Я подхожу к комнате Лисы и приоткрываю дверь. Облокачиваюсь плечом о дверной косяк и скрещиваю ноги. Руки я скрещиваю на груди. Картину, которую я вижу, была непристойна для такой девушки.
— Хватит уже, Лис. Ты свою печень губишь. — Говорю я и все еще смотрю на нее. В комнате полно побитых наград, статуэток, и фотографий, что были заточены в аккуратные деревянные самодельные рамки, которые делала для нас Джим. Рука Лисы в засохшей крови. И в этой же руке бутылка бурбона. Так она проводит мать в мир иной.
Она не явилась на похороны. Обуславливая это тем, что не желает идти на похороны женщины, которая для нее ничего не значит, но я видела, что это было не так. Ей был нужен лучший друг, но его не было, также как и Цепеша. Я переборола свою гордыню и написала ему сообщение, о том, что он нужен тут, он нужен Лисе.
Мы собрали всех знакомых Зайзы, всех подопечных и устроили проводы у нас в доме. Лиса закрылась в комнате, не давая никому войти. Она сама почти не выходила. Лишь за выпивкой и иногда за закуской. Я не ругала ее, тихо приходила, когда она спала и ставила на стол стакан воды и таблетки от головы. Целовала ее в лоб и покидала ее обитель. Джима она выгнала с комнаты, и он спал на диване в гостиной. Постоянно пропадая на работе, он почти не видел ее, но просил приглядывать меня. Меня, которая сама-то еще в глубокой депрессии с нервным срывом. Самоубийцу собственных чувств. Сейчас ему сложно с нами, он переживает, мечется то к ней, то ко мне. Бьется чуть ли не головой об стену.
По спине пробежал холодок, и я лениво перевела боковой взгляд на силуэт сзади. Улыбаюсь собственным мыслям. Явился.
— Иди, попробуй отобрать у нее бутылку, — я поворачиваюсь и иду мимо Грегорна. Он смотрит то на меня, то на свою лучшую подругу, и идет за мной. Я останавливаюсь и снова скрещиваю руки на груди.
— Какого хрена ты за мной плетешься, Грегорн? Вон там та, которая нуждается в тебе. — Я указываю подбородком в сторону Лисы. Его глаза метаются в разные углы, в разные стороны. Он хочет что-то сказать мне, открывает рот и…
— Люциан, — его останавливает пьяный голос Лисы. Он оборачивается на голос и ласково улыбается. Тут я и подумала. Что он никогда не был ни с кем так ласков.
— Иди сюда, — он подходит к ней и крепко обнимает, Лиса начинает рыдать. Впервые за все это время, она дает волю чувствам. Я могла бы подумать, что они любят друг друга, если бы не то, что Лиса любит Джима, а Люциан — дерьмо. И не любит никого кроме себя. Он напоследок смотрит на меня, я разворачиваю корпус и иду к себе в комнату. Закрываю дверь на щеколду и падаю на кровать.
Мне чего-то не хватало, и я не могла понять чего. Сейчас у меня снова возникло дежавю. Вспоминается тот день, когда еще не знакомые мне нефелимы, те же самые, провожали в путь Нила и Эшли, а теперь, те же самые люди, уже со мной, провожают Зайзу Ноллеглей. Куда она попадет? А, впрочем, не важно. Я не хочу знать. Мне все равно. Теперь уже все равно кто куда попадает. Смысл переживать на счет этого, если каждый из нас совершил грех уже с самого своего далекого детства, и теперь уж точно попадет в ад. Мы все попадем в ад, так почему бы и не грешить с удовольствием, пока жив?
Я не замечаю, как засыпаю.
Я просыпаюсь от голосов за моей дверью. Прислушиваясь, я понимаю, что это Лиса и Люциан о чем-то возбужденно спорят и смеются. Сегодня она трезвая, хоть что-то радует. Я встаю с кровати, выбираю себе вещи и направляюсь в душ. После водных процедур, я заматываю волосы в полотенце, одеваюсь и спускаюсь на кухню. На кухне уже сидит Джим, а на его коленях приземлилась Лиса. Напротив сидел Люциан и пил чай. Он что, у нас поселится решил? В моей голове много очень много вопросов, и в скрытых обид, которые уже сейчас готовы вырваться и рвать глотки всем. Но я держалась. Я пыталась держаться.
— Доброе утро, малышка, — я слышу голос Джима и поворачиваю голову на его звук и улыбаюсь. Подхожу к нему и целую в щеку. Отхожу и иду к чайнику.
— А меня? — Лиса обиженно надувает свои губы, а я с каменным лицом поворачиваюсь к ней.
— Обойдешься Ноллеглей, я с тобой вообще не разговариваю.
Почему я была зла? Да потому что тогда, когда она была в стельку пьяная, я не могла высказать все то, что я чувствовала. Не могла злиться на того человека, который и двух слов связать не может. Меня злость съедала, а она улыбалась. Но теперь, моя очередь. А теперь, я вижу, как она мило сидит как ни в чем не бывало и улыбается на пару с Джимом. Моей злости не было предела. Границы разорвались, и я наконец дала волю своим чувствам.
— Ну прости меня, не будь букой, Родсвилд. — Говорит подруга и я резко разворачиваюсь. Смотрю с яростью в ее глаза. Из моих рук выпадает кружка кипятка и обжигает мою ногу. Она сразу же приобретает красный цвет. Я даже не пикаю.
— Прости? Да я снова пыталась тебя вытащить из дерьма, в котором ты была, но в первый раз ты послала меня, обусловив это тем, что найдешь получше подругу, а во второй раз, ты предпочла мне Грегорна. Ну так вот, Лиса, в третий раз, я ничего не собираюсь делать. Мне это надоело, надоело то, что, когда я тебе нужна, только тогда, ты видишь во мне свою лучшую подругу. А когда я тебе бываю не нужна, ты хоть когда-то подойдешь ко мне просто так и заговоришь?
У Лисы на глазах нарисовались слезы, мне было на это абсолютно ровно. Уж слишком часто, я плакала тоже из-за того, что она говорила мне. Я чувствовала то же самое, что и она сейчас.
— Ты обожглась… Давай я помогу, — Лиса встает с Джима, но я останавливаю ее.
— Нет, сама обойдусь, спасибо.
— Да почему ты так реагируешь на это? — Недовольно спрашивает Джим. Я понимаю, он делает это потому, что Лиса его девушка и я его не осуждаю. — Что в этом такого? Какая собака тебя покусала? Ты сейчас от злости взорвешься.
— Знаешь, что, мой дорогой Джим, она предпочла Гегорна, а мои родители предпочли работу мне. Да, я эгоистка. Но таковыми становятся, когда им предпочитают по лучше. Я каждую ночь, в течение этой недели, которую она бухала возилась с ней. Я приносила ей таблетки, я подавала ей свою дружбу и доброту. Я целовала ее в лоб каждый раз, когда она засыпала, и я не требую ничего взамен. Я просто дарила ей любовь, а она, хотела видеть не меня, а Люциана. Так какого хрена ты мне сразу не сказала? Мир не крутиться вокруг тебя. У тебя умерла мать! Единственная кто остался у тебя, тут и сейчас, а ты просто взяла и даже на поминки не пришла! Это ты эгоистка! Эгоистка, которая знает только то, как пить, и тратить чужое время.
Я разворачиваюсь, и ухожу, как в проеме, меня останавливает чья-то рука, и я, не выдержав, замахиваюсь и оставляю на чей-то щеке звонкую пощечину. Смотрю в глаза. Люциан. Я не жалею, ни о чем. Снимаю с головы полотенце и кидаю ему в лицо. Стряхиваю мокрые волосы.
— Еще раз прикоснешься ко мне, и ты покойник.
Я разворачиваюсь и на этот раз выхожу из дома хлопая уже входными дверьми. Тут уж меня никто не останавливает. У меня в кармане шорт нахожу ключи от машины и сажусь. В бардачке у меня в запас лежали деньги. Завожу машину и выезжаю со двора. Смотрю в зеркало заднего вида и наблюдаю Лису, которая кричит остановится, но я даю газу и уезжаю подальше с этого места.
* * * * *
Девушка заезжает на стоянку единственного супермаркета Приджпорта и выходит из машины. Она не понимала, на самом ли деле она так ненавидела людей лишь потому, что они предпочли вместо нее что-то по лучше. Или она злилась на себя, что она слабачка, которая сорвалась на лучшую подругу. Которая ни в чем не виновата. Также, как и лучший друг. Она ненавидела другого. Что сидел рядом, она его ненавидела так сильно, как это было только возможно. Все закончилось так, наверное, как и должно было быть. Она ненавидит его, он ненавидит ее. Вот только, что делать, если того, кого она ненавидит больше смерти, является ее ангелом-хранителем, который будет ходить за ней по пятам. Аматис невольно трогает свой кулон на талии и вспоминает слова Михаила:
«…он поможет тебе»
Матс могла бы вызвать Михаила, поговорить с ним, высказать всю свою боль и заплакать. Но что же было делать, когда она злилась и на него. Обижена на весь мир. Вот как можно было бы назвать это вкратце.
Девушка шла и думала обо всем. Зайдя в кафе, она присела на столик и позвав официантку заказала кофе.
Лорды уже давно не светили своими хвостами на горизонте, что радовало, но как только они узнают, что глава школы мертва, они обострят свои клыки начнут рвать все, что им попадется на пути. Вот, что беспокоило Аматис больше всего.
За все эти долгие месяцы было сложно. Воспоминания пролетали так быстро, и счастливые моменты тоже. В жизни Аматис были довольно много черных полос, много препятствий, который судьба подавала всеми возможными ужасными способами. Ставила ей подножки, смеялась, кричала на нее и избивала. Она преподносила ей выбор. Смерть или жизнь. И была рада тому, что Аматис выбрала смерть. Она этого и добивалась. Добивала ее. Но она шипела и бесилась, когда у этой маленькой девочки были те, кто помогал вставать, когда она падала, и помогали выжить, когда она умирала. Но даже несмотря на то, что у нее были те самые незаменимые и любимые ею люди, они меняли ее. Они укротили ее чувства, ее любовь к ним. Люди забыли про человечность, когда они стали отворачиваться от истинных чувств к ним, зарабатывая все больше и больше ненависти. Аматис кричала внутри, била стены клетки, которые заточили ее истинную, ее настоящую, но она стала запирать ее все чаще и чаще, а вскоре, она и подавно забудет ее открыть. Все меняется. Но меняется ли к лучшему? Зачем она вообще переехала в это город. Зачем она вообще выбрала жизнь с родителями… Она могла остаться бы в Нью-Джерси, и Питч тогда был бы жив. Ее чувства были бы живи, а сердце не было бы холодным. Холоднее чем сердце Люциана. Она хотела бы прокричать «МАМА!» но она не могла. Язык не поворачивался назвать так эту женщину. Она ненавидела их. Она превращалась в Лису. Подруга тоже ненавидела свою мать, а отца не знала. А знала Ли Матс своего отца?
Его зовут Адам Родсвилд. Этот мужчина любил ее? Наверное. Чувствовала ли она этого? Нет. Они скрывали свои чувства. Их сердца очерствели. А ребенок рос без семьи. Она росла только с псом. И это была ее семья. Та самая, которой она дорожила. Та самая, которую она любила. Вот так оно все и было.
Что она хотела бы изменить Ничего. Жизнь протекает по правилу Божью. Ее бог — Михаил, но даже он не знает, что ждет эту девочку. Он сидит и смотрит на нее свысока. Видит ее внутреннюю борьбу. Но ничего не может с этим поделать. Он не может помочь ей. Только если облегчить страдания, и то, на мгновенье. А потом снова боль, слезы, в душе образовывается дыра, которая поглощает все. Ей нужно жить, но она не живет, она не живет… Девушка еле ходит, еле говорит и еле держит все в себе. Она закрывается ото всех, не видя, совсем не видя всех тех чувств, что к ней испытывают люди, потому что, она потеряла веру. Ту самую, что когда-то хлестала все ее несчастья, все ее сомнения. Она исчезла. Ушла? Нет. Она сама убила ее в себе, и лишь она сама может ее воскресить. И нужно вселить в нее новые чувства. Новые сопереживания. Ей нужна новая жизнь. Ей нужно отправиться куда-то? Нет. Ей нужно полюбить. Полюбить того, кто не допустит того, что она снова согнется пополам, и с криками и воплями о боли снова сломается.
Завтра нельзя начать новую жизнь. С нового листа тоже нельзя. Новая жизнь, новые чувства приходят неожиданно, и вот только тогда ты говоришь, что начинаешь жизнь с чистого листа. Только тогда, когда ты чувствуешь это. А что же делать, если и чувств у нее нет? Ах, моя Аматис!
Моя бедная девочка. Ты не сломаешься, и ты сильнее чем думаешь. Внутри тебя закрыт один клад, которого нет ни у кого. И ты узнаешь, что это. Ты поймешь. Борись, веди борьбу, даже если ты уже не можешь. Даже когда в глазах начинает плыть реальность, даже когда ты со слезами на глазах падаешь, борись. Ты никогда не делала того, чего хотели от тебя другие. Ты делала всегда то, что считала нужным. Ты самое дорогое и незаменимое творение Архангела. Ты войдешь в легенду. Ты — Легенда Архангела. Даже когда ты умрешь, тебя будут помнить таковой. Ты сильнее чем кажешься, и ты даришь силы, надежду и веру на что-то лучшее. В твои глаза невозможно не влюбится. Ты тот человек, без которого невозможно продержатся и дня.
Любовь может убить, а может и воскресить все то, что не мог бы человек в одиночку. Никто из нас не способен в одиночку справиться со страданиями внутри. Кого-то ломает тот самый человек, которого он любит, и он думает, что больше не сможет полюбить. Но знайте, любовь проходит и приходит. Всегда можно влюбиться, можно полюбить. Но первая любовь, она самая крепкая, и с ней уходят частички сердца, частичка тебя самого. А если эта первая любовь не кончается, обрываясь расставанием, то эти чувства не побояться даже самого огромного шторма. Цунами чувств, не бояться льда. Ее сердце отогреет его, и она сможет заново родится. Ей нужно лишь немного потерпеть. Лишь немного, и все это закончится. Закончится ли оно хорошо никому не известно. Этот мир обречен. Люди слишком быстро черствеют друг к другу. И ели все пойдет крахом, то Аматис будет обречена на вечные муки.
* * * * *
Мои руки дрожат от слез, которые уже давно прорвались наружу. Мое кофе остыло. Я к нему даже не притронулась. На мой телефон постоянно кто-то звонил, я не смотрела кто это. Затем, мне пришла смс-ка, вытерев слезы тыльной стороной руки, я разблокировала телефон и глянула на пришедшее смс от Джима:
«Тебе стоит явиться в школу, ты должна тут быть. И должна это видеть. Отговорки не принимаются».
Я встаю из-за стола, кидаю наличные и выхожу из кафе. Я не хотела туда ехать, но мне стоило бы извинится хотя бы перед Джимом, я наорала на него, просто не за что. Он мне помогал все эти ри месяца, а я вот так его поблагодарила… Я иду к машине и, завожу мотор и еду к тому месту, которое я больше всего ненавижу. Проходит минут тридцать с того момента, как я выехала с торгового центра и подъехала к школе. Я приглушила мотор и вышла с машины, заблокировав ее. Надолго я тут оставаться не собираюсь. Сжимаю руки в кулаки и поднимаюсь в кабинет Зайзы. Не стуча, открываю дверь.
— Говорите, что вам, и я сваливаю от сюда.
— Аматис… — Ко мне поворачивается знакомая женщина, и это женщина моя мама.
— Какого… Черта. — Еле выговариваю я, и смотрю на паренька, что стоит рядом со мной. Я смотрю в его глаза и узнаю что-то родное. Что-то знакомое. Такие глаза… Такие добрые, наивные зеленоватые глаза. В этом человеке был явно что-то не то.
Я автономно подхожу к нему, провожу рукой по щеке. Он все еще смотрит в мои глаза, а я в его. Его белые как снег волосы торчали ежиком. Как такое вообще возможно.
— Что тут происходит, — шепчу я. Так тихо. Очень тихо. Мне становится так тепло.
— Милая… Михаил послал меня к тебе с подарком, — мать улыбается. — Он возродил Питча из праха, в новом теле. Теперь, он проживет эту человеческую жизнь с тобой. Теперь, его зовут Анастасиус Родсвилд. Теперь, он с тобой. Твой брат, твоя семья, Аматис.
Я неотрывно смотрю в эти самые зеленые родные глаза, и вижу там радость. Я вижу там слезы. Я вижу там себя саму. Часть меня вернулась, и часть меня разгорелась огнем радости. Мои слезы уже скатывались мне на губы, а мой любимый пес, который когда-то умер возродился из пепла.
— Тебя нужно было назвать Фенкис, — я провожу по его лицу снова рукой и улыбаюсь. И вместо шерсти я чувствую теплую и мягкую кожу. — Это будет твое второе имя. Анастасиус Феникс Родсвилд.
Я кидаюсь ему на шею и громко начинаю кричать. Кричать от радости и смеяться. Я готова позабыть обиды. Михаил сделал меня счастливее, он сделал меня снова сильнее. Его руки обволакивают меня так крепко, и он говорит мне:
— Я так скучал по тебе…