Способность спать крепко и сладко – неотъемлемая привилегия тех, кто не умеет мыслить быстро. Чарльз Джонатан, компетентный дворецкий поместья банкира Андервуда в Девонсайде, последний раз мыслил быстро с несколько десятков лет назад, ранней осенью, когда услышал шаги своего отца, приближающиеся к сеновалу, где он, тринадцатилетний подросток, курил свою первую трубку. С тех пор, сделав медлительность и чопорность своими неотъемлемыми чертами и главными плюсами, Джонатан всегда спал крепко. Исключение составила эта ночь. С самого утра компетентный распорядитель был не в себе и лихорадочно расхаживал по мягчайшему ковру парадной гостиной.
В большой комнате он был один, и даже горничные ещё не встали и не потянулись на кухню заваривать чай. Зато на втором этаже уже вовсю шумел дверцами шкафа и ящиками комода молодой хозяин, спешно собирая саквояж и швыряя в сумку разложенное ранее по полочкам белье.
О желании Тимоти покинуть Девонсайд Джонатан узнал в четвёртом часу утра, а в пятом уже был как штык на улице, проверяя, затвердела ли дорожная кашица после проливного дождя. К его удивлению дорога просохла быстро, и в воздухе не было сырости, а птичье пение обещало солнышко и тёплый денёк. Но, прежде чем будить кучера и готовить экипаж, компетентный дворецкий попробовал уговорить Тима задержаться ещё на денёк, взывая к тому, что дорогой костюм, выполосканный в болотной воде, ещё не удалось прочистить и просушить до конца, но Тим был непреклонен. Желая успеть к первому поезду, он сильно нервничал и был так раздражен, что заикаться о костюме во второй раз Джонатан не решился.
Спускающийся по лестнице Тим выглядел невыспавшимся: лицо было помято, волосы уложены без особой тщательности, лёгкая щетина проигнорирована, и даже жилет был застегнут не до конца, словно о последних пуговицах напрочь позабыли. Появляться джентльмену в таком виде на людях было недопустимо, и Джонатан был бы и рад предложить свои услуги по приведению внешнего вида в порядок, но Тим только сунул дворецкому в руки саквояж и процедил сквозь зубы:
– Лошади готовы? Мне надо уехать из этого чёртова места как можно скорее. – Получив утвердительный кивок, добавил: – Отнеси вещи, а я выйду через минуту.
– Никуда ты не поедешь, – услышали Тим и Джонатан одновременно, и оба тотчас обернулись на голос.
В дверях стоял Джейкоб Андервуд, порядком уставший, в несвежей одежде и с тростью, перепачканной в дождевой грязи. Кучер, доставивший хозяина поместья и получивший за старания щедрую плату, с нескрываемым удивлением глазел на величественный дом и ожидал, когда к нему выйдут, чтобы попросить наполнить водой прикрепленную к поясу флягу. Путь назад был неблизкий, и никогда не знаешь, где придётся застрять и в какую минуту к горлу подступит жажда.
– Отец? – Тим побледнел.
– А ты кого ожидал увидеть? – устало проворчал Джейкоб. – Одного из своих дружков? Пирсона или Сандерса?
Лорд Андервуд стянул с рук пыльные перчатки и бросил их на столик на выгнутых ножках, стоявший у стены прямо под роскошным и богатым на краски пейзажем с маками.
– Приехал всё-таки, не соврал, – хмыкнул Джейкоб. Шляпа тоже нашла место на столике, а вот трость была заботливо передана Джонатану, который, увидев хозяина, мигом отставил саквояж Тима в сторону и принялся угождать старшему Андервуду. – Зачем явился, выпытывать не стану, чтобы раньше времени сердечный приступ не схватить. Придёт время – сам сознаешься, а сейчас иди к себе в комнату и приведи себя в порядок. К завтраку чтобы явился, как подобает, а не как из кабаков вываливаешься!
При этом Джейкоб скользнул недовольным взглядом по сыну и покачал головой.
– Значит, дороги уже просохли... – протянул Тим.
– Просохли, – кивнул отец, прошёл в гостиную, упал в кресло и вытянул ноги.
– В таком случае, надеюсь, после завтрака ты позволишь мне уехать.
Джейкоб повернул голову в сторону Джонатана, давая тому понять, что он может быть свободен, а затем развернулся к сыну.
– Я смотрю, тебе здесь не очень понравилось, раз уже рвёшься обратно к своим вертихвосткам.
– А я смотрю, и ты не тосковал по дому, пока лил дождь и не было возможности вызвать кэб.
Джейкоб перехватил взгляд сына: тот смотрел в упор на воротник белоснежной сорочки, на краю которого остался легкий след то ли от румян, то ли от пудры. Кашлянув в кулак, Андервуд-старший поднялся, огляделся и, убедившись, что поблизости точно не подслушивает ни дворецкий, ни горничная, спросонья спустившаяся вниз, прошёл к винному шкафу, достал бутылку с виски, плеснул себе на дно бокала, залпом выпил, плеснул ещё. Затем наполнил второй бокал и протянул сыну:
– Поговорим?
Тим взял бокал и одним махом опрокинул виски в себя. От увиденного Джейкоб только повёл бровями, но впервые за много лет не упрекнул, а молча налил ещё.
– Когда ты приехал?
– Пятого утром.
– А должен был шестого вечером.
– Освободился раньше.
– Уже решил насчёт практики?
– В адвокатской конторе мистера Лудлоу.
Джейкоб помотал головой.
– Нет.
– Прости?
– Я сказал: нет. С первых чисел августа заступишь помощником к сэру Пикли. Сэру Фредерику Пикли.
– Это не тот Пикли, который без ума от скачек? – спросил Тим.
Скачки его тоже привлекали, но больше всего привлекали молоденькие барышни в чудных шляпках. Судя по шляпкам, фантазия у тех девиц была столь изощрённой, что у Тима текли слюнки: он и так старался не упускать из вида ни одной симпатичной девушки, а уж если они были при этом и ярыми фантазёрками...
– Тот самый, – ответил Джейкоб. – На днях ты познакомишься с ним. Мы приглашены в Аскот, и сэр Пикли будет там вместе с супругой и дочерью.
– С чего вдруг столько заботы?
– Скажем так, последние десять лет я тратил немалую сумму денег, чтобы ты мог получить достойное образование и имел всё, что твоей душе будет угодно, включая золотые часы и членство в клубе «Сорняки». Да-да, не делай такой глупый вид, будто слышишь об этой клоаке впервые. Я всё знаю. Клуб идиотов, честное слово. Понимаю ещё, сыновья Сандерса и Пирсона недалеко от идиотов ушли, но ты-то…
– Контора сэра Пикли не так известна, как у Лудлоу, – пошёл в контратаку Тим, чтобы сменить тему «Сорняков». – Чему я там научусь? Клиентские счета по конвертам раскладывать?
– И всё же ты поступишь на практику к сэру Пикли. Я обо всём договорился и даже отправил письмо мистеру Лудлоу о том, что ты отказываешься от его приглашения.
Тим подозрительно прищурился.
– Кажется, я понял… Пикли – твой школьный дружок, ведь так? И, отправляя меня к нему, ты просто хочешь, чтобы тебе доносили о каждом моём шаге, верно? Чтобы докладывали о том, что я делаю, где бываю и сколько, черт возьми, трачу?
– Ты необыкновенно проницателен, – протянул Джейкоб и потёр глаза, на которые после изрядной порции крепкого алкоголя начал наворачиваться сон. – Только не забывай, что деньги, которые ты тратишь, даю тебе я, а дохода такие «инвестиции» мне пока ещё не принесли. Ни пенни.
– Какое тебе дело до того, чем я живу? – Тим взъелся. – Восемь лет ты как-то обходился без этого. Ты вспоминал обо мне только под Рождество, а сейчас чуть ли ни надзирателя готов приставить.
– Ну, допустим, ты преувеличиваешь.
– Преувеличиваю? Моя дядя умер в прошлом месяце, а меня не известили. О его смерти я узнал вчера и то из газет!
– Так ты о старине Биготе… – Джейкоб лениво потянулся, как будто не смерть родственника обсуждалась, пусть и дальнего, а партия в бильярд. – У тебя были серьёзные экзамены, и я решил, что такая новость может навредить подготовке.
– Это же дядя Реджи...
– Ты его давно не видел. Он стал настоящим отшельником с той поры, как заполучил графский титул и замок. Но если первое время он несколько раз в год да выбирался в Девонсайд или на благотворительный ужин, то с прошлого ноября совсем в затворника превратился. Я ездил к нему зимой. Жалкое зрелище.
– От чего он умер?
Андервуд-старший равнодушно пожал плечами.
– Не имею ни малейшего понятия. Его экономка сказала, что нашла Бигота лежащим мёртвым в его спальне, прямо у зеркала. По всей видимости, сердце.
– Его адвокат уже зачитал завещание?
– Встреча была перенесена. Сейчас из всех щелей повылазили всевозможные претенденты на имущество, а так как старина Бигот несколько раз переписывал завещание, то адвокаты всех заинтересованных сторон стараются на сто раз перепроверить, что зачитано будет самое последнее волеизъявление и что не будет места подкупу и подмене бумаг.
– Может, мне перепадёт хотя бы деревянный пони? Тот, на которого я пролил кувшин дядиного пунша в детстве. – веселился Тим.
Джейкоб пропустил сказанное сыном мимо ушей.
– Интерес нашей семьи во всей этой истории представляет адвокатская контора сэра Пикли. Того самого, которого пару минут назад ты окрестил доносчиком.
Тим стиснул зубы.
– Я уже понял, что мистера Пикли с его бумажной волокитой мне не избежать. Безумно рад, что ты дал мне об этом понять не один раз и не два. На этом можно считать разговор оконченным? Я, наконец, могу отправиться на вокзал? Поезд, знаешь ли, всегда ходит по расписанию и согласится подождать разве только королевскую особу. А я не королевская особа. Может, ты?
Тим бы ещё что-нибудь добавил, но отец вдруг с такой силой ударил кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел, что Тим вздрогнул.
– Перестань кривляться! Пора бы уже взяться за ум – тебе не пять лет. Хватит бездельничать и брать пример с идиотов Сандерса и Пирсона, и... как там этого третьего? Впрочем, не велика птица, чтобы я напрягал память. Я сказал, что ты никуда не поедешь, – ты никуда не поедешь. Я сказал, что на днях мы встретимся в Аскоте с сэром Пикли и его семьей, – мы встретимся. И раз я уже дал согласие на твой брак с дочерью Фредерика Пикли, Кэтрин, – ты женишься, и обсуждению моё решение не подлежит. И ещё. Попытаешься ослушаться или сбежать – лишишься всего, что имеешь и что мог бы иметь в будущем.
Утренние часы – не лучшее время для серьёзных разговоров. Они хороши для размеренного потягивания крепкого чая с молоком и чтения светской хроники, но совсем не подходят для обсуждения будущего молодых отпрысков знатных и не знатных родов, у которых ещё ветер в голове, и которые любое слово родителя воспринимают только в штыки, а не во благо.
Для своих лет Тим хоть и был молод, но не на столько, чтобы ощетиниться и тут же записать отца в лютые враги. Впрочем, отец и так уже давно состоял в том списке, правда не на самой верхней строчке, поэтому причислять его к стану врагов было уже бесполезно, как и открыто бунтовать против его решения. Только шишек набьёшь и ничего не добьёшься, тем более где-то в глубине души Тим уже давно ожидал такой подставы. Только был уверен, что новостью его огорошат как минимум после выпуска из университета, а не прямо сейчас, ранним утром, в минуты, когда за окном заливисто поют птицы и через приоткрытую дверь в гостиную струится нежный аромат роз. Поэтому Тим начал издалека.
– Прости, но у меня нет никаких чувств к Кэтрин Пикли. Я даже её ни разу не видел – вдруг она больна или у неё бородавка на носу.
– Вот и увидишь в Аскоте, на скачках. А чувства... – Джейкоб поправил воротник сорочки, начинавший накрахмаленностью раздражать чувствительную кожу шеи, – в них нет ни надобности, ни толка. Со временем от них не остаётся и следа, и корить тебя за их отсутствие я точно не буду.
– Конечно. – Тим второй раз за утро задержался взглядом на одежде отца, – румяна оставляют след куда заметнее, и толку от них куда больше, чем от чувств. Нарумянится девка – глядишь, не так страшна, и можно с ней даже в театр выйти.
– Вот-вот, – устало заметил Джейкоб, подняв указательный палец вверх. – Я рад, что ты схватываешь на лету.
– Твоя школа, – ответил Тим и сжал пустой бокал из-под виски с такой силой, что стекло хрустнуло и зашлось змейками, а на ладони Тима проступили капельки крови. – Ты её хоть любишь?
– Кого? – рассеянно пробормотал Джейкоб.
– Ту, из-за которой выпер меня из дома.
Андервуд-старший вздохнул так тяжело, будто половину ночи провёл, не просто качаясь в коляске, прыгающей по ухабам и рытвинам просёлочной дороги, но ещё и с мешком картофеля или свёклы на плечах.
– Между прочим, ты не горел желанием оставаться с ней под одной крышей.
Тим сглотнул и повернул ладонь к себе внутренней стороной. Кровь собиралась в тоненькие струйки и норовила вот-вот прыгнуть на дорогой ковёр.
– Зачем она тебе? Что в ней такого? Ни связей, ни состояния...
– А вот это ты верно подметил, дорогой сын: ни связей, ни состояния. Да только, понимаешь ли, когда у тебя уже есть и связи, и состояние, то больше всего на свете хочется совсем другого.
– Чего же именно?
– Хочется окружить себя красотой. Неземной красотой. Такой, от которой дыхание сводит, и которая будет принадлежать тебе одному и делать всё так, как ты просишь.
– Сдалось тебе это? Купил бы лучше пару новых картин. Они с годами станут дороже, а женская красота только увядать горазда.
– А вот тут ты не прав. Женская красота, если ей воспользоваться с умом, не только приятна для глаз, но может и выгоду принести. И гораздо больше, чем то же полотно Рубенса или Брюгге. Понимаешь, на любое состояние найдётся состояние побольше; на любые связи – связи посильнее или даже законы и вдобавок к ним какой-нибудь прыщавый блюститель, которого не подкупить. А красота... она единична. Даже королева и её дочери, уж на что богаты и властны, той красотой не обладают, а потому, видя их скучный цвет лица и жидкие волосы, их супруги тут же переводят взгляд на мою жену, и внутри них разливается такое приятное ликование, что за одну её улыбку они готовы отписать ей то или иное графство. Ну, а что принадлежит Малесте, то по заключённому между нами брачному договору принадлежит мне. И это я привёл самый простенький пример. Аудиторов и судей обсуждать не будем. Женская красота – страшное оружие, сын мой, и силён тот, кто знает, как и когда это оружие применить. Ты всё понял?
Ответа Джейкоб не получил, а потому открыл глаза, приподнял голову и огляделся. Тима в гостиной не было. Зато через некоторое время хлопнула дверь, ведущая на летнюю веранду. Джейкоб довольно хмыкнул, закрыл глаза и погрузился в лёгкую дремоту, о которой мечтал всю ночь.