Тело Фрэнка Хегарти привезли в церковь Дунлаогхейра.
Доктор Фоли прибыл на заупокойную службу вместе со старшим сыном.
Там была и мать Фрэнсис, решившая немного задержаться в Дублине и еще раз поговорить с матерью Клер. Пегги должна была заехать за ней позже. Она знала, что возникли какие-то сложности, но вопросов не задавала и решила по-своему поддержать подругу.
— Банти, что бы тебе ни говорили, но ее родители были цыганами.
— Ничего подобного.
— Или мелкими торговцами. Ты имеешь полное право разговаривать с ней свысока.
Конечно, все это было полной ерундой. Мрачная мать Фрэнсис стояла в просторной церкви и ждала начала службы. Она сама толком не знала, зачем пришла сюда; наверное, в качестве представительницы Евы.
Нэн Махон приехала в Дунлаогхейр на автобусе и остановилась в задней части церкви. Джек Фоли тут же заметил ее, подошел и встал рядом.
— Хорошо сделала, что приехала. Не пожалела времени на дорогу.
— Ты сделал то же самое.
— Я приехал с отцом. А вот эти ребята летом работали с ним. Вот Эйдан Линч. Он мой друг и одноклассник. Они вместе консервировали зеленый горошек.
— Как они узнали?
— Его фотография была в газете. Да и на инженерном факультете повесили объявление… А где Бенни? Ты сегодня ее видела?
— Да, но она не смогла приехать. Понимаешь, ей нужно каждый вечер возвращаться домой на автобусе.
— Это тяжело, — сказал Джек.
— И очень глупо с ее стороны, — добавила Нэн.
— А что она могла сделать?
— Постоять за себя.
Джек посмотрел на красивую девушку, стоявшую рядом. Да, Нэн могла бы постоять за себя. Он вспомнил большую добрую Бенни.
— Она сумела постоять за себя с тем бледнолицым малым, который вчера хотел ее увезти.
— Если бы она не справилась с ним, ее бы вообще не выпустили из дома, — ответила Нэн.
— Это Ева Мэлоун, — сказала Бенни, когда Нэн села на край больничной койки.
Ей хотелось, чтобы Нэн Махон понравилась Еве. Нэн могла пойти куда угодно, но предпочла навестить подругу Бенни. Бенни слышала, что Эйдан Линч буквально умолял Нэн пообедать с ним.
Нэн принесла Еве не цветы, не фрукты, не журналы, а ту вещь, о которой Ева мечтала сильнее всего: университетский справочник. Там были все подробности зачисления и перевода с курса на курс, учебные программы и перечень экзаменов. Нэн даже не поздоровалась с девушкой, лежавшей на койке, а сразу заговорила о том, что было для Евы самым главным.
— Я слышала, ты хочешь поступить в университет. Это может оказаться тебе полезным, — сказала она.
Ева жадно схватила справочник и наскоро перелистала его.
— Именно это мне и требовалось. Большое спасибо, — сказала она.
А затем лицо Евы потемнело.
— Почему ты его принесла? — подозрительно спросила она.
Нэн пожала плечами.
— Потому что тут все есть.
— Я не о том. Как ты узнала, что мне нужен справочник?
Бенни огорчилась. Ну почему Ева такая обидчивая? Чем плохо, что Нэн узнала о ее мечте? Разве это тайна?
— Спросила, вот и все. Спросила, чем ты занимаешься, а Бенни ответила, что тебя еще нет в списках.
Ева кивнула. Вопрос был исчерпан. Она снова начала листать справочник, и Бенни пожалела, что сама не додумалась до этого.
Мало-помалу Ева перестала дичиться. Бенни следила за непринужденной беседой девушек и понимала, что у них много общего.
— Как ты думаешь, на это уйдет много времени? — спросила Нэн.
— Мне нужно пойти к одному человеку и попросить у него денег. Разговор предстоит трудный, но если я буду его откладывать, мне легче не станет, — ответила Ева.
У Бенни отвисла челюсть. Ева никогда не говорила о своих делах с посторонними, а самой Бенни только намекнула о том, что собирается обратиться к Уэстуордам за деньгами. Но Нэн этого не знала.
— Хочешь сыграть на том, что ранена? — спросила она.
Ева была настроена на ту же волну.
— Могла бы. Я думала об этом, но он может расценить такое обращение как слабость и нытье. Придется раскинуть мозгами.
— Что ты имеешь в виду? — с любопытством спросила Нэн.
И тут Ева начала рассказывать ей историю своих взаимоотношений с Уэстуордами. Историю, о которой никогда не говорила вслух. Бенни следила за Нэн с изумлением. Та искусно притворялась, что ничего этого не слышала. Бенни просила никому ничего не говорить, и Нэн буквально выполняла ее указания. Но, судя по поведению Евы, в этих указаниях не было никакой нужды.
Иметь дело с матерью Клер оказалось куда труднее, чем думала мать Фрэнсис. Иногда приходилось обращаться к Богоматери и просить у Нее немедленного совета.
— Я сказала, что мне очень жаль, сказала, что мы присмотрим за Евой, но она не успокаивается и говорит, что должна знать, как мы поступим с девочкой. Зачем ей это нужно? Пресвятая Дева, ответь мне!
И ответ был получен. Мать Фрэнсис предполагала, что он поступил от Богоматери, хотя произнесла эти слова Пегги Пайн.
— Эта старая карга желает, чтобы вокруг нее плясали и повторяли, как кукушка в часах: «Я говорила, я говорила…» Ей хочется тебя унизить. После этого она успокоится и начнет мучить кого-нибудь другого.
Мать Фрэнсис согласилась воспользоваться тактикой самоуничижения. «Вы были правы, мать Клер, — написала она в самом лицемерном письме, которое когда-либо выходило из-под ее пера. — Мы не должны были просить вас принять такую девочку, как Ева, которую жизнь в нашем маленьком монастыре приучила переоценивать себя. Могу сказать только одно: я преклоняюсь перед мудростью, которую вы проявили и в этом вопросе, и во всех прочих, и надеюсь, что мы не доставили сестрам слишком больших неудобств экспериментом, который, как вы знали с самого начала, был обречен на неудачу».
Выяснилось, что она нашла правильный подход. Регулярные допросы с пристрастием, которые учиняла ей мать Клер, прекратились.
Причем очень вовремя. Еву выписали из больницы ровно через неделю после поступления.
— Я приеду на автобусе вместе с Бенни, — сказала Ева по телефону.
— Нет. По крайней мере шесть человек горят желанием захватить тебя на обратном пути. Мне не хотелось бы снова обращаться к Пегги, но это могла бы сделать миссис Хили.
— Ох, мать Фрэнсис, ради бога…
— Ладно. Тогда Шон Уолш? Только не говори мне…
— Я и так причинила вам слишком много хлопот. Поеду с тем, кого вы выберете, хотя предпочла бы автобус.
— Марио?
— Чудесно. Я обожаю Марио.
— Ладно, тогда до завтра. Ева, я очень рада, что ты возвращаешься. Я скучала по тебе.
— А я по вас, мать Фрэнсис. Нам нужно будет поговорить.
— Конечно, поговорим. Закутайся потеплее, ладно?
Ева положила трубку, но монахиня продолжала сидеть в кресле. Да, верно, им нужно будет поговорить. Причем очень серьезно.
И тут телефон зазвонил снова.
— Можно мать Фрэнсис?
— Я слушаю.
Наступила пауза.
— Мать, вы были очень щедры, когда сказали мне… Сказали, что если я захочу… Знаете, все это время я вспоминала ваши слова. Вам не покажется странным, если я действительно навешу вас?..
Голос женщины звучал нерешительно.
Лицо матери Фрэнсис озарила широкая улыбка.
— Миссис Хегарти, как я рада вас слышать! Буду ждать вас в ближайший уик-энд. Сообщите, на каком автобусе вы приедете, и я приду на остановку. Она находится всего в двух минутах от ворот монастыря. Приезжайте непременно, вы доставите всем нам большое удовольствие.
Мать Фрэнсис прикинула, где поселить миссис Хегарти. Сначала она подумала о комнате Евы, но потом вспомнила про малую гостиную, которую они всегда считали спальней для гостей. Там не хватало только штор. Он возьмет ткань у Пегги и попросит сестру Имельду вместе со старшеклассницами сшить шторы на уроке домоводства. У Десси Бернса можно будет взять ночник, а у аптекаря Кеннеди — кусок хорошего мыла.
— Сегодня Ева поедет домой, — сказала Бенни, как обычно, встретившись утром с Нэн в кафетерии.
— Знаю. Она сама сказала это мне вчера вечером.
— Что?
— Ну, Ева предпочитает, чтобы ее навещали по вечерам. Ты давно уехала, а я пригласила с собой пару парней, чтобы поднять ей настроение.
Бенни вздрогнула. Она знала, что Ева нашла с Нэн общий язык, но приводить в больничную палату молодых людей… Это уж слишком.
— Каких парней? — неловко спросила она.
— Эйдана Линча и еще одного из их компании. Билла Данна. Ты его знаешь?
— Нет.
— Он очень симпатичный. С экономического. Держу пари, ты его видела. Он всегда торчит с приятелями у дверей аудитории, которая называется Историческая Библиотека.
— Еве понравилось, что они пришли?
— Да, она была довольна. А ты сомневалась?
— Просто иногда Ева выпускает иголки… Понимаешь, она так защищается.
— Я этого не заметила.
Она была права. В присутствии Нэн Ева переставала дичиться. У Нэн был особый дар. В ее присутствии все казалось простым и легким.
Тут к их столику подошли сразу четыре студента.
— Девочки, не хотите сходить на Графтон-стрит и ради разнообразия выпить приличного кофе? — сказал самый речистый из них, худенький юноша в свитере с узором островов Аран.
Нэн тепло улыбнулась им.
— Большое спасибо, но в двенадцать у нас лекция. В следующий раз, ладно?
— Бросьте, это поточная лекция. Никто вас не хватится. — Молодой человек, очарованный ее улыбкой, решил удвоить усилия.
— Нет, честно… — Внезапно Нэн осеклась так, словно ответила не подумав. — Конечно, я говорю только за себя. Бенни, может быть, ты хочешь пойти с мальчиками?
Бенни покраснела. Она знала, что дело вовсе не в ней. Их привлекала Нэн. Но мальчики действительно были симпатичные. Их лица приобрели слегка огорченное выражение.
— Может быть, посидите с нами? — с широкой улыбкой предложила она.
Именно этого и хотелось молодым людям. Они тут же притащили стулья и скамейки и познакомились. Даже назвали свои школьные клички. Не знали ли они такого-то и такую-то? С какого они факультета? Где живут? В такой компании все оказалось намного проще, чем думала Бенни. Она совершенно забыла, что слишком большая и разговаривает с мальчиками. Жадно расспрашивала их о студенческих клубах. Интересовалась, какие из них лучше и где можно потанцевать.
Нэн не пыталась поддерживать разговор, но искренне радовалась услышанному. Когда она поворачивалась к кому-то из юношей и улыбалась, тот готов был лезть вон из кожи.
Мальчики сказали, что им очень нравится в Дискуссионном клубе, который проходит по субботам. А после окончания можно будет сходить в кафе «Помощник поверенного» неподалеку от Дворца юстиции. Они смотрели то на Нэн, то на Бенни.
Бенни сказала, что, к сожалению, вынуждена проводить уик-энды в своем маленьком городке. Услышав свой унылый голос, она жизнерадостно добавила, что так будет только в первом семестре, а потом все изменится. Она огляделась по сторонам и поняла, что мальчики обрадовались. Конечно, им была нужна только Нэн, но Нэн флиртовать с ними не собиралась.
Да, Нэн охотно пошла бы с ними, если бы могла. Но она там никого не знает.
— Ты знаешь нас, — сказал худой парнишка в грубом белом свитере.
— Да, конечно. — Улыбка Нэн чуть не разбила ему сердце.
Бенни знала, что вечер будет замечательный. Не сомневалась в этом. А она сама в это время будет в Нокглене. Но девушка продолжала улыбаться. В конце концов, одним страхом стало меньше. Она боялась, что не сумеет правильно разговаривать с мальчиками. Дома ей попрактиковаться было негде. Но все оказалось довольно просто. Разговаривать с ними было не труднее, чем с обычными людьми. Она чуть не забыла, что во всем следует искать положительную сторону. Нельзя все время думать о том, как ужасно возвращаться домой, когда все остальные собираются повеселиться.
Марио, приехавший в Дублин за мороженым, остановился у больницы. Фонси легко взбежал по лестнице, чтобы проводить больную к ее личной карете.
— Только осторожнее. Пожалуйста, осторожнее. — Монахиня смерила Фонси недоверчивым взглядом.
— В ритме медленного джайва. — Фонси выпрямился и щелкнул пальцами. Но сестра не улыбнулась.
— Вы действительно из монастыря?
— Не торопитесь с выводами, — предостерег ее Фонси. — Если мой внешний вид не соответствует вашим представлениям о монахе, это еще не значит…
— Ох, Фонси, замолчи, иначе Марио в фургоне хватит удар.
Ева не выходила на улицу целую неделю. Увидев угол, на котором произошла катастрофа, она вздрогнула. Марио и Фонси посадили ее в фургончик и повезли в Нокглен. Всю дорогу дядя с племянником отчаянно спорили.
В некоторых спорах принимала участие и она. Например, стоит ли переименовать рыбный магазин в кафе, вкрутить лампочки поярче и врубить на полную катушку какой-нибудь «Мой солнечный остров», чтобы музыка привлекала покупателей.
— Так ты привлечешь не покупателей, а полицию, — сказал Марио.
Но были и другие споры, в которых Ева права голоса не имела. Например, кто был более чокнутым — брат Марио, женившийся на ирландке, матери Фонси, или мать Фонси, вышедшая замуж за брата Марио. Поняв, что ответа на этот вечный вопрос они не найдут никогда, Ева закрыла глаза и задремала.
Ева сидела в кровати и пила бульон.
— Его сварила сестра Имельда. Хочешь попробовать?
Бенни послушно пригубила чашку.
— Патси слышала, что сестра Имельда пришла к Флуду, сказала, что ей нужна телячья нога, и показала на свою лодыжку, чтобы было понятнее. А мистер Флуд ответил: «Сестра, я знаю, что такое нога. Прости меня Господь, я знаю не слишком много, но что такое нога, мне известно».
— Патси все еще встречается с этим немым Мосси?
— Да. Мама боится, что она выйдет за него замуж.
— Неужели он такой плохой?
— Нет, просто мы не хотим, чтобы Патси вообще выходила замуж, потому что тогда она уйдет от нас.
— Бедная Патси… — вздохнула Ева. — Знаешь, я чувствую себя как блудный сын. Мне никогда не хватало времени подумать над этой евангельской притчей, но несчастный случай меня вразумил. Все меня жалеют, все забыли, что я грубила этой ужасной матери Клер и лгала ей… Кстати, произошла необыкновенная вещь. Тот мальчик, который погиб, Фрэнк Хегарти… В тот день мать Фрэнсис познакомилась с его матерью. Я плохо помню, как это вышло, но они говорили друг с другом. Эта женщина приедет и поживет здесь несколько дней. Здесь, в Нокглене.
— Она остановится в гостинице Хили?
— Нет, в монастыре. Ты можешь в это поверить? Они переделали в спальню одну из гостиных.
— Рассказывай дальше.
— Она приедет сегодня на автобусе. Я не знаю, как с ней держаться.
— Понимаю, — кивнула Бенни. — Можно брякнуть что-нибудь невпопад. А вдруг она не хочет говорить о случившемся? Но говорить о чем-то другом тоже неловко.
— Нэн знала бы, что сказать, — неожиданно промолвила Ева.
У Бенни сжалось сердце. Конечно, мысль была недостойная. Нэн очень добра к ней, знакомит со всеми и во всем разбирается. Но не слишком ли она уверена в себе? Вряд ли Нэн знает, как вести себя в любой ситуации.
Бенни страдала от ревности. Она сидела и молчала, боясь, что голос ее выдаст.
Но Ева ничего не замечала. Она продолжала думать о том, что сказала и сделала бы Нэн на ее месте.
— Наверное, дело в том, что она смелее нас. Нэн всегда говорит так, словно знает, что она делает, хотя на самом деле может не знать ничего. В этом весь секрет.
— Наверное, — буркнула Бенни, надеясь, что голос ее не выдал.
— Нэн умеет заставлять людей делать все, что ей хочется, — сказала Ева. — Представь себе, она добилась того, что нам разрешили курить в больничной палате!
— Но ты же не курила! — испугалась Бенни.
Ева хихикнула.
— Попробовала за компанию. А остальные смолили вовсю. Это было дело принципа.
— И что эта миссис Хегарти будет здесь делать? — спросила Бенни.
— Не знаю. Гулять. Боюсь, здесь ей будет одиноко.
— Дома ей тоже было бы одиноко, — ответила Бенни.
— Ты не разговаривала с Шоном?
— Нет. В прошлый уик-энд он надулся как сыч. Когда увидел меня в церкви, то отвернулся. К несчастью, надолго его не хватило. Вчера вечером он подошел и начал звать меня в кино. Мне очень стыдно, но я сослалась на тебя. Мол, я не знаю, что буду делать, пока не поговорю с тобой.
— Конечно, это ему не понравилось.
— Ну, Шон сказал, что ты наверняка захочешь пойти к Марио и щелкать там пальцами вместе с Фонси… Он говорил очень неодобрительно.
Ева прыснула со смеху.
— Интересно, что ему сказал Фонси. Знаешь, он ужасно смешной. Уверен, что может стать здесь большой шишкой.
— В Нокглене это нетрудно.
— Я сказала ему то же самое. Но он ответил, что я его не поняла. Если он станет большой шишкой, то сделает так, чтобы о Нокглене узнала вся страна.
— Вряд ли ему это удастся, — мрачно ответила Бенни.
— О боже, ты говоришь как помесь отца Руни с миссис Хили. — Ева неодобрительно покачала головой.
— Может, я и есть их помесь. Может, моим родителям подсунули не того ребенка.
— Их ребенком наверняка был бы мальчик, — возразила Ева, после чего обе расхохотались.
Кит Хегарти сказала, что никогда не видела такой чудесной комнаты. Именно этого она и хотела. Маленькую комнату с низким потолком, без теней в углах, которые заставляли ее всю ночь бодрствовать. Она знала, что будет спать здесь крепче, чем дома. Кроме того, ей хочется заняться каким-нибудь полезным делом, сказала она. Она мало что умеет, но привыкла вести домашнее хозяйство.
Мать Фрэнсис ее успокоила. Не сейчас. Может быть, позже. Сейчас ей нужно отдохнуть. Она показала миссис Хегарти часовню. Там было темно и тихо. Перед алтарем стояли на коленях две монахини. Мать Фрэнсис объяснила, что утренняя месса уже закончилась, но скоро начнется дневная. Если она захочет прийти и послушать, как поют монахини, сестры будут рады.
— Я не уверена…
— Я тоже, — решительно сказала мать Фрэнсис. — Конечно, это может вас опечалить. Но может оказаться и тем, что вам необходимо. Посидеть в церкви рядом с незнакомыми людьми и оплакать сына. Там есть витражи. Я покажу их вам. Правда, они не в очень хорошем состоянии. У нас нет ни денег, ни людей, чтобы ухаживать за ними. Ах, если бы видели их тогда, когда был жив отец Евы…
Она рассказала Кит историю, которую знали только жители Нокглена. Историю о монастырском работнике и мятежной дочери здешнего помещика, о мезальянсе, беременности, венчании, рождении Евы и двух смертях.
На глазах Кит Хегарти проступили слезы.
— Почему вы мне это рассказываете? — спросила она.
— Наверное, это неуклюжая попытка убедить вас в том, что с другими людьми тоже случаются ужасные вещи, — ответила мать Фрэнсис.
— Ты никуда не собираешься сегодня вечером? — спросила Аннабел Хоган, когда после ужина Бенни осталась с ними и села в кресло. «Собираешься» означало «с Шоном Уолшем». Бенни притворилось, что не поняла этого.
— Нет. Еве нужно отдохнуть. Правда, она уже встает и сегодня вечером ужинает с монахинями и миссис Хегарти, — деланно простодушно ответила она.
— А что, разве в кино ничего не идет? — так же невинно спросила мать.
— Конечно, идет. Что-то страшно интересное. Про преодоление звукового барьера.
— Тебя это не прельщает? — спросил отец.
— Папа, я не люблю ходить в кино одна. Вот если бы мы пошли туда все вместе… — Хоганы никогда не устраивали совместных культпоходов.
Бенни знала, что родители были бы рады, если бы она время от времени куда-нибудь ходила с Шоном. Почему-то они считали, что Шон ей пара. А Шон считал, что имеет полное право встречаться с дочерью работодателя и показываться с нею на людях. Намерения у него были серьезные, а потому все было чинно, благородно и безопасно.
Должно быть, родители были уверены, что если Шон будет доволен, то не бросит магазин и не переберется в большой город. Думать так было с их стороны логично, но глупо и близоруко.
— Ты знаешь, что мы в кино не ходим, — сказала мать. — Мы подумали, что ты могла бы сходить туда с Шоном.
— С Шоном? С Шоном Уолшем? — спросила Бенни так, словно в городе было полно Шонов, умиравших от желания сводить ее в кино.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду Шона Уолша, — резко ответила Аннабел.
— Мне не нравится все время куда-то ходить с ним.
— Ты ходишь с ним далеко не все время.
— Да, но теперь, когда Евы здесь нет, это может превратиться в опасную привычку.
— Не вижу в этом ничего опасного.
— Мама, ты меня понимаешь.
— Он что, не звал тебя? Мне он сказал, что собирается пригласить тебя в кино. — Эдди Хоган был сбит с толку.
— Я отказала Шону, потому что не хочу, чтобы он и весь Нокглен считал, будто мы жених с невестой.
До сих пор в Лисбеге об этом прямо не говорили.
Родители Бенни уставились друг на друга.
— Ну, если вы время от времени будете вместе ходить в кино, вряд ли кто-нибудь скажет, что вы жених с невестой, — наконец сказала Аннабел Хоган.
Лицо Бенни просветлело.
— Вот и я о том же. Мы можем ходить с Шоном в кино время от времени, но не каждую неделю. Именно так я ему и сказала.
На самом деле она сказала Шону «возможно, когда-нибудь, но не в ближайшем будущем». После чего холодные маленькие глазки Шона посмотрели на Бенни так, что она вздрогнула. Но объяснять это родителям не имело смысла. С них было достаточно и сказанного.
В субботу вечером Джек Фоли и Эйдан Линч решили сходить на диспут. Он проходил в большой аудитории под названием «Физический Театр» и был шумным и разношерстным, хотя руководство Дискуссионного клуба и приглашенные ораторы облачились в вечерние костюмы.
Когда они остановились у дверей, Эйдан сразу заметил светловолосую голову Нэн Махон посреди моря мужских суконных курток. Девушка смеялась, закинув голову, ее глаза мерцали. Она надела черную юбку и белую блузку с оборками, к верхней пуговице была прикреплена роза. Нэн была здесь центром притяжения.
— Глянь-ка на красотку Нэн! — Эйдан негромко присвистнул. — Я приглашал ее на диспут, но она сказала, что предпочитает прийти сама по себе.
— Она действительно пришла сама по себе, — сказал Джек, приглядевшись к окружению Нэн.
— Я думал, что нравлюсь ей, — с насмешливым отчаянием промолвил Эйдан.
— Ничего ты не думал. Ты думал, что ей нравится Билл Данн. А я думал, что сам нравлюсь ей, — сказал Джек.
— С тебя и так достаточно, — пробормотал Эйдан. — Нет, я думал, что Нэн обратила на меня особое внимание. Мы вместе ходили в больницу к ее подруге.
— Ты у нас большой любитель посещать больницы! — засмеялся Джек. — Посмотри на Нэн. Ей нравятся все. — Он с досадой рассматривал девушку, окруженную толпой поклонников. — Кстати, как выглядит эта ее подруга? — спросил он, пытаясь отвлечься от мыслей о Нэн.
— Нормально, — без энтузиазма ответил Эйдан. — На мой вкус, слишком худенькая и обидчивая, но ничего… Впрочем, я и сам не Адонис, — тут же спохватился он.
— Адонис, Адонис, — успокоил его Джек Фоли. — Слушай, мне надоело смотреть на то, как нашу девушку окружает целая толпа. Может, опрокинем по кружечке?
— Ты прав, — ответил Эйдан.
Перед тем как выйти в коридор, Джек долго смотрел на Нэн. Если девушка и заметила, как они пришли и ушли, то не подала виду. Джек мог поклясться, что она посмотрела прямо на них. Впрочем, у дверей собралась такая толпа, что заметить кого-то в ней было мудрено.
То, что мать Фрэнсис пригласила в гости мать Фрэнка Хегарти, вызвало у Евы досаду. Это означало, что их разговор придется отложить, а Еве не терпелось узнать, что мать Фрэнсис думает о ее намерении посетить Уэстуордов. Она хотела немногого: чтобы Уэстуорды оплатили ее учебу в университете. На жилье Ева заработает сама, ухаживая за детьми. Это вполне возможно. Не у каждого студента университета есть богатые родители, способные платить за все. Некоторым приходится самим отрабатывать диплом. Мысль о том, чтобы работать днем, а учиться вечером, Ева отвергла. На вечернем отделении была совсем другая атмосфера. Тамошние студенты были более взрослыми и более серыми. Они прибегали на лекции и убегали снова. А Еве Мэлоун требовался не столько диплом, сколько студенческая жизнь. Жизнь, которую она могла бы вести, если бы обстоятельства сложились по-другому.
Ева надеялась, что эта миссис Хегарти задержится в Нокглене ненадолго; действовать нужно было быстро. Ева не хотела оставаться в монастыре под предлогом болезни и подтверждать мнение матери Клер о том, что она является бременем. Если она хочет, чтобы ее включили в список студентов, то на это остаются считанные дни. Если ей предстоит неприятный разговор с Саймоном Уэстуордом, то чем скорее он останется позади, тем лучше. Но сначала нужно было привлечь к себе внимание матери Фрэнсис.
После ужина она осталась на уютной кухне, где хлопотала сестра Имельда. Монахиня принесла ей стакан теплого молока с щепоткой перца; это средство считалось панацеей от всех болезней. Кухонные полотенца были выстираны и разложены на плите для просушки. Запах был по-домашнему знакомый, но Ева не чувствовала спокойствия, которое обычно ощущала на кухне.
Двигаясь с обычной неторопливостью, вошла мать Фрэнсис и села напротив.
— Если это пойло кажется тебе отвратительным, не пей. Мы выльем его и сполоснем стакан.
Ева улыбнулась. Как всегда, они были вдвоем против всех.
— Ладно… Если бы у меня был выбор, вряд ли я выбрала бы молоко с перцем.
— Ева, у тебя есть выбор. И не один.
— Это значит, что я могу пойти в Уэстлендс?
— Если тебе так подсказывает сердце… то да.
— А что я скажу?
— Ева, мы не можем написать сценарий заранее.
— Я понимаю, но мы могли бы попытаться придумать, с какой стороны к ним подойти. — Наступила пауза. — Наверное, вы уже говорили с ними обо мне? — Эту тему Ева затронула впервые в жизни.
— Это было давно. Тогда тебе было двенадцать лет. Я решила, что мы должны спросить, не согласятся ли они отправить тебя в закрытую школу в Дублине.
— И ответа не последовало?
— Тогда все было по-другому. Я пришла к ним, одетая в черное, с четками и распятием… Наверное, это им не понравилось.
— А как было в последний раз? Вы не просили их оплатить мою учебу в университете?
Мать Фрэнсис опустила глаза.
— Нет. Личной встречи не было.
— Вы написали им?
Вместо ответа монахиня протянула ей письмо Саймона Уэстуорда. Ева прочитала его и помрачнела.
— Это конец, да?
— И да и нет. Ты можешь сказать, что ситуация изменилась, и обратиться к ним сама.
— Но они скажут, что я обращаюсь к ним только для того, чтобы просить денег.
— И будут правы.
Ева вздрогнула и подняла глаза.
— Мать, это нечестно! Вы знаете, что я чувствовала все эти годы. Я бы унизила себя, если бы пришла к ним с протянутой рукой. Вы делали для меня все, а они — ничего. Для монастыря это было бы позором. — Реплика монахини заставила ее ощетиниться.
Но мать Фрэнсис и бровью не повела.
— Знаю. Обычно я пытаюсь посмотреть на происходящее с их точки зрения. Иначе все бесполезно.
— Я не собираюсь извиняться. Не собираюсь делать вид, что…
— Верно. Но если ты займешь такую позицию, то идти туда бесполезно.
— А какую еще я могу занять позицию?
— Ева, есть разные позиции, но ни одна из них тебе не поможет, если…
— Если что?
— Если она не будет искренней. Ты не должна морщиться и демонстрировать любовь, которой вовсе не испытываешь. Не должна идти туда, если твое сердце полно ненависти.
— А чем было бы полно ваше сердце на моем месте?
— Я уже сказала. Это ты собираешься туда. Не я.
— Помогите мне.
— До сих пор мне не удавалось тебе помочь. Попробуй сделать это сама.
— Значит, я вам безразлична? — Ева вздернула подбородок, как делала всегда, когда чувствовала себя обиженной.
— Ну, если ты веришь, что это возможно… — начала мать Фрэнсис.
— Нет. Просто куда ни кинь, всюду клин. Даже если я каким-то чудом внесу плату за обучение, мне придется искать жилье и работу.
— Не все сразу, — сказала мать-настоятельница.
Ева подняла взгляд. Такое выражение лица было у монахини лишь тогда, когда она готовила ей сюрприз.
— У вас есть идея? — с жаром спросила девушка.
— Моя последняя идея была не слишком удачной, не правда ли? Ложись спать, Ева. Для разговора с Уэстуордами потребуются все твои силы. Придешь сюда завтра утром. Сестры пойдут в церковь в одиннадцать.
Подъездная аллея была ухабистой. Кое-где сквозь плиты пробивалась трава. Возможно, когда-то за аллеей ухаживали, но… Может быть, это делал ее отец? Мать Фрэнсис рассказывала о Джеке Мэлоуне неохотно и лишь под нажимом. Он был хорошим, добрым человеком и очень любил свою дочь. Вот и все. Ева понимала, что ничего другого ребенку сказать было нельзя.
Сведений о ее матери было еще меньше. В молодости она была очень красивой. Мать Фрэнсис называла ее изящной. Но что еще она могла сказать о садовнике и мятежной дочери здешнего помещика? Ева решила не зацикливаться на своей родословной. Она давно поняла, что романтизировать эту историю не имеет смысла.
Девушка расправила плечи и пошла к дому. Издали он казался намного более ухоженным. Краска на оранжерее облупилась. Сад выглядел запущенным. Крокетные молотки и ворота были свалены в кучу, словно кто-то играл здесь много месяцев назад, но не позаботился убрать снаряжение. В вестибюле стояли резиновые сапоги и сломанные клюшки для гольфа, которые никто не удосужился выкинуть. В большом бронзовом ящике пылились слегка покоробившиеся теннисные ракетки.
Через стеклянную дверь Ева видела столик, заваленный каталогами, брошюрами и бурыми конвертами. Это разительно отличалось от безукоризненного порядка, царившего в монастыре. На их столике под изображением Богоматери — Царицы Мира никогда не было ни клочка бумаги. Если он появлялся, его тут же убирали в нужное место. Странно жить в доме, где на почту не обращают ни малейшего внимания…
Она нажала на кнопку звонка, заранее зная, что выйдет кто-то из троих. Скорее всего, это будет Би, сестра сапожника Пакси Мура, служащая в Уэстлендсе горничной. Если в воскресенье у Би выходной, то дверь откроет экономка миссис Уолш, живущая здесь с незапамятных лет. Она родом не из Нокглена и не общается с городскими, хотя сама католичка и посещает раннюю мессу. Когда эта крупная женщина садится на велосипед, зрелище получается довольно зловещее. Или к двери подойдет сам Саймон Уэстуорд. Его отец передвигается в инвалидном кресле и, говорят, слабеет с каждым днем, так что рассчитывать на встречу с ним не приходится.
Ева всю жизнь играла в одну игру, напоминавшую нежелание наступать на трещинки в дорожке. Мать Фрэнсис назвала бы это суеверием, но Ева поступала так всегда. «Если первой птицей, которая сядет на подоконник, будет певчий дрозд, то я сдам экзамен. Если это будет черный дрозд, то провалюсь. Если мне придется ждать у дверей дублинского монастыря дольше двадцати пяти секунд, я его возненавижу». Почему-то это всегда случалось у дверей.
Стоя у незнакомых дверей дома, в котором когда-то жила ее мать, Ева Мэлоун твердо сказала себе: если выйдет Би, это будет добрым знаком; значит, деньги она получит. Если выйдет сам Саймон Уэстуорд, это будет плохой знак. А если миссис Уолш, то может получиться что угодно. Когда Ева услышала быстрый топот, у нее загорелись глаза.
Вдали показалась школьница, девочка лет десяти-одиннадцати. Она открыла дверь и с любопытством посмотрела на Еву. На девочке была коротенькое платье типа туники, которые всегда носили ученицы протестантских школ. Форма школ при католических монастырях была более длинной и скромной. Ее волосы были заплетены в две косички, торчавшие над ушами как ручки, за которые так и хотелось взяться. Девочка была не толстая, но плотная и коренастая. У нее были веснушчатый нос и глаза того же голубого цвета, что и форма.
— Привет, — сказала она Еве. — Вы кто?
— А ты кто? — спросила Ева. Если все в Большом Доме такого же роста, то бояться ей некого.
— Я Хитер, — ответила малышка.
— А я — Ева.
Наступила пауза. Хитер пыталась сообразить, что сказать дальше.
— Кого вы хотели видеть? — после недолгого раздумья спросила она.
Ева посмотрела на нее с уважением. Ребенок пытался решить, к кому она пришла — к хозяину или к прислуге. Вопрос был сформулирован совершенно правильно.
— Я хотела видеть Саймона Уэстуорда.
— Конечно. Входите.
Ева шла за девочкой по коридору, на стенах которого висели потемневшие от времени картины — возможно, охотничьи сцены. Хитер? Хитер? Ни о какой Хитер Ева до сих пор не слышала, но она не слишком интересовалась этим семейством. Если нокгленцы говорили о Уэстуордах, то Ева в этих разговорах не участвовала. Когда о них упоминали монахини, Ева отворачивалась и уходила. Однажды Ева наткнулась на статью о них, опубликованную в одном светском журнале, и начала лихорадочно листать страницы, надеясь узнать об этой семье еще что-нибудь. Бенни всегда говорила, что если бы сама была из Уэстуордов, то знала бы о своей родне всё. Может быть, даже завела бы тетрадь с вырезками. Но то Бенни… Сейчас она была бы у Уэстуордов на побегушках и благодарила их за все. В отличие от Евы, которая все это время хранила гордое безразличие.
— Вы — одна из подружек Саймона? — тоном заговорщицы спросила девочка.
— Нет, — без всякого выражения ответила Ева.
Они вошли в гостиную. На низком кофейном столике лежали воскресные газеты и стоял серебряный поднос с бутылкой хереса и стаканами. У окна сидел в кресле майор Чарльз Уэстуорд. Плечи старика были сгорблены; даже с такого расстояния было видно, что он не сознает, где находится. Плед, лежавший на его коленях, свисал на пол.
Этот человек приходился Еве дедом. Большинство людей обнимало своих дедов, называло их дедушками и сидело у них на коленях. Дедушки давали им монетки в два шиллинга, хранили их фотографии, сделанные во время первого причастия и конфирмации, гордились внуками и представляли их другим людям. Но этот человек не желал видеть Еву. Если бы он был в своем уме, то велел бы выгнать ее из дома так же, как выгнал ее мать.
Когда-то Ева мечтала, чтобы он увидел ее во время прогулки на лошади или в автомобиле и спросил, кто этот красивый ребенок. У них имелось фамильное сходство. Но это было давно. Теперь она не испытывала к этому человеку ни жалости, ни ненависти, ни любопытства и не мечтала, чтобы все сложилось по-другому.
Хитер смотрела на нее с интересом.
— Я пойду искать Саймона, а вы посидите здесь, хорошо?
Лицо девочки было открытым. Дуться на нее было невозможно.
— Спасибо. Большое спасибо, — проворчала Ева.
Хитер улыбнулась.
— Вы не похожи на его обычных подружек.
— Нет?
— Нет, вы похожи на нормального человека.
— Вот и хорошо. — Ева волей-неволей улыбнулась.
Но это только подогрело любопытство малышки.
— Вы не насчет кобылы?
— Нет. Я не отличаю кобылы от жеребца.
Хитер добродушно рассмеялась и пошла к двери. Неожиданно для самой себя Ева решила удовлетворить детское любопытство.
— Я — не одна из его подружек, — сказала она вслед девочке. — Я — одна из его кузин.
Похоже, Хитер обрадовалась.
— О, тогда вы и моя кузина тоже. Я — сестра Саймона.
Еву заставил промолчать комок в горле. Чего-чего, а этого от визита в Уэстлендс она не ждала. Она не верила, что кто-то из Уэстуордов будет рад ее видеть.
Мать Фрэнсис сказала Кит Хегарти, что торопиться с возвращением в Дублин не обязательно. Она может прожить в монастыре сколько захочет. Может быть, неделю.
— Не уезжайте слишком быстро. Иначе мир и покой, который вы обретете в этом месте, скоро исчезнет.
— Я вас понимаю. Вы думаете, что весь Дублин такой же, как О’Коннелл-стрит. Но мы живем в графстве Дублин, на берегу моря. Там полно свежего воздуха.
Мать Фрэнсис знала, что мир и покой Нокглена не имеют никакого отношения к свежему воздуху. Его преимущество заключалось в том, что он был далеко от дома, в который Фрэнк Хегарти больше не вернется.
— И все же останьтесь у нас и подышите нашим воздухом.
— Я здесь лишняя. — Кит чувствовала, что Еве не терпится овладеть вниманием матери Фрэнсис.
— Совсем наоборот. Еве необходимо поговорить с другими людьми, прежде чем она придумает какой-то план. Нам с ней нет смысла ходить по кругу. Мне это очень не по душе, но я понимаю, что она должна принять решение самостоятельно.
— Из вас вышла бы чудесная мать, — сказала Кит.
— Не знаю. Как говорится, чужую беду руками разведу…
— Не чужую. Вам удается то, о чем другие могут только мечтать. Вы не пилите.
— Вы тоже не похожи на пилу, — улыбнулась мать Фрэнсис.
— Вам не хотелось выйти замуж и иметь детей? — спросила Кит.
— Я любила одного непутевого сына фермера, но не могла выйти за него замуж.
— Почему?
— Потому что у меня не было участка земли, который мог бы стать моим приданым. Во всяком случае, тогда я так думала. Если бы он действительно любил меня, то женился бы на мне без всякого приданого.
— И что с ним случилось?
— Он женился на девушке, ноги которой были красивее, чем ноги Банти Браун. И приданое у нее тоже было. Они родили четверых за пять лет. А потом, как говорят, он нашел себе другую.
— А что сделала его жена?
— Прослыла дурой на все графство. Банти Браун так не поступила бы. Она выгнала его, открыла пансионат и стала самостоятельной женщиной.
Кит Хегарти засмеялась.
— Хотите сказать, что вы и есть та самая Банти Браун?
— Больше нет. И уже очень давно.
— Он сделал глупость, что не женился на вас.
— Я говорила то же самое. Говорила три года. Сначала меня не хотели принимать в монастырь. Они думали, что я просто хочу сбежать. Спрятаться от мира.
— Вы не жалели о том, что не дождались другого сына фермера?
— Нет. Ничуть, — глядя куда-то вдаль, ответила мать Фрэнсис.
— В каком-то смысле вы получили то, чего хотели, — сказала Кит. — Вашими детьми стали школьницы.
— Вы правы. Каждый год приходят новые дети, каждый год появляются новые лица… — Взгляд матери Фрэнсис оставался печальным.
— У Евы все получится.
— Конечно, получится. Наверное, сейчас она разговаривает с ним.
— С кем?
— Со своим кузеном Саймоном Уэстуордом. Просит его внести плату за обучение. Надеюсь, она не выйдет из себя и не пошлет его куда подальше!
Хитер вышла сразу же, как только в комнату вошел ее брат. Сначала он подошел к креслу, поднял плед, встал на колени и накрыл им ноги старика. Потом встал и подошел к камину. Саймон был маленьким, смуглым и кареглазым, на его красивое тонкое лицо падали пряди русых волос. Он отбрасывал их так часто, что это вошло у него в привычку. На нем были бриджи для верховой езды и твидовый жакет с кожаными манжетами и локтями.
— Чем могу служить? — Его тон был вежливым, но холодным.
— Вы знаете, кто я? — так же холодно спросила Ева.
Он замешкался с ответом.
— Кажется, нет.
Ее глаза вспыхнули.
— Кажется? Либо да, либо нет. Третьего не дано.
— Я думаю, что знаю. Я спросил миссис Уолш. Она сказала, что вы дочь моей тети Сары. Это верно?
— Но обо мне вы, конечно, знаете?
— Конечно. Я не узнал вас, когда вы шли по аллее, и спросил миссис Уолш.
— И что еще вам сказала миссис Уолш?
— Не думаю, что это имеет значение. Можно спросить, в чем заключается ваше дело?
Он настолько владел положением, что Еве хотелось плакать. Если бы он стеснялся, испытывал чувство вины за то, как отнеслась к ней его семья, и раздумывал, пытаясь найти нужные слова… Но Саймон Уэстуорд прекрасно знал, как следует себя вести в подобных ситуациях.
Она молчала и смотрела на кузена, бессознательно копируя его позу: руки за спиной, глаза не мигают, губы плотно сжаты. Ева сознательно не стала надевать свой выходной костюм, чтобы Саймон не подумал, будто она сделала это специально или пришла к нему после мессы. На ней были клетчатая юбка и серый кардиган. Голубая косынка, повязанная на шее, должна была придавать Еве веселый и уверенный вид.
Она не сводила с него глаз.
— Не хотите стаканчик хереса? — спросил он, и Ева поняла, что первый раунд остался за ней.
— Спасибо.
— Сухой или сладкий?
— Я не знаю разницы. Никогда не пробовала ни того ни другого, — гордо ответила она. Никто не смеет смеяться над плохими манерами Евы Мэлоун! Она заметила, что Саймон поднял брови от удивления, граничившего с восхищением.
— Тогда попробуйте сладкий. Я сделаю то же самое.
Он налил два стакана.
— Не хотите присесть?
— Нет, спасибо. Наш разговор не займет много времени.
— Ладно, — лаконично ответил он и стал ждать продолжения.
— Я хочу поступить в университет, — начала она.
— В Дублине?
— Да. Но мне кое-что мешает.
— Да?
— А именно то, что я не могу себе этого позволить.
— И сколько теперь стоит обучение в Тринити-колледже?
— Я говорю не о Тринити-колледже, и вы прекрасно это знаете. Речь идет о Дублинском католическом университете.
— Мне очень жаль, но я действительно этого не знал.
— В Тринити много лет не принимали католиков, а когда этот запрет был снят, архиепископ заявил, что католикам там учиться грешно. Так что речь может идти только о ДКУ.
Он протянул руки ладонями вперед, словно обороняясь, и сказал:
— Мир, мир!
Ева продолжила:
— Раз уж вы спросили, плата составляет шестьдесят пять фунтов в год за три года обучения на бакалавра искусств. После этого я бы хотела учиться еще год и защитить диплом по библиотечному делу. Итого еще шестьдесят пять фунтов. Кроме того, придется покупать книги. Мне нужно сто фунтов в год.
— И?..
— И я надеюсь, что вы мне их дадите.
— Взаймы?
— Нет. Без возврата. Потому что вернуть их я не смогу. Если бы я просила у вас взаймы, это было бы ложью.
— Но как вы будете там жить? Вам нужно будет платить за квартиру и все остальное.
— Я отвечу. Это не Тринити. Никаких квартир там нет. Я буду работать в какой-нибудь семье за жилье и питание. Это мне по силам. Я не могу внести только плату за обучение.
— И вы думаете, что ее внесем мы?
— Я буду очень рада, если вы это сделаете. — Никаких благодарностей, решительно сказала себе Ева. Она поклялась, что не воспользуется словом «спасибо». Как бы ни предупреждала ее мать Фрэнсис. «Рада», но не больше.
Саймон задумался.
— Сотня фунтов в год… — повторил он.
— За четыре года, — напомнила Ева. — Я не смогу приступить к занятиям, если не буду знать, что мне не придется просить эти деньги каждый год.
— Вы и сейчас их не просите, — сказал Саймон.
— Верно, не прошу. — У Евы застучало в висках. Она понятия не имела, что их разговор сложится таким образом.
Его улыбка была искренней.
— Я тоже никого ни о чем не прошу. Должно быть, это наша фамильная черта.
Ева ощутила приступ лютого гнева. Он не просто отказывал, но смел потешаться над ней!
Она знала, что ей могут отказать, но думала, что это сделают холодно и высокомерно, решительно закроют за ней дверь и больше не велят впускать. Ева была готова к этому. Она не будет ни плакать, ни умолять, ни обвинять. По городу ходило множество сплетен. Ева знала, что ее отец много лет назад проклял эту семью, и не хотела, чтобы история повторилась.
Она училась сохранять спокойствие.
— Что вы об этом думаете? — ровно спросила она. Ее тон не был ни вызывающим, ни просительным.
— Это звучит разумно, — ответил Саймон.
— Что?
— То, чего вы просите. Я не вижу причин для отказа. — Его улыбка была чарующей.
Ева чувствовала, что если она ответит на эту улыбку, то подвергнет себя какой-то опасности.
— Почему сейчас? — спросила она. — Почему не раньше?
— Потому что раньше вы ко мне не обращались, — просто ответил он.
— Лично не обращалась, — подтвердила Ева.
— Да. Когда к тебе обращается не человек, а религиозный орден, который ни разу не использовал другой подход, это совсем другое дело.
— А какой подход он мог использовать?
— Не знаю. Трудно сказать. Не стану утверждать, что мне понравилось бы, если бы меня пригласили на чай и начали рассыпаться в фальшивых любезностях. Но с их стороны было слишком дерзко требовать денег на ваше содержание так, словно у вас нет своего голоса.
Ева поняла, что Саймон прав. Но она тоже была права. Она не должна была просить у него или кого-нибудь из Уэстуордов то, что принадлежало ей по праву. А мать Фрэнсис они отказали дважды, причем с позором.
Но сейчас речь шла не об этом. Требовалось сохранять спокойствие, а не ворошить прошлое.
— Я понимаю, — сказала она.
Однако Саймон уже потерял интерес к этому предмету и был готов перейти к другому.
— Когда начинаются занятия? Или они уже начались?
— Неделю назад. Но время еще есть.
— Почему вы не подали документы вовремя?
— Я попробовала жить по-другому. Но не получилось.
Похоже, Саймон уже привык к ее коротким ответам. Во всяком случае, они его удовлетворяли.
— Ну, надеюсь, вы пропустили не так много. Когда я езжу в Дублин, то вижу одно и то же: студенты обоих университетов пьют кофе и спорят о том, как изменить мир.
— Однажды они это сделают.
— Конечно, — учтиво ответил он.
Ева молчала. Попросить дать ей деньги немедленно было нельзя. Если бы Саймон это сделал, слово «спасибо» само сорвалось бы с ее губ. Поэтому она задумчиво потягивала херес.
Их взгляды встретились.
— Я схожу за чековой книжкой, — сказал Саймон и вышел в коридор. Ева слышала, как он рылся в бумагах и документах, валявшихся на столе.
Старик молча сидел у окна и смотрел на запущенный сад. На лужайку, на которой играла с двумя большими собаками Хитер, бывшая лет на двадцать моложе своего брата. Для Евы эта территория была чужой.
Пока не вернулся Саймон, она стояла в позе посетителя.
— Простите, я не хочу вас обидеть, но я толком не знаю вашей фамилии. Мэлони? Или О'Мэлоун? Как правильно?
— Ева Мэлоун, — без всякого выражения сказала она.
— Спасибо. Мне не хотелось спрашивать миссис Уолш. Разговаривать с вами намного приятнее. — Он улыбнулся.
Ева не ответила на улыбку. Просто слегка кивнула. Саймон медленно и тщательно выписал чек, потом сложил его пополам и протянул ей.
Обычная вежливость требовала поблагодарить его. Но слово «спасибо» застряло у нее в горле. Что она сказала раньше, какое слово ей понравилось? «Рада».
Ева воспользовалась им снова.
— Я рада, что вы смогли сделать это, — сказала она.
— Я тоже рад, — ответил он.
Они не называли друг друга по имени и понимали, что больше сказать нечего. Ева положила чек в карман кардигана и протянула руку.
— До свидания, — сказала она.
Саймон Уэстуорд одновременно сказал то же самое.
Ева весело помахала девочке, огорченной ее уходом, и пошла по дорожке, гордо расправив плечи, так как знала, что за ней наблюдают из дома, в котором когда-то жила ее мать. Из кухни, из сада, где играли собаки, из гостиной и из инвалидного кресла.
И не прибавила шагу, пока не вышла за ограду.
Мать Фрэнсис и Кит Хегарти обедали у окна трапезной. На столе лежал третий прибор, предназначенный для Евы.
— Мы не ждали тебя так рано, — сказала мать Фрэнсис, с тревогой разглядывая лицо Евы.
Ева дважды кивнула. Лицо монахини просияло.
— Я пойду. У меня куча дел. Ева, твоя еда на кухне. Сходи за ней и посиди с миссис Хегарти, будь хорошей девочкой.
Кит заколебалась.
— Может быть, мне уйти и дать вам поговорить?
— Нет, нет, вы еще не закончили. К тому же мы с Евой у себя дома. У нас впереди еще годы, а вы скоро уезжаете.
Ева принесла себе тарелку бекона и картошки со сливочным соусом, поставила ее на стол и только тут увидела грустное и усталое лицо наблюдавшей за ней женщины.
— Сестра Имельда всегда пытается меня откормить, но при моем образе жизни это бесполезно. Как говорится, не в коня корм.
Миссис Хегарти кивнула.
— По-моему, вы такая же, — сказала Ева. У нее кружилась голова от облегчения. Пока не кончится этот ленч, она будет говорить о всяких пустяках. Потом побежит на улицу, сообщит новость Бенни, а когда эта грустная женщина уйдет, бросится к матери Фрэнсис и все ей расскажет.
— Да, я такая же, — сказала Кит Хегарти. — Я никогда не отдыхаю и почти не сплю. Слишком много думаю обо всем.
— У вас было о чем подумать, — с сочувствием сказала Ева.
— Не всегда. Фрэнк говорил, что я не могу усидеть на месте и что мои глаза не знают покоя.
— Обо мне говорят то же самое, — с удивлением сказала Ева.
Две женщины, боровшиеся друг с другом за время и внимание матери Фрэнсис, посмотрели друг на друга с любопытством. Им не показалось странным, что монахиня не вернулась. Они не обратили внимания на то, что сестра Имельда не пришла за пустыми тарелками.
Серые облака, бежавшие по небу над верхушками монастырских деревьев, стали темными тучами, короткий зимний день перешел в вечер, а они все говорили и говорили.
Их рассказы легли на свои места, как кусочки головоломки. Еве Мэлоун требовалось жилье и место, где она могла бы заработать себе на жизнь. Кит Хегарти требовался человек, который помог бы ей содержать пансион. Теперь, когда Фрэнк, ради которого Кит тащила на себе такую тяжесть, умер, у нее не было ни сил, ни желания трудиться в доме с утра до вечера. Обе видели решение, но боялись заговорить о нем.
Первой заговорила Ева. В монастыре, который был ее домом, она позволила себе опуститься до просьбы. Ева, которая никого не просила об услуге, которая не смогла сказать человеку спасибо за четыреста фунтов, лежавшие в кармане ее кардигана, сумела спросить Кит Хегарти, сможет ли она приехать и пожить с ней.
А Кит Хегарти перегнулась через стол и взяла в ладони ее руки.
— Как-нибудь проживем, — пообещала она.
— Еще как проживем! — заверила ее Ева.
Потом они пошли к матери Фрэнсис и все рассказали ей. Монахиня очень удивилась и сказала, что тут не обошлось без прямого вмешательства Господа.