Назавтра после посещения Фоксвуда Фелисити поднялась утром поздно. Позавтракала у себя в комнате йогуртом, апельсиновым соком и настоящим натуральным кофе. В любви некоторые женщины полнеют от довольства, а другие тощают от разнонаправленных волнений и забот. Фелисити относилась ко второй категории. Надо ушивать юбки или, еще лучше, покупать новые. А каков будет Уильям при совместных выездах в магазины? Наверно, проку от него будет мало: станет изнывать от скуки, хвалить все, что она ни примерит, не понимая всей важности правильного выбора. Вот Эксон в таких делах знал толк и был ценным эскортом: носил за ней пакеты, звал продавца; но зато он предпочитал тусклые тона, и кончалось тем, что она из вежливости приобретала скучные вещи, которые не было охоты надевать.
После завтрака она не менее получаса обсуждала с Уильямом по телефону все эти вопросы. Чем больше времени двое проводят вместе, тем больше им бывает нужно сказать друг дружке, когда они врозь. Пустяки так же занимают близких людей, как мировые проблемы — людей чужих. Фелисити видела у себя за окном овсянку редкой окраски: синюю с зеленым горлышком; птичка добрых пять минут оставалась на одном месте, так что Фелисити успела достать свой определитель птиц и отыскать ее в нем. Что это была овсянка, она ручается. Ей теперь во всем везет. А Уильям натер ногу в новых ботинках и спрашивает, следует ли проткнуть волдырь и выпустить жидкость или же залепить пластырем, чтобы рассосалось само? Ну и так далее.
К тому времени, как Фелисити собралась и вышла в библиотеку поболтать с доктором Бронстейном и, может быть, еще и с Кларой Крофт, дело уже близилось к полудню. Если она застанет там Клару, придется в очередной раз выслушивать подробный рассказ о гибели “Гинденбурга”, этот сюжет опять и опять прокручивался в Клариной голове, как пленка без конца просматриваемого кинофильма, не оставляя места для других мыслей. Зато иногда, когда кино отключалось, от нее можно было услышать много интересного. Но ни в одном кресле доктора Бронстейна в библиотеке не оказалось, только Клара была на месте, и ее сухонькая ручка вцепилась в локоть Фелисити изо всей силы, как рука Старого Моряка[15]. Доктора Бронстейна, зашептала она, увезли в Западный флигель, против его воли, прямо на глазах у родственников. Не иначе как ему что-то подсыпали в питье: у него был такой растерянный вид, просто сам не свой.
— Когда это было?
— Вчера вечером, сразу после “работы над собой” с доктором Грепалли, — рассказала Клара. — В библиотеке никого не было. Я больше никогда не буду петь эту его песню про полуполную чашу. Наша чаша полупустая, что бы нам ни говорили. Жаль, что вас не было, мисс Фелисити. Вы бы им не позволили.
— Не вижу как, — сказала Фелисити.
— На вас обращают внимание, — ответила Клара. — А на меня нет. У вас есть настоящее. А у всех остальных здесь только прошлое.
В другое бы время Фелисити это очень польстило.
— Он не хотел перебираться, — повторила Клара. — Сестра Доун просто уволокла его. Сказала, что, мол, вы обязаны подчиниться. И ему ничего не оставалось, они выправили законную бумагу. А что до родственников, я вообще не понимаю, при чем тут они, через три-то поколения. Но эти тут не соблюдают законы, а делают что им нравится. Бедный доктор Бронстейн. Решал его праправнук со своей девицей, они даже не женаты, и что они понимают, в их-то молодые годы.
Мисс Фелисити вынуждена была силой разжать Кларины ревматические пальцы на своем локте, их, похоже, свело судорогой, и ей стало больно. А Клара даже не заметила.
— Я теперь перестала понимать, кто из молодежи какого возраста, — говорила Клара. — Этим, я думаю, двадцать с небольшим. Девица — та старалась проявлять доброту. Объясняла, что это для его же блага: если человек не знает фамилию президента Соединенных Штатов, значит, он не может самостоятельно распоряжаться своими делами. Единственная там некровная родня. Они не заметили, что я слушаю. Я забилась в кресло и пригнула голову.
Вернее всего, просто не могла встать без посторонней помощи, подумала Фелисити, а доктор Бронстейн лишился возможности ей помочь. Кресла там низкие, глубокие и очень мягкие, встать с такого — для пожилых людей сложная задача.
В библиотеку, ласково улыбаясь, вошла сестра Доун; она несла на вытянутых руках, точно младенца, три белые лилии на длинных стеблях, какие принято приносить по случаю чьей-то смерти. Фелисити и Клара обе были уже в том возрасте, когда знают, что срезанные белые лилии — плохая примета. Похоронные цветы. При появлении сестры Доун с лилиями Клара сразу замолчала, не догадалась с разгону сменить тему, как сделала бы на ее месте Фелисити.
— Вы не хотите, чтобы я услышала, о чем вы говорите, мисс Крофт? — сразу же заметила сестра Доун. — Случилось что-то ужасное, вроде катастрофы “Гинденбурга”?
Бережно положив цветы, она пошла вдоль кресел, ощупывая сиденья. Перед одним остановилась:
— Мокрое! Разумеется, любимое кресло доктора Бронстейна. Удивляться не приходится, но не испытывать отвращения невозможно. Поправить тут уже ничего нельзя, придется заменить кресло. А вы знаете, сколько стоят кресла из натуральной кожи? Мы слишком задержались с переводом доктора Бронстейна в Западный флигель. Ну да, как говорят у меня на родине, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Такие вещи весьма неприятны для остальных постояльцев.
— Так говорят не у вас на родине, сестра, — возразила мисс Фелисити. — Это я так говорю, а в вашем штате ноги моей не было. Что же до влажности, то это кресло абсолютно сухое. — Она отважилась потрогать мягкую кожаную обивку.
— Когда мы стареем, наше осязание теряет остроту, — произнесла сестра Доун. — Мы вдыхаем запахи, но не сознаем этого, повторяемся, но не отдаем себе отчета. А когда мы теряем контроль над собой, необходимо, для нашего же блага, чтобы за нами смотрели. Случается даже, что мы размазываем губную помаду и не видим этого, хоть подставь нам увеличительное зеркало. — Подавшись к Фелисити, она вынутым из кармашка марлевым тампоном провела по краю ее губ. От марли пахло дезинфекцией. Фелисити презрительно отдернула голову. — Что, по-видимому, и произошло сегодня утром, мисс Фелисити, — заключила сестра Доун как ни в чем не бывало. — Ни к чему выглядеть курицей, вырядившейся цыпленком. С возрастом следует умереннее употреблять косметику, так мы сохраним свое достоинство.
Она погрозила толстым пальцем мисс Кларе, чье лицо, как всегда, пересекала пунцовая полоса помады, которую она всегда наносила, не сообразовываясь с рисунком губ.
— Если бы доктор Бронстейн знал, где находится Косово, можно было бы, пожалуй, уговорить доктора Грепалли, чтобы он пока еще оставил его здесь, — разговорилась сестра Доун. — Фамилию президента наш милый доктор мог забыть просто от раздражения, как я пыталась объяснить его родным, но когда образованный человек в старости забывает общеизвестные факты из географии, которые повторяют все газеты и твердят по телевидению, это уже дурной знак. Мы склонны забывать то, что не хотим помнить. Географические названия, не окрашенные для нас никакими эмоциями, как правило, погружаются в бездну старческого слабоумия в последнюю очередь. Не все это знают. Но я надеюсь, вы вчера приятно провели вечер, мисс Фелисити?
— Замечательно, — ответила Фелисити. — Я намерена организовать в “Золотой чаше” коллективные выезды в казино “Фоксвуд”. Там специальные расценки для умудренных годами.
— “Умудренные годами”, — усмехнулась сестра Доун и с размаху ткнула лилии в вазу, где уже торчали какие-то растения, пронзив, точно копьями, увядшие листья. — Хорошо бы, по крайней мере, старухи не выживали из ума. Тут не до эвфемизмов.
— Ученое слово, — усмехнулась Фелисити.
— В мое время в журнале “Пост”, — проговорила Клара, только теперь поборовшая испуг, — нам не позволялось пользоваться длинными учеными словами, если можно было обойтись короткими и простыми.
— Это вы нам уже говорили раз сто, мисс Клара, — заметила сестра Доун. — Я надеюсь, вы знаете, какой у нас сейчас год? Доктор Бронстейн и этого не смог сказать.
— Конечно знаю, — сразу насторожилась Клара, почуяв опасность и позабыв принять томный вид. — Я никогда не думала и не надеялась до него дожить. В двадцать лет я надеялась умереть к тридцати, когда мне исполнилось шестьдесят, я не могла прийти в себя от изумления, а теперь мне девяносто, и я сожалею, что не умерла вчера, но осуществить это сегодня у меня не хватает духу.
Сестра Доун своими энергичными пальцами шарила в букетах, выглядывающих из больших ваз возле камина, где никогда не разводили огонь, и выдирала увядшие цветки и засохшие листья. Сегодня она была облачена в ослепительно-белую униформу с медными пуговицами на плечах и с большими, глубокими карманами; на ногах у нее по-прежнему были игривые туфельки на красных каблучках, которые она забыла переобуть.
— Вы ведь не хотите, чтобы наш консультирующий психиатр нашел у вас депрессию, — сказала сестра Доун Кларе. — У них это считается одним из самых тяжелых гериатрических симптомов. Мы стремимся к тому, чтобы все были счастливы, наши чаши наполовину полны, а не наполовину пусты. Я думаю, мало кто из наших постояльцев вообще заметит отсутствие доктора Бронстейна. Так что не будем придавать этому чересчур большого значения. Мне показалось вчера вечером, мисс Клара, что вы прятались тут в кресле, поджав ноги, как маленькая девочка, которая боится, как бы ее не заметили.
— Это не я, — поспешила возразить Клара. Ее храбрости хватило ненадолго. Сестра Доун улыбнулась губами, но не глазами и удалилась, унося с собой в просторном кармане мешочек, куда она набила оборванные сухие листья и цветы.
— Посещение Западного флигеля разрешается только в определенные часы? — поинтересовалась мисс Фелисити у Клары.
— Не надо туда ходить, — ответила Клара. — Это слишком тяжело. Неизвестно, кого там увидишь, кого уже и забыли. А вы знаете, что я находилась среди пассажиров на летном поле, когда “Гинденбург” загорелся при посадке?
Старый Моряк — персонаж из одноименной баллады С.Т. Колриджа (1772–1834).