Смерть прекрасной женщины есть, бесспорно, самый поэтический в мире сюжет.
Трамваи, трамваи… Выдумал же кто-то этот вид транспорта! Сравнение «как сельди в бочке» уже устарело. Хорошо, успел затесаться в уголок, «чтоб никто не уволок», но все равно какой-то краснорожий дебил ухватился за верхний поручень, умудрившись одновременно в этой же руке пакет с каким-то вонючим продуктовым говном держать. Пакет от движения покачивается и иногда касается головы Бориса Антоновича. Замечательно, что еще никакая мерзость на преподавательскую плешь из него не льется. Все — по Булгакову. Вот очередной Шариков вопит: «Не толкайтесь!» и «Я тебе покажу твою мать!» Тут же слышны ильфо-петровские «сходите — не сходите?». А ведь еще так бывает — упрется в твой бок какой-нибудь частью изношенного тела бабушка и гипнотизирует тебя немигающим взглядом. А в глазах тоска вселенская, ну и уступишь ей место — а как же иначе? Интеллигент — раз, джентльмен, пожалуй, — два. Хотя у самого с рождения правая нога короче левой на семь сантиметров, и считается Борис Антонович инвалидом-переинвалидом. Ходит, хромая, да еще на левую сторону отклоняется — так боль при движении меньше. А когда слышит он жалобы на какой-нибудь остеохондроз, зло смеется — по сравнению с его состоянием это как насморк против пневмонии. Правая нога постоянно немеет, каждый шаг — выстрел боли в ногу и в позвоночник. После ста метров пешком спину уже не разогнуть, единственное положение тела, когда ничего не болит, — лежа. Диклофенак, мовалис — пачками, пачками, хоть в инструкциях к ним описание побочных эффектов на трех страницах…
Сколько помнил себя Борис Антонович, всегда носил он правый ботинок на толстенном каблуке, уравнивая походку. На первой же лекции в университете, а был он еще простым ассистентом (да так им и остался), злые студенты-остряки, приметив физический дефект, прозвали преподавателя Одноногим Сильвером. Какого-то острослова совсем уж занесло, но его кличка Сатана не прижилась. Позже слово «одноногий» исчезло и стал Борис Антонович просто Сильвером. Сначала он дулся, затем привык…
Детство было безрадостным. Салочек и казаков-разбойников был он лишен, в игры хромого не брали. На футбольно-хоккейные битвы во дворе Борис смотрел с завистью. Часто околачивался у кромки поля или у хоккейной коробки в надежде, что за недостатком игроков его позовут хотя бы постоять в воротах, но тщетно. К тому же был он отличником — ну кто в школе станет относиться с симпатией к хромому, да еще и отличнику?
Единственной радостью оставались книги. От луибуссенаровского «Сорви-головы», «Тайны пяти океанов» и жюльверновских героев как-то быстро, без особого перехода, перескочил на ставрогиных-раскольниковых-карамазовых, на Левина, Болконского, Нехлюдова и Сореля. Не единожды всплакнул над судьбой Веры Гончарова. Однажды наткнулся на полное собрание сочинений Чехова и прочел все подряд от первой страницы до последней. Вывод был один: русский народ не изменился.
Но самой сильною любовью, совершенно неожиданно, стал для него португальский язык. Школьный английский давался на удивление легко, и заниматься им было неинтересно. А португальский… Франсишку де Саа де Миранда, Диого Бернардеш, Фернау Альвареш ду Ориенте — все так непонятно, но очень увлекательно… Истории завоеваний, которые описал Луиш де Камойнш, в просторечии Камоэнс. Алмейда Гаррета, Алешандре Эркулану, Луиш де Магальайш, более современные — Акилину Рибейру и Пину де Морайш, а уже после посыпались, один за одним, бразильцы Лима Баррету, Жозе Мариа Машаду де Ассис. Ну и куда же без Жоржи Амаду — певца страданий, любви и несчастий? Посмотреть «Генералы песчаных карьеров», проплакать весь фильм и затем не прочитать в оригинале «Капитаны песка»? Это решительно невозможно! Следом Рубем Фонсека, Самуэл Раует, Станислав Понте Прета, Тиагу де Мело…
Встал вопрос — куда идти после школы с таким хобби? МГИМО не для смертных, Иняз имени Мориса Тореза — пожалуйста! Сколько за пять лет было вызубрено, а где результат? Из-за отсутствия московского жилья (дорого!) пришлось возвращаться в свою «третью столицу», хотя какая она уже «третья» — таковой нынче уже Казань объявлена. А в Екатеринбурге, в Верх-Исетском районе, имелась в панельном доме маленькая двухкомнатная квартирка, доставшаяся от матери. Отца он не помнил — сгинул где-то на бескрайних российских просторах, а мать…
Она была заслуженным учителем Российской Федерации. Вдруг, как это всегда бывает, у нее обнаружили рак поджелудочной железы и печени. Врачи-убийцы знали, что не спасут, но не дали умереть своей смертью. Вырезали одну опухоль, потом другую. Целый месяц пролежала она в реанимации, угасая в страшных мучениях, привязанная к кровати, чтобы от боли не срывала ненужные датчики и иголки капельниц. Произошла полная интоксикация организма, изношенный организм не справлялся, метастазы разрастались, в мозгу был поврежден нервный центр, отвечающий за чувства сытости и жажды. Каждый раз, когда Борис Антонович входил в палату, мать страшно кричала нечеловеческим голосом: «Воды! Дай мне ведро воды! Я все выпью! Принеси, иначе ты мне не сын!» Он стоял и плакал, а медбрат (надо же показать, что не зря по двести рэ от безутешного родственника за дежурство в карман кладет!) вытирал ей потрескавшиеся губы влажной марлей и говорил, что все необходимое — физраствор, воду — мать через капельницу получает. Только на фиг ей эта капельница, если она все равно насыщения не чувствует! Набили в очередной раз руку, хирурги хреновы, а теперь целый месяц беспрестанных мучений… Был еще аппарат искусственного дыхания… В его ушах до сих пор звучит визг помощника главного хирурга в татарской тюбетейке: «Не нравится — везите в Москву!» И как только не вцепился руками ему в горло, не выдавил глаза эти бесстыжие… И все брали деньги. Понимали: ничем не помогут, но брали, брали… Главный хирург — взял, начальник реанимационного отделения — взял, да еще четыре месяца жизни пообещал… Борис только и слышал: «Она неадекватна, она неадекватна…» Еще бы, от мучений таких да с ума не сойти! И как вспомнишь бесконечные споры об эвтаназии — тьфу! Трижды тьфу! Вот знаешь ты, например, что умираешь, а тебе говорят, что перед смертью месяц воды не дадут — ну как, сильно жить захочется? Но все святые принимали перед смертью страшные мучения, может, и она там — в раю. Так и остался Борис Антонович один — матери ты хоть хромой, хоть кривой нужен, а остальным…
Должность ассистента в Уральском государственном университете он получил быстро, но сразу понял, что карьерного роста ему не видать. Ну кому, на хрен, в бывшем Свердловске нужен португальский язык? Вел английский без всякого энтузиазма, набирал иногда семинары человек по пять на итальянский или испанский. И то с личного разрешения ректора, ибо в дипломе стоят только два языка, и получается полулегальная деятельность. Все! Девятьсот часов в год отдай, как миленький, а хобби своим дома занимайся. Он и занимался. Бомбардировал интернетовскими письмами все португальские и бразильские бизнес-конторы в Москве, пытался найти работу переводчика в российских издательствах, и иногда — да, перепадал какой-нибудь перевод, за счет этого и жил. Не на ставку же по одиннадцатому разряду ЕТС плюс «стимулирующие выплаты» существовать?
Защитить диссертацию? По какому-нибудь выдающемуся португальскому поэту? Вот это нужно кому?..
Жизнь текла своим чередом — днем ленивые студенты и коллеги-конкуренты за место под солнцем. Жизнь в учебном заведении ничем не отличается от жизни в любой иной бизнес-структуре — подсиживают, пишут доносы, берут взятки, откаты, борются за нужное кресло и прочее, прочее… Вечером — книги, Интернет и перед сном — Жозе Сарамаго на интеллектуальный десерт…
От грустных размышлений Бориса Антоновича отвлек тяжелый, сочный мат. Он обернулся — в центре вагона (ладно бы подростки!) пятидесятилетние мужики с бурыми от пьянства и тяжелой жизни физиономиями делились деталями вчерашней алкогольной посиделки. Вокруг — женщины, дети — по боку! Люблю тебя, страна Россия, народ особенно люблю!..
На нужной остановке людским потоком Борис Антонович был выброшен наружу. Палочка, право, могла намного облегчить муки передвижения, но еще и с палкой — нет, не хотел он этого, нет! А вдруг прочтет его работу по лингвистике какая-либо чернокудрая Лилиана Кампош, влюбится заочно, прилетит в Кольцово знакомиться с «профессором» (хотя он всего лишь ассистент!), а тот мало что хромой, да с плешью, так еще и с подпоркой!
В аудитории, как обычно, не хватало несколько лентяев, но работа была письменной — как хотели отвертеться потом, лежебоки? Борис Антонович открыл тему «Лондон — столица Великобритании» (Боже мой! Ну за что мне это?! Вот и вся моя долбаная жизнь… Нет денег на протез, удлинение ноги, лечение позвоночника, пересадку волос, липосакцию, в конце концов… Не быть ему мачо на пляжах Копакабаны и не шептать без акцента стихи Мариу де Андраде на ушко местной сисясто-жопастой красавице — любительнице ламбады…)
— Кто не будет списывать из учебника и не наделает ошибок, получит «пять», — объявил он.
— Я в Лондоне не был! — развязно крикнул молодой человек за задним столом. — Как же без учебника?
— Кроме учебника, есть и другие книги, в частности Питера Айкрода. Замечательное произведение! Не пробовали читать?
— Путеводитель? — сострил юноша.
В аудитории засмеялись.
— В том числе и путеводитель, — ответил Борис Антонович.
— Да знаю я, — вставила одна девушка. — Страниц семьсот, килограмма три…
— Вообще-то, если быть точным, восемьсот шестьдесят. Страниц.
— Вот еще делать нечего! — возмутился парень.
— Вашу оценку я уже знаю, — злобно свел брови Борис Антонович. — У остальных еще есть шанс. У вас сорок пять минут.
— Ну почему вы всегда так? Я же пошутил… — неловко попытался оправдаться «юморист».
Борис Антонович резко повернулся и вышел из аудитории.
— Сорок пять минут, — бросил он через плечо.
На пороге он столкнулся с секретаршей Леночкой. Что бы у той в жизни ни происходило, на ее лице всегда читались страх и волнение — как бы чего не вышло! А вдруг виноватой окажется она?
— Ой! — заметно обрадовалась Лена. — Вы не могли бы зайти к Федору Федоровичу? Он просил вас отыскать, как появитесь.
— Почему бы и не зайти…
Кабинет заведующего кафедрой иностранных языков Федора Федоровича, непосредственного начальника Бориса Антоновича, располагался на третьем этаже. Борис Антонович с трудом стал подниматься по лестнице. Начальника он не любил и, что греха таить, даже ему завидовал. Тридцать пять лет, а уже заведующий кафедрой, опять же кандидат наук и автор никому не нужных, но издаваемых трудов. Беспринципный наглый карьерист, но очень хорош собой. Ходили слухи, что он не пропускает ни одну симпатичную студентку — многие побывали у него в гостях в дачном поселке.
— Здравствуй, здравствуй! — с порога поприветствовал Бориса Антоновича хозяин кабинета.
— День добрый.
— Присядешь?
Борис Антонович опустился в глубокое мягкое кресло.
— Как движется учебный процесс?
— Как обычно.
— Хм… — Заведующий кафедрой многозначительно хмыкнул: — А тебе не кажется, что ты иногда бываешь слишком строг к своим… м-м-м… учащимся?
Первой мыслью Бориса Антоновича было поинтересоваться: «А твое-то какое дело?», но вслух он сказал:
— Абсолютно справедливая оценка не только знаний, но и, скажем так, желания эти знания получать.
— Да ясно это все! Но посмотри… — И тут Федор Федорович по-свойски присел на подлокотник кресла подчиненного, чем немало того смутил. — Лариса Вдовиченко — красавица, каких свет не видывал. Грудь, ноги, походка! А не может у тебя какой-то там зачет получить, а без него нет допуска к экзаменам. И заметь, девушка готова к вопросу сдачи подойти с неформальной стороны, нравов она современных. И раз тебе намекала, и другой, а ты, извини, просто пень бесчувственный…
Борис Антонович тут же вскочил:
— Если красавица такая, пусть на подиум идет, а не в университет! Задница у нее, может, и хорошая, только на плечах у нее тоже не голова, а задница.
Федор Федорович нахмурился:
— Дурак ты, Боря! Радовался бы, что у тебя есть шанс хоть с этой стороны красивых девок шпилить. Других возможностей, кроме как с проститутками спать, у тебя ведь нет? А тут сама, сама хочет и уверяет, что все сделает, как надо…
— Только ее же будет тошнить от отвращения…
— Комплексы, комплексы! Может, ей, наоборот, будет с… таким… интересно.
— А ты с ней уже пробовал?
— Да мало ли что я пробовал! Представь: она целиком зависит от тебя, исполнит все, что скажешь, будет бояться сделать что-нибудь не так, стараться. Возбудится, затрепещет в твоих руках…
— Да ты, прости господи, эротоман какой-то…
— А ты дурак! Живешь среди пыльных книжек и ничего вокруг себя не видишь!
— За предложение спасибо, только я и «Жизнь Дэвида Гейла» смотрел, и «Синюю машину»… Мне это все не особо надо.
— Хорошо, давай ее выгоним. Хотя… А если я так просто по-дружески тебя попрошу?..
— Мне кажется, друзьями мы никогда не были. Я людей с такими моральными принципами, вернее, с их полнейшим отсутствием, на километр к себе не подпускаю.
— Дурак, трижды дурак! Нам же еще работать вместе!
— Угрожаешь?
— Так, намекаю…
— Всего хорошего. — И Борис Антонович повернулся к двери, чтобы уйти.
Федор Федорович загородил ему дорогу:
— Ладно, давай по-другому. Ну, красивая девка, ну, дура, но жизнь-то ей зачем ломать, а? Три курса отучилась — и тут на тебе! Да тут пойдут такие толки и пересуды, кстати, и на твой счет. Сделай это для меня, а? Буду твой должник, вот ей-богу!
— Что-то я начинаю догадываться… — криво усмехнулся Борис Антонович. — Интерес, поди, неспроста? Уже успел там побывать? За пятерку по какому предмету?
— Дурак ты! Исключительно по обоюдной симпатии!
— И ты вот так ее мне сейчас предлагаешь?
— Да она испорченная девчонка, ей самой интересно…
— Интересно с хромым и кривоногим? Да вы тут уже охренели совсем! О времена, о нравы! Пусть зачетку тебе отдаст, а я видеть ее, потаскушку, не хочу. Еще встречусь взглядом, наговорю лишнего… — И уже в дверях Борис Антонович добавил: — А про должок-то я не забуду…
— Хорошо, хорошо! — расплылся в кислой улыбке заведующий кафедрой.
Борис Антонович вернулся в аудиторию, попросил сдать работы. Каждый текст начинался со слов: «London — the capital of Great Britain…»
«Недоношенные…» — подумал он.
Через одну пару можно было идти в буфет. Взяв пухлую булочку и большую чашку чаю, Борис Антонович пристроился рядом с коллегой Сашей, которого считал единственным своим другом.
— Привет.
— Привет.
— Представляешь, Федорыч предложил мне секс с Вдовиченко за обычную закорючку в зачетке.
— Это красивая баба, — жуя, ответил Саша. — Он всех сам так настраивает. Ребята тащат коньяк и виски, девчата — зады и груди.
— Противно.
— А что тебя здесь вообще держит? Ты до пенсии будешь ассистентом. Лучше занимался бы только переводами, больше времени на них имел.
— Мне переводы, может быть, и дают за то, что я университетский преподаватель. Уволюсь — так и убью жизнь на любимого Жозе Сарамаго, питаясь только гречкой и макаронами.
— Тебе решать. А то, что завкафедрой — гондон, ты давно понял?
— Да лет шесть назад, как только его увидел.
— Вот и не рви на себе волосы, тем более вон как мало уже осталось.
— У меня сегодня нормальный семинар.
— Испанский?
— Итальянский. Хоть душой отдохну…
Они вздохнули и замолчали.
В шестом часу Борис Антонович отправился домой. На остановке толпилась куча народу. Это означало, что проникнуть в транспорт можно было только исключительно с помощью локтей. Несколько человек курили, сидя на корточках, — тюремная привычка. Летишь из Екатеринбурга в какую-нибудь Пермь, а под крылом самолета везде зоны, зоны… Широка страна моя родная… Девчонки лет пятнадцати грызли семечки, сплевывая шелуху под ноги. Через годик-другой они натянут на свои попки туго облегающие шорты и пойдут прогуливаться по тротуару по улице Малышева, держась правой стороны, по ходу движения, демонстративно облизывая чупа-чупсы, чтоб иногда рядом останавливались машины, из окон которых высовывались бы «добры молодцы» и предлагали «покататься». Подружки будут критично осматривать средство передвижения, и если тачка старая, отечественная, — «нет, извини, мы по своим делам направляемся». А если тюнинг-шмунинг, а то и вообще иномарка — «можно. Только нас надо потом домой отвезти…» — «Конечно!» И вперед — в ближайшее, укрытое густой листвой местечко. В народе это называется «съем». Впрочем, нельзя быть слишком критичным — во-первых, молодость, во-вторых, должна же хоть как-то демографическая проблема решаться… Грязный бомж обходил присутствующих, выпрашивая «рублик на хлеб»…
В автобусе резвилась поддатая молодежь. Ребята умудрялись в страшной тесноте отхлебывать дерьмовое пиво из громоздких пластиковых бутылок, проливали дурно пахнущую жидкость во время резкого торможения друг на друга, ржали… Как в этом городе могли родиться Шахрины, Кормильцевы, Бутусовы… Тайна сия велика есть.
Вот и родной панельный дом с разбитым домофоном и соответственно лужей мочи у лифта. Да у лифта — еще ладно, у некоторых особый шик прямо в кабине нагадить.
Дома Борис Антонович заглянул в холодильник, а там хоть шаром покати. Хорошо, переоборудовали бывший гастроном в новый супермаркет. Надо купить классических холостяцких продуктов — супов в пакетиках, готовых салатов, кефира. Опять-таки сельдерей не помешает, и в кулинарии — печеночные оладьи. Да и банки три консервов всегда пригодятся. Он доковылял до магазина, набрал всего понемногу, пристроился в конец хвоста в кассу. Посмотрел на кассиршу, стал себя ругать. Фрейдизм какой-то! Столько касс, а он всегда встает к одной и той же девушке!
Увидев ее в первый раз, Борис Антонович во время расчета бросил взгляд на ее бейджик. Она это заметила и сразу пропела: «Да, я Наташа! А вас как зовут?» Так и повелось — все время и «здравствуйте», и «как дела?» Блондинка, груди рвутся ввысь байконуровскими ракетами, пару раз она при нем выскакивала из-за кассы, выбегала куда-то — ягодицы плотные, ноги стройные. И все делала одновременно — покупателя рассчитывала и безостановочно разговаривала по мобильному телефону — ей это работать не мешало. Однажды для какого-то события Борис Антонович купил литровую бутылку водки. Наташа провела ее над сканером и нахмурилась:
— Вы смотрите с этим осторожнее, а то мне разонравитесь.
— А я вам разве нравлюсь? — оторопел Борис Антонович.
— Оч-чень!! — блеснула голливудской улыбкой девушка и даже руку к сердцу приложила.
Сегодня, узнав его, она привычно поздоровалась, но, считывая на аппарате ценники, больше не произнесла ни слова.
— Что-то вы грустны сегодня! — не выдержал Борис Антонович.
Она на мгновение остановилась, задумалась.
— А у меня день рождения! Отмечать решили в воскресенье, а сегодня — четверг, лучшая подруга — в ночную, отец уже «отметил», буду дома с мамой телевизор смотреть… Следующий!
Борис Антонович направился было к выходу, но вдруг, словно приняв какое-то решение, спрятал пакет с покупками в ящик камеры хранения и вернулся в торговый зал. Он снял с полки бутылку шампанского, выбрал коробку дорогущих бельгийских конфет, а в овощном отделе нашел аномально появившуюся в это время года дыню.
Выстоял опять очередь в кассу, вывалил все это на ленту транспортера и произнес:
— С днем рождения!
Наташа засветилась улыбкой:
— Вы серьезно? Это все мне? Борис Антонович, ну вы даете! Можно я вас поцелую! — Она вскочила из-за кассы и быстро чмокнула его прямо в губы.
Вечно торопящиеся люди в очереди начали выражать недовольство, да ему и самому стало неловко.
— Ну ладно, я пошел. Еще увидимся.
— Конечно, конечно! Спасибо, миленький!..
Миленький… Он ковылял к дому быстрее обычного. И что это на него нашло? Ну, красивая кассирша, что дальше-то? Надо заметить, сложность вопроса пола, так мучившая его еще каких-нибудь десять лет назад, сильно упростилась. Приняв свое физическое уродство как данность, Борис Антонович давно смирился с ним, замечая свою неполноценность только при приступах острейшей физической боли. Поначалу, когда появлялись первые деньги, он покупал проституток пачками, но ни одна не отличалась от другой. Все машинально делали свою работу, а иногда (не мачо ведь!) и вовсе спустя рукава. Они мелькали, как тени, и исчезали из его жизни навсегда. На четвертом курсе, правда, у него случился изумительный секс с второкурсницей-красавицей с психологического. Ее пунцовые пухлые губы и получасовые минеты не забыть ему теперь до конца дней. А она ведь еще приезжала к нему на съемную квартиру, чтобы прибраться, мыла посуду. И как-то даже заявила сразу после оргазма: «Ты первый мужчина, который заставил меня дрожать…» Но, во-первых, кто его на самом деле знает, может, женщины говорят это каждому любовнику, чтобы подбодрить и вдохновить на новые подвиги, а во-вторых, девица та все же была дура, и уж Сарамаго понять никогда бы не смогла.
Но, помимо жарких губ и умения делать минет, у нее были прекрасные тугие ляжки и упругая грудь. Он жалел, что тогда не женился. Как-то раз на очередной встрече выпускников она появилась с мужем, солидным господином. Все перепились, и Антонович по старой памяти чуть было не потащил ее в туалет. Хорошо, что не получилось. Была еще жертвенная любовь однокурсницы Оксаны, но в молодости кажется, что все впереди, все еще успеется, и он отверг ее робкие попытки сблизиться, а сейчас… Сейчас на хрен он кому нужен… Или 2000 рэ в час, или подпись в зачетке. Да и то объект сознательно вспыхнувшей страсти потом неделю, наверное, будет блевать от отвращения.
Борис Антонович быстро расправился с печеночными оладьями, выпил чаю, засел за Сарамаго. Вообще-то он с ним тянул, смаковал и финальную точку хотел поставить не ранее чем через пару дней. Его уже ожидала Minha Bela Putana Wander Piroli. Работа для души, без заказа, так, для себя. Очень было интересно!
Но тут — то ли чай крепкий, то ли события дня привели его в какое-то возбуждение, последние страницы пролетели, как чемпион-горнолыжник по старой трассе, — вжик! — и точка! Он проверил еще раз — нет, никаких ошибок, все верно. Конец! Нет, само собой, понадобится еще недели две на окончательную правку, но основное-то дело сделано! Ура-а-а!!!
Надо отметить, не подмажешь — не поедет. Кинулся к шкафчикам на кухню — водка-виски, водка-виски, коньяк початый, клоповник дерьмовый… Но ему хотелось, чтобы душа пела! Давно Борис Антонович перестал отмечать завершение перевода португальским портвейном — уж слишком потом голова тяжелая, но вино, вино! Обязательно открыть бутылку белого вина, еще разок просмотреть последние страницы и потом, просто для удовольствия, все перечитать заново. Читать до утра, сколько сил хватит…
Который час? Двадцать два ноль-ноль? Да ерунда, магазин круглосуточный. Сейчас нацепим кроссовки с правой семисантиметровой подошвой (есть и такие) и бегом на улицу!
Выскочил Борис Антонович из подъезда, а тут и дождик стал накрапывать. Мерзкая уральская погода… И тут — ба! — на остановке Наташа! Прижимает к груди пакет с подарками (еще и цветы) и тихонько слезу роняет. Борис Антонович подковылял к ней:
— Наташенька, что случилось?
Неожиданно она уткнулась ему в грудь и громко всхлипнула:
— Это все он, все он, подлец, скотина!
— Да кто он?
— Бывший муж! Поздравил по телефону. Сказал: «Мы с тобой взрослые люди, ну, разошлись и разошлись. Но ведь и у нас было много хорошего. Я заеду, поздравлю тебя, заодно отвезу домой, чтобы ты на общественном транспорте не тряслась…» Я уже сорок минут здесь стою! Под дождем! А его мобильный недоступен! Он, наверное, сейчас с друзьями бухает и ржет надо мной! Мститель, блин, сраный! А трамваи только до десяти вечера! И где я в этом тупике такси найду!
— Наташа! Наташа! Послушай меня! — торопливо сказал Борис Антонович. — Сейчас я на минутку забегу в магазин, и мы пойдем ко мне — вон туда, дом через дорогу, буквально — три шага. Попьем чайку, обсохнешь, согреешься, я вызову тебе такси, и ты спокойно уедешь домой.
— Правда? — прерывисто всхлипнула девушка, стрельнув в него глазами с размазанной тушью.
— Конечно, правда. Одну минутку!
Борис Антонович забежал в винный отдел, схватил первое попавшееся (но все-таки хорошее) испанское белое, помчался обратно. Забрал у Натальи пакет, взял ее под руку и повел через дорогу — «здесь ямка», «а здесь надо наступить на этот кирпичик».
Он повесил ее пальто на вешалку, усадил в кресло и задумался на секунду — снимать ли ему кроссовки? Без обуви его физический дефект сразу бы стал заметен, поэтому просто хорошенечко их вытер.
— А может быть, чего-нибудь покрепче? — спросил он, вынимая из пакета бутылку «Риохи». — Все-таки промокла, замерзла, да и праздник у тебя, как-никак?
— А что это у тебя? — нисколько не смущаясь и сразу перейдя на «ты», спросила Наташа. «Простая девушка, — подумал Борис Антонович, а когда она забралась с ногами на кресло, — очень простая девушка».
— Да есть все, но тебе в твоей ситуации надо что-нибудь крепкое. Виски, водку, коньяк…
— Виски? Отлично, буду виски.
— А я выпью вина, у меня своего рода тоже праздник.
— Какой?
— Один момент, приду, расскажу. Дыню домой возьмешь или здесь съедим? А то у меня фруктов нет.
— Да какой домой, давай здесь!
— Отлично! — Борис Антонович поставил на столик бутылку виски, откупорил вино, принес бокалы, очищенные дольки дыни и уже с месяц валявшийся в кухонном шкафчике «Чернослив в шоколаде».
Он налил Наташе виски, а себе вина, произнес короткий тост в честь дня рождения своей новой знакомой. Выпили, она показала — давай еще. Опять выпили.
— На который час такси вызывать? — спросил он, закусывая дыней.
— Это намек? — нахмурилась гостья. — Мне пора?
— Да ты что! — чуть не поперхнулся Борис Антонович. — Я думал… Я считал…
— У меня день рождения. Дома пьяный отец и злая мать. С подругами мы договорились на воскресенье. Меня пригласил в гости приличный человек, душевно поздравил меня на рабочем месте. Наверное, я тебе понравилась, да? Заботишься, чтобы я не простудилась, поишь виски и кормишь дыней. Куда мне, блин, торопиться? Надоем, тогда и выгонишь.
— Не надоешь! — покраснел, как рак, Борис Антонович. — Не выгоню!
— Тогда давай еще по маленькой и расскажи мне о себе.
Борис Антонович заметался по комнате, отыскал на кухне старые-престарые, с въевшейся пылью, свечи. Поставил их в подсвечники, зажег. Вытащил с балкона давно забытую за ненадобностью вазу и поставил в нее Наташины цветы. Та даже захлопала в ладоши:
— Это чудо какое-то, что я тебя встретила! У меня настоящий праздник! Выпьем!
— Выпьем! — не заставил себя ждать Борис Антонович.
Близость молодого роскошного тела гостьи пьянила во сто крат сильнее тех трех бокалов «Риохи», которые он опустошил один за другим. Мысли беспорядочно метались в его голове: «Нет, это происходит не со мной… Все же придется вызвать такси… Вряд ли она останется со мной на ночь… Этого не может быть!» Он вновь наполнил бокалы, от волнения его рука дрогнула, и он чуть расплескал вино.
— Я курить хочу, — сказала Наташа. — Где у тебя покурить можно?
— На кухне, наверное, — пожал он плечами.
Вышли из комнаты.
— Да… — протянула Наташа, окинув взглядом кухню. — Вроде все есть, но как-то уж очень неуютно. Ты холостяк? — Она достала сигарету.
— Да. И никогда не был женат. А ты почему развелась?
— А почему молодые пары разводятся? Он бухал, неделями не появлялся, а я гуляла.
— Как это — гуляла?
— Ну, спала с другими мужчинами. — Заметив недоуменный взгляд Бориса Антоновича, добавила: — Ну, я молодая, сексуальная, я многим нравлюсь, очень люблю секс. А когда твой благоверный не просыхает и сам где-то носится с проститутками… В общем, не сложилось. К обоюдной радости… — Наташа раздавила окурок в пепельнице и предложила: — Пойдем, еще выпьем, а?
— Конечно…
В комнате Наталья прошлась вдоль стеллажей, забитых книгами от пола до потолка.
— И ты все это читал? — обернулась она к нему.
— Нет, не все, конечно. Есть особые экземпляры. Вот, — указал он пальцем. — Вот еще… Берегу на потом, откладываю удовольствие.
— Ты от чтения получаешь удовольствие?
— Огромное. Когда в руки попадает редкая книга, то весь трясешься, прежде чем откроешь первую страницу.
— А чем ты занимаешься?
— Преподаю в университете, но это так, хлеб насущный, даже не карьера. Больше перевожу, в основном с португальского. И денег больше, и иногда такое счастье доставляет — словами не передать.
— Расскажи, пожалуйста.
— Ну, молодым зеленым студентом я попал на древнегреческий семинар к члену всевозможных королевских научных академий Михаилу Анатольевичу Гарнцеву. Мне понравилось, как он критиковал перевод Грузинского «Илиады» Гомера. У того в колеснице спица, раскаляясь от трения, «пела». Но ведь раскаленный металл не может «скрипеть» и вообще издавать звуки, правильно? Значит, и петь тоже. Ну и так далее, в том же духе.
— Не очень понятно. А почему именно португальский?
— Да им мало кто тогда занимался, а я не то чтобы выделиться хотел, просто зацепило, как первая любовь. Понимаешь?
— Любовь — это я понимаю. Выпьем?
Выпили.
— Слушай, — сказала она, отправляя в рот сразу два кусочка дыни один за другим, — день был тяжелый. Можно, я пойду в душ? У тебя найдется чистая одежда?
— Есть халат, я им не пользуюсь.
— Отлично! Заодно из ванной маме позвоню, чтобы тебя матом не смущать.
Борис Антонович только вздохнул. Пока из ванной раздавался плеск воды, он тупо рассматривал свои кроссовки — снять, не снять? Да ну их к черту! Шила в мешке не утаишь. Он постелил свежее белье, перенес в спальню свечи.
Наташа выпорхнула из душа влажная, маняще пахнущая, возбуждающая. Она сразу положила руки ему на плечи и поцеловала.
— Теперь ты.
— Да, да, конечно…
Борис Антонович тер себя мочалкой так, будто месяц в кемеровской шахте провел. Сполоснулся, обернулся полотенцем, вышел.
— Сюда, сюда, я здесь, — раздался голос из спальни.
Борис Антонович неуверенно вошел — царица, богиня! Какая там Афродита, какая Маха обнаженная, какая Венера Боттичелли! Лег рядом, попытался натянуть на себя одеяло…
— Зачем? — удивилась Наташа. — У тебя и так жарко. — И она принялась его нежно целовать и слегка покусывать. Он тоже старался в долгу не остаться, но тут, в самый ответственный момент, она отстранилась от него:
— Презерватив доставай…
— А у меня нет… — похолодел он.
— Как это? — Девушка даже привстала и подперла голову рукой.
— За ненадобностью… — пролепетал Борис Антонович.
Наталья захохотала, приложила к лицу подушку, чтобы заглушить смех, посоветовала:
— Дуй быстрее в магазин, он круглосуточный, лишь бы на пересменку не попал. Прямо в кассе продаются. А мне включи пока телевизор.
Борис Антонович в одеяле перенес ее в другую комнату, посадил в кресло, всунул в руки пульт и помчался на улицу. Купил первые попавшиеся средства контрацепции, но сразу двенадцать штук.
Ночью у них все получилось… Ближе часам к четырем, когда они уже выбились из сил, Наташа сказала:
— Я на работу от тебя пойду, ты не против?
— Нет-нет, конечно…
— Ну, тогда давай спать…
Пробуждение было тяжелым. С непривычки пришлось потолкаться в ванной. Пока он брился, из остатков печеночных оладьев, сельдерея и каких-то консервов она соорудила не совсем приглядную на вид, но очень вкусную еду. Когда они перешли к растворимому кофе, Борис Антонович задал свой главный вопрос:
— Ты заметила, что у меня одна нога короче другой?
— Конечно, сразу же. Только меня это нисколько не смущает. Вот если бы член был короткий, тогда да… Но у тебя… — она схватила его за ширинку под столом. — Я таких еще не встречала. И мужчина ты очень страстный. Надеюсь, не только от долгого воздержания.
— Но тем не менее я все-таки устал…
— Это после пятого-то раза? Ты в своем уме? Я уже после второго была на седьмом небе! Все, мы к этой теме больше не возвращаемся! Согласен?
— Конечно! — расплылся Борис Антонович в блаженной улыбке…
С Натальей договорились, что после смены она съездит домой переодеться. Он же тем временем купит «хорошей рыбы, свежих овощей, винограда и яблок». Наташа обещала приготовить ему шикарный ужин, а потом они будут «трахаться до самого утра, и утром тоже», потому, что «завтра она выходная, а у него суббота».
— У меня в субботу семинары, — вздохнул Борис Антонович.
— Так заболей, черт побери! Неужели тебя не подменят?
На улице, расставаясь, не могли оторваться друг от друга. Наконец он, опаздывая, сел в трамвай. Все тело ломило, особенно спину, — он решил, что это с непривычки.
Борис Антонович с нетерпением ждал встречу с Сашей. Выложил ему все, как на духу. Тот, в общем, за друга порадовался, но не преминул прочитать нотацию, чем очень разозлил товарища.
— Да какая разница, — свирепел Борис Антонович. — Она не замечает, что я калека, а это — главное!
— Когда вы пресытитесь сексом, а это рано или поздно произойдет, возникнет необходимость искать иные точки соприкосновения, а их у вас нет и быть не может. Станете вместе смотреть по телевизору «Ледовое шоу», передачи Малаховых, дом два, три или какой у них там сейчас «дом» по счету? Она же наверняка не пропускает ни одного сериала — «Зона», «Менты», разные бразильские и российские сопли с сахаром — ну, я не знаю, сам же не смотрю. И потом, она признавалась, что любит «гульнуть».
— Ты прав, ты прав! Я и сам об этом думал. Ну уж, знаешь, лучше необразованная кассирша с пухлыми губами для минета и сиськами третьего размера, чем дрочить под просмотр Fashion TV!
— Серьезный аргумент, мне возразить нечего, — улыбнулся Саша.
Ужин вечером в пятницу, равно как и обед в субботу, прошли замечательно. В воскресенье предполагалось отметить Наташин день рождения в какой-то забегаловке недалеко от ее дома. Должны были явиться подруги с друзьями и мужьями. Как Борис Антонович ни отнекивался, отказа у него не приняли. Достал он из запасников вытертые джинсы, обулся в те же кроссовки, позаимствовал у соседа бейсболку — на его взгляд, лет десять таким образом скинул. Хотя, с какой стороны ни смотри, мужик в возрасте, он и есть мужик в возрасте.
Праздник прошел «на ура», потому что в беседы молодых людей он не вмешивался, танцуя, хоть и трудно это давалось, тщательно скрывал свою хромоту. На улицу, в отличие от многих, блевать не выбегал, солидно, с помощью аргументированных устных убеждений погасил назревающий конфликт между парнем Иры и мужем Гали, пил со всеми наравне и даже рассказал несколько веселых анекдотов — заранее вычитал в Интернете. Как к семинару подготовился.
Были неловкие моменты, когда он не смог ответить на вопросы: «А что у тебя за тачка?» и «Ты охотник или рыбак?» Но тут Наташа переключила внимание присутствующих на себя и как-то все сгладила. Когда же принесли счет, все, как по команде, убежали курить. Борис Антонович безмолвно его оплатил («А че? Это его телка или нет?») и тем самым заработал себе безоговорочный авторитет. В общем, опыт неформального общения с молодежью удался, но ему хотелось, чтобы встречи эти проходили как можно реже.
Наталья, отпраздновав свои двадцать три года (о ужас на плешивую голову Бориса Антоновича!), ощутила себя взрослой дамой. Подводя итоги празднования, она ему поведала, что ее друзьям он очень понравился, а «Ирка-блядь», так та просто на него «запала». Все вечера они проводили у него дома, изредка выбираясь в кинотеатр. Театры и выставки были сразу отвергнуты с искренним и бурным негодованием.
Как-то в один из вечеров он спокойно предложил Наташе перевезти к нему вещи. Та с радостью согласилась, но попросила его прежде пообщаться с папой — должна же ее семья знать, где и, главное, с кем она живет. Борис Антонович решил явиться в гости с бутылкой экзотического спиртного напитка, но Наталья слегка пожурила его за «интеллигентские замашки» и заставила купить бутылку водки, «но большую».
Смотрины прошли на высшем уровне. Отец, встретивший дочь с новым женихом, похоже, уже «употребил». Мать, с допотопной «химией» на голове, уставила стол необычными и уж слишком жирными закусками. После того как принесенная женихом емкость «ополовинилась», глава семьи притащил аккордеон, исполнил две несвязные песни о гордости русского оружия, дал напутствие «беречь дочь, кровинушку» и отправился почивать. Мать, искоса поглядывая на кривую осанку гостя, время от времени переставала суетиться и впадала в крайнюю задумчивость.
Наташа поселилась у любителя португало-бразильской литературы. Плюсов от совместной жизни хватало — чистая, всегда выглаженная одежда, каждый вечер — новое блюдо. Теперь Борис Антонович со стыдом вспоминал, что мог на неделю вперед натушить куриных бедрышек и каждый день ими питаться. Он начал толстеть и — да! да! — добреть! Мир, пусть при всем своем убогом несовершенстве, перестал казаться ему жестоким. Он, прекрасно это осознавая, становился обычным мещанином. Но был один минус, и какой! Он теперь почти не мог работать! Раньше Борис Антонович садился за монитор сразу после ужина, и иногда порыв вдохновения оставлял его вовсе без сна. Он приходил в университет с красными от усталости глазами, бормоча, словно в забытьи: «Сарамаго, Сарамаго…» А сейчас… Рабочий стол он перетащил в спальню, так как в соседней комнате по нескольку часов в день грохотал телевизор, шли современные сериальные трагедии из разряда «то убил, то разлюбил». Из кухни доносилось бодрое бесконечное стрекотанье Натальи, обсуждающей с подругами по телефону многочисленные новости. Ранее столь благосклонная Муза стала все реже касаться его своим ласковым крылом. Если же, как часто бывало, Бориса Антоновича неожиданно осеняла свежая идея, поработать над ней не удавалось — в спальню проскальзывала в аромате духов обворожительная подруга и разными изощренными ласками затаскивала его в постель.
Пару раз он оставался вечером в университетской библиотеке. Саша обратил внимание на его округлившийся живот. Ведя малоподвижный образ жизни и каждый вечер объедаясь, Борис Антонович начал катастрофически полнеть…
Вскоре подруга тоже обратила внимание на его внешний вид. Она поняла, что с палочкой ходить ему все-таки легче, и настояла на покупке трости с набалдашником, заставила отпустить бороду. Он словно постарел на несколько лет, но солидности это, надо заметить, ему прибавило. Борис Антонович шутил, что теперь ему только цилиндра не хватает или шляпы-котелка.
Неожиданно он получил значительную сумму за давно сделанную работу. Независимое бразильское статистическое агентство, выполняя заказ коммерсантов, борющихся за российский рынок и не удовлетворенных официальными данными, выслало ему деньги за перевод обзора российского сельского хозяйства на португальский язык. Сразу сняв приличную сумму, он погулял часок по парку, принимая решение, потом зашел в ювелирный магазин и купил тоненькое колечко из белого золота с маленьким бриллиантом Chopard. Решение было мужское и требовало мужского поступка. Ни с кем советоваться он и не подумал.
Сославшись на выдуманную причину, он заманил вечером Наташу в Del Mare и там, под бокал «Вдовы Клико», достав из коробочки подарок, сделал ей предложение. Наташа совершенно спокойно (как будто ей предлагают выйти замуж каждый день!) надела кольцо на палец и сказала:
— Надо же! Как раз! — и поцеловала жениха. — Я согласна! Конечно, я согласна! Мой единственный, любимый до самой моей смерти!
Ночью все предыдущие сексуальные рекорды были побиты. Свадьбу назначили на последние выходные мая, благо оставалось недолго. Подали заявление, выбрали место (университетская столовая подошла идеально). От свадебного платья невеста резко отказалась, объяснив, что белоснежный наряд и фата — это предрассудок, что фату надевают только раз в жизни, а она уже была замужем. Список гостей со своей стороны, по просьбе экономного Бориса Антоновича, урезала несколько раз — да и он не собирался поить весь преподавательский состав.
Однажды, когда Наталья осталась ночевать у матери, ночью в квартиру Бориса Антоновича начал ломиться неизвестный с твердым намерением выломать дверь. Мода на металлические двери миновала Бориса Антоновича стороной, и сейчас хлипкая деревяшка не выдерживала яростного натиска незнакомца, который сопровождал свои удары грязной руганью.
— Женишок, блядь! — неслось с той стороны. — Открывай, сука! Тебе, козел, пиздец!
Угрозы подтверждались крепкими ударами тяжелого ботинка. Не нужно быть Пинкертоном, чтобы догадаться о личности незваного гостя, — это был Наташин «бывший».
— Сам дурак! — не выдержал интеллигентнейший Борис Антонович. — Прекратите немедленно! Я сейчас милицию вызову!
— Не успеешь! Я те ща хребет сломаю!
Борис Антонович кинулся на кухню, но не нашел не то что какого-нибудь завалящего топорика, но даже обычного молотка. Он вернулся в прихожую, снял телефонную трубку, набрал «02», представился и громко, чтобы было слышно за дверью, попросил приехать наряд милиции, так как у него хулиганы выбивают дверь в квартире.
— Как же вы достали… — устало вздохнули на другом конце провода. — Через десять минут будет наряд…
— Ты слышал, Отелло! — прокричал Борис Антонович. — Через десять минут наряд приедет! Ночь проведешь в вытрезвителе! Там хорошо, прохладно! Милые соседи! Ласковые менты!
После некоторой паузы он, услышав затихающие проклятия и звуки удаляющихся шагов, перезвонил в дежурную часть и отменил вызов. Но перед тем, как положить трубку, успел уловить нехорошее слово.
Утром Наташа, узнав об инциденте, кинулась звонить «бывшему», но тот ничего не помнил и был рассказом о своих подвигах сильно удивлен. Велик и могуч русский народ!
Борис Антонович встретил в университете Сашу, которого не видел несколько дней. Друг раньше не задавал ему вопросов о предстоящем бракосочетании, но за обедом в столовой поинтересовался, скорее из вежливости, чем из любопытства, что же Борис Антонович решил подарить суженой на свадьбу? И, услышав в ответ: «Машину», чуть не слетел со стула.
— Машину? Ты что? За каким хреном она тебе нужна? Ты как своей, извини, кривой ногой педали собираешься нажимать? Ты же при ходьбе стонешь от боли, а тут, даже если «автомат», а не «механика» — газ-тормоз, газ-тормоз! — сдохнешь через полгода!
— А я не себе, я — Наташе, — спокойно доедая суп, ответил Борис Антонович. — Земельный участок и дача мне не нужны, жилищные условия я улучшать не собираюсь. Ну есть чуть-чуть денег, куплю ей «пежо-207», стоит-то всего ничего, пусть ребенок радуется.
— Тогда покупай прямо сейчас, пока не расписались, потому что потом это уже будет совместно нажитое имущество, и при возможном разделе она сможет на него претендовать.
Лицо Бориса Антоновича покраснело:
— Как… Как ты можешь! Да ты вообще… Как ты подумал! Я ведь люблю ее, больше жизни люблю! Какой раздел, ты о чем?
— Да все о том же! — Саша даже вскочил со стула. — Ведь ты любишь прежде всего де Ассиса и Лиму Баррету! Пройдет немного времени, вы наиграетесь в любовь так, что смотреть друг на друга не сможете! Нет у вас ничего общего, кроме члена и влагалища!
— Ну а тебе-то что?! — Борис Антонович тоже вскочил.
Сотрудники за соседними столиками стали на них оглядываться. Борис Антонович стал говорить тише.
— Но, может, это и есть любовь, когда тот самый член вставляется в то самое влагалище!
— Тебе тридцать девять лет! — продолжал кричать Саша. — И ты калека! У тебя боли, и с каждым годом они все сильнее и сильнее! Думаешь, я этого не знаю! Тебе нужна сиделка, поклонница изящной поэзии, а твоей Наташке — жеребец! Она кассирша, ей нужен грузчик!
Борис Антонович затрясся мелкой дрожью:
— Пошел вон! Видеть тебя больше не желаю! Никогда! Нигде! Встречу в коридоре, кругом обойду! И руки никогда не подам!
— Мезальянс счастливым не бывает! — прошипел Александр, забирая портфель, лежащий на соседнем стуле. — У тебя была спокойная жизнь, и ты был счастлив. А теперь ты превращаешься в кусок жира, а скоро превратишься в кусок говна! Прощай!
Борис Антонович ничего не ответил, лишь устало махнул рукой и грузно опустился на стул. Через пять минут он вышел на улицу, сначала скрылся в продуктовом магазине, затем подошел к летнему кафе, где постоянно собирались выпивохи, показал бутылку водки и пластиковые стаканчики. Нетрезвая публика услужливо засуетилась. Он с трудом выпил свои сто граммов и, тяжело опираясь на трость (без нее он себя уже не представлял), пошел восвояси. Предательские слезы текли по его щекам — с Сашей они близко общались двадцать пять лет. Как говорится: «и Крым, и Рым…»
Борис Антонович с Наташей отправились в автосалон смотреть машину — она там побывала заранее и «кое-что заприметила». Выбор будущей супруги его ошеломил. Нет, в технических характеристиках, в ходовых качествах он был ни бельмеса, но внешний вид!.. О боги!.. О ужас!.. Красный кузов, черный кожаный салон, кресла с красной окантовкой, черные бамперы, тонированные стекла, диски с кучей спиц… Наташа прыгала вокруг этого чудовища как девочка, играющая в салочки. Не хватало бантиков, косичек и воздушных шариков.
— Слушай! — счастливо протянула она, прижимаясь к Борису Антоновичу. — У меня есть клевый знакомый, знаешь, какие он нам сделает крутые номера!
Ноги начинающего автолюбителя подкосились. Несмотря на то что процедура оформления и страхования заняла утомительно много времени, он так и не пришел в себя. Конечно, в предварительных обсуждениях упоминалось, что автомобиль покупается «на семью», но представить себя внутри этого монстра Борис Антонович, как ни пытался, не смог.
Ночью они всегда пылко любили друг друга, но эта ночь затмила собою все предыдущие. Утром он из-за болей в спине просто не смог разогнуться и на службу не пошел, сославшись на болезнь.
Между делом настал день свадьбы. Борис Антонович был молчалив и спокоен — скорее, нервически спокоен, с трудом соображая, что происходит вокруг. Наталья же суетилась, раздавала указания, ранним утром успела съездить в столовую (исправить недочеты), на «пежо» — права у нее были давно, получила она их вместе с «бывшим» — гоняла как Джейсон Баттон. Она заставила его купить новый костюм Canali, не хухры-мухры. Пусть жених не в смокинге и без бабочки, но с тростью и с бородой — очень стильно! (Покупку делали в «мультибрендовом бутике», Борис Антонович надолго заинтересовался рекламой Cortigiani — «Сен-Тропе, Капри, Миконос и Порто-Черво, и по сей день крайне привлекательные для всех обладателей платиновых кредитных карт, яхт и кабриолетов, определили мужчину Cortigiani. Он привык отдыхать на широкую ногу и носить что-то «интеллектуальное», но предельно расслабленное. На отдыхе, с одной стороны, он не забывает про спорт, а с другой — не прочь пойти на вечеринку или же устроить ее прямо на своей вилле. Мужчина Cortigiani — счастливый человек без возраста. Ему, возможно, двадцать пять, он уже многого достиг, но многое ему еще предстоит. Или ему тридцать, он руководит крупной компанией, и все называют его счастливчиком. А возможно, ему за сорок, но никто и никогда не даст ему больше тридцати пяти: глаза горят, как у юноши, вокруг них еле заметная паутинка морщинок, а улыбка — харизматична, как и он сам». (Тьфу!) Сама же надела голубое полупрозрачное платье со стразами и откровенным разрезом на боку, через которое просвечивало голубое белье. Глядя на взволнованную невесту, Борис Антонович подумал, что любой мужчина думает прежде всего о том, как затащить такое совершенство в постель, а не о том, нравится ли ей Жозе Сарамаго.
У Дворца бракосочетаний собралась разношерстная толпа. Борис Антонович пристроился к коллеге Зубатову, потому что у того была припасена фляжка со студенческим коньяком «Мартель». Хмурые с утра мужчины в мешковатых пиджаках, бесформенные женщины в нарядах «на выход», безвкусно одетые ребята, девушки, кто в длинных платьях, волочащихся по грязному асфальту, кто в коротких юбках с замысловато накрученными прическами — все ожидали начала праздника.
К радости многих, во Дворце был буфет, и потому, пока молодые давали друг другу клятву верности и обменивались кольцами (с мылом не снимешь, Борис Антонович специально выбирал, чтоб, если что, оторвали только с пальцем), народ время зря не терял. Некоторые даже опоздали к торжеству, да оно и к лучшему. Суетился видеооператор, щелкала вспышка фотографа, Наталья сверкала белозубой улыбкой, а ее папаша зубами скрипел — пора было выпить. Борису Антоновичу стало душно, захотелось на воздух. Наконец поставили подписи, их объявили «мужем и женой», и все побежали рассаживаться по машинам. Лишь прохлада кондиционера в арендованном «мерседесе» привела Бориса Антоновича в чувство. Он достал реквизированную у коллеги Зубатова фляжку, глотнул сам, предложил Наташе, та хихикнула и тоже сделала «добрый» глоток. Борис Антонович не сводил со своей любимой глаз. Глотнув еще, он подумал: «Боже мой! А ты действительно счастлива! Люблю тебя, люблю!» — и полез целоваться. Она с жаром ответила. Из машины около столовой вылезла с размазанной на губах помадой и громко хохоча. Тут же ее окружили подруги и быстро привели в порядок.
Дальше пошло по традиции — тосты, водка, шампанское, салат оливье, котлеты. Через полчаса возрастная грань между поколениями стерлась. Автослесари, хозяева ларьков, индивидуальные предприниматели, строители коттеджей и преподаватели романо-германской филологии с жаром спорили друг с другом. Через час стали дарить подарки — кухонную утварь и мелкую бытовую технику. Кто-то подсовывал конверты с наличными (тысяча рублей? Или две?). Тамада был глуп, его никто не слушал. Начались танцы. Невеста выдавала такие коленца, что все не сводили с нее глаз. Она маняще выгибалась, кружилась, сверкала глазами и улыбкой. На ее призыв в круг выскочил стройный мускулистый парень, прямо настоящий Latin Lover, и завертел с ней настоящую карусель. Щеки Наташи горели огнем, грудь вздымалась, она ни в чем не уступала своему настойчивому кавалеру. Борис Антонович, решив, что ревновать не стоит, выпил очередную рюмку водки и закусил студнем. Танец закончился, неожиданной паре аплодировал весь зал. Кавалер, не будь дураком, взял невесту за руку, и та отвешивала поклоны, как балерина Большого театра. Шум стоял невообразимый. Борис Антонович знал, что со стороны он был похож на надувшегося индюка, но ничего не мог с собой поделать — молча сидел и время от времени улыбался, когда к нему обращались. За столом шептались, что жених нашел свое счастье за кассой в супермаркете. Случайные гости восклицали: «Не может быть!», имея в виду красоту невесты, а потом понимающе тянули, узнав о физическом недостатке жениха: «А-а, ну тогда все понятно!» Друзья, еще державшиеся на ногах, доставили молодоженов домой. «Первой брачной ночи» не получилось, потому как влюбленные были пьяны в стельку.
На второй день свадьбы пришли в снятую Наташей дешевую забегаловку лишь самые стойкие, в основном ее друзья. Борис Антонович пытался увильнуть, и лишь звонок коллеги Зубатова с обещанием притащить пару «Мартеля» поднял его на ноги.
Хорошо, что предел пьянству был поставлен запланированным свадебным путешествием в Турцию. Как ни хотелось Борису Антоновичу оказаться на волшебных Эшториле или Кинта до Лаго, про которые он столько читал и слышал от очевидцев, бюджет не резиновый — машина, свадьба, кольца. Наташу за кассу пускать больше нельзя — не тот статус, а переводов все меньше — кризис, а ставку в университете ему не повысят — об этом давно забыли и стерли из памяти… А жить как-то надо. А как? Да как весь народ живет — позволяя себе иногда маленькие радости. Вот и у них — Кемер. Синее море, камни, песок, отель, пальмы в кадках. Не Атлантический океан, но тоже вон — Средиземное море, не Белое, во всяком случае.
Настроение у Натальи — супер. Оставили вещи в номере и сразу — осматривать достопримечательности. Потом бассейн, пляж, ресторан, оздоровительный центр. После коротенького секса — так, территорию пометить — уснули, устали от перелета. Затем снова море, синие упругие волны, номер, переодевание, ужин, танцы…
Ну, танцы — это сильно сказано. Борис Антонович в льняном костюме потягивал итальянское белое, купленное за наличные (к дьяволу ваше «все включено» и мочу под видом вина!). Ему не до танцев. Наташа же не сидела ни минутки. В очередном легком полупрозрачном платьице танцевала под легкий лаунж. К ней подкатывались накачанные наглые турецкие аниматоры в расстегнутых до пупка рубашках. Она, улыбаясь, взглядом показывала на мужа. Он в своем бежевом костюме и с тросточкой — чистый олигарх (только что олигарх делает в Турции?). Обладатели рельефных мышц отваливали…
По утрам — вместе в бассейн. Плавали, пока не чувствовали прилив так нужной бодрости. Наташа — на массаж, дренаж, хамам, водоросли, обертывание — правильно, молодость не может быть некрасивой. А он за рабочий стол — преподнесли-таки на свадьбу единственный стоящий подарок — ноутбук, и писал себе, писал что-то там…
Вечером — легкий ужин с легким вином, бестолковые разговоры. Наталья не открыла ни одну из книжек, которые он ей взял в путешествие. Снова танцы…
На пятый день он вдруг понял одну закономерность в тексте Wander Piroli, увлекся и не пошел на дискотеку. Может, Наташу это обрадовало — его присутствие на площадке перестало ее стеснять. Возвращалась она заполночь, раскрасневшаяся, и требовала, требовала неизбежного секса…
На седьмой день Борис Антонович еле дополз до бассейна. Приступы боли в спине бывали и раньше, в воде чаще всего отпускало, но чтобы скрючило так, как сегодня… Старый друг мовалис не помог ни на секунду. Оставшиеся два дня он лежал, свернувшись клубком в номере, и стонал. Наташа перепугалась страшно, но билеты решили не менять — да это и невозможно: чартер как-никак. Летел он обратно согнувшись и весь зеленый от мучений.
Борис Антонович сразу отправился к своему лечащему врачу Ивану Анатольевичу в НИИ нервных болезней. Именно он в свое время и прекратил бестолковые попытки излечиться с помощью мануальных терапевтов, институтов курортологии, вытяжек из кокосового дерева, физиотерапии, китайского иглоукалывания и советов народных целителей. Да, есть от неправильной осанки, вызванной разной длиной ног и кривой походкой, остеохондроз, есть между четвертым и третьим, а также между четвертым и пятым позвонками две пятимиллиметровые грыжи, разрушающие межпозвоночные диски, ну и живи с этой болью, на лучшее не надейся, сделать операцию всегда успеем.
Бегло осмотрев старого знакомого, врач без лишних разговоров отправил его на другой этаж делать МРТ, отодвинув к чертям собачьим всю очередь.
— Ну скажи мне хоть что-нибудь! — взревел Борис Антонович.
— У тебя на старых снимках, — рассматривая историю болезни, ответил тот, — грыжи давят на нервные корешки, а судя по нынешним симптомам — дело вообще дрянь.
— Разве больному можно такое говорить!
— Ну ты же не ребенок! Что я тебе отвечу? В Усть-Илимском районе живет бабка, пошепчет, и все как рукой снимет? Что ты хочешь услышать? Поезжай к филиппинским хилерам, тибетские знахари иголки тебе уже ставили! Давай, иди, ждут же тебя, не задерживай мне очередь!
В коридоре сидела бледная Наталья.
— Что сказал доктор? — спросила она.
— Ничего, — зло огрызнулся Борис Антонович. — Послал снимок делать.
В кабинете магнитно-резонансной томографии Борис Антонович разделся, снял часы и крестик, лег в аппарат. После получасового мерного жужжания (чуть не задремал, слабость теперь ощущал постоянно) получил на руки снимок. Попытался сам что-то там разглядеть, но ничего не понял, пошел к Ивану Анатольевичу. Тот прислонил снимок к светящейся рамке и чертыхнулся.
— Ну что? — не выдержал Борис Антонович.
— Ничего хорошего! Блин, как ты еще ходишь… Смотри! — И врач указал маленькой указкой на какую-то точку на снимке. — Твоя грыжа между четвертым и пятым позвонками выросла до одиннадцати миллиметров и давит на корешки спинного мозга. Вторая — между четвертым и третьим — уже восемь, и когда давить начнет и она, единственное кресло, в котором ты сможешь сидеть, будет инвалидное. Почему, черт подери, такой быстрый регресс? Ты же выполнял мои рекомендации? Никаких тяжестей, прогулки — сто метров по лесной дорожке, плавание два раза в неделю — медленно, медленно, метров по триста максимум, и то лишь бы не разжиреть! Откуда это?
Борис Антонович все понял.
— У меня сильно возросли физические нагрузки.
— Ты записался в контрактные войска?
— Нет. Я женился. На двадцатитрехлетней девушке. Ну… и до свадьбы… это самое… сам понимаешь…
Иван Анатольевич всплеснул руками.
— И сколько же раз в неделю «это самое» у вас, с позволения сказать, происходит?
— Каждый день. По нескольку раз…
— Ой дурак… — прошептал врач. — Твоя единственно возможная поза при сексе — лежа на спине и не двигаясь. Особенно важно — не дергать тазом.
— Но… — оторопел Борис Антонович. — Это же невозможно…
— Зато есть возможность остаток жизни провести в инвалидном кресле. Хочется?
— И что же делать? — Годами натренированный стоицизм Бориса Антоновича стал давать серьезные сбои.
— У нас тебе оперироваться нельзя — зарежут, как свинью. Прямой путь в дом инвалидов, а то и на погост. Тебе нужны микроинвазивные операции, несколько штук. Делают их в Израиле. Стоимость одной операции — двадцать тысяч долларов, но очень качественно. В США — тысяч двадцать пять. В Германии есть отличная больница, под Берлином, в Потсдаме, так и называется: Клиника микроинвазивной хирургии. Там русскоговорящая секретарша Ирина, прекрасной души человек, организует все в лучшем виде. В Москве практикует Барков — заменяет разрушенные диски титановыми протезами, говорит — в футбол потом играть можно. Но его пациентов я не видел, а сделавших операцию в Германии — видел. Операция — семь тысяч евро, но тебе одной не обойтись. Нужно делать новый позвоночник. Или подыхать.
— Обнадежил…
— Что решил? Не откладывай. Когда грыжа высыхает, она отваливается и падает в нервный столб. Если упадет не туда, куда надо, операцию нужно провести в течение двадцати четырех часов, иначе всю оставшуюся жизнь будешь писать сидя, причем через трубочку. Приступ — и «скорая» везет тебя в ближайшую больницу, где дежурный врач без всякой микроинвазивности вскрывает тебе все, что можно, и откусывает грыжу щипцами.
— Умеешь ты обрадовать…
— Вот тебе номер телефона в Берлине, вот адрес сайта. — Иван Анатольевич «докторским» почерком черкнул что-то на маленькой бумажке. — Молодой жене скажи, пусть терпит. Или разводится. Это та блондинка, что в коридоре? Надо же, и чем же ты ее взял?
— Вань, давай без…
— Ты о здоровье своем думай. А то у тебя больше не будет ни блондинок, ни брюнеток. Секс до операции, после операции — отменяется. Как прооперируешься, позвони. Проведем физиотерапевтические процедуры, поможем оклематься. Сделаем новые снимки. В Москве через два месяца конференция, встречусь с Барковым, может, он что умное присоветует. Но ты же знаешь — каждый свой метод, как единственно верный, хвалит. Я пока больше буржуям доверяю — опыта у них, понимаешь, побольше. Ну ничего, раз порежем тебя, другой, третий — будет тебе компенсация за молодую жену. В жизни ведь просто так ничего не бывает, верно?
— Иди ты в жопу со своей философией… Давай телефон.
По дороге домой Иван Антонович с Натальей не разговаривал. Она пыталась дуть губки, но, поняв, что дело серьезное, отстала. Сразу отправилась хлопотать на кухню, убирать скопившуюся за время отсутствия пыль.
Борис Антонович находился в тяжелых раздумьях. Думал не о грядущей операции, а о том, где взять на нее деньги. Ну, предположим, на один визит в немецкую клинику он наскребет — закроет рублевый счет в Сбербанке, валютный в «Уралсибе»… Ну а если понадобится вторая, третья?.. Надо будет ставить протезы. Где брать деньги, где?
— Натуля! — позвал он жену.
— Да, любимый, — вбежала та в спальню, на ходу вытирая руки какой-то салфеткой.
— У меня проблемы с позвоночником. Надо срочно делать операцию. В Германии. Семь тысяч евро. Плюс перелет, проживание. Результат не гарантирован. То есть оперативное вмешательство устраняет одну причину, но остается другая. Но если ничего не предпринять, скоро я окажусь в инвалидном кресле. И еще… После первой же операции у нас денег останется — всего ничего. Плюс процесс реабилитации, преподавать я не смогу, останутся только переводы. А их сейчас почти не дают — кризис. Вот такая… петрушка.
Наташа выслушала молча.
Борис Антонович рассчитывал на понятную ему реакцию — жена заплачет и скажет: «Конечно, оперируйся, деньги мы найдем, я с тобой до гроба…». Или: «Ну, давай попробуем. Вдруг с первого раза наступит резкое улучшение. Пока идет реабилитация, я стану работать, мы молодые, сильные, займем, заработаем, отдадим…»
Вместо этого Наталья побледнела, бросила салфетку на пол, произнесла: «Блядь!» и ушла в ванную. Там она включила воду и заперлась.
Борису Антоновичу не хотелось к своим страданиям добавлять неудовольствие жены. Он прикинул разницу во времени и позвонил в Берлин. На немецком он, кстати, тоже сносно объяснялся, но его сразу соединили с секретаршей Ириной Бергер, которой он быстро объяснил суть дела на русском языке. «Ну, да, конечно, врач уникальный. Я знаю, что такой — один на весь Берлин. Понимаю, что очередь за четыреста тридцать два месяца. Но мы же русские, очень болит, знаете ли. Конечно, снимок через DHL вышлю завтра и семь тысяч евро тоже завтра. Вот вам мой мэйл, передавайте реквизиты. Я получаю визу, звоню, вы бронируете номер в гостинице. Я прилетаю — вы встречаете. Врач смотрит — режет, не хочет он — другой режет. Я был на вашем сайте, у вас много хороших врачей. Нет, понятно, что он лучший, ну и берем тогда лучшего, откладывать-то нельзя. Как только вышлете реквизиты — сразу деньги и отсканированную копию платежки на ваш мэйл. Со всем согласны? Вот и аувфидерзеен, пока-пока».
Между прочим, со своей супругой никогда, ни по какому поводу, ни разу Борис Антонович еще не ругался. Ее нынешнее поведение его раздражало.
— Открывай! — заорал он и стал стучать в дверь ванной.
Дверь сразу распахнулась. Наталья выскочила с красными глазами и надутая, как мышь на крупу.
— А ты уверен, что твой врач тебя не «разводит»? — выдала она. — Может, у него «откат» от этой клиники за клиентов? У тебя же есть страховой медицинский полис? Грыжу тебе обязаны вырезать бесплатно в нашей больнице!
— ЧТО? ЧТО?!! — Борис Антонович не верил своим ушам. — Это говорит МОЯ жена? Пусть любимого человека уродуют пилой костоломы, лишь бы денежки сохранить?! Я правильно тебя понял? Врач, который лечит меня с двенадцатилетнего возраста, решил выставить меня на «бабки», чтобы получить «откат»? Так! — страшно заорал он. — Минута, и тебя здесь нет! Минута! Иначе в окно выброшу! Вниз башкой!
Наташа, впервые видевшая мужа в таком состоянии, схватила сумочку, быстро всунула ноги в туфли и выбежала на лестницу.
— Дешевка! Потаскуха! — неслось ей вслед.
Весь остаток вечера Борис Антонович сидел на сайте клиники. Договорился со столичным туристическим агентством о помощи в ускоренном получении визы — сошлись на том, что в Москве за деньги его без очереди впустят в посольство, нужно только иметь необходимые документы и оплаченный счет за операцию. Виза будет на другой день. Все это он отписал немке Бергер на ее мэйл. Для ускорения процесса вновь попросил счет. Также через Интернет выяснил адрес ближайшего офиса DHL, собрался заехать туда с утра.
«А не помешала бы машина, черт побери! И водитель не помешал бы!» Ну, Наташка, ну, зараза… Вышла замуж за университетского преподавателя из-за денег? Какие у преподавателя деньги? Из-за жилья? Надоело жить с пьяным папой и визгливой мамой? Не-ет! Нет предела скотству человеческому… Единственное, что может ее оправдать, — это то, что она полная, круглая, конченная дура. Но зачем человеку, знающему шесть живых языков и два мертвых, дура жена? Да затем, что у нее сиськи третьего размера и после получасового минета, сперму проглотив, она все продолжает и продолжает свое fellatio, пока ты опять не кончишь. Жопа у нее твердая, как камень, и, трахаясь раком, она не стоит бесчувственной коровой, а откликается на каждое твое движение, и часто не поймешь, кто кого трахает… Чего стоят все знания мира, когда есть такая маленькая щелочка, стенки которой каждый раз то сильно сжимают, то чуть ослабевают хватку, когда ты вводишь туда свою жадную до ласки восставшую плоть…
Борис Антонович порылся на кухне в стенном шкафчике — текила! К черту текилу! Где-то были виски и запас заплесневелого чернослива в шоколаде, пережившего и американскую, и северокорейскую, и иранскую ядерные угрозы.
Мобильный и домашний телефоны трезвонили беспрестанно, он их отключил. Глотнул виски из бутылки, затем плеснул в стакан, залпом выпил, снова налил, и уже только тогда уселся в кресло, закусил черносливом и в кои-то веки включил телевизор. Еще виски! Отпускает… Отпускает…
Утром, едва продрав глаза, сразу к компьютеру. Открыв почту, Борис Антонович сразу увидел письмо с реквизитами Commerzbank AG. Очередь-очередью, а с «русских свиней», наверное, дерут втридорога, так что всегда желанные клиенты. От себя секретарша добавила, что поначалу все-таки хорошо было бы увидеть снимки. Вдруг врач не возьмется за операцию? «Ничего, — подумал Борис Антонович. — Если что не так, вышлете деньги обратно. Потеряете двадцать евро за перевод, ничего страшного, зато время сэкономлю». Отправлять электронкой снимки фрау Бергер не советовала — могут не дойти. Да оно и понятно.
Быстро поплескавшись в душе, он выпил холодного чаю и помчался в компанию DHL. Только заполнив все бумажки, заплатив и получив квитанцию, вспомнил, что не включил вырубленный вчера мобильный. Сразу заверещали SMS-ки — вам звонили с такого-то номера. Двенадцать звонков. Номер был Наташин. Минут через пятнадцать, когда он уже подъезжал к «Уралсибу», она позвонила еще раз. Выла, стонала, пыталась объяснить, что он ее неправильно понял. В общем, Борис Антонович растаял — они помирились. Понял-то он ее правильно, но что теперь — из дому гнать?
Наталья поджидала его у входа в банк на своем футуристическом авто.
— Миленький, миленький! — тараторила она. — Прости, прости!
— Ты едешь со мной в Берлин, я так понимаю? — утвердительно спросил Борис Антонович.
— Конечно, конечно!.. Когда?
— Завтра утром.
— Как завтра?
— Вот так, завтра. Давай за билетами. Прилетим в Москву — сразу в турагентство, потом в посольство за визой, получаем и тут же в Берлин. Ясно?
— Яс-сно…
В машине Наташа, оказавшись в привычной обстановке тяжелого трафика, пришла в себя, крикнула кому-то, высунувшись в окошко: «Гондон!» Водила она ужасно: одновременно курила и разговаривала по мобильному, а потом подрезала парковавшуюся «тойоту», заняв ее место около авиакассы. Водитель еще только собирался выразить недовольство, как Наталья, опередив его, крикнула:
— Что?! Тебе больше надо? Вон, на бордюрчике место есть! — и потащила Бориса Антоновича вверх по лестнице.
Оставшееся время провели в сборах. Документы, карточки, билеты, наличные…
— Одежды бери минимум, — сказал он жене. — После операции тяжести мне поднимать нельзя, свои чемоданы будешь таскать сама.
— Справлюсь! — уверенно ответила Наташа, пыхтя и продолжая набивать вместительный «Самсонит» всевозможными тряпками.
Летели плохо, самолет трясло, попадали в воздушные ямы, взятая на время — уж очень понравилась — фляжка коллеги Зубатова скрашивала возникшие неудобства. Из Домодедова сразу поехали на «Китай-город» в турфирму, обещавшую легко «проконтактировать» с визовым отделом посольства Германии. В помещении толкалась туча народу. Борис Антонович подошел к столу, заваленному различным рекламным хламом, и представился. Мальчик-одуванчик, не стесняясь, при всех попросил у него сто евро. Получив деньги, весело сказал: «Поехали!» Они сели в его разваливающийся «форд» и направились на Ленинский проспект, дом 95а. Москва — город пробок. Добирались долго. Когда приехали на место, верткий юноша куда-то убежал и вернулся только через двадцать минут:
— Идите вон в те ворота. Охране покажете паспорта, вас пропустят.
— А очередь? — поинтересовался Борис Антонович.
— Повторяю еще раз! — Наглый мальчик поднял указательный палец. — Видите будку с охраной? Показываете паспорта…
— И нас пропускают! — бодро закончила за него Наташа.
— Точно! — улыбнулся ловкач и был таков.
Они попали в здание посольства. На столах были разбросаны анкеты, на стенах висели образцы — для туристов, воссоединяющихся семей и прочая лабуда. С грехом пополам они заполнили бумаги и подошли к свободному окошку.
— Цель поездки! — сурово глянула на них дама с внешностью госслужащей Третьего рейха.
— Там все указано, — тихо сказал Борис Антонович. — На операцию и дальнейшее лечение.
— Вот как… — с каким-то радостным торжеством протянула дама. — А вы знаете, чтобы получить визу и выехать на лечение, надо сначала оплатить лечение? — И она, словно издеваясь, ухмыльнулась.
— Так вот же платежка, — еще тише ответил Борис Антонович и подвинул ей листик со штампом банка и выпиской о переводе.
Дама сморщилась, словно глотнула что-то кислое. Она сгребла документы и произнесла:
— У вас срочный выезд. Приходите завтра после двух, — и, не прощаясь, встала со стула, показав им широкую, скорее мужскую, чем женскую, спину.
— Почему везде так русских не любят? — уже на улице спросила Наташа.
— Потому, что порой ведут себя как свиньи. Вспомни Турцию — отдыхающий с утра нажрался, заснул пузом кверху на лежаке под солнцем, к обеду сгорел чуть ли не дотла. Кожа слезает лоскутами, но бельма залил — и опять все нипочем.
Жизнь становилась экономной.
Им порекомендовали дешевую гостиницу «Юность» в Лужниках. «Дешевизна» выразилась в пятитысячном двухместном номере — тесная комнатка, протекающий унитаз, неплотно закрывающиеся окна, кровати под углом друг к другу. Борис Антонович посмотрел в окно на Воробьевы горы и подумал: «Да к черту все! Вылечусь — завалю своим резюме представительства всех португальских, бразильских и ангольских компаний! Все издательства! Техническая, научная литература — наплевать!»
Наташа предложила поехать в центр — «потусить». Все-таки Москва! Но ответом на робкий намек был хмурый злой взгляд Бориса Антоновича. Она согласилась ограничиться китайским супом в кафе на первом этаже.
Борису Антоновичу суп и остальная китайская хрень понравились. Под острую закуску он с удовольствием выпил бутылку недорогого белого вина — теперь оно являлось обезболивающим вместо диклофенака и мовалиса.
Получить визы помог все тот же ловкий юноша из агентства. Через него Борис Антонович купил билеты в Берлин и обратные Берлин — Екатеринбург с открытой датой. Вылет был в пять утра из Шереметьева-2. Мальчик снова заработал приличную сумму.
Выйдя за порог туристического офиса, Борис Антонович набрал номер телефона госпожи Бергер и попросил подробнее объяснить, как от аэропорта добраться до клиники. Немка, похоже, обиделась. Она сказала, что их встретят, и попросила назвать номер рейса и время прибытия. По ночной Москве домчались до Шереметьева за полчаса, прошли таможню и паспортный контроль. Борис Антонович, чтобы взбодриться, заказал в баре крепкий кофе, а Наталья отправилась на поиски магазина Duty Free. В самолете он задремал, даже проспал посадку. В зале прилета их встретила приветливая красивая женщина лет сорока, посадила в свой маленький «фольксваген-гольф» (а они-то думали, что у клиники служебная машина со своим шофером!), села за руль и помчалась, болтая без умолку. О себе рассказала, что она коренная москвичка, изучала немецкий в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза. На втором курсе вышла замуж за немца и, не доучившись, уехала с ним в Берлин. Потом развелась, детей нет. Их клиника — лучшая в Европе, открыта в девяносто восьмом году. У них самое передовое оборудование, новые методы лечения, лучшие врачи. Снимок доктор Клетцер смотрел, сказал, что оперировать можно и откладывать нельзя.
— Он очень удивился, узнав, что вы еще самостоятельно ходите, — со смехом добавила она.
«Веселая дамочка», — подумал Борис Антонович.
— Операцию назначат через несколько дней после осмотра, анализов и кардиограммы, — продолжала та. — До нее — строжайшая диета. Проживание в клинике очень дорогое, поэтому я подобрала для вас скромную гостиницу, но в самом центре города. Holiday Inn на Bleibtreustrasse. У вас будет время погулять и ознакомиться с достопримечательностями Берлина. Доктор Клетцер — лучший в мире специалист, поэтому все будет хорошо. По крайней мере, в операционной еще никто не умер… — И опять хохотнула.
— Я все понимаю, — вклинился в ее речевой поток Борис Антонович. — Но почему нельзя оперировать сразу? В чем смысл? Если анализы и кардиограмма нормальные — ждать-то зачем?
— Это потому, что вы из России, — без тени смущения ответила Ирина Бергер. — С россиянами всякое случается. Был случай — больной прилетел оперироваться после недельного запоя — у него, видите ли, был юбилей. В аэропорту, забыв, что его встречают, промчался вихрем мимо меня. Поймал такси и отправился отсыпаться в первую попавшуюся гостиницу, которую ему порекомендовал таксист, — ну, вы меня понимаете. Тот завез его черт знает куда, я потом замучилась пациента отыскивать. Когда же нашла и доставила в клинику, анестезиолог категорически отказался давать ему наркоз. Пациент ждал неделю, пока из него выйдет весь хмель.
Борис Антонович наклонился к Наташе:
— Ты спрашивала, почему русских за границей не любят, помнишь? — спросил он. — Богатый русский человек — не значит воспитанный, отсюда и отношение…
Госпожа Бергер услышала.
— Э-э, не совсем так в данном случае. Парень оказался отличный. Боль переносил стойко, медсестер не третировал, терпел. Знаете, одну даже склонил к сексу… — улыбнулась она.
— Ничего себе!.. — вздохнул Борис Антонович.
— Да, представьте себе! — махнула рукой Ирина. — Провожали его очень тепло. Когда я по личным делам прилетела в Москву, первым делом позвонила ему. Он встретил меня на своем «лексусе», возил по всем моим делам, вечером пригласил в «Антонио» — это такой дорогущий итальянский ресторан, поил шампанским… Да-а… Но когда мне нужно было уезжать, он опять ушел в запой, и в аэропорт меня отвозил его молчаливый строгий водитель.
Тут Наташа неожиданно хихикнула — рассказ о бесшабашном пациенте ей явно понравился.
— Мы приехали, — сказала госпожа Бергер. — Выходите.
Борис Антонович с Наташей вышли из машины, огляделись. Сразу стало понятно, что здесь лечили не только тела, но и души: парк, цветники, фонтаны — все было великолепно.
В приемной стояли уютные кожаные диваны, на стенах висели очень дорогие картины. Борис Антонович не слишком разбирался в живописи, но понял это сразу. Доктор Клетцер обещал принять через час, а пока им предложили чай с аппетитными булочками. После чая Борис Антонович сдал кровь и сделал кардиограмму.
Доктор Клетцер оказался крепким мужчиной с усами по моде семидесятых годов. В разговоре он постоянно подтягивал вверх рукава тоненького свитера и тыкал пальцем в снимок позвоночника. Ирина Бергер переводила, но Борис Антонович больше слушал Клетцера, чем ее. Ему очень не понравилось, что врач делал упор не на особенности операции, а на ответственность, которая целиком и полностью ложилась на пациента.
— У меня очень тяжелый случай? — спросил по-немецки врача Борис Антонович.
Клетцер немного удивился, услышав родную речь, но потом честно ответил:
— Я думаю, самый тяжелый за всю историю клиники. Скажу больше: если делать все сразу, вы можете умереть. Ваше сердце может не выдержать. Готовьтесь, что операций в течение года будет две, а может быть, даже три. Иначе вы не сможете самостоятельно передвигаться. Вы меня понимаете?
— Я вас понимаю.
Госпожа Бергер благоразумно не стала это переводить — юной Наташе все это знать было вовсе не обязательно.
Операцию назначили через четыре дня.
Доктор Клетцер улыбнулся, пожал руку Борису Антоновичу и откланялся. Фрау Бергер через полчаса принесла целую кипу бумаг, которые надо было подписать. Борис Антонович чиркнул на каждом листке — «согласен», «согласен», «согласен»…
После всех бюрократических процедур фрау Бергер отвезла их в гостиницу. Предложила им услуги гида — женщины-эмигрантки «из Ленинграда», хорошо знающей город и готовой поделиться с ними своими знаниями за восемьдесят евро. Еще напомнила, чтобы пациент не ел жирной пищи, мяса, не употреблял алкоголь. Дала адреса нескольких ресторанов, в том числе и вегетарианского.
Борису Антоновичу было не по себе. Но не рыдать же в отчаянной тоске? Он осмотрел номер: кровать широкая и удобная, имелся письменный стол, на который он сразу водрузил свой ноутбук. Ничего — жить можно!
После душа они с Наташей решили пройтись. Не успели отойти от отеля на двести метров, как наткнулись на автосалон «мерседес». Наташа тут же заскочила туда «на минуточку», и Борис Антонович полчаса переминался с ноги на ногу у входа, ожидая ее. Вегетарианский ресторан оказался обыкновенной забегаловкой с незатейливым «шведским столом» с овощными салатами, заправленными оливковым маслом. Они набрели на огромный музыкальный магазин. Борис Антонович не стерпел, накупил себе Banda Eva, Yvete Sangalo, Netinho, Cheiro de Amor на португальском. Потом дошли до рейхстага. Красивое здание вовсе не напоминало цитадель фашизма. Прямо на травке группками сидели неформальные представители немецкой молодежи. Лохматые и бритые наголо юнцы и девушки пили пиво, которое тут же разливали в пластиковые стаканы, ели хот-доги. Кто-то кружился на маленьких велосипедах, кто-то кувыркался на скейтах…
«Идиллия, только на что живут?» — подумал Борис Антонович.
Близился вечер. Наташа решила зайти в итальянский ресторан, тоже рекомендованный госпожой Бергер. Ресторан оказался очень симпатичным — маленький, уютный… Пока Борис Антонович бегал в туалет руки мыть, Наташа разговорилась с симпатичным брюнетом-официантом. Когда Борис Антонович вернулся, Наташа обратилась к нему:
— Познакомься, это Леонель. Он аргентинец. Представляешь, два года жил в Киеве и великолепно говорит по-русски!
— Здравствуйте! — поздоровался официант и широко улыбнулся.
Борис Антонович почувствовал легкий укол ревности.
— Откуда сам будешь родом, друг? — спросил он по-испански.
— Я из Аргентины, — ошеломленно ответил парень.
— А из каких мест? Север? Юг? Согласись, Буэнос-Айрес, Формоса или Санта-Крус — это большая разница.
— Я родился в Кордове, потом переехал в Ла-Плату, затем оказался в Европе — так получилось. В Киеве я учился на терапевта — на Украине дешевле.
— А как оказался в Германии?
— Путешествовал, женился на немке. Так и застрял. Но мне здесь нравится.
— Я, знаешь, съел бы свежую рыбу. Есть у вас рыба?
— Я знаю, что предложить! Вот барамунди — пальчики оближешь!
— Так давай, торопись! Даме — то же самое! Спасибо скажем не только словами!
— Айн момент! — Официант кинулся на кухню.
Борис Антонович поймал восхищенный взгляд жены. Вот где, оказывается, пригодилось тридцатилетнее штудирование иностранных языков!
— Что ты ему сказал? — спросила Наталья.
— Я попросил подать нам самую свежую рыбу, и он побежал на кухню рассказывать, что встретил русского, который знает, что такое Формоса.
— А что такое Формоса?
— Провинция на самом севере Аргентины, граничит с Парагваем…
После ужина чуть захмелевшая Наташа — она выпила под рыбку два бокала вина — стала проситься куда-нибудь сходить, например, в клуб. Официант Леонель услужливо подсказал, что дверь справа от входа в ресторан ведет в клуб. Правда, он не уточнил, что клуб специфический. Вывалились молодожены из гей-заведения со смехом и в таком прекрасном настроении, что, вернувшись в гостиницу, не раздеваясь, упали на кровать и принялись жарко целоваться.
— Стой! — вдруг отстранился Борис Антонович. — Мне же нельзя!
— Миленький! Любимый! — горячо зашептала Наташа, приблизив к нему свое лицо. — Скажи мне, только честно: может так случиться, что тебя не вылечат?
Борис Антонович ответил, как отрезал:
— Может!
— Послушай, а вдруг мы последний раз в жизни занимаемся любовью? Что, если это так?
Пауза длилась лишь секунду — Борис Антонович бросился к ней, отскочила пуговица, полетела на пол одежда…
Любовный пыл утих только с рассветом. Около полудня Наташа стала его будить.
— Отстань, любимая, — ответил он. — Мне плохо, все тело ломит…
— Ты что, забыл? У нас же сегодня экскурсия!
— Перенеси на завтра. Я что-то не в силах… Если хочешь, пойди, погуляй сама.
— Идет!
Она быстро собралась, чмокнула его в щеку и выпорхнула из номера.
Борис Антонович выпил три таблетки мовалиса и снова заснул.
Проснулся он через несколько часов от Наташиного щебета. Она трясла его за плечо:
— Боря, Боречка, проснись! Я в маленьком магазинчике такой черный брючный костюмчик нашла — отпад! А к нему оранжевый шарфик с черными узорами. Если бы только видел, что за прелесть! Я хочу его, хочу! Дай денежек, а?
— Бери, — устало отмахнулся от нее супруг.
— Ур-ра! — пропела Наталья, выхватила несколько бумажек из его портмоне и испарилась.
Борис Антонович позвонил на ресепшен, попросил чаю — побольше, целый чайник. Он открыл купленную перед поездкой книгу Уэльбека, листал и с мазохизмом примерял образы его героев на себя. «Беда всего страшнее настигает нас, когда нам покажется, что возможность счастья реальна и вполне достижима», — читал он. «Относительно физической любви я не строил никаких иллюзий. Молодость, красота, сила: критерии у физической любви ровно те же, что у нацизма. Разжигать желания до полной нестерпимости, одновременно перекрывая любые пути для их осуществления, — вот единственный принцип, лежащий в основе западного общества. Сначала ее невозможно будет уговорить, потом она застыдится, когда мы вместе выйдем на улицу, станет колебаться, а стоит ли знакомить меня с друзьями, — и, не раздумывая, бросит меня ради мальчишки, своего ровесника», «Подобно всем очень красивым девушкам, она, по сути, годилась только для секса, и глупо было использовать ее как-то иначе, видеть в ней нечто большее, нежели роскошное животное, балованное и испорченное во всех отношениях, избавленное от любых забот, от любого тяжелого или скучного труда, чтобы целиком посвятить себя сексуальному служению». Нет, ну какая жуть…
Вернувшаяся после похода по магазинам Наталья в одной майке, через которую просвечивали соски, села на кровать, скрестила ноги и стала грызть яблоко, листая только что купленный журнал.
Борис Антонович с кровати в этот день так и не встал.
На следующее утро за ними заехала на машине экскурсовод Мирра. Жена внимательно слушала ее рассказы («Хоть что-то ее заинтересовало!» — подумал Борис Антонович). Они осмотрели кучу достопримечательностей, но в памяти Бориса Антоновича отложились только Брандербургские ворота, бывшее здание гестапо, которое ни русские, ни американцы специально не бомбили, надеясь после войны найти в нем ценные архивы, да подъем на смотровую площадку какой-то высотки, откуда открывался чудесный вид на город. Обедать отправились в швейцарский ресторан, расположенный в «Сони-центре». Наталья с удовольствием уплетала баранину с ананасом, который, по идее, должен был после расщепить бараний жир. «Тридцать шесть евро, — грустно думал Борис Антонович. — И как мы будем жить в своем Верх-Исетском районе?»
Вечером пошли в ирландский паб. Он оказался шумным, с огромным количеством народа. Звучала живая музыка, Наталья кинулась танцевать с какими-то мулатами, было весело, он чуть-чуть оттаял.
Утром на следующий день опять собрались на прогулку. Борис Антонович ужаснулся — он не мог найти цепочку с крестиком! Ни на полу, ни под матрацем, ни в ванной — нигде!
— Наташа! — закричал он. — Я крестик потерял!
— Как потерял?
— Ну не могу найти, и все! У тебя своего нет?
— Ты же знаешь, я не ношу… А потом, чужой крест надевать нельзя.
— Тогда едем покупать.
— Куда?
— Должен же быть в Берлине православный храм. Ведь здесь столько русских!
— А почему именно сейчас? Дома купим.
— Да ты что! — рассвирепел Борис Антонович. — У меня завтра операция! А я без креста! С ума сошла?
Наталья только пожала плечами. Дежурная администраторша на их вопрос ответила, что православный храм находится на православном кладбище, написала адрес и вызвала такси.
Подъехав к кладбищу, они увидели закрытые ворота. Борис Антонович прошелся вдоль забора и нашел приоткрытую калитку. Взяв жену за руку, он потащил ее за собой к небольшой церквушке, возвышающейся среди неухоженных могил. Слева от калитки приютился одноэтажный домик. Залаяла собака. На улицу вышел бородатый мужчина в клетчатой рубашке с длинными рукавами и джинсах.
— Здравствуйте! — поздоровался Борис Антонович.
— Здравствуйте! — ответил тот. — Что вам угодно?
— Нам бы батюшку.
— Я батюшка. А что вы хотите?
— Понимаете, — заволновался Борис Антонович, — у меня завтра операция, а я потерял крестик. Нельзя ли у вас купить?
— Не продаю я крестики, — удивился батюшка.
— Да? — расстроился Борис Антонович. — Что же мне делать? Я боюсь на операционный стол без креста…
— Простите… — расстроился священнослужитель. — Мы с матушкой сейчас трапезничаем. Присоединяйтесь к нам, а там что-нибудь придумаем.
— Нет, нет, что вы! — замахал руками Борис Антонович. — Мы лучше пока по кладбищу походим, подождем вас…
— Как хотите. Здесь есть на что посмотреть… — Священник повернулся и скрылся за дверью.
Держась за руки, они осторожно стали пробираться мимо могил. История разных судеб открылась им. Эмигранты, одни эмигранты… Обер-лейтенант… генерал… княгиня… Российский политик Владимир Дмитриевич Набоков, отец знаменитого писателя Владимира Владимировича, маленький покосившийся черный камень — памятник композитору Глинке… Вся история русской эмиграции на небольшом клочке берлинской земли.
Их окликнул батюшка.
— Вот что могу предложить вам, — сказал он и раскрыл ладонь.
Борис Антонович увидел старинный эмалевый образок с маленьким колечком для шнурка и с облегчением вздохнул.
— Сколько я вам должен? — засуетился он.
— Да что вы, право! Ничего не надо! Давайте благословлю, и идите с богом! — Священник осенил его крестом.
Они вышли через калитку на улицу. Наталья разжала ладонь мужа:
— Дева Мария?
— Вообще-то Богоматерь. Ну да ладно…
В гостиницу Борис Антонович возвратился умиротворенным. В шесть часов должна была заехать Ирина, чтобы отвезти его в клинику, готовить к завтрашней операции.
Фрау Бергер из вещей разрешила взять книги и ноутбук, сменную одежду за ненадобностью велела оставить. В машине ехали молча, волнуясь и чувствуя важность момента. Наташе показали палату, где будет находиться Борис Антонович, объяснили, когда его можно навещать, и вежливо предложили пожелать ему удачи. Мужа она поцеловала холодновато, дежурно. Даже, казалось, хотела ободряюще похлопать его по плечу, но, видимо, удержалась.
Борису Антоновичу объяснили устройство кровати, которая с помощью многочисленных приспособлений могла оказываться в каком угодно положении и принимать форму любого, даже самого искривленного тела. У изголовья, у двери, в санузле у унитаза и даже рядом с душем имелись большие красные кнопки для экстренного вызова медсестры. Ему выдали застегивающуюся сзади длинную больничную рубашку и белые чулки, которые надо было надеть утром перед операцией. Заставили выпить слабительное — «стул» должен был быть обязательно.
В девять вечера приехал доктор Клетцер. Он подробно объяснил смысл предстоящей операции. Над позвоночником, в месте соединения мышц, делается небольшой трехмиллиметровый надрез, вводится тоненькая полая трубочка, через нее лазером вырезается грыжа. Еще вводится маленькая видеокамера, позволяющая видеть весь процесс на экране монитора.
Борис! Еще не поздно отказаться!
Борис Антонович усмехнулся и пожелал Клетцеру хорошего сна, чтобы руки утром не дрожали. Тот улыбнулся, попрощался и ушел.
Борису Антоновичу не спалось. Задремал он только к утру, но его вскоре растолкала толстая медсестра и погнала в туалет. «Стула» не было.
— Вы боитесь? Выходите! — постучала она в дверь санузла через десять минут.
— Я не боюсь! — отвечал он на правильном немецком. — У меня не получается!
— Ну ладно! Время! Нас ждут!
Борис Антонович увидел в палате каталку. Он быстро натянул чулки и лег на нее.
— На живот, на живот! — скомандовала медсестра и выкатила каталку в коридор.
Его загрузили в лифт, подняли на два этажа и по длинному коридору повезли в операционную. Борис Антонович огляделся. Операционная напоминала рубку космического корабля в дорогом фантастическом фильме — от пола до потолка горели разнообразные лампочки, светились мониторы, а вокруг него столпилась куча врачей. Такая толпа — и все ради него одного.
— Как настроение? — спросил Клетцер, уже в повязке, закрывающей лицо.
— Все ОК! — попытался шутить Борис Антонович.
— Это надо снять, — указал Клетцер на образок.
— Нельзя. — Борис Антонович прикрыл его ладонью.
— Я вас прошу, — твердо отрезал Клетцер.
Борис Антонович со вздохом снял образок и оглянулся — куда положить? Карманов-то нет. Отдал врачу:
— Только не потеряйте.
— Гут. Пора начинать.
К лицу Бориса Антоновича подвинули маску, заставили всунуть в нее нос и глубоко дышать. Дали наркоз. Голоса стали отдаляться, уходить все дальше, дальше… Вскоре они исчезли совсем…
Проснувшись, он сначала отметил черноту ночи за окном и только потом почувствовал дикую, нестерпимую свинцовую боль во всем теле. Расплавленным металлом она перетекала по членам, в спине будто образовалась огромная дыра, словно вырезали не грыжу, а весь позвоночник. Голову сжимали тиски, казалось, по ней били дубиной… Не поворачиваясь, он яростно застучал ладонью по красной кнопке.
В палату вбежала испуганная медсестра, молодая и симпатичная, но ему сейчас не было никакого дела до ее молодости и внешности.
— Дайте мне, пожалуйста, болеутоляющего, — медленно, твердо попросил он и вдруг понял, что говорит на русском.
— Найн, найн! — затараторила медсестра, мешая немецкие слова с русскими. — Очень много болеутоляющего, очень много снотворного!
Борис Антонович все понимал, но его язык и мозг не могли производить немецкие слова.
— Give me painkiller! — вдруг заорал он. — Give me painkiller! Now! Now!
— Я не могу! Только с личного разрешения доктора Клетцера!
— Call him! Now!
— Сейчас три часа ночи! Я не могу!
— Give me painkiller! Where is Kletzer? Give me painkiller!
Медсестра убежала и в самом деле позвонила — немка! Доктор Клетцер взял трубку в три часа ночи — немец! Вскоре она вернулась, держа на ладони три капсулы. Борис Антонович сразу схватил их, раздавил зубами и принялся разжевывать — он знал, что так лекарство быстрее попадет в кровь. Минут пять он еще постонал для порядка — чтобы медперсоналу жизнь медом не казалась — и уснул.
На следующий день он почувствовал себя лучше, принимал диклофенак и пил бульон. Наташу к нему не пустили.
На третий день стало совсем хорошо. Симпатичная медсестра дала задание: пройти пятьдесят метров по коридору туда и обратно. Борис Антонович думал, что даже сползти с кровати не сможет, а тут целое путешествие! Но если надо — значит, надо! Вдоль стеночки, вдоль стеночки, бочком, бочком… Медсестра незаметно прыснула в кулачок.
— Что смешного? — Вот и вспомнился немецкий.
— Суперсекси! — ответила она и указала на его чулки.
Ну да, пугало огородное…
Во второй половине дня его посетили Клетцер и фрау Бергер. Улыбающийся доктор достал пачку цветных фотографий и принялся объяснять все этапы операции. Она длилась час сорок пять минут и была самой сложной в истории клиники.
— Шунтирование восемь часов проводят, — заметил Борис Антонович.
— То шунтирование, — возразил доктор. — А это грыжа. Обычно ее вырезают за полчаса. А у вас там нервные корешки переплетены, моей главной задачей было сохранить вам возможность ходить. Передвигаться, вы понимаете? Не жить без боли, играть в лаун-теннис, бегать на марафонские дистанции, а просто двигаться.
— Я понял. Спасибо, доктор. Но что дальше?
— Я, честно, не знаю, что дальше, — развел руки Клетцер.
Борис Антонович заскрипел зубами:
— Как не знаете?
— Так. Не знаю. Ткань плохая, как будет рубцеваться, не понятно, вторую грыжу тоже надо удалять. Но когда? Можно поставить протез, но на позвоночнике… Пока это малоизученная область. Будьте с нами на связи, присылайте снимки, обследуйтесь у моих коллег, вы ведь замечательно говорите по-немецки. Наблюдайтесь дома, позвоните мне или госпоже Бергер через два месяца, может, что прояснится. И, главное, не торопите события. Секс — только лежа на спине и не сразу. Долгая ходьба тоже. Тяжестей — никаких. Только лежать или стоять, сидеть — ни в коем случае! Запомните: одно неловкое резкое движение, и вся моя работа к чертям. Терпите, и Бог вознаградит вас.
— Вот как… Вы веруете в Бога. А я сначала подумал, что вы атеист.
— Я верю в Бога. Он должен вам помочь. В аэропорт поедете прямо из клиники — вам нужна специальная машина, вы должны ехать лежа. И попросите жену поменять билеты на бизнес-класс, у вас сейчас эконом, я знаю. Потеряете в деньгах, но для выздоровления нет мелочей — у вас будет широкое удобное кресло. Запомните, каждый день вы должны проходить сто метров, остальное время только лежать. Пусть ваша жена проставит дату вылета завтрашним днем, вам уже нечего у нас делать.
Борис Антонович долго тряс ему руку, простились до завтра.
Вскоре пришла Наташа, как раз наступило время обеда. Он потащил ее в местную столовую, хотя называть так это заведение язык не поворачивался — скорее маленькое симпатичное кафе с дизайнерской мебелью.
— Как я рада видеть тебя таким! — щебетала она. — Я думала увидеть умирающего лебедя, а ты…
— Смотри, — показал он вилкой на появившуюся в дверях симпатичную медсестру. — Утром мне было настолько хорошо, что я даже подумывал ей всунуть.
— Я тебе всуну! — шутливо погрозила Наталья пальчиком.
— Нет, Наташенька, серьезно. Меня же напичкали всякими болеутоляющими, успокоительными, снотворными — я нахожусь как бы в состоянии некоей эйфории. У меня же после операции все нервы обнажены, а трахаться я хочу — до изнеможения! Но мне пока нельзя! А когда будет можно, то только лежа и не двигаясь. Один минет, короче.
Наташа дразняще улыбнулась:
— Приедем в гостиницу, я тебе так отсосу, что ты про все на свете позабудешь.
— Ну нет, — поддразнил он жену. — Все на свете я забывать не желаю.
— Забудешь, забудешь. Даже имя любимого бразильского автора, лауреата Нобелевской премии.
— Подкалывай меня еще тут…
— Я шучу. Я ведь рада, что ты выздоравливаешь и что все прошло нормально.
— Ну, до нормального еще далеко. Знаешь, любимая, а меня ведь кое-какие мысли перед операционным столом посещали…
— Какие?
— Что я буду инвалидом, а ты меня бросишь… — Борис Антонович пристально посмотрел Наташе в глаза. Он часто изводил себя наболевшим вопросом, и сейчас впервые произнес это вслух.
— С ума сошел? — отвела она взгляд. — Как я могу оставить мужчину своей мечты?
— И каков он — мужчина твоей мечты?
— Чтобы заботился обо мне. Любил без памяти… Чтобы пылинки сдувал.
— Я разве такой?
— Конечно.
— Я люблю тебя. Дай поцелую.
— И я тебя…
Вид ласкающихся русских бородача и молодой блондинки позабавил чопорных немецких пенсионерок за соседним столиком.
— Только отсос отменяется, — сказал Борис Антонович. — Завтра мы в аэропорт едем прямо отсюда. Мне дадут специальную машину. А сейчас ты должна срочно бежать в гостиницу за билетами, потом проставить в агентстве завтрашнюю дату и доплатить за бизнес-класс. Собери одежду, в отдельный пакет сложи мои вещи, в которые я завтра переоденусь. Утром выпишись из отеля, расплатись по счету и не позже четырех будь здесь.
— Милый, я же ловкая, я все сделаю. А отсос будет за мной. Договорились?
Машина опоздала, времени для прощания было мало. Борис Антонович толком с доктором Клетцером не попрощался. Фрау Бергер вручила ему все свои телефоны — рабочий, два мобильных, домашний, три электронных адреса. Доктор только сунул визитку. Из кабинета вышел помахать рукой даже директор клиники. В общем, нормальные люди к нормальным людям везде хорошо относятся — только не надо нажираться с утра и потом полдня спать пузом кверху под палящим солнцем.
Водителем микроавтобуса с оборудованным лежаком была женщина. На каком-то перекрестке в один ряд выстроилась длинная-длинная вереница машин. Наталья стала знаками показывать водителю — объезжай! Та ей — ты что, «сплошная» ведь! Наталья опять знаками — нет полицейских, что, здесь до утра стоять? Борис Антонович усмехнулся — смешно, честное слово…
— Вы не сердитесь на мою жену. Просто в России другой стиль вождения. У нас водители порой позволяют себе нарушать правила.
Женщина-водитель для приличия улыбнулась, но ничего не поняла. Как это можно нарушать правила дорожного движения? В аэропорт, впрочем, не опоздали.
В самолет сели нормально, если не считать бешеного таможенника, который заставил скрюченного больного раздеться. Зачем, почему — не объяснял. Раздеться и все! Борис Антонович с помощью Натальи еле-еле выполнил указание. Ну ладно, будем считать, что он в душе фашист. Ничем иным такую ненависть к бородатому русскому пассажиру объяснить было невозможно. А-а! Его дедушку убил в брянских лесах партизан Василь Егорыч, в тулупе, в валенках и непременно с бородой! Ну тогда это все объясняет…
Полет прошел незаметно. Самолет пошел на посадку.
Знакомых просьбами о встрече не обременяли, на паспортном контроле вызвали городское такси.
Скоро были дома.
— Послушай, — спросил Борис Антонович у жены, — а врач ничего такого не говорил — можно мне рану мочить или нельзя?
— Так тебя же зашили специальными хирургическими нитями — они сами рассасываются. Считай, почти неделя прошла, конечно можно.
— Да? Тогда сделай мне теплую ванну с пеной и положи морской соли. Хочу полежать, откиснуть, а то уже воняю, как мужик-скотник…
— А я тогда пойду на кухню, дерябну рюмашку и подругам позвоню, потрендю. Уже соскучилась…
— Э-э, так я тоже, пожалуй, приму. Анестезиолога рядом нет.
— Какое вино тебе подать? Я в ванную принесу.
Он ткнул пальцем в бутылку белой риохи и стал с трудом, медленно, раздеваться. Наталья набрала в ванну воды, и Борис Антонович неуклюже погрузился в душистую пену.
Наташа принесла бутылку вина, та сразу запотела от горячего пара, налила ему высокий бокал и упорхнула. Борис Антонович потягивал чудесный напиток, потихоньку хмелел, под шум льющейся из крана воды думал: «Дурак Уэльбек. Если в жизни есть любовь, то жизнь прекрасна».
Подняться из воды тоже было нелегко. Он наскоро обтерся полотенцем, взял бутылку, бокал и отправился в спальню.
— Ты уже здесь? — заглянула к нему Наташа. — Теперь я пойду приму душ. Я быстренько…
Борис Антонович лег в постель, выпил еще полбокала и отставил вино в сторону — хватит.
Наташа сбросила на пол халат, юркнула к нему под одеяло.
— Знаешь, я хряпнула сразу два стакана виски…
— Ну и молодец.
— Сейчас я выполню свое обещание.
— Какое?
— Негодяй! А про отсос ты уже забыл?
И она принялась его целовать. Целовать и облизывать, а потом дотронулась до его члена губами… Интересно, как такая здоровая… кочерыжка, болт, нефритовый стержень, наконец, почти до самого основания помещается у нее во рту? И какие ласки, какие ласки!.. Через мгновение он непроизвольно дернулся и заорал, заорал от счастья…
Она выпрямилась, стоя на коленях, вытерла двумя пальчиками кончики губ от капель спермы.
— Боренька, — сказала она, — я тебя хочу.
— Милая, я тоже тебя хочу, поверь, но мне нельзя…
— Тебе это не нравится? — Наташа сжала свою идеальную грудь ладонями. — Тебе это нельзя? — Она склонила голову и лизнула свой сосок. — А вот так? — И она опустила ладонь между ног и принялась ритмично себя гладить. — Лежи, я все сделаю сама! Я тебя хочу!
— Нет, Наташа, нет! Зачем мне тогда это лечение! Одно неверное движение и все — кранты!
— Тогда пойду подрочу. Я тоже хочу удовлетворения.
Жена ушла в ванную, вскоре оттуда послышались стоны, Борис Антонович понял, что она нарочно не мастурбирует молча — мстит. Через минуту Наталья громко закричала, и — все…
Она вернулась в спальню, плюхнулась на кровать поверх одеяла, повернулась к нему спиной и четко сказала:
— Я куплю себе фаллоимитатор. Ты не против?
Что он мог ответить?
— В данной ситуации — не против.
— Я завтра с утра уеду — подруг хочу повидать.
— Надо свадебные подарки разобрать. Столько времени коробки на балконе валяются.
— Успеется, — зевнула Наталья и погрузилась в сон.
Когда Борис Антонович проснулся, ее уже не было. На плите стояла сковородка с жареной стручковой фасолью, на столе — овощной салат, заправленный маслом. «Торопилась, не до кулинарных изысков ей было», — решил он.
Борис Антонович позвонил Ивану Анатольевичу, рассказал про операцию. Тот очень заинтересовался компьютерными снимками, обещал заехать. Примчался через пару часов, подробно обо всем расспрашивал, внимательно изучал снимки, цокал языком и приговаривал:
— Ну буржуи, ну буржуи… Отлично, — резюмировал он. — Работа тончайшая. Я не знаю, кто бы еще мог так сделать. Но про то, что тебе надо ходить каждый день, — это он хватил. Полный постельный режим. Матрац, — он потыкал рукой постель, — поменяй на более твердый. С завтрашнего дня по утрам будет приезжать мальчик-физиотерапевт. Пока полный комплекс назначать рано, просто чуть-чуть простимулирует мышцы. Через две недели, а рана раньше не зарубцуется, отвезу тебя на МРТ, чтобы картина стала полной. Надо знать, чего нам ждать дальше. Снимки заберу, покажу коллегам и отправлю Баркову. Я недавно по поводу другого пациента с ним по телефону разговаривал, умный мужик оказался. Может, тоже что добавит. Но сейчас — покой, покой и еще раз покой. Понял?
— Да, конечно.
— Захочешь на ноутбуке постучать, поставь на живот. Лежать только на спине! Ты понял?
— А как это?
— Ну придумай приспособление! Я за тебя думать должен? Покой! Только покой! Как жена?
— В смысле?
— Не притворяйся! На секс намекает?
— Да не намекает — требует.
— Ну и отправь ее на пару месяцев в деревню к бабушке.
— Нет у нее никакой бабушки.
— Ну тогда, помяни мое слово, угробит она тебя. Будешь калекой, никогда тебе с твоим позвоночником не справиться! Это же не больной палец — отрезал, и все! Позвоночник не вырежешь! И стальной, как терминатору, не вставишь! Лечись! Лечись!
— Есть, товарищ командир!
Иван Анатольевич попрощался и ушел.
До вечера Борис Антонович сделал кучу важных дел — измерил свой матрац, через Интернет заказал новый, дочитал Уэльбека, нашел и съел консервы. Наталья появилась только после полуночи.
— Любимый, встречай меня, я дома!
Он вышел в прихожую.
— Почему так долго?
— Ну, с девочками в кафешке посидели. Слушай, — разуваясь и раздеваясь, говорила она, — у Ирки новый парень. На джипе! Зубы, правда, гнилые, но на джипе! И какой! «Ленд-крузер»! И вроде у них все так серьезно…
— До смерти интересно…
— Ну! У него своя автостоянка. Огромная! Бабла — немерено! Любимый… — Она обняла его за шею, обдав запахом, который ни с чем не спутаешь. — Хочешь отсосик?
— Ты же бухая! — возмутился он. — И за рулем!
— А я дворами, дворами… И машину прямо у тротуара бросила, а то стала бы парковаться, точно кого-нибудь саданула…
— Ты пьяна! Спать иди!
— Да-а? Начинаются приказы? А я вот трахаться хочу! Трахни меня, и я буду шелковая. Тогда приказывай, что хочешь!
— Спать иди!
— А-а… Не можешь… Ну и не пизди тогда!
В первый раз в жизни Борису Антоновичу захотелось ударить женщину.
Скрипнув зубами, он повернулся и хлопнул дверью спальни. Наталья еще сколько-то повозилась на кухне, потом вдруг затихла. Он ворочался, заснуть не мог. Через пятнадцать минут вышел на кухню, жена спала, уронив голову на стол. Перед ней стояла бутылка «Чиваса». Борис Антонович попытался ее растолкать — без толку. Плюнул и пошел спать.
Утром, однако, нашел ее рядом с собой. Проснулись они одновременно.
— Борь, а Борь? Я вчера себя плохо вела?
— Как мужик. Как омерзительный пьяный мужик.
Настроение с похмелья редко бывает хорошим.
— А ты когда женился, чего от меня ожидал? Университетов не кончала, росла во дворе.
— Ну и жить с таким поведением пойдешь во двор!
— А-а… — Она вскочила с постели. — Господин профессор выгоняет свою лохушку? Трахаться ему сейчас нельзя, а ни на что другое она ему и не нужна. Так выходит?
— Ты говоришь чушь.
— Я говорю правду! Когда мы близки, у нас все классно! Как нет секса — ты недоволен, раздражен. Я просто посидела с подружками в кафе и, пожалуйста, — пьяный мужик!
— Ладно, хватит! Приготовь что-нибудь нормальное поесть, ем одни консервы. Мне работать надо, денег нет, невыполненных заказов — куча. С таким моим отношением к делу скоро везде будут отказывать.
— Ах, у него еще и денег нет! Надо было мне выходить замуж за бизнесмена!
— Что же ты не вышла?
— Мне только двадцать три, не бойся, успею.
— Успеешь, успеешь… Бездельница на классной тачке, в стильных шмотках, выспавшаяся, свеженькая…
Тут Борис Антонович понял, что перешел некую грань, переходить которую не стоило.
Наталья обожгла его ненавидящим взглядом:
— Ты сегодня меня вообще не жди. Считай, что в лучшем случае я у мамы в своей комнате с фаллоимитатором.
— А в худшем?
— Боренька! — сорвалась она на крик. — Ну посмотри на меня! Ответь: из десяти парней, к которым я подойду в клубе и скажу: «Я хочу тебя, идем, потрахаемся в моей машине», сколько согласятся со мной пойти?
— Одиннадцать, — ответил он.
— Почему одиннадцать? — не поняла Наталья.
— Потому что я — одиннадцатый, буду стоять за дверями клуба с бейсбольной битой и лупить каждого, кого увижу рядом с тобой.
Супруга вдруг расхохоталась:
— Вот жаба! Опять шутишь! Ну как можно тебя не любить! Я на рынок — еды вообще нет — и обратно! Можно, я еще пивка куплю? Башка после вчерашнего трещит страшно. С рыбкой вместе попьем, бифштекс настоящий сбацаю, а? Я — мигом!
— Да конечно, можно.
Она наклонилась к нему, поцеловала и прошептала на ухо:
— А потом — отсосик. Два отсосика… Три отсосика…
Борис Антонович чмокнул ее в ответ, она вышла, дверь хлопнула.
«Я ее теряю, — подумал он. — Наташа молода, ей нужны развлечения, общение с ровесниками — людьми, которых она понимает и которые понимают ее. В этих стенах со стареющим умником ей скучно. Свадьба и поездка в Турцию были развлечением. Германия — о, еще каким! Про хозяина автостоянки на джипе рассказывала с придыханием, такие вот у нынешних баб кумиры. А я — никудышный, коротконогий, недавно прооперированный козел, который даже трахнуть — а для нее это как вода для рыбы — не может. Отпустить бы на четыре стороны, пока не поздно… Но ведь люблю ее, суку, люблю… Дуру, глупую, необразованную, обожаю, сам не знаю за что. Мне и с ней не здорово, правда, если не в постели, а без нее — просто вилы!» К месту вспомнил Хемингуэя: «Каждый раз они мирились. Их союз покоился на прочном основании. Красота Марго была залогом того, что Макомбер никогда с ней не разведется; а богатство Макомбера было залогом того, что Марго никогда его не бросит».
Пока супруга отсутствовала, Борис Антонович включил стационарный компьютер, посчитал свои денежные остатки, посмотрел возможный приход в течение этого месяца и трех следующих — да, негусто. «Богатство Макомбера» сильно исхудало. Он вынул свое резюме, кое-что убрал, кое-что добавил, начал составлять список адресов, по которым за несколько дней надо его отправить. За этим занятием и застала мужа вернувшаяся с тремя тяжелыми пакетами Наташа. На кухне она стала весело напевать, Борис Антонович понял — не вытерпела, уже «накатила».
Что же, обед после больничных кашек показался потрясающим. Жена несла какую-то совершеннейшую ерунду, он послушно, как китайский болванчик, кивал, лишь бы не дать повод к новой ссоре.
После трапезы, как и планировалось заранее, состоялся «отсос». Ему было неловко, что он не доставляет супруге полного удовлетворения, с большим старанием он вступил в оральный — со своей и генитальный — с ее — контакт. Наталья пыталась ему помочь, возбудилась до крайности, но кончить, как ни настраивалась на оргазм, так и не смогла.
— Хватит, — устало сказала она. — Все не то, все не то…
— Может, тебе и правда купить фаллоимитатор? — спросил вспотевший Борис Антонович.
— Глупый! — Наташа повернулась к нему и подперла подбородок рукой. — Думаешь, я не пробовала с игрушками? С вибратором? С девкой? Мне нужен хер. Толстый, крепкий хер и живой старательный мужик, который гонял бы этот хер во мне и тащился бы от того, что я тащусь! А все эти бирюльки — для пенсионеров лет шестидесяти, когда все естественное уже надоело.
— Ты нимфоманка!
— Да ты нормальных баб просто не видел. Если не задавлены бытом, детьми, работой, бедностью — девять из десяти, я тебя уверяю, слабы на передок. Да ладно, ты не ссы. Потерплю два месяца, так уж и быть.
— Ты опять пьяна.
— Точно, — кивнула Наталья и потерла нос. — Пора завязывать. Нужно выспаться. У нас с деньгами совсем кирдык?
— Не совсем, но все к этому идет.
— Составь мне приличное резюме, придумай несуществующие таланты, я попробую, может, и возьмут куда?
— Если на зарплату кассира, так не стоит и пытаться — все это так, слезы.
— Нет, лучше каким-нибудь офис-менеджером… Слушай! Есть у меня несколько старых знакомых, встречусь с ними, глядишь, что-нибудь и получится. А то вдвоем нос к носу дома сидеть — да мы скоро возненавидим друг друга!
— Тут я согласен.
— И тебе для твоих переводов с португальского нужны тишина и уединение, правильно?
— Все так.
— Ну и давай спатеньки, а завтра начнем новую жизнь. — И, уже засыпая, сквозь сон шепотом она добавила: — Я раньше любила, когда ты во сне ворочался и клал на меня руку. Даже когда по лицу попадал, я никогда не отодвигалась. А больше всего нравилось, когда сжимал грудь, да так и оставался. Я и пошевелиться боялась, чтоб рука не упала, — так мне это было по душе… А теперь ты будешь спать только на спине… На спине…
Жена заснула, переплетя его пальцы со своими. Ладошка была жаркой. Борис Антонович смотрел в потолок и тихо плакал…
Утром Наталья вскочила ни свет ни заря. Долго собиралась, роясь в шкафу. Наконец вышла показаться мужу, уже успевшему исчеркать четыре страницы Wander Piroli. На ней был купленный в Германии брючный костюм, на шее оранжевый шарфик, на лице минимум макияжа, аккуратная прическа, туфельки на высоких каблуках — настоящая бизнес-вумен, что там какой-то офис-менеджер!
— Блеск! — показал большой палец Борис Антонович. — Супермодель!
Она игриво улыбнулась, кокетливо показала ему язычок, подхватила сумочку и выпорхнула в прихожую.
— Когда будешь? — успел он прокричать вдогонку.
— Я пошла искать работу. Когда вернусь — не знаю. — И хлопнула дверью.
Работать сидя ему было нельзя, но как иначе отправлять электронные письма? А отправлять их надо.
Вдруг раздался звонок в дверь. Он никого не ждал, но доковылял до замка. На пороге стоял Саша.
У Бориса Антоновича на глазах невольно выступили слезы.
— Шурик, ты! Заходи, брат! — Он крепко обнял вошедшего. — Идем в спальню, мне надо лежать.
Борис Антонович лег на спину, подложил под голову подушку, гостю предложил стул.
— Вот, — сказал Саша и достал из пакета бутылку «Джонни Уокера».
— Нет, брат, в самом деле, ты это зря. Я же болен, мне ничего такого нельзя.
— Да это просто так, отметить твою свадьбу. Я ведь тебя вовремя-то не поздравил…
— Кто старое помянет, тому глаз…
— Согласен! Ну рассказывай обо всем, и, главное, про болезнь свою.
Борис Антонович красочно описал свою поездку в Германию, упомянул о предстоящих операциях, а в конце не выдержал — добавил о своих проблемах с Наташей. Последнее Александр пропустил мимо ушей, а по поводу лечения сказал:
— Семь тысяч евро на вторую операцию я тебе дам. Вернешь, когда сможешь. Молчи, не перебивай. И Интернет в спальню проведу, и подставку под ноутбук сделаю. Выздоравливай, а мне пора. Прости, я ведь заглянул на минуточку дельце дно уладить.
— Какое-такое дельце?
— Да подумал, еще помрет сволочь, а мы не помирились! Так обиду на тот свет и унесет.
— Ну ты, брат, и рожа…
— Да шучу, шучу… Вижу, тебе еще не скоро в ящик…
— Обнадежил.
— До встречи.
Они обменялись рукопожатиями, и Шурик был таков.
Вечером скрипнула дверь, в квартиру ввалилась Наташа, на ходу сбрасывая туфли.
— О, ноги мои, ноги! Весь день на каблуках!
Борису Антоновичу не хотелось вставать — сегодня он чувствовал боли, а как раз сейчас очень удобно улегся.
Она заглянула в спальню и села рядом с кроватью на стул.
— Милый! Я опять под мухой! Но ты не ругайся! Это для дела! У меня одноклассница в турфирме работает. В крутой такой фирме! У нее и ставка, и проценты с продаж… Она решила показать меня своей начальнице. Я приехала к ним в офис, знаешь, там все мужики свернули шеи. Директриса пригласила в кабинет, я сказала, что только что вернулась из Берлина, где была с мужем, который знает четыре языка.
— Шесть, — вставил упомянутый супруг.
— Шесть? — Наталья удивленно посмотрела на него. — Я и не знала… Короче, я сказала, что муж у меня переводил нобелевских лауреатов…
— Только эти переводы не печатали…
— Да ты слушай! Какая разница!
— Для меня это тогда была огромная трагедия, конец жизни, — сказал Борис Антонович, — а тебе «какая разница»…
— Я сказала, что ты единственный спец в Ебурге по португальскому и вообще один из лучших в стране, а английский, итальянский и испанский знаешь, как русский. Упомянула, как ты официанту в Берлине про его Аргентину рассказал… Ух, у нее глаза загорелись! Португалия, говорит, не настолько у нас разработанное направление, как другие. Можно развить и хорошо заработать, и предложила поужинать вместе. Я, чтобы времени не терять, заехала еще в пару мест, но там — голяк, кризис…
— А разве туристический бизнес не испытывает влияние кризиса? Кто сейчас путешествует?
— Да я тебе отвечаю, у них все нормально! Вечером встретились, выпили по коктейльчику. Директриса говорит: «Давайте так. Ваш муж, естественно не бесплатно, раз он такой глубокий ум, составляет презентации туристических маршрутов в Португалию, а вы, Наталья, предлагаете эти презентации клиентам. Отдам вам это направление, а так как вы женщина очень красивая, все клиенты-мужики — ваши!» Вот тебе и кризис! Португалия-то дешевле Италии и Франции, а сервис, климат — те же! И еще, говорит: «Придет мужик-клиент путевку в Анталию покупать, а вас увидит и сразу закажет тур в Португалию!» Ха-ха-ха!
— Так сколько коктейлей было? После того, первого?
— А! — махнула рукой Наталья. — Штучки три-четыре. Милый, ну я же для дела, понимаешь? Ты не обижаешься, нет?
— Конечно нет! Ты — молодчина! — сказал Борис Антонович вслух, а про себя подумал: «Вот она, современная Россия, — переводчик сложнейших старинных текстов Афонсу Жиралдеша и Гарси Фернандеша де Жерены будет клепать презентации туристических маршрутов в Алгарве: «Господа, могу вам предложить полупансион «полторы звезды», до пляжа всего десять километров пешком! Зато чистенько! И ведь дешево, дешево!» Надо сначала предоплату получить, качество услуг откроется бедным клиентам потом, а фирме по барабану — уже все распилено… Но это хлеб, хлеб! Как можно отказываться от хлеба! Будет вам Алгарве…»
Наталья вышла из душа и, вытирая влажные волосы полотенцем, игриво сказала:
— Милый, так нечестно! Меня ругаешь за коктейли, а у самого на кухне новая бутылка виски!
— Это Саша принес, друг, ты его не знаешь. Это — свадебный подарок, он был… в командировке, когда мы поженились.
— Можно я капельку… На посошок… Чтоб спалось лучше…
— Да ты и так как сурок. Залейся, алкоголичка!
— Алкоголичка, алкоголичка… — запела она и отправилась на кухню. Через пару минут вернулась, сбросила халатик и прижалась к нему всем телом: — Любимый, только давай сегодня без отсоса? Я так устала!
— Ты очумела! Да о чем ты говоришь! Первый нормальный вечер — потолковали и без затей спать легли!
— Нет, не нормальный, не нормальный… — бормотала она, как всегда, когда засыпала. — Нормально — это когда отсос и трах… И еще раз трах, и еще раз отсос…
Утром Наталья надела самую короткую из всех имеющихся у нее юбок — ноги совершенной красоты должны были помочь изумленным клиентам поменять тур в Анталию на Фару или, еще лучше, на Мальдивы.
Вскоре появился физиотерапевт от Ивана Анатольевича с громоздким аппаратом. Он приклеил к спине хозяина резиновые штучки с проводами, соединил их с аппаратом и включил его на полчаса. Что-то жужжало и покалывало. После сеанса парень не постеснялся взять триста рублей и пообещал приходить каждый день еще две недели. «Хоть и по знакомству, а денежку плати. Все правильно, ведь все — профессионалы».
Днем пришел Саша, с помощью хитроумных переходников провел Интернет в спальню, поставил на ноутбук специальную программу, воткнул провод — пользуйся всемирной сетью, откуда хочешь! И, главное, принес замечательную подставку с ножками, как у кресла-качалки, которую можно раздвигать в любые стороны. Ты лежишь на спине, раскрытый ноутбук прямо перед тобой, только угол наклона меняешь на более удобный. Когда Борис Антонович спросил, сколько эта чудо-штучка стоит — понятно же, не кустарь-плотник ее в свободное от основной работы время сварганил, то чуть не получил от Шурика в лоб.
В семь вечера вернулась трезвая Наталья, с гордостью продемонстрировала ксерокопию новой записи в трудовой книжке, все серьезно — «ООО «Рога и Копыта»», дата, номер приказа, принята на должность менеджера, начальник отдела кадров, подпись, фамилия. Она передала предложение от директрисы сделать электронные презентации пяти туристических маршрутов в Португалию с образными и легко запоминающимися текстами и яркими, скачанными из Интернета фотографиями. За каждую презентацию — сто долларов.
Услышав цену, Борис Антонович скривился и изрек:
— Ответь своей начальнице, что твой муж за сто долларов даже не пукнет! Пятьсот евро — каждая! Первую делаю на пробу, все значимые и важные места и детали кодирую, чтоб не сперла. Не нравится — до свидания! И пусть на мой мэйл договор подряда пришлет, а ты мне принеси свой трудовой договор, я посмотрю, где тебя надули. Сто долларов, а? Буржуи! Кровопийцы на шее у трудовой интеллигенции!
Наташа состроила недовольную гримаску и пошла на кухню звонить подругам — рассказывать о своей новой бизнес-деятельности.
Борис Антонович же сразу взялся за работу. Он скопировал со всевозможных португальских туристических сайтов все, что касалось его любимого места — Эшторила, и принялся за описание красот курорта. Отечественные переводы он не признавал — считал их тусклыми и невыразительными. Португальскую рекламную полупоэзию он еще сильнее расцветил, используя все богатство русского языка, — ведь что такое западное побережье Пиренейского полуострова? Скалы, скалы и еще раз скалы. Остров Мадейра — вообще кусок застывшей вулканической лавы. А народу ведь нужны достопримечательности и буйство красок. Не забыл о ценах, которые указывал и в евро, и в рублях, питании, проживании, скидках. Стучал по клавишам до четырех утра, супругу в кровать не пустил — отправил спать на диван, чтобы не мешала.
Под утро сбросил информацию на диск и удовлетворенно потянулся. Туристическое предложение получилось то что надо — можно вставлять в любой путеводитель без редактирования. Все, что Борис Антонович делал в жизни, кроме карьеры, игры в футбол, хоккей, баскетбол и зарабатывания денег, получалось у него очень хорошо.
Утром Борис Антонович без особых напутствий отдал диск жене, лишь заметил, что если директриса не дура, правильно оценит качество работы. До вечера, с перерывами на физиотерапию и прием пищи, он мучил Wander Piroli. День пролетел незаметно. Наташа, после работы переступив порог квартиры, радостно сообщила, что начальница в восторге, но все-таки дала не пятьсот евро, а четыреста пятьдесят. Он только посмеялся над нею. Бизнес — прежде всего. Какой-никакой, но скидки директриса добилась.
Над оставшимися презентациями Борис Антонович, не опуская рук, работал неделю. Распределил маршруты по темам: семейный туризм — с детьми, экскурсионный — замки и католические храмы колониальной Португалии, молодежный — клубы, пляжи, тусовки, оздоровительный туризм. Готовую работу показал Наташе, заставил выучить тексты — ей же ведь все это потом рассказывать клиентам. Когда все диски были отнесены в турагентство, Наташа принесла домой обещанную сумму. Половину она тут же получила «на булавки» и запрыгала от радости. Оставшуюся часть денег Борис Антонович попросил сберечь.
С каждым днем он чувствовал себя все лучше. Правда, тянул с визитом к Ивану Анатольевичу, оправдывая это обстоятельство неожиданно свалившимся заказом. Он так привык к лежачему образу жизни, что одна только мысль о том, что надо встать и куда-то ехать, угнетала его. Но МРТ все-таки нужно было сделать. Приходящий физиотерапевт пытался приободрить пациента обещаниями, что еще чуть-чуть, и Борис Антонович сможет бегать. Понятно, что врал, но было как-то приятно это слышать. Иногда заглядывал Саша, приносил университетские сплетни. Похоже, по Борису Антоновичу там особо не скучали. Ну и черт с вами, друзья-товарищи! Шурик приносил свои любимые фильмы на DVD, и Борис Антонович, не вставая с постели, с удовольствием их смотрел — можно было считать, что у него появилось новое увлечение. Пришло несколько ответов на его письма, завязалась переписка. Жизнь налаживалась, и он это чувствовал. Только вот Наташа приходила домой с каждым разом все позже и позже, и от нее попахивало спиртным. На его настойчивые вопросы она привычно-заученно отвечала: вчера — аврал на работе, сегодня — корпоратив у партнеров по бизнесу, завтра — день рождения у подруги, ла-ла-ла, тра-та-та… Борис Антонович старался не мучить себя лишними мыслями на эту тему и сохранять спокойствие.
Жена всегда спала голой, но однажды легла в постель в футболке. Борис Антонович дождался, пока она заснет покрепче, и задрал ей эту футболку. На спине были явно видны свежие царапины. Он включил ночник, присмотрелся внимательнее и обнаружил у нее на плече и шее два маленьких засоса. Свет он выключил, взял на кухне Сашину бутылку — несмотря на старания супруги, напитка в ней было еще достаточно, лег в комнате на диван и в полнейшей темноте, без льда и фруктов, с одной пластиковой бутылкой минеральной воды, потихоньку прямо из горлышка, за каких-то полчаса выпил виски до самого донышка.
Наверное, именно в эту ночь пришли к нему погостить Фобос и Деймос. Они выползли из бутылки виски, и им понравилось спать вместе с хозяином на его мягком диване. Мягкий диван был противопоказан недавно прооперированному позвоночнику Бориса Антоновича, но он физически не мог заставить себя лечь рядом с Натальей — боялся уловить запах чужого мужского тела, чужой туалетной воды. Но что же делать? Клиентов в турагентстве много, и это все успешные молодые люди, решившие махнуть кто куда — на Кубу, в Таиланд, Ибицу пошпилить дешевых проституток. А тут блондинка в мини-юбке и с сиськами, похожими на перекормленные удобрениями яблоки. Неизбежны вопросы: как вас зовут, как дела, как насчет чашечки кофе? Только если ты видишь, козел, кольцо на пальце, зачем ставишь засосы и царапаешь спину? Зачем в чужую жизнь лезешь? Ты сунул, вынул и забыл, а этой девушке еще с мужем спать. И как теперь нам жить? Да и в чем виновата перед ним Наташа? Что, он забыл ее слова про толстый крепкий хер? Помнил. У него тоже имеется похожее орудие, только оно сейчас даже не на скамейке запасных, а так… — даже не внесено в заявку на матч. Болельщики всего мира ждут, пока супермастер восстановится от тяжелейшей травмы… А пока его жену ебут. Как это интересно звучит: жену — ебут. И, главное, он же и виноват, если бы мог, еб бы сам. Но у него тяжелая травма, и его жену ЕБУТ…
Проснувшаяся от звонка будильника Наталья с удивлением обнаружила супруга на диване в комнате. Валявшаяся на полу пустая бутылка из-под виски была красноречива, но объясняла не все.
— Борь, Борь, ты чего? — залепетала жена.
— Взгрустнулось.
— Не грусти, ты чего?.. Скоро физиотерапевт придет, а ты пьяный…
— Не волнуйся, собирайся на работу, я сейчас оклемаюсь.
Холостяцкая жизнь была очень долгой, от нее у Бориса Антоновича остались специальные похмельные средства — в морозилке в пластиковых коробочках стоял куриный бульон с лавровым листом и горошинами черного перца. Пока микроволновка превращала кусок льда в оздоровительный напиток, он развел две таблетки алка-зельцера. Затем выпил бульон, следом — стакан жирного кефира… Контрастный душ окончательно вернул его к жизни. Он долго стоял под тугой струей воды, делая ее то горячее, то холоднее… Как ушла супруга, он не слышал. На кухне остался недопитый кофе, он сделал несколько глотков. В голове остался легкий шумок, но на это уже не стоило обращать внимание.
Борис Антонович открыл дверь туалета. Сейчас выйдет остаток яда и станет совсем хорошо. Как ЭТО случилось, откуда вдруг появились Фобос и Деймос, он так и не понял. Полиглот хренов — дал же доктор Клетцер специальную брошюрку для информации — как и что делать во всех жизненных ситуациях после операции. Почему не прочел? Если родился несчастным, вступил в жизнь уже ущербным, с чего это вдруг жизнь должна измениться и принести тебе радость? Разве может любовь заменить здоровье? Без него блекнут краски жизни. Суровый характер формируется с детства от непереносимой физической боли, насмешек окружающих, нехватки отцовской любви и отсутствия интереса со стороны девочек. Такая судьба — нести свой крест…
Борис Антонович резко встал. В позвоночнике вдруг что-то щелкнуло, он четко отметил, что именно щелкнуло, и сумасшедшая, адская боль пронзила его спину. Боль была такой чудовищной, что он даже в первые мгновения не заметил, что больше не чувствует ног. Они перестали его держать, и он бы упал, если бы не ухватился руками за стиральную машину. Боль так же мгновенно исчезла, как и появилась, но ног он не чувствовал. Он сполз на пол, сел на холодный кафель голым задом и уставился на свои ступни. «Сейчас я попробую пошевелить пальцами. Они должны шевелиться», — подумал он. Но пальцы не шевелились. Это были словно не его, чужие пальцы. Борис Антонович схватился за дверной косяк и стал тянуть свое тело в коридор. Тело было грузное, слушалось плохо, и рукам было тяжело. Вспомнился один из любимых фильмов детства «Последний дюйм». Искусство слишком далеко от жизни, все, как правило, заканчивается хэппи-эндом. На деле все бывает наоборот. Наконец он добрался до телефона, набрал номер Ивана Анатольевича.
— Что тебе, быстро, у меня прием! — заорал тот в трубку.
— Я ног не чувствую… — тихо сказал Борис Антонович.
— Что? Не понял! Говори громче — что́ не чувствуешь?
— Ног не чувствую! Ноги отнялись! Конец мне!
В трубке возникла секундная пауза.
— Вызывай «скорую» и ветром ко мне! Нет, что я говорю! Я сейчас пришлю свою «скорую»! Жди! Дверь сможешь открыть?
— Смогу! — крикнул Борис Антонович и бросил трубку.
Теперь задачей было натянуть штаны. Справился. Так, а вдруг его сейчас на операционный стол? А он выдул бутылку виски! Алкоголь и наркоз несовместимы. Так и сдохнешь под наркозом… «Ну и пусть, — подумал он. — Всем только легче станет…» Дотащился до стола, вынул из ящика паспорт и какие-то деньги — на всякий случай. Взял ключи, пополз к двери открывать заранее.
Вскоре раздался звонок.
— Не заперто! — крикнул он.
В квартиру вошли два крепких санитара с каталкой.
— Мы в курсе, говорить ничего не надо. Так, взяли!
Его подняли с пола и положили на каталку. Санитар покатил ее к лифту. Борис Антонович дал второму санитару ключи, тот закрыл дверь.
В машине он занимался аутотренингом — не хотел раскисать перед врачом. Правда, с другой стороны, хорохориться тоже не имело смысла. Скажет — резать, значит, без всякого Клетцера на операционный стол. Эх, Клетцер, Клетцер, а еще — один из лучших в мире… Семь тысяч евро пришли обратно на счет, пожалуйста…
— Я не знаю, что с тобой, — сказал Иван Анатольевич. — Нужно сделать МРТ. Не хочу пугать, но тебя может полностью парализовать. Скажи, руки не немеют?
— Немеют, — подтвердил Борис Антонович. — Пальцы на правой руке немеют.
— Давно? Я спрашиваю, давно?
— Да минут пятнадцать.
— Срочно на МРТ! Срочно!
Борис Антонович все еще лежал на той же каталке — вдруг сразу в операционную везти, так зачем с места на место перекладывать?
Знакомое жужжание того же аппарата, в голове бьется беспокойная мысль — парализует? А как работать? Нет, что там работать — как жить?
Снимок Иван Анатольевич рассматривал недолго.
— Клетцера ругаешь?
— Да так, упомянул в сердцах разок, а что?
— Клетцер тут ни при чем. У тебя вторая грыжа отвалилась.
— Как это — отвалилась?!
— Как грыжи межпозвоночные отваливаются! Высохла и отвалилась! Только не до конца, болтается еще. Теперь давит на нервный столб! Вот ты и не чувствуешь ног.
— А она, это… Дальше не провалится?
— Ну вот еще! Придумал… Не провалится! Вырежем ее к чертям…
— Так режь, чего ждать?
— Вот умник, а? Ребятки, везите его в четвертую палату и попросите медсестру дать ему успокоительное. Переночуешь в отделении, а я пока свяжусь с Барковым и Клетцером, будем решать, что с тобой делать. На ночь снотворное прими, ну а утро вечера мудренее.
— Вань, — прошептал Борис Антонович.
Врач наклонился к нему.
— А член у меня стоять будет?
— Нет, вы только посмотрите, кто о чем, а козел о капусте! Я зайду вечером, потолкуем. Я тебе сколько лет назад про операцию на позвоночнике говорил? Я тебе сколько раз на аппарате Елизарова предлагал ногу вытянуть? А ты мне: «Я человек духа, меня внешнее уродство не волнует, я живу богатой внутренней жизнью!» А теперь запаниковал, что хрен стоять не будет! Не об этом думать надо, дорогой, не об этом…
В одноместной палате Бориса Антоновича с каталки переложили на кровать. Чисто, стерильно, водичка, устройство для капельницы. Но все же не Берлин. Подумал плохо о Клетцере, икается теперь хорошему человеку. А почему сразу две грыжи не вырезал? Чикчик лазером… В наших трамваях в инвалидном кресле не поездишь. И Наташа вдруг станет няней-сиделкой. Борис Антонович громко рассмеялся. Вошедшая в этот момент в палату медсестра взглянула на него без удивления — утром у человека парализовало часть тела, вот и сходит с ума постепенно. Сам с собой разговаривает, сам своим шуткам смеется… Она протянула ему две пилюли и ушла. В голове зашумело — стали выстраиваться фразы: «Согласно гипотезе Маргенау, индивидуальное сознание можно уподобить полю вероятностей в пространстве Фока, определяемом как прямая сумма пространств Гилберта. В принципе это пространство может быть выстроено, исходя из элементарных электронных событий на синаптическом уровне. В этом случае нормальное поведение согласуется с упругими деформациями поля, а свободное деяние — с разрывом поля; однако неясно, в какой топологии? Нет никакой гарантии, что естественная топология Гилбертовых пространств позволяет рассчитывать на регистрацию свободного акта; нет даже уверенности в том, что сегодня возможна постановка этой проблемы иначе, нежели в сугубо метафорической форме…» Борис Антонович помотал головой: «Не хочу Уэльбека. Хочу фильм по комиксам — чтобы хэппи-энд, чтобы «наши» победили. Чтобы меня паук укусил — и я стал суперменом. Что мне сделают врачи? Как у Иэна Макьюэна: «Они могут контролировать твой распад, но не могут его предотвратить». Так держись от них подальше, сам следи за своей деградацией, а когда уже не сможешь работать или жить с достоинством, кончай с этим сам».
Дверь палаты со стуком распахнулась, в помещение влетел встревоженный Саша.
— Живой? — с порога поинтересовался он.
— Как видишь. Проходи. Иван тут вспомнил, что давно предлагал сделать из меня хирургическим путем здорового человека. Я же Ницше никогда не увлекался, на хрена я ему про какую-то там силу духа говорил? Может, у меня давно, скажем так, не все дома?
— У меня есть ответ. — Запыхавшийся Шурик пододвинул табурет и сел. — Раньше ты был более-менее здоровым человеком и считал, что занимаешься нужным делом. А когда не взяли твой перевод Жозе Сарамаго, ты сломался. Хотя, конечно, он был лучшим, но решили иначе, сам знаешь — рука руку моет. Не был бы идиотом, остался в Москве, уже готовился бы стать академиком. А в Ебурге не наукой в девяностых, а скупкой цветных металлов надо было заниматься. Тебя по старой памяти Иван Анатольевич терпит, и я какую-то ответственность, сам не знаю, почему — из-под танка ты меня не вытаскивал, грудью от пули не заслонял — чувствую. Больше ты в этом мире никому не нужен. Если умрешь, на твои похороны придут два человека — Иван и я. Все.
— А соседка Раиса Степановна? Очень милая женщина. Я по ее просьбе в подъезде на нашем этаже цветы поливаю…
— Значит, три.
— Жену забыл.
— Жену? Какую жену? Будем возвращаться к старому разговору? Да ты же кандидат на инвалидное кресло! Ее уже через неделю в твоей квартире не будет! Тебя же, дурака, мыть надо, мочу, кал из-под тебя выносить, стричь, кормить, гулять вывозить! Ты в каком мире живешь, какая у тебя жена, представляешь?
Успокоительное действовало, спорить не хотелось, да и понимал Борис Антонович, что друг его в целом прав. Но за нанесенное оскорбление нужно было получить сатисфакцию.
— Саш! — заговорщицки прошептал он. — Я прощу тебе последние слова, если ты достанешь выпить.
— Офонарел? А если тебе сегодня под нож?
— Нет, сегодня уже ничего не будет. Иван Клетцеру и Баркову будет звонить. Те, небось, на операции, пока он их отыщет, настанет вечер. Так что — только завтра. Может быть, даже в Москву повезут. Или в Берлин отправят. А я потихоньку с ума схожу. По секрету скажу тебе: Наташка вчера явилась с исцарапанной спиной и засосами на шее.
— Вот сучка!
— Спорить трудно. Так что понимаешь, в каком я состоянии?
— Что покупать?
— Да меня трясет, ты же видишь. Возьми водки в ближайшем продуктовом, да пластиковые стаканчики прихвати. Минералки побольше…
— Слушай, я сделаю так. Дома у меня есть отличный «Хеннесси Икс-О». Если собрался подыхать, по крайней мере, в ад попадешь, благоухая приличным напитком, а не сивушной вонью. Яблок принесу, груш, апельсинов, сока, и нормально посидим. Только дождемся, когда Анатольевич уйдет.
— Да что тебе Анатольевич! Это частная клиника, и он здесь — главный. Может, не только управляющий, но и акционер. Его мы никак не подставим. А если он нас застукает — возьмем такси и поедем ко мне. Утром вернусь. Посидим.
— Это я посижу, а ты… — Саша показал на ноги товарища. — Полежишь.
— Ладно, иди. Жду.
Борис Антонович пожалел, что в спешке не взял какую-нибудь книжку. Оставаться наедине с мыслями было тяжело. Он вспомнил, когда Иван предлагал ему аппарат Елизарова. Это было перед окончанием школы, он собирался поступать в Институт иностранных языков. А лечение означало, что поступление пришлось бы отложить на год и все это время сидеть на шее у больной матери. Вот и все решение. Видно, судьба… А микроинвазивные операции на позвоночнике — когда их начали делать? Году в двухтысячном? Ну он уже был и хромой, и кривой, и обиженный на весь мир. Надо было голову на плечах иметь и не связываться с Натальей, все беды — из-за баб…
В дверь тихо постучали, даже как-то поскреблись.
— Войдите! — разрешил Борис Антонович.
На пороге появилась Наташа в белом халате со скорбной миной на лице. «Десять к одному, что мой приступ сорвал ей вечеринку», — подумал Борис Антонович.
— Что случилось, Боря?
— Да так, ерунда. Парализовало нижнюю часть тела.
— Ах! — Наталья картинно схватилась за щеки, но плохие актерские навыки не дали скрыть скользнувшую по лицу брезгливость.
— Да ерунда. Теперь будешь выносить за мной утки с говном, кормить с ложечки, переодевать. Если случайно обмочусь, подмывать — короче, ухаживать за мужем. Я ведь твоя любовь до самой смерти — так ты говорила?
— Боря, что за тон?
«Тон»? Новое слово в дворовом лексиконе! Бизнес-практика дает неплохие плоды…
— Когда мне Иван Анатольевич позвонил, я помчалась, дороги не разбирая. От слез цвета светофоров не различала.
«А почему глаза не красные и тушь не размазана?»
— Если тебе позвонил Иван, наверное, он все рассказал? Зачем ты тогда спрашиваешь, что случилось?
Минутное замешательство.
— Но как это случилось?
— Как? Сейчас объясню. Кстати, можешь поделиться с подругами, поднять свой авторитет. Тебе станут завидовать: муж так страстно и сильно любил тебя, что когда узнал об измене, у него помутился рассудок и отнялись ноги.
— Я не пойму, ты о чем?
— О царапинах на твоей спине и засосах на шее.
Наталья прикусила губу.
— Что молчишь?
— А что говорить? Я тебе давно уже все сказала. Мне нужен секс, ты мне его не даешь.
— И давно ты?..
— Что давно?
— Прекрати дурочку валять, переспрашивать! Давно ты путаешься с кем ни попадя?
— Да как из Германии вернулись, — ответила Наталья с вызовом.
— Что, с самого первого дня?
— Нет. Где-то так с пятого.
— И кто он?
— В смысле?
— Прекрати! Кто твой любовник!
— У меня нет любовника! Я то с одним, то с другим, то с третьим! Но в основном с другом Иркиного жениха. Правда, он женат, и дети есть, так что с ним сложнее всего.
— А кто тебе спину расцарапал?
— Да так, дурачок один, малолетка. Работает в соседнем офисе. Ничего не умеет. Думал, что так страсть выражают.
— Ты что, трахаешься прямо в офисе?
— Почему в офисе? В офисе негде. В машине.
— Которую я тебе купил?
— Да, которую ты мне купил! Только вспомни, сколько раз я у тебя отсосала! Если бы я за каждый минет брала хотя бы пятьдесят баксов, как девчонки в моем старом дворе, это уже был бы «мерседес», а не «пежо» сраный!
Борис Антонович закрыл лицо руками. Нет, это не змея, не пиявка… Это дьявол! Это настоящий дьявол!
— Вещи забирай и вон из моей квартиры! Разведемся заочно, больше не хочу тебя видеть!
— Хрен тебе! Я там прописана! Тебе надо, ты и разводись! Выпишусь только по решению суда, так и знай! И пока ты по больницам будешь валяться, я хоть нормально поживу! Надоело в кустах и машинах трахаться! Хочу в нормальной постели!
— Это же моя постель… Не смей… — Борис Антонович затрясся. — Слышишь, не смей приводить на мою кровать мужиков!
— Ладно! — Наталья направилась к двери. Повернувшись, добавила: — Я на диванчике!..
— Какая же ты дрянь!
— Сам виноват! Сделал бы вид, что не заметил, и все! Сам нарвался. Когда бы поправился, все бы стало по-прежнему! Но теперь ежу понятно, что ты никогда не выздоровеешь! Ну и на кой черт мне такой инвалид нужен? Нет, ты подумай своей профессорской башкой — какого рожна ты мне сдался? Да, я хочу, чтобы меня любили, хочу, чтобы дарили подарки, чтобы меня трахали, наконец! А ты — развалина! Сам подавай на развод, у меня на это времени нет, у меня работы по горло. Жить мне пока негде, жить буду у тебя. Мужиков водить не буду, не бойся — это я пошутила. Ну и… выздоравливай, что ли?
— Сука! — заорал он ей вслед.
— Чао, бэби! — донеслось из коридора.
Дрожащими пальцами он набрал номер мобильного Саши и, заикаясь, сказал в трубку:
— Планы изменились. Нужно поторопиться еще сильнее. Если я сейчас не выпью, то в окно выброшусь.
— А что произошло?
— Приходила Наталья, был откровенный разговор, мы решили развестись. Слушай, меня колотит всего, приходи скорее.
— Ладно. Ловлю тачку и еду.
Борис Антонович перевернулся на живот, воткнул лицо в подушку и зарыдал. Со слезами выходила сердечная боль, стало чуть легче. Утерев глаза, подумал: «Как там у Достоевского? «Уверяли, что Виргинский, при объявлении ему женой отставки, сказал ей: «Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь уважаю», но вряд ли это было на самом деле; напротив, говорят — навзрыд плакал».
В палату заглянул Иван.
— Что с тобой? — оторопел он, увидев красные глаза Бориса Антоновича.
Тот махнул рукой.
— Я только что разговаривал с Барковым. У него сейчас запись примерно на три недели, подвинуть никого нельзя. Но дней через двадцать он тебя прооперирует. Вынет грыжу, а между позвонками вставит четыре титановых винта вместо разрушенных дисков. Голову на отсечение дает, что ты через полгода в футбол играть будешь. А потом и ногу тебе вытянем — станешь абсолютно здоровым человеком. Двадцать первый век, третье тысячелетие, сейчас такие технологии! А ты тут нюни распустил! И всего делов — один день и пять тысяч долларов. Деньги-то есть, или у меня возьмешь?
— Мне Саша обещал.
— Ну вот и хорошо. Давай прекращай истерику. Отвезем тебя на поезде в Москву и сами привезем обратно. Пока дома полежишь, пописаешь в уточку, а Наташка за тобой поухаживает.
— Не поухаживает. Мы разводимся.
— Во как! Это почему?
— Трахается со всеми подряд.
— Это, брат, раньше надо было думать. У нее на роже написано, что она дает каждому второму.
— Каждому третьему. Это раньше она была кассиршей, а теперь, извини, офис-менеджер на иномарке.
— Блин, сорок лет, а сам как ребенок. Сиськи с жопой увидел — и головой в омут. Помнишь у Бунина — «Вертер из Тамбова»? Ладно, я пошел. Сегодня здесь переночуешь, а завтра домой, а то у меня жить дорого. Да и скучно. Ни Интернета, ни телика.
— А у меня мышцы ног за три недели не атрофируются?
— Тут дилетанты, ты считаешь, собрались? А физиотерапевт на что? А массажист на что?
— А что говорит Клетцер?
— Передает привет. Да мы и без него обойдемся, его методы не то что устарели… Просто теперь они не для нашего случая. Держи себя в руках. Все будет хорошо. Пока, дорогой, а то у меня пациенты…
Не успела за ним закрыться дверь, как в палату влетел Саша с двумя большими пакетами в руках. Он достал выпивку, фрукты, пластиковые тарелки, стаканы. Из кармана вынул складной ножик, аккуратно нарезал яблоки, почистил апельсины.
— Что за нож чудной? — поинтересовался Борис Антонович.
— Spider, английский, студенты подарили. Лезвие тонкое-тонкое, но прочное, вообще не гнется и острее бритвы, а клинок, между прочим, десять сантиметров. Я им всегда фрукты нарезаю, легко и… эстетично, что ли.
— Подари.
Шурик задумчиво почесал в затылке:
— А зачем он тебе? Сеппуку делать?
— Понравился.
— Точно не будешь живот вспарывать? Ладно, тогда заберешь потом.
— Хватит фруктов, наливай, а то меня колбасит.
— Тебя завтра не будут оперировать?
— Нет. Анатольевич заходил, сказал, лично к Баркову в Москву повезет через три недели. А пока массаж, процедуры и прочая фигня. Причем на дому, а там эта стерва… Видеть ее не могу!
— Так что случилось-то?
— Выпьем, расскажу.
Они чокнулись и разом махнули по полстакана. Борис Антонович передал содержание своей беседы с Натальей. Саша побледнел:
— Это единственный случай, когда я жалею, что оказался прав.
Когда, раскрасневшись, они накатили по четвертой, неожиданно на пороге появился Иван Анатольевич.
— Вы что это, сукины дети, делаете?! Совсем стыд потеряли?
— Я, Вань, привожу психическое состояние пациента в норму. А то он так переволновался, гляди, инфаркт хватит.
— И чем приводишь? — Врач потянул носом воздух.
— «Хеннесси Икс-О» привожу.
— Если так, то мое психическое состояние тоже нуждается в поддержке, — сказал Иван Анатольевич и тяжело опустился на табурет. — Наливай.
Шурик достал еще один пластиковый стаканчик, вынул из пакета припрятанную бутылку, плеснул прилично.
— За здоровье! Правильно? — спросил врач.
— За него, как иначе, — поддакнул Борис Антонович.
Выпили.
— Красота! — Иван Анатольевич поставил свой стаканчик и взял ломтик яблока. — Слушай, Борис, да не переживай ты так! Поставим тебя на ноги! Потерпи три недельки!
— Да он больше из-за жены, — вставил Саша.
— Я — врач, — сказал Иван Анатольевич и ухватил апельсин. — Все вопросы отношений мужчины и женщины рассматриваю только с позиций физиологии. Вся эта мораль, любовь-морковь — ерунда. С доисторических времен повелось — вот, смотрите, — он разломил апельсин, — пещера, в ней мужчина и женщина. Мужчина оказывает женщине внимание, ласкает ее, но та банально хочет есть. А сосед в это время приволок с охоты кусок мамонта и предложил ей. Она уходит к более сильному и ловкому, с которым всегда будет сыта и родит таких же выносливых и здоровых детей. Мясо — оно прежде всего. Любовь приходит вместе с мясом. Вот современной женщине что сейчас нужно? Бизнесмена ей нужно, и чтобы в постели был молодец. Но так бывает редко, или одно, или другое, как правило. Если мужик богат, она найдет себе любовника, но от мужа не уйдет. Спросите, почему? Да потому что — мясо! Мясо! Свеженький мамонт! Но если на горизонте нарисуется еще более обеспеченный бизнесмен, она все бросит и метнется к нему. Пока женщина востребована, она всегда ищет того, с кем ей будет лучше. Ты для Наташи необходимый этап в ее тяжелой жизни. Просто ступенька вверх. Теперь ты ей не нужен, она уже о тебе не думает, а смотрит в свое будущее, в котором тебе, извини конечно, места нет. Она молодая, предприимчивая, жадная до жизни, а ты сейчас болен, и болен тяжело…
— А как же любовь? — спросил Борис Антонович.
— Любовь? Та, которая не земная, а небесная? Любовь и моральная ответственность бывают у высокодуховных людей, невзирая на их социальный статус. Конечно, у образованных, материально обеспеченных людей шансов встретить такое чувство больше. Они ищут родственную душу, сходство характеров и отношения к окружающему миру, интеллектуальный и душевный комфорт. А любовь, основанная, пардон, только на совокуплении, — это не любовь. Это сексуальное удовлетворение, зов природы, необходимость продолжения рода. Разве можно прожить с одним и тем же человеком душа в душу, допустим, лет так пятьдесят, только из-за того, что с ним хорошо в постели? Чепуха полнейшая! Тебе, Боря, спутницу жизни надо было в университетской библиотеке искать, а не в супермаркете на кассе. Понял?
— В университетской библиотеке сидят очкастые фригидные зубрилы, — сказал Борис Антонович.
— Не скажи, — встрепенулся Саша. — У меня одна аспирантка через член, такое было ощущение, спинной мозг высасывала. До сих пор забыть не могу.
Иван Анатольевич отмахнулся от него.
— У тебя, Борис, — продолжил он, — Наталья — альфа-женщина, доминирующая в отношениях, доминатор, хе-хе. С такими надо знаешь как? Взял левой рукой за волосы, оттянул башку и правой — по сопатке! Тогда в доме мир и согласие. А ты, наверное, ей заливал: «От очей, к себе манящих, от зубов, всегда блестящих, белой груди, гордой шеи столько раз душа полна! Но и в каждой новой фее снилась ты мне лишь одна!» Перси, ланиты… Тьфу! В бубен ей — и всех делов!
— Ты, Вань, зря насчет сходства характеров, — завелся Борис Антонович. — Вот есть же у Куприна рассказ. Морской офицер случайно наткнулся на письмо простого матроса к своей жене, и столько там было пусть и неграмотных, но искренних и страстных слов любви, что он даже позавидовал, что сам так любить не может.
— Я знаю этот рассказ, — кивнул врач. — Молодой мужчина писал молодой женщине о радостях первого секса — «а помнишь, как мы на сеновале…» Интересно, что бы он начертал лет так через десять женщине с пятью детишками, тремя коровами и шестью свиньями? То же самое? Повторяю, секс — это не любовь. Ежесекундная готовность жертвовать собой во имя дорогого для тебя человека — вот любовь. Но, конечно, сексуально удовлетворять друг друга все же желательно. — И он громко засмеялся. — Знаешь, Боренька, что я тебе скажу? Приведу слова моего любимого Анатоля Франса: «Один монах подбадривал покинутого влюбленного: «Не беспокойтесь, вы найдете себе новую женщину. Ибо мне кажется, вы ищете в них как раз то, что присуще каждой»». То есть женское естество, верно? — и опять засмеялся.
— Я зарегистрирован на сайте знакомств, — встрял неожиданно Саша.
— Что? — не понял его Иван Анатольевич.
— Ну, в Интернете есть такой сайт, — пояснил Шурик. — Ты заполняешь анкету, вставляешь свои фотографии, описываешь то, что тебе в жизни интересно, и знакомишься с понравившимися девушками. Так я думал поначалу. Но после внимательного исследования женских анкет кое-что понял. Резюме содержится в посыле одной красавицы: «Кого я хочу найти: ищу порядочного, интересного в общении, спортивного парня. Желательно авто». Впрочем, есть ранг и повыше: «Меня возбуждает Chopard, Carrera y Carrera, De Grisogono» или «Ищу олигарха, как минимум, простому смертному вряд ли буду по карману!»
— Ну я же говорил, — резюмировал Иван Анатольевич и посмотрел на Бориса Антоновича: — Слушай, а ты там не видел: «Хочу найти переводчика с португальского?»
— Мне кажется, они не знают, кто такие переводчики, — защитил друга Саша.
— Эх, эх, — потер ладонью затылок врач. — Мясо! Нужно мясо! Нужна уютная комфортабельная пещера! И умение добывать огонь — ну, эти ваши De Grisogono, да? Знаете, есть еще такая категория женщин — чтобы свою самооценку поднять и перед подругами повыделываться, им обязательно нужно перепихнуться с известной личностью. У ребят из «Комеди Клаб» от предложений, наверное, нет отбоя. Важно, чтобы был человек «из телевизора», потому что они ничего, кроме телевизора, не знают. А кто он, что он… Смотрел я случайно передачу по СТС с Тиной Канделаки. У одного из «Иванушек» спрашивают: «Символ Японии»? Мнется. Подсказывают: «Круглое такое». Мнется так, будто пи́сать хочет. «Красное, — подсказывают, — от него тепло». Тупая рожа не находит ответа. «Ну солнце!» — чуть ли не выругавшись, говорит Канделаки. И ответьте: сколько девушек от пятнадцати до двадцати пяти готовы дать «Иванушке» без особой прелюдии?
— Подожди, — привстал с постели Борис. — А как же твоя пациентка, у которой тоже проблемы с позвоночником? Маргарита, кажется? Которая работает в «РусАле», получает двести тысяч долларов в год, не считая бонусов, имеет ребенка от первого неудачного брака. Ведь она поселила у себя на ста пятидесяти квадратных метрах невесть откуда взявшегося парня… Все сама, и не нужно ей «мяса», а требуется именно мужик…
— Госпожа Никитина? Так мы же говорим об общей картине, а ты мне приводишь единичный случай, исключение. Ну да, в природе есть чудеса. Рыбы, живущие на глубине две тысячи метров. Редкие жемчужины. Алмазы весом в полкило. И вообще, я думаю, что у них в семье она и есть мужик. А он — баба. Не удивлюсь, если Маргарита приходит с работы, а он ее встречает в фартучке у плиты. Да и спит он с ней — ты ее, вообще-то, видел? Наверное, только по праздникам и без удовольствия, а сам себе устраивает встречи с твоими студенточками на денежки, выданные на карманные расходы. Ладно, мне пора, меня люди ждут, давай на посошок, и я пошел. — Выпив и откусив от груши, он сказал: — Я тебе удобное креслице дам…
— Инвалидное? — поднял бровь Борис Антонович.
— Это ты как хочешь назови. На колесиках, чтобы по квартире передвигаться. И узенькое, чтобы в дверные проемы проходило. Ну ладно, до завтра. Эту бутылку допьете, и больше — ни-ни. Я охране скажу, чтобы Сашку второй раз в больницу не пускали, а то еще за следующей побежит. Черти!
Иван Анатольевича погрозил пальцем и ушел.
— Знаешь, Боря, — признался Шурик, — я, похоже, того, опьянел. Пойду я, а то не доеду еще…
— Скажи мне, Саш, как мне теперь жить?
— Не знаю, что ответить. Я же в такой ситуации никогда не был. Мне с женщинами всегда везло:
Саша положил руку на плечо Борису:
— Знаешь, что мне одна умная женщина сказала? «Если человек в двадцать лет считает, что ему бабы не дают, потому что любят мужиков постарше, так как те богатые, а в сорок не дают, потому что любят молодых и мускулистых, значит, бабы ему просто не дают».
— Ты еще Тулуз-Лотрека вспомни…
— Правильно, внешнее уродство — не помеха. Должна быть харизма. И уверенность.
— А какая у меня уверенность с такой ногой и кособокой походкой…
— Правильно. Вот ты и не набрался нужного опыта. А у тебя, кстати, неплохой шанс начать жизнь заново. Анатольевич с Барковым тебя вылечат, с Натальей разведешься, университет бросишь. Может, еще в Москву переедешь. Сейчас в ЦСКА — Зико, и там теперь куча переводчиков с португальского. Скоро «Спартак» к себе Сколари переманит, а ты тут как тут!
— Ты уже точно в стельку. Какая Москва? Выкарабкаться бы, остаться живым-здоровым и доживать свой век без потрясений, зарабатывая интеллектуальным трудом…
— Интеллектуальным трудом можно зарабатывать в США или Европе, получая гранты на исследования в надежде годам к семидесяти оказаться нобелевским лауреатом. Да и зачем в семьдесят лет деньги? В больницу носить? А интеллектуальный, особенно переводческий или писательский, труд денег не приносит. Вот смотри, Бунин, Грин, Сервантес, Мережковский, Андрей Платонов, Саша Черный — все умерли в нищете. Хемингуэй был богат, но все равно плохо кончил.
— А Набоков?
— Исключения подтверждают правило. Давай по последней, да пойду я…
Оставшись один, Борис Антонович быстро уснул. Алкоголь помог. Провалился он в черноту сна быстро и без сновидений.
На следующий день он был уже дома. Санитар вкатил его в инвалидной коляске в квартиру и ушел. Борис Антонович порадовался, что на крыльце подъезда предусмотрен съезд для детских колясок, — значит, он сможет выбираться на прогулки. Раньше он на этот спуск внимания не обращал…
Договорился с сиделкой. Три недели — и много, и мало, главное — погрузиться с головой в работу, чтобы времени на грустные размышления не оставалось. Взял в одной фирме сложный технический перевод и принялся за дело.
Вечером появилась пожилая женщина, помыла утку, что-то приготовила, сказала, что будет навещать его каждый день. Борис Антонович пока дал ей старые ключи. Саша заказал ему новый замок, но когда будут менять, не сообщил.
Борис Антонович провел тоскливую одинокую ночь, Наталья не появилась. Целый день, забывая поесть, он работал. Вечером услышал, как в прихожей щелкнул замок входной двери. Он вздрогнул и почувствовал легкое головокружение. «Нервишки шалят, — подумал он, — надо взять себя в руки». Наталья заглянула к нему в спальню, без приглашения села на краешек кровати.
— Борис, давай поговорим.
— О чем?
— Ты прости меня за мое поведение в больнице! Знаешь, все произошло так неожиданно, наверное, я просто сорвалась. Пойми, мне самой сейчас нелегко.
— Я понимаю.
— Подожди… Мне действительно негде жить, разреши мне недельки две побыть здесь. Я буду только приходить ночевать, честное слово. Продукты буду покупать, убирать, готовить. Можешь давать мне любые поручения, я все выполню. Я понимаю, что тебе меня неприятно видеть. Да, я виновата, но давай останемся друзьями, зачем нам враждовать? Вован уже ищет съемную квартиру, как только найдет, я сразу уйду.
— Вован… Зачем нужно коверкать имена? Почему не Владимир?
— Ну хорошо. Владимир.
— Это друг Иркиного парня?
— Ага.
— У него же дети!
Наталья с довольной улыбкой пожала плечами:
— Сердцу не прикажешь.
— Да я о другом! Ты же еще одну семью ломаешь! Разве это не понятно?
Она встала:
— Так ты ни во что и не въехал. Я же тебе говорю: «Сердцу не прикажешь!»
— И у него, конечно, есть джип…
— Конечно.
— И у него тоже своя автостоянка…
— Нет, у него свой автосервис.
— То есть это еще круче?
— Ага.
— Сколько ему лет?
— Двадцать восемь.
— Ладно, оставайся, только по телефону не болтай, ты мне будешь мешать работать, и не шуми.
— А телик включать можно?
— Да, конечно, включай, но чтобы он не орал на всю квартиру.
Утром, перед уходом, Наталья притащила в спальню журнальный столик, поставила на него завтрак. Это были сырники со сметаной — вкусно, черт побери!
«Зараза, — подумал Борис Антонович. — Вертит мной, как хочет».
— До вечера? — спросила Наталья.
— Да, — жуя, ответил он, — до вечера. Шли дни. Зашел Саша, очень удивился и расстроился, узнав, что замок менять не надо. Заехал Иван Анатольевич с массажистом. Последний помял бедра и икры Борису Антоновичу, сказал, что тот в порядке, а его помощь понадобится только после операции.
Шли дни… И каждый следующий был похож, как две капли воды, на предыдущий. Телефон молчал. Черная тоска нападала порой на Бориса Антоновича, от нее холодело сердце и закладывало уши, как в самолете. От бессильной ярости он ночами зубами рвал подушку, но наступал новый день, и он садился за работу…
Боль накатывала волнами. Кололо в спину, шею, однажды Борис Антонович долго не мог разогнуть правую руку. Он крепился, в кресло залезал самостоятельно, путешествовал в ванную и на кухню, во двор выезжать не рисковал. Из-за болей не мог спать. Иван Анатольевич принес ему феназепам. Наталья по собственной инициативе купила донормил. Иногда ночью, в дремоте, он кричал, ничего не соображая. Она вставала, приносила ему водки. Борис Антонович выпивал, становилось легче, он засыпал. Раньше Борис Антонович бороду подстригал, сейчас из-за физических сложностей забросил это занятие, оброс, как Робинзон Крузо. Перевод у него приняли, но придрались к каким-то мелочам, которые он мог исправить буквально за два часа, и заплатили вдвое меньше.
Однажды глубокой ночью он неожиданно проснулся. Перед сном он съел лошадиную дозу снотворного, и спать ему действительно хотелось. Но раз уж пробудился, Борис Антонович решил наполнить утку и попить. Вытерев ладонью усы и бороду от капель минеральной воды, он вдруг замер. Ему послышались легкие женские стоны.
«Привет, таблеточки. У меня уже глюки, я слышу голоса», — подумал он. Но стоны повторились. Борис Антонович, похолодев, прислонил ухо к стене. Звуки стали четче. «Наташка! О боже!..» Он бросился с кровати в свое инвалидное кресло, но промахнулся, упал на столик, перевернул его, грязная посуда со звоном полетела на пол. Борис Антонович схватился за ручки кресла, диким усилием втянул в него свое тело и, дрожа от ярости, покатил в другую комнату. Нашарил на стене выключатель, зажег свет. Дивная картина открылась его взору: на диване разметалась в вольной позе в мятой юбке и лифчике его супруга, а рядом с ней раздетый по пояс здоровый мускулистый парень. Парень поднял голову и улыбнулся.
— Да ты что, охренела?! — вне себя заорал Борис Антонович.
— Мужик, ты извини… — начал парень. — Наташка домой проводить меня попросила, я не знаю, как-то все само собой вышло. Но мы ничего не делали, только целовались. Мужик, извини, я не думал, что так выйдет!
— Какой я тебе «мужик», сопляк! Пошел вон отсюда!
— Я у себя дома! — вдруг завизжала Наталья, приподнявшись. Судя по всему, она была здорово пьяна. — Что хочу, то и делаю! Вован! Что ты смотришь на него! Запри его в спальне, подопри дверь столом и трахни меня нормально!
— Да ты, подруга, — вскочил ее любовник, — совсем обалдела! Сказала, что он всегда принимает снотворное и спит, как сурок, а теперь я с тобой должен… при нем? Я что, похож на извращенца?
— Ссыкун! — взвизгнула Наталья. — А еще мужик называешься!
— Не, брат, — повернулся Вован к обалдевшему Борису Антоновичу. — Ты, правда, того… извини. Я пошел. — И он стал натягивать рубашку с чудовищными узорами.
«Наверное, это сейчас модно», — зачем-то подумал Борис Антонович.
— Ссыкун! — еще раз крикнула супруга и гордо выпятила грудь.
— Созвонимся, — бросил Вован и хлопнул дверью.
Борис Антонович словно потерял дар речи.
— Ты, ты… — сипел он.
— Ну что я? Я хочу трахаться! Трахни меня сам, если можешь! У тебя вообще еще стоит?
Он с силой толкнул колеса, оказался рядом с ней и с размаху ударил ее ладонью по щеке.
— Ха! — крикнула она. — Наконец-то первый мужской поступок! Давай еще!
— Ты просто выродок рода человеческого!
Она наклонилась к нему так близко, что он явственно почувствовал запах стойкого перегара, и прошипела:
— Еще раз ударишь, я тебя опрокину вместе с твоей коляской, и будешь на полу до завтра валяться, пока сиделка не придет!
— Ты не стерва, ты не гадина… Ты просто какое-то моральное чудовище! — заключил он и, трясясь, покатил на кухню.
На столе стояли почти полная бутылка «Столичной», пустые рюмки и тарелка с нарезанными солеными огурцами.
«Свиньи, — подумал он, — типичные свиньи», наклонился, стал вышвыривать из кухонного шкафа кастрюли и сковородки, пока не добрался до спрятанной у самой стенки бутылки «Чиваса». Снял с полки стакан, налил себе, выпил. Открыл холодильник, нашел пакет с соком, плеснул в тот же стакан, запил.
Вошла Наталья.
— О! Вискарик! Припрятал от жены, да? Заначечка?
— Жри свою водку, алкоголичка хренова!
— И выжру! А то меня сегодня что-то прет!
И она быстро налила себе стопку и залпом, по-мужски, запрокинув голову, выпила. Еще и крякнула от удовольствия. Боже, как же это было противно! Руки его дрожали, он взял новый стакан и наполнил его почти до половины.
— Тебе здесь больше не пить. Вали отсюда прямо сейчас!
Она уселась на стул и, показалось, даже устроилась поудобнее.
— И куда же я пойду ночью?
— Да мне плевать. К маме! На вокзал! Еще и в клуб успеешь, найдешь кого-нибудь для любимых утех!
— Не хо-чу, — проговорила она по слогам. — Слушай! — Наталья наклонила голову. — А может, я тебе сделаю быстренький отсосик, и ты меня простишь, хотя бы до утра?
Борис Антонович швырнул в нее пустой стакан, она легко уклонилась, стакан, ударившись о стену, вдребезги разлетелся.
— Вон! Вон!
— Да не ори ты, никуда я не пойду: — Наталья стала наливать себе новую порцию. — И разводиться не собираюсь. Кто сказал, что тебя прооперируют успешно? Немцы вон уже пытались. Ты-то все дрыхнешь под феназепамом, а я сама слышала, как Анатольевич говорил Сашке на этой же кухне, где я чай им заваривала: шансы пятьдесят процентов. Ты понимаешь, что это значит? Ты же можешь просто сдохнуть под скальпелем! А сдохнешь — квартира моя, я единственная наследница. Зачем мне такой шанс терять? А машину я уже давно на маму переписала. И Вована я из семьи все равно уведу — мои губки и язычок лучшие в мире!
— Еще кое-что забыла… — мрачно вставил Борис Антонович.
— Пизденочка? Да, точно! Мужики лижут, не нарадуются. У тебя, говорят, маленькая такая, аккуратная и сладенькая, а не соленая, как у некоторых. И буду я с Вовчиком жить-поживать, да добра наживать! — Тут она опять выпила, сморщилась, видно, не «пошло», схватила пальцами огурец и зачавкала. — И хоть тебе наплевать, у меня, между прочим, на работе сейчас самая большая клиентская база. Соответственно и самые большие проценты от сделок. Конечно, когда надо, не обходится без этого, — тут она засунула большой палец в рот и сделала им несколько движений, изнутри растягивая щеку, имитируя минет, — но с волками жить — по-волчьи выть. Я, между прочим, сейчас гораздо больше твоего зарабатываю.
Все эти слова доходили до его сознания словно сквозь туман, как будто из другого измерения, и били, били его по голове, по обнаженному мозгу, он тер себе виски, а голос ее становился все громче, громче… Он вдруг испугался, что упадет в обморок, схватил стакан с «Чивасом» и выпил. Прошло буквально несколько секунд, он пришел в себя.
— Я больше никогда с тобой не заговорю. Никаких бесед, дела, лишь касающиеся развода. Ответь мне только на один-единственный вопрос: ты меня когда-нибудь любила?
— Ну ты даешь! — удивленно подняла она брови, жуя огурец. — Конечно, любила! И очень тебе благодарна. Если бы не ты, я, может, так бы и сидела за кассой. Ты — очень важный этап в моей жизни. Но теперь, — тут она щелкнула пальцами, — все, ты — отработанный материал, балласт. А мне надо двигаться дальше.
— Неужели, — в бешенстве выкрикнул он, — ебаться — это единственное счастье в жизни?!
— Не-е-е-ет! — с самым ядовитейшим сарказмом, на который только была способна, заорала Наталья. — Счастье — это, наверное, книжки читать!
Весь трясясь, Борис Антонович стал толкать колеса кресла, чтобы скорее убраться из кухни. Он доехал до порога спальни, на полу валялись осколки разбитых тарелок. Не отдавая себе отчета, он выдвинул ящик прикроватной тумбочки и стал туда их складывать. В ящике он заметил завернутый в пакет предмет. Это оказался английский складной нож «спайдер». Борис Антонович горько усмехнулся. Что это — судьба? Зачем, ну зачем он попросил у Саши этот нож? Он никогда не интересовался ножами, ни разу в жизни не держал в руках ни одного ножа, кроме кухонного. Какая удобная ручка! Какая грамотная выемка для указательного пальца, чтобы крепче держать рукоятку! Какая тоненькая узенькая бороздка на лезвии, видимо, для стока крови! Как все умно сделано! Он прикоснулся к лезвию, очень легко, но тут же отдернул руку — на пальце показалась капелька крови. И какой острый!
Не закрывая нож, он положил его в кресло рядом с бедром и покатил обратно на кухню.
Наташа все так же сидела над полупустой стопкой. Она подняла на него мутные глаза.
— Вернулся? — бросила она. — А бахвалился, что больше слова мне не скажешь. Слушай, можно я твоего виски шмякну, а то че-то водка в меня не лезет?
— Можно, — ответил он и сам ей налил.
Она залпом выпила, чуть поморщившись:
— Ух, хорошо пошла!
Борис Антонович трясущимся руками подкатил кресло к ней поближе. В голове у него все помутилось, глаза заволокло влажным туманом.
— Хорошо ли тебе, девица? Хорошо ли тебе, красная? — спросил он, кривя рот.
— Э, Борь, ты че? Уже нажрался?
Он провел рукой по бедру, нащупал рукоятку ножа и быстрым резким движением ударил ее в грудь. В сердце особо не метил, но слишком много американских фильмов посмотрел в последнее время на DVD — попал, куда надо. Наталья широко-широко распахнула удивленные глаза и стала ловить ртом воздух. Из раны медленно заструилась кровь. Она увидела кровь и попыталась зажать ее ладонью. Не говоря ни слова, Борис Антонович толкнул колеса, объехал ее сзади и схватил за красивые светлые волосы. Намотав их на руку, он наклонил голову Наташи назад и перерезал ей горло. Не отпуская волосы, он отъехал назад и дернул их на себя. Наталья вместе со стулом упала на пол. Никогда он не видел столько крови. Она ручьем текла из огромной раны, образуя вокруг ее головы огромную жуткую лужу. Наталья несколько раз судорожно дернула ногами и застыла. В ее широко раскрытых мертвых глазах читалось почти детское удивление.
Борис Антонович спокойно объехал тело, взял бутылку с оставшимся виски, стакан и покатил в ванную комнату. Он насыпал в ванну морской соли, выдавил пены и включил воду — погорячее, как любил. В спальне прихватил ноутбук, диск Маризы Рейш Нунеш Transparente и снотворное. В ванной комнате поставил ноутбук на стиральную машину, вставил диск, зазвучала музыка фаду. Он достал пластиковый стаканчик для лекарств и стал не спеша, одну за другой, выдавливать в него из пластинок таблетки феназепама. Выдавил штук тридцать. Для верности высыпал в стаканчик весь оставшийся донормил. Налил полный стакан виски, поставил все это на полочку, добавив еще окровавленный нож. Скинул футболку, на снятие штанов понадобилось больше времени, но он все-таки справился. Голый бухнулся в ванну. По закону Архимеда на пол выплеснулось изрядно воды. Он подумал, что раньше бы его это огорчило, но сейчас в голове и на сердце была леденящая пустота. Он не стал закрывать кран, только чуть-чуть приоткрыл затычку в сливе — он всегда так делал, чтобы вода не остывала, оставалась горячей.
«А я и не знал, что кровь такая липкая. Век живи — век учись», — билась в голове дурацкая мысль. Вид окровавленного ножа ему вдруг не понравился, он прополоскал его под краном. Лезвие заблестело. «Ну вот, другое дело. Горячо, горячо… Виски на жаре станет теплым… Это плохо… Надо выпить…» Он поднес стакан к губам. Сделал глоток. Вдруг мелькнула идея: «А что это я так спешу? Интересно, зачем? До утра еще столько времени! Хотя зачем оно мне, время? Сколько уже было бесплодных вечеров и ночей, наполненных тяжелыми думами? Надоело! НА-ДО-ЕЛО! Не приняла меня жизнь, выплюнула, как несъедобную косточку. Вот только Сашку жалко. Анатольевич крепкий, выпьет сто граммов и успокоится. А Сашка себя будет винить. Нет, ну почему я не родился дураком?! Почему я не краснорожий дебил! Да за каким дьяволом мне сдался этот португальский?! Я, человек, далекий от футбола, как сумасшедший переживал, когда в девяносто шестом году в полуфинале чемпионата Европы чех Поборски забил сборной Португалии гол и вывел свою страну в финал! И ведь гол был шикарный — как рукой, перекинул мяч метров с двадцати пяти над вратарем, не сближаясь с ним! Ну и радуйся красоте гола, а я распустил нюни — «наши» проиграли! Какие они тебе, блин, «наши»? В две тысячи четвертом году в решающем матче продули каким-то грекам, и я опять чуть не плакал, в две тысячи шестом, находясь в командировке в Москве, смотрел чемпионат мира в спортивном баре. Обыгрывали в четвертьфинале англичан по пенальти, я был единственный, кто распевал португальские речовки и радовался «нашей» победе! И как англичане, битком набившиеся в зал, не вывели меня, словно умалишенного, на улицу и не отметелили от души? Зачем я это вспомнил?.. Зачем? Господи, что со мной… Надо было мне вытягивать ногу, ремонтировать позвоночник, выкупать автостоянку, приобретать пятилетний джип, потому что новый — дорого; и на нем телок снимать… Надо было пробовать студенток… Какой, интересно, у Вдовиченко вход во влагалище? Как выглядят малые половые губы? Они у нее небольшие, аккуратные, розовенькие или как распустившаяся роза, лепестками, коричневые?»
Борис Антонович потянулся к полочке, опрокинул стаканчик с таблетками в рот, запил виски. «Интересно, скоро подействует?» В стаканчике осталась прилипшая таблетка донормила. Он поймал ее мокрым пальцем и отправил в рот вслед за остальными. Снова глотнул виски. Чувствовалось только опьянение, больше ничего. Но ждать не хотелось. «Как же хороши песни Маризы! Еще треков пять, не меньше. Нет, нельзя ждать…» Он взял нож, повертел, рассматривая. «Какая красивая вещь! Не тому, не тому он посвятил свою жизнь. Ну и наплевал бы на свое уродство! Что, коротконогий не может заниматься стрельбой? Или владеть холодным оружием? Или поиметь с помощью денег, машины, подарков, лживых «люблю-трулю-лю» сотню-другую баб? Жил чужими текстами, чужими книгами, чужим языком, радовался ошибкам коллег — вот они написали так, а надо было бы вот этак! Тьфу, мерзость! Как жить, зачем, если главное — ебаться! Ну и, наверное, жратва — чтобы были силы. Жрать — трахаться, трахаться — жрать! Вот она, формула жизни!»
Он провел лезвием по запястью. В какой-то кинокартине видел — надо вдоль. Фигня, можно и вдоль… Теперь — другая рука. Вот так — крест-накрест…
«В человеческом теле пять литров крови, скоро вся вытечет, — думал Борис Антонович, — а снотворное и виски не дадут отказаться от задуманного. Ба, я, кажется, шевелю пальцами ноги! Но я же не могу шевелить пальцами, ведь ноги у меня парализованы! Значит, это глюки. А галлюцинации — это хорошо. Умирать, оказывается, весело. А я почему-то думал, что будет страшно. А оказывается, очень даже ничего. Вот и вторая нога зашевелилась… Как же хороша водичка! Пока не отключился, надо подумать о Боге. Если есть другая жизнь, мне вечный Ад — ведь я убийца! Мало того, самоубийца! Не видать мне царствия небесного! Может, покаяться? А что толку — разве можно искренне раскаяться в убийстве такой гадины? А ведь как я ее любил, как любил! Как она говорила — пылинки сдувал… Сначала любовь-морковь, а потом — подыхай, освобождай жилплощадь! Сдохнешь — квартира мне достанется… А почему я ей только горло перерезал? Надо было еще язык отрезать и в унитаз спустить — вот тогда бы смерть была справедливой… Кажется, я засыпаю… А Minha Bela Putana Wander Piroli я так и не закончил… Но ей же все равно! Кто она, и кто — я… Нет, точно засыпаю… А перед смертью перед глазами должна вся жизнь пронестись… Не проносится что-то… Надо вспомнить что-нибудь хорошее… В четвертом классе летом дали на неделю «запиленную» пластинку Deep Purple, Machine Head, и это было такое счастье, такое счастье, что я не поехал в пионерлагерь, — пластинку надо было вернуть. А ведь в лагере было весело, все лучше, чем по расплавленному жарой Свердловску ходить, но это же были Deep Purple! Machine Head! В день, считай, выучил все песни наизусть. Я засыпаю! Нельзя! Нельзя! Надо еще что-то вспомнить!.. Еще имелся диск Urian Heep, заслушанный до дыр. А-а!.. В лагере была девочка Марина, толстушка, которой не интересовались мальчики. Вот мы, двое ущербных, и нашли друг друга. Как-то нас отправили на дежурство. Мы сидели в беседке, держась за руки, я гладил ей ладошку, и это было непередаваемым сексуальным моментом. И еще было… Мы с Андрюхой Гоцманом купили в деревенском райпо две бутылки водки-«чебурашки», три огромных помидора и палку вареной колбасы. Ночью ушли в лес «бухать», пили из горлышка, и не было тогда на свете ничего вкуснее этих помидоров, и опьянели мы уже от одной бутылки в зюзю, а вторую зарыли у какого-то дерева, ствол пометили, но на второй вечер ничего не нашли, хоть и бегали полночи с лопатой по чаще, это была моя первая в жизни водка…»
На край ванны присел человек.
— Ты кто? — спросил Борис Антонович.
— Я — Фобос.
— Зачем ты здесь?
— А мы всю жизнь с тобой.
— Мы — это кто?
— Я и мой брат Деймос.
— А он где?
— На кухне, трупом любуется. Красиво ты ее зарезал! Только зачем нужно было по горлу, ты же ее сразу убил…
— Сразу, да?
— Конечно. Прямо в сердце — раз! — и готово. А глумиться над трупом не по-нашему, ты же не дикарь какой.
— Ну да, не по-вашему. Ахиллес вон тело Гектора привязал к колеснице и возил за собой, не давая похоронить.
— Да что ты веришь сказкам! Гомер же сказочник. И выдумщик большой.
— Фобос!..
— Что?
— Я уже умер?
— Нет еще. Но скоро. А вот и Деймос!
— Привет, Деймос!
— Привет, Борис!
— Зачем вы здесь? Не ваше же дело доставлять умерших в царство теней?
— Мы только попрощаться. Мы же всю жизнь были рядом. От нас все несчастья.
— Зачем?
— Такое задание.
— Чье задание?
— Того, кто все видит и все знает.
— А зачем мне надо было делать плохо? В чем я провинился?
— В мире должна быть гармония. Кому-то плохо, кому-то хорошо.
— Борис! — тронул его за плечо Фобос. — Не спи! Мы же пришли попрощаться! Прочитай нам напоследок свой перевод Фернанду Пессоа.
— Так он же в основном на английском писал… А я английский не люблю…
— А чем тебе английский не нравится?
— Да нет, язык как язык, мне, наверное, просто переводить с него неинтересно. Да и слишком много желающих. Я спою:
Я любил. Ты любила.
Я забыл. Ты забыла.
Ока-за-лась ты сукой!
Наступила разлука…
— Ты скучный педант. Потому-то у тебя и не взяли перевод Жозе Сарамаго.
— Тут вы правы. Не надо было мне связываться. Все, что столько лет спустя описывается в литературе про последние дни Христа, — дань авторов тому, что их совесть и вера не дают им пройти мимо важного для них момента. Появляются Сарамаго, Булгаков, режиссеры Скорцезе, Гибсон… Зачем? Берешь Евангелие, открываешь, читаешь. И все! И все! Что еще можно добавить и, главное, зачем? Ведь все уже сказано, и не нами, обществом чувственных удовольствий… А Шекспир? Как и зачем переводить Шекспира? Есть ли смысл переписывать «моя подошва — меня учить?» Я нашел четыре варианта перевода, понятно, что не только на русский. Но он-то, самый простой, и есть правильный! «Моя подошва?» — говорит отец своей дочери. Она — красавица и умница, но он — отец! — «Меня — учить?» Остается только расставлять знаки препинания. Нет, Шекспир велик, но отстаньте, не люблю я английский, нет…
— А как же современная музыка? — спросил один.
— А как же тексты Radiohead? — спросил другой.
— Видишь ли, то, что у нормальных людей называется поэзией, ты называешь текстами. Курнул, заглотнул, написал. И вот появились инопланетяне и пластиковые деревья. Ну да, ну да, конечно, не Энрике Иглесиас или кто там из баб про зонтик поет? Все равно — не то.
— Ты — зануда. Потому твои переводы и не прижились.
— У меня есть простое оправдание. Какого хрена описывать восход, если гораздо более талантливыми людьми уже это описано?
— Вот это как раз и понятно. Для каждого нового автора — это его, только его собственный опыт. И пишет он о том, что его взволновало.
— Дурак он, новый автор. Про восход давно уже все написано — просто он по своей малограмотности не успел это прочитать, играл в «Сони плейстейшен-3», времени не было. Не надо писать о восходе. Пиши, как круто мчаться на скейте. По крайней мере, у Шекспира скейтов не было.
— То есть ты за простоту и грамотность?
— Да, грамотность в переводе безусловна! А простота… Ну если ты чувствуешь, что автор после слов «наступил восход солнца» на самом деле хотел сказать: «При восходящем солнце воздух становился заметно теплее, и проснувшиеся пеликаны бросились искать рыбу», — пиши, только это немножко другая история.
— То есть твоя история: ты увидел — и убил. Без красок.
— Нет, ребята, я не абитуриент на первом экзамене, что вы меня ловите? Я увидел. Полюбил. Не успев разлюбить, убил. Ходили бы ноги, пошел бы, попрощался. Вот и вся история.
— «А ведь вы и убили-с…» — как сказал Порфирий Петрович, да? — хихикнул Деймос.
— Убивать нельзя, — добавил Фобос.
— А мне понравилось.
— Ну и хорошо, что на Наташе и закончилось. Так бы ходил и мочил всех красивых баб только за то, что они красивые и желанные.
— Нет, какие дураки! Вам же по нескольку тысяч лет, что вы мне тут плетете? Да мое ли дело, кто, когда и с кем? Но ведь эта развратная женщина была моей женой…
— Запись в паспорте — не жена. Венчаться надо было, — заметил Фобос.
— А я бы просто после первого «косяка» послал бы ее к черту. Потратил бы полгодика на лечение и стал бы трахать всех подряд — уверяю, ты так сразу бы заглушил свою тоску, — сказал Деймос.
— Я ее любил…
— Ты полюбил первую, которая проявила к тебе симпатию. А она симпатизировала всем подряд, такой, понимаешь, открытый, добрый, жизнерадостный характер.
— Если бы эта фраза прозвучала на веселом испанском, я бы перевел ее просто: «В общем, она была потаскуха».
— А на скучном английском?
— Он краткий, неэмоциональный. «Суперпотаскуха». И все.
— Ты мизантроп! Ты не любишь женщин.
— Я люблю женщин. Особенно в постели разными способами.
— Да ты фашист.
— Я просто родился не в то время. В девятнадцатом веке за пьесу в стихах автору платили в полтора раза больше, чем в прозе. Кому сейчас, скажите, продать перевод в стихах?
— А ты, не будь дураком, напиши двести двадцать серий для телевизионного сериала про сбежавшего из тюрьмы невинно осужденного, который начинает мстить своим врагам, — сразу купят.
— А разве это не история «Графа Монте-Кристо»?
— Точно! Ну а тебе-то что? Сюжет отличный, завлекательный. Только парень бежит из зоны, а на его невесте женился следак, который его и посадил. Ну и так далее…
— Я думал, что после Шекспира сюжетов просто не осталось.
— А мы думали, после Библии.
— Много вы о Библии знаете, вы же язычники.
— Много-немного, но, вообще-то, все это мы своими глазами видели и немало бы тебе могли рассказать.
— Ну так расскажите!
— Времени нет. Ты через пять минут умрешь, там тобою другие займутся.
— Будут мытарства?
— Будет намного хуже. Не надо было человека ножом резать.
— А мне понравилось. И нож хороший…
— Нож точно классный.
— Пока не умер, скажите, Христа видели?
— Конечно! Кто ж его не видел?!
— А какой он?
— В Третьяковку ходил?
— Да, ходил.
— Помнишь картину Иванова «Явление мессии?»
— «Явление Христа народу?»
— Правильно «Явление мессии», дурья башка!
— Видел.
— Ну убираешь с картины весь восторженный народ — и вот такой он, Христос. Ходит, думает о чем-то своем…
— Я засыпаю! А так хочется поговорить! Где же вы раньше были?
— Так все время здесь и были.
— А что же не появлялись?
— Ну еще бы, мы после нескольких упаковок феназепама и флакона донормила не появились.
— И всего-то? Так вы просто глюки? Я разочарован.
— Поздно разочаровываться. И мы не простые видения. Настает минута смерти. С миром прощайся.
— Мир! — заорал что есть силы Борис Антонович. — Зачем ты мне сдался?!
— Тоже своего рода подход, — заметил Деймос.
— Это его личное, — сказал Фобос.
— Ты будешь нам читать на прощание свой перевод Фернанду Пессоа?
— С английского?
— Нет, из раннего, что написано еще на португальском.
— А откуда вы знаете про перевод?
— Потому что это твой лучший перевод.
— Но он же нигде не публиковался!
— Ну, может, потому и лучший?
— Пожалуйста! Мне для друзей не жалко!
— Виски допей для вдохновения.
— А стакан пустой.
— Так вот же бутылка. Давай из горлышка.
— А хорошая штука — виски!
— Хорошая. Читай.
— Слушайте, ребят, я засыпаю.
— А ты прочти и сразу спи.
— Вы мне только скажите: тот свет — он есть?
— Во торопыга! Сам же через три минуты узнаешь! Читай!
— Пожалуйста…
Правдив и вечен… Правдив и вечен… Правдив и вечен…
Последнее, что Борис Антонович услышал в своей жизни, был звук разбившейся бутылки, упавшей на мокрый кафель.