зачем вы приехали?
Мачеха сильно волновалась – Тим это видел. Иначе к чему дрожал голос и пальцы нервно теребили край тесьмы на платье?
По окнам начал барабанить дождь. С час назад превратившийся в лёгкую морось, он вдруг решил снова разогнаться, и в гостиной резко стемнело, ведь туч на небе прибавилось, а зажженных свечей оказалось недостаточно, чтобы разогнать воцаривший в доме полумрак.
– Причину приезда я озвучил ещё вчера.
– Перестаньте паясничать! Вы приехали не просить родительского благословления, нет. Вы приехали поиздеваться надо мной и лишний раз напомнить мне, что в этом доме я лишняя, ведь так?
– Ваше воображение слишком разыгралось.
– Моё воображение следует за моей наблюдательностью. Всё то время, что вы находитесь здесь, вы только и ищите момент, чтобы поставить меня в неловкое положение. Я хочу верить вашим словам, но тут же понимаю, что не верю ни одному из них. Вчера вы говорили одно, а сегодня творите совсем другое. Вы ни капли не изменились, Тим! Как и прежде, вы остались всё тем же избалованным, невоспитанным, не жалеющим ничьих чувств мальчишкой! Что вы наобещали Еве? Что женитесь на ней? Что успели с ней вытворить до того, как я прервала ваше развлечение?
Тим отвернулся и отошёл к окну. Отодвинул тяжёлую портьеру и уставился в заливаемый дождём сад. Где-то далеко робко и синим огнём сверкнула первая молния. Приближалась гроза.
– Молчите? Сказать нечего? Захотели испортить жизнь глупой девчонке, а теперь отвернулись, чтобы я не видела, как вы сгораете со стыда от моих упрёков? Если это так, если вам хоть чуточку совестно, то в вас есть ещё что-то хорошее.
– Что-то хорошее? – Тим неожиданно вспылил и обернулся. – А не должно быть? Или здесь только вас почитают за ангела, а меня как в детстве втиснули в список дьяволят, так до сих пор из того списка не вытащили?
Малеста побледнела. Она не ожидала ответного нападения.
– Что за чушь вы несёте?
– Считаете себя прекрасной, правильной, порядочной? – шёл в атаку Тим. – Может, вы и красивы личиком и говорите почти без акцента. Может, читаете правильные книжки и руку для поцелуя подаёте исключительно в перчатке, но только знайте: из-за вас я восемь лет не мог появиться в этом доме! Меня просто вышвырнули отсюда, как собачонку, которая грызёт слишком много костей, а ещё в холода вечно просится на хозяйское кресло под тёплый плед. Никогда не приходило в голову такое сравнение? За восемь лет вы хоть раз обо мне вспомнили? Вам-то хоть раз было стыдно за то, что вы сделали?
– Это было ваше желание не возвращаться в Девонсайд.
– Правда?
– Разве вам не настолько нравилось вдали от дома, что вы предпочли забыть об отце и родных местах?
– Забыть? – Тим хмыкнул. – Я был тогда двенадцатилетним мальчишкой, который потерял мать. И вы наивно полагаете, что падающее на голову Ньютона яблоко было мне дороже, чем родительский дом? Хорошо же вы обработали отца, что он запер меня в пансионе и велел не высовывать оттуда нос до самого совершеннолетия.
– Думайте, что говорите.
– А я не прав? Он бы никогда этого не сделал, не напой ему кто таких мыслей на ушко. А вы, видимо, поёте очень сладко, раз за всё время я впервые набрался храбрости сюда приехать.
Ещё одна молния разрезала небо. Раскатистый гром был так силён, что, скажи Малеста хоть слово в своё оправдание, никто ничего не услышал бы. Дождь стоял стеной, сбивал на землю цветы с кустов и развазюкивал грязь с недюжинной силой, окончательно размывая дороги, по которым и без того было ни пройти ни проехать.
Малеста поджала губы. Доказывать что-либо тому, кто стоял напротив, было бесполезно. Между ней и пасынком лежала слишком глубокая пропасть, чтобы её можно было в одночасье перешагнуть.
– Кто я вам? – Тим не успокаивался. – Помеха в получении состояния отца? Он уже составил завещание на случай своей скоропостижной смерти? Если нет, то вы, наверно, очень жалеете, что вчера не прибили меня той треклятой статуэткой.
– Как вы смеете?..
Тим фыркнул.
– Актриса из вас отвратительная. А ведь, кажется, именно актёрство было тем мастерством, которым вы промышляли, когда были помоложе и... – Тим окинул мачеху похотливым взглядом, – ...посочнее. Кого вы там играли? Пастушку с венком на голове? Вряд ли. Ставлю, что не было никакого театра. Скорее дешевые представления для одного клиента и за закрытыми дверями, где девица раздевается догола, а потом... Вам сказать, что происходит потом?
– Хватит!
Малеста тяжело дышала. Услышанное колотило по вискам, резало по сердцу и втаптывало в грязь. И хуже всего было то, что все слова исходили от человека, красота и воспитание которого были на недосягаемой высоте. На деле же и привлекательность, и манеры оказались всего лишь фальшивой оболочкой, за который прятались давно прогнившие душа и сердце. И только сейчас Малеста узнала, насколько сильно въелась гниль.
– Прекратите. Вы... Вы мне противны!
– Я ещё не всё сказал. – В глазах Тима безудержно плясала насмешка.
– А я не собираюсь вас больше слушать.
Подобрав юбки и перейдя с торопливого шага почти на бег, Малеста спешила к широкой лестнице, встречающей гостей у парадного входа и ведущей на второй этаж, к спальням хозяев и гостевым комнатам. Щёки леди Андервуд горели, она задыхалась от слёз, а пальцы от отчаяния и злости рвали тонкие кружева на платье. До первой ступеньки оставалось совсем немного, как закружилась голова, и Малеста едва успела ухватиться за перила, чтобы не упасть. Прикрыла глаза, чуть опустила голову, стараясь дышать ровнее, но нахлынувшая слабость не отступила и не позволила сделать первый шаг наверх.
На улице в который раз прогремел гром; дождь шумел, но даже его силы не хватило бы, чтобы смыть всю ту грязь, которую чувствовала на себе Малеста. А затем к грязи прибавилась боль: руку сжали так крепко, что леди Андервуд едва не вскрикнула. И тут же дёрнули на себя, даже не дав опомниться, и прижали спиной к стене. В одно мгновенье Малеста оказалась в тесной ловушке, с одной стороны которой был равнодушный до чужих чувств камень, а с другой – Тим, не менее холодный и бездушный.
– Отпустите, – прошептала леди Андервуд.
– Ты ушла без моего позволения.
– А я не позволяла вам вести себя так развязно.
– Думаешь, я буду церемониться с безродной дешёвкой, хоть и ставшей женой аристократа?
– Уйдите.
– И не подумаю.
– Вы делаете мне больно.
– Ты это заслужила.
– Я не потерплю хамства.
– Придётся, если хочешь остаться жить в этом доме. Я восемь лет терпел тебя в нашей семье и молчал.
– Надеюсь, сейчас вы вдоволь выговорились.
– Удивлена?
– Чему? Вашей вульгарности? – Превозмогая боль в висках, Малеста вскинула голову и посмотрела Тиму в глаза. Былой нежной зелени в них уже не было. Её напрочь вытеснила чернота, в который царила давно затаённая обида. – Ничуть. Вот сейчас вы ведёте себя именно так, как и должны. А пьеска, которую разыгрывали два дня... Знайте, я могу лучше.
Это был вызов, которого Тим не мог стерпеть. Тем более от женщины. И тем более от женщины, которую ненавидел всем сердцем.
Тяжело дыша, Тим посмотрел на прижатую к стене мачеху. Загнанная лань, она всегда становилась добычей любого охотника, будь им Тим Андервуд или Джейкоб, или кто-то другой, располагающий достаточной силой или влиянием. Другой судьбы у этой женщины не могло быть, и она это понимала. Её бледное лицо было совсем близко, губы дрожали, а от волос едва уловимо пахло розой после дождя.
– Лучше? – повторил Тим на выдохе и накрутил на палец выбившуюся из прически белокурую прядь. – Всё, что ты можешь, это ублажать моего отца в постели, и, видимо, стараешься, раз до сих пор он тебя не выгнал.
– Мерзавец!
Звонкому шлепку по щеке вторил гром за окном. От удивления Тим на мгновение ослабил хватку – Малеста этим воспользовалась и высвободила руку из цепкого мужского плена.
– Убирайтесь немедленно, – шипела леди Андервуд. – Вон!
– В такой дождь? – Тим продолжал насмехаться. – В такой дождь хозяин собаку на улицу не выгонит...
– Вы хуже любой собаки!
– Вот как ты заговорила...
– Уходите.
– Я уйду и больше не вернусь, но сначала возьму то, за чем приехал.
Малесте стало страшно. Закричать бы, но голос вдруг пропал, и из горла вырывались лишь сдавленные хрипы. Чего хотел этот щенок, было понятно без слов, ведь его горячие руки более чем красноречиво прошлись по её спине и талии, а затем скользнули вниз и нагло задрали юбку. Одичалый волчонок вырос и превратился в зверя с клыками, его злоба с годами не прошла, а только окрепла, и, чтобы противостоять ему, нужна была недюжинная сила, которой у Малесты как назло не было. А ещё и головокружение некстати усилилось, и сильнейшая слабость охватила всё тело именно в тот момент, когда надо было собраться и оттолкнуть от себя гадкого мальчишку, но руки не поднимались, и даже губы не могли прошептать ни слова проклятия.
Тук. Тук. Тук.
Тим вздрогнул и отпрянул от мачехи. Стучали в парадную дверь, но кого могло занести в такой час и такую погоду в находившийся вдалеке от шумных городов Девонсайд?
Замешательство пасынка сыграло Малесте на руку: она скользнула в сторону и, не оглядываясь, поспешила вверх по лестнице. Лишь оказавшись на втором этаже и спрятавшись за колонной, остановилась и перевела дух. До спальни оставалось пройти половину крыла, а там уже можно было попробовать успокоиться, заперевшись на ключ и приняв лекарство.
Тим взъерошил на голове волосы. Чего он испугался? Того, что из-за поворота вынырнут слуги и ринутся к дверям открывать? Или что это отец вернулся из города? Повёл себя, как пугливый воробей, а ведь желаемое было так близко. Тем более и бояться некого: слуг, торопящихся к дверям, не видно, стука больше не слышно. Да и бы ли тот стук вообще? Может, послышалось? Или, может, это был ветер, или деревья задевали мощными ветвями стены дома?
Тук. Тук. Тук.
Тим снова вздрогнул и заозирался по сторонам.
– Эй, – настороженно крикнул он в темноту, – откроет кто-нибудь или нет? Джонатан!
Но никто к Тиму не бежал, словно никто громкого стука не слышал, хотя тот повторялся и повторялся.
– Ева! – снова позвал Тим. – Джонатан! Сквозь землю вы все провалились, что ли?
Тук. Тук. Тук.
– Да что за чёрт, – выругался Андервуд и, в который раз проклиная и друзей, и тот день, когда решил вернуться в дом отца, шагнул к входным дверям и отодвинул засов.
На пороге стояла молодая женщина, закутанная в латаный серый плащ, в башмаках, измазанных грязью, вся промокшая. Непонятного цвета волосы были собраны в тугой пучок на затылке, лицо было худым и вытянутым, а глаза – печальными.
– Нищим не подаём, – отрезал Тим и собрался было захлопнуть двери прямо перед носом побирушки, как молния вдруг сверкнула не только в небе, но и во взгляде незнакомки. По спине побежали мурашки.
– Мне бы только посушить одежду, – проговорила женщина.
– Я же сказал, мы нищим не... – во второй раз начал Андервуд, но очередная ветвистая молния с треском вырвалась из-за туч, и Тим тут же осёкся и неожиданно для себя распахнул двери пошире, позволяя незваной гостье войти.
Женщина робко переступила порог, огляделась и коснулась завязок плаща, с которого вовсю капала вода.
– Я позову кого-нибудь из слуг, – холодным тоном проронил Тим. – Вас проводят к огню, помогут почистить плащ и дадут пуншу согреться.
– Не стоит, – сказала женщина. – Не стоит так беспокоиться. Вы ведь Тимоти Андервуд, верно? Сын хозяина этого дома?
Тим насторожился. Напросившаяся в дом незнакомка вела себя странно и доверия не внушала. Не воровка, ли? И куда, чёрт побери, девался Джонатан? Это работа дворецкого открывать и закрывать двери, а также следить за тем, чтобы по дому не шастали посторонние личности, а этот усатый пингвин даже не соизволил на стук выйти. А стук-то был о-го-го! Только глухой не услышит.
Завязки на плаще тем временем были развязаны, и с него продолжало капать на пол, а незнакомая женщина смотрела на Тима таким смелым и ясным взглядом, что тот не выдержал и предложил:
– Следуйте за мной.
До малой гостиной они шли, оставляя за собой вереницу из дождевых капель и грязных следов. А когда вошли в комнату, то Тим первым делом шагнул к камину и, убедившись, что сухие поленья занялись огнём, придвинул два кресла, в одно из которых опустился сам, а на другое указал гостье.
Женщина кивнула, осторожно, чтобы не наследить, обошла дорогой ковёр, сняла плащ, присела на краешек кресла и вытянула руки вперёд, к огню. Разгорающееся пламя на секунду выхватило её лицо из темноты, и Тим поёжился. Только сейчас он заметил, что незнакомка была не столь и молода, как ему показалось изначально: при всей своей худобе лицо, однако, было испещрено морщинами, в волосах мелькала седина, и кожа на руках и шее была дряблой. Под плащом у незнакомки оказалось мышиного цвета платье, без воротничка и манжет, и перекинутая через плечо тряпичная сумка, сшитая крайне криво и неаккуратно.
– Так я вас слушаю, – выдавил из себя Тим, когда с разглядыванием было закончено и сырость в комнате немного сошла на нет, а треск в камине стал таким уютно-убаюкивающим, что начало клонить в сон и глаза принялись закрываться сами собой.
– Меня зовут Бетси, – сказала женщина и потёрла согревшимися ладонями щёки.
«Отлично, – пронеслось в голове у Тима. – Теперь, если тебя и обокрадут этим вечером, ты как минимум будешь знать, что воровку зовут Бетси. Это ж надо было пустить её в дом да ещё и в гостиную привести. Где были твои мозги? Ты бы ещё ей выпить предложил, идиот несчастный!»
А женщина, словно услышав мысли Андервуда, вдруг посмотрела на него так тоскливо и доверчиво, что Тим, сам не понимая, как и почему, вдруг брякнул:
– Выпить не желаете? Я бы предложил вам горячего пунша, но ума не приложу, где бродят слуги, поэтому как насчёт бренди? Не слишком крепко для вас?
Бетси кивнула, и Тим поднялся, подошёл к винному шкафчику, уютно устроившемуся прямо под картиной с изображением весельчаков, отдыхающих в тени виноградников, взял начатую ещё отцом бутылку, два бокала и вернулся к камину.
– Вот. – Янтарного цвета жидкость забулькала по бокалам. Один из них Тим придвинул гостье. – Пейте.
Сам взял свой и сделал небольшой глоток. Крепкий алкоголь пришёлся кстати: немного расслабил, а заодно и приглушил бушевавшую внутри ненависть, но окончательно пожар не потушил, и любая выпитая сверх меры капля могла вновь стать причиной неистовой ярости.
Заполнившая комнату тишина стала Тима утомлять. Смотря, как Бетси потягивает бренди и смотрит на огонь в камине, Андервуд немного поёрзал в кресле и, не выдержав, наконец, спросил в лоб:
– Откуда вы меня знаете?
Бетси повернула к Тиму своё бледное лицо и со вздохом ответила:
– Я всех знаю, и в этом моя беда.
Тонкие пальцы потянулись к той самой тряпичной сумке, от которой веяло безграничной бедностью, а ещё пахло табаком, и выудили оттуда колоду карт.
От неожиданности Тим чуть не поперхнулся.
– Здесь не покерный клуб, – тут же поспешил осадить он нахальную нищенку, но та лишь приложила палец к своим губам-ниточкам и просвистела:
– Тссс...
А затем, перемешав карты с ловкостью опытного раздавалы, раскинула колоду веером и кивнула на неё Тиму.
– Три карты.
От удивления у Тима вытянулось лицо.
– Что? – переспросил он.
– Я разрешу тебе вытянуть только три карты. А потом я скажу тебе твою судьбу.
В какой именно момент Бетси получила позволение на разговор с ним в такой манере, Андервуд даже не понял, но хряпнул в один глоток весь бренди, остававшийся в его бокале, дыхнул на ладони и выхватил первую карту.
Карты были такими же странными, как и их владелица. Вместо привычных двоек, семёрок и тузов на Тима пялилась абсолютная белизна, немного затёртая с верхнего левого края.
Андервуд недоуменно пожал плечами.
– Тут же пусто.
– Тяни ещё одну.
Тим цапнул вторую карту, и с той тоже кричала пустота.
– Чушь несусветная. – Тим потёр переносицу и швырнул обе карты на стол.
– Не стоит фыркать на то, чего не понимаешь, – неторопливо произнесла Бетси и грустно покачала головой. – Твоё будущее ещё не определилось, поэтому и карты ничего не говорят. В твоём лице одна черта противоречит другой. Судьба предназначила тебе счастье: я увидела это сразу, как пришла сюда сегодня вечером. Я даже видела, как она положила его чуть ли ни к твоим ногам, но ты всё растоптал. Теперь твой путь будет тернист, и искушений на том пути встретится столько, что трудно будет различить, что действительно ценно, а что – искусно оформленная фальшивка.
– Ну-ну, – Андервуд зевнул и махнул рукой, – удивили. Такое и я могу наболтать. Третью карту брать? Или там тоже изображено моё неопределённое будущее?
– Попробуй. – Бетси кивнула на колоду. – Только выбирай хорошенько. Не торопись и тяни не ту, которая на тебя смотрит, а ту, к которой рука идёт сама собой, ведомая сердцем.
Тим хмыкнул: все гадалки говорят одинаково. Как он вообще мог купиться на подобное одурачивание? Ведь на всех праздничных ярмарках сопровождаемый вечно веселящимися девушками, работающими у мадам Лека, всегда обходил пёстрые шатры стороной, хотя девицы и уговаривали заглянуть внутрь и узнать будущее. А тут прямо как заколдованный сидит, тащит карту за картой да ещё и слушает нищенку, которая явно не в себе и которая даже бренди хлещет, как заправский мужик, не кривляясь и не морщась.
Последней выпавшей картинкой оказалась горлица. Неприметная птичка сидела, склонив голову, на ветке и смотрела на Тима одним глазом.
– Это любовь, – улыбнулась Бетси.
– Куда ж без любви-то? – проворчал Андервуд. – Ещё скажите, что она будет счастливой и до гроба. Неужели вы думаете, я вам поверю? Нагадай вы мне богатство или связи в обществе, это было бы ещё похоже на правду, но любовь... На этот вздор я давно не покупаюсь.
– Просто тебе ещё не довелось узнать, что это такое.
Тим расхохотался.
– Не довелось узнать любви? Посмотрите на меня, Бетси. Такому, как я, не нужно искать себе женщину: они липнут ко мне, как грязь к вашим башмакам в дождливый день. Я не успеваю отойти от поцелуев одной девицы, а мне на шею уже вешается другая.
– Так вот что такое для тебя любовь... – протянула гадалка, и её глаза недобро сверкнули. – Лишь мимолётное увлечение, которое можно вычеркнуть из памяти, не колеблясь.
Тим развалился в кресле.
– А разве бывает другая любовь? Вы, видимо, редко смотрите по сторонам, иначе бы знали, что мир уже совсем не тот, что был раньше. Современным девушкам нужны кавалеры со связями и солидным счётом в банке. И то, и другое у меня есть, а ещё есть красота и молодое тело, поэтому любить меня будут всегда. Не за одно, так за другое. Мне же любить никого не нужно. Зачем? Зачем привязываться и вздыхать по кому-то одному, когда вокруг такое разнообразие? Даже мой отец, когда умерла мама, не выдержал и почти сразу нашёл ей замену. А я, знаете ли, сын своего отца и во всём должен брать с него пример. Вам подлить бренди?
Не дожидаясь ответа, Тим взял со стола бутылку. На Бетси не смотрел, да и она отвернулась от него. Глядела на огонь, и от её взгляда искры шипели громче обычного и пламя волновалась причудливым образом, рисуя оранжевыми языками то птичий хвост, то крыло.
– И всё же ты выбрал горлицу*, – проронила гадалка, когда её бокал был наполнен на треть, – а это означает только одно: любовь. Сильную, ровную, светлую любовь.
Тим рассмеялся.
– Я думал, вечера в Девонсайде скучные, но я ошибся. Скажите, Бетси, вы часто здесь бываете? С вами так забавно. Знаете, я распоряжусь, чтобы вас пускали сюда всякий раз после ужина. Будете развлекать нас картами и прочими небылицами. Так уморительно.
Гадалка отвела взгляд от камина, и сотканная из огня птица рассыпалась и превратилась в пепел. Пламя сразу стало ровнее и спокойнее, а дрова затрещали с прежним уютом.
– Ты не веришь мне. Что ж, будь по-твоему. Заменить вытянутую тобой карту я не смогу, и горлица обязательно тебя найдёт, но, коль ровная дорога тебе претит, я сделаю так, что всё, что тебе придётся пережить, будет до безобразия разнообразным. Настолько пёстрым, что тебя будет трясти, как в лихорадке, выворачивать наизнанку, душить и мучить, и ты будешь медленно сходить с ума и не знать, что с этим делать. Тебе ведь этого хочется?
Тим судорожно сглотнул. Нищенка бормотала так одержимо, что Тиму стало страшно. С одной стороны, что может сделать ему слабая женщина? С другой, плясавшие огоньки безумия в её взгляде ничего хорошего не предвещали, и Тим аккуратно покосился в сторону стола, на котором лежал нож для распечатывания конвертов, то ли отцом, то ли мачехой случайно там забытый. Осторожность не бывает лишней – Тим медленно поднялся и сделал шаг в сторону стола.
– Не бойся. – Гадалка остановила Тима. – Я всё сказала и как раз собиралась уходить. Вот и дворецкий уже сюда идёт. Он проводит меня к выходу?
Тим прислушался. Нищенка была права: по ту сторону дверей слышались неторопливые шаги. Понимая, что не в силах больше терпеть полоумное бормотание, Андервуд бросился в вестибюль и чуть было не врезался в Джонатана.
– Что-то случилось, сэр? – Спокойствие и чопорность батлера всегда были на высоте.
– Да... То есть нет... То есть... – Тим не знал, как начать, и в конце концов взорвался. – Какого дьявола вы задаёте такие вопросы, Джонатан? И где вас носило всё это время?
– Я был в западном крыле, сэр. В комнате для гостей заклинило окно, и мы никак не могли его закрыть. В итоге комнату затопило. Мебель спасти удалось, а вот ковёр, увы, в плачевном состоянии. Лорд Андервуд будет...
– Да пёс с ним, с ковром, – перебил дворецкого Тим. – Ничего не говорите отцу – он и не заметит. Уверен, он даже не помнит, был ли вообще в той комнате ковёр.
– Как скажете, сэр.
– А если спросит, валите всё на меня. Мне не привыкать к упрёкам.
– Благодарю, сэр.
– А теперь следуйте за мной. Вы мне нужны.
– Конечно, сэр.
– Хотя нет. Идите в ту комнату один.
– В какую, сэр?
– Вот в эту. – Тим ткнул пальцем в сторону малой гостиной. – Идите туда без меня и прогоните женщину, что сидит там. И убедитесь, что она не просто вышла за порог, но и отдалилась от нашего дома как минимум на сотню ярдов**. Запомните её хорошенько в лицо и никогда больше ни под каким предлогом сюда не пускайте.
– Разумеется, сэр, но... – Дворецкий неуверенно топтался на месте. – О какой женщине идёт речь?
– Не бесите меня, Джонатан!
– Простите, сэр, просто моё местоположение настолько удобно, что вся комната раскрывается передо мной как на ладони, и ни одного живого существа в ней мной не обнаруживается. Если только мышь где-то за картиной притаилась... Но мышей мы травили в прошлом месяце.
Тим посмотрел на слугу, как на больного на голову. Тот мигом всё понял и шагнул в гостиную. Тим прислушался: разговоров не шло, воплей нищенки не раздавалось, улавливались только шаги дворецкого, в его стиле неторопливые и старательно тихие.
– Ну? – Тим не выдержал и тоже появился в комнате.
Та была пуста – дворецкий и сам Андервуд в счёт не шли.
– Как же так? – растерянно начал Тим. – Здесь же была эта... как её? Сидела в этом кресле, вытянув ноги к камину, и хлестала бренди.
– Этот бренди? – спросил Джонатан, взяв в руки стоявшую на столе бутылку. Янтарной жидкости в ней было на самом дне – тоже на дне её было и в бокале, который находился неподалёку от бутылки. В одном бокале. Второго такого же на столе не было. – Вы что же, сэр, это всё один выпили?
Это было выше понимания Тима. Метнувшись от дверей к окнам, Андервуд дёрнул в стороны тяжёлые портьеры, но ничего кроме пыли за ними не нашёл. Заглянул под обитый шёлком диван, под кресла, даже дверцами винного шкафа хлопнул, как будто там мог спрятаться кто-то размером больше кошки. Затем снова прыгнул к окнам, но те были крепко заперты, и становилось ясно, что через окна странная собеседница тоже не могла ускользнуть: в последние сутки их точно не открывали.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Тим и расстегнул ворот рубашки. Дышать стало легче.
– С вашего позволения я приберу здесь, – вежливо заметил дворецкий, забирая вместе с бутылкой пахнущий алкоголем бокал.
– Погодите, Джонатан. – Лицо Тима было полно смятения.
– Да, сэр.
– Когда я выходил из комнаты вам навстречу, кто-нибудь шёл за мной следом?
– Я никого не видел, сэр.
– А когда вы вошли сюда, здесь кто-нибудь был?
– Я уже не первый раз повторяю вам, сэр, что никого не видел.
– Но здесь же была женщина! Сидела в этом самом кресле, пила вместе со мной бренди, несла бред и сунула мне в руки три карты.
– Карты, сэр?
Оба – Джонатан и Тим – перевели взгляды на столик у камина. Карт на том столике не было. Тим побледнел.
– Когда вы были в гостевых комнатах и спасали папенькин ковёр, вы слышали стук в дверь? Громкий такой стук... Как раскат грома.
– Нет, сэр, иначе я тотчас бы подошёл. Я много лет служу в этом доме и никогда ещё не пренебрегал своими обязанностями.
– Знаю-знаю, – шептал Тим. – Но... не спятил же я в самом деле.
– С пару часов назад, сэр, вы целовали мои усы.
– Это ничего не значит!
– Согласен с вами, сэр.
– Это был тактический ход.
– Позвольте узнать, а кто был противником?
– Лучше ответь мне, знаешь ли ты кого-нибудь в округе по имени Бетси?
– Бетси?
– Она самая.
– Если только сумасшедшую Бетси.
– Сумасшедшую?
– Она жила на болотах. Днём слонялась по дорогам, останавливала экипажи и всем гадала за шиллинг. Где ночевала, никто не знает.
– Говоришь, всем гадала?
– Да, сэр. Даже мне. Да только проку от её гаданий никакого не было: все карты в её колоде были пустые. Хорошо помню, как однажды она схватила меня за руку и начала верещать, что, мол, будущее моё ещё не определилось, что в моём лице одна черта противоречит другой... Много чего наболтала, а я слушал и кивал. Меня с детства учили с убогими не спорить.
– Так она и правда не в себе? – Тим с облегчением выдохнул.
– Не в себе, сэр, и люди говорили, что с детства. Считала, что вместо пяти пальцев на руке видит шесть, но мы-то понимали, где собака зарыта.
– Конечно. – Тим ликовал в душе. – Конечно. Я ни одному её слову не поверил. Ни про будущее, ни про любовь, ни про лихорадку...
– Разве вы знали Бетси, сэр?
– Имел неудовольствие общаться с ней в этой самой комнате минут двадцать назад.
Теперь пришла очередь Джонатана изумляться и глупо моргать.
– С вами всё в порядке, сэр?
– В полнейшем. А в чём дело?
– Дело в том, сэр, что сумасшедшая Бетси мертва. Давно мертва. Вам было полтора года, когда её засосало болото. Ваш покойный дядя, сэр Реджинальд Бигот, тогда гостил в Девонсайде. В тот печальный день он отправился прогуляться по пустошам, полюбоваться вереском и бабочками, увидел Бетси, но на помощь прийти не успел.
У Тима пересохло во рту и как-то странно засосало под ложечкой. Вцепившись пальцами в спинку кресла, Андервуд обвёл пустым взглядом гостиную, тряхнул головой и ещё сильнее ослабил воротник.
– Вам нехорошо?
– Всё в порядке, – заикающимся голосом проронил Тим. – Но я, пожалуй, пойду.
– Как вам будет угодно, сэр. – Джонатан ответил лёгким поклоном.
Из гостиной Тим вышел на ватных ногах. Доковылял до широкой лестницы, ведущей на второй этаж, и с тоской во взгляде посмотрел наверх, куда на так давно отпустил свою жертву.
Должна же она была слышать тот проклятый стук! Она не могла его не слышать. Она стояла совсем рядом с дверями, зажатая у этой самой стены, и должна была слышать всё то же самое, что слышал он!
– Нет, – прошептал Тим побледневшими губами, выдернул из кармашка на пиджаке платок со своими инициалами, заботливо вышитыми одной из прежних пассий, вытер со лба пот и отбросил платок в сторону. – Нет, я не могу её больше видеть. Я слишком сильно её ненавижу, чтобы даже просто попытаться заговорить.
Но внутренний голос терзал и задавал так много вопросов, что Тим не выдержал и принялся, перешагивая через ступеньки, быстро подниматься вверх по лестнице. По коридору он уже почти бежал и перевёл дыхание только, когда остановился у двери в комнату, входить в которую было позволительно немногим, и Тима в том списке не было. Обхватить пальцами ручку двери особого труда не составило, но Тим вдруг на мгновение замер, отсчитал про себя до десяти, скользнул ладонью вверх и постучал в дверь костяшками пальцев. Вначале два раза, потом ещё три. Ответом была тишина.
*Горлица – в Англии символ любви и крепкого брака. Птица заслужила такое звание своей преданностью партнеру. К символу обращался Шекспир: в его пьесах герои клянутся в вечной любви, сравнивая себя с горлицами.
**ярд = 0,91 метра; 100 ярдов = 91 метр