А. Н. Туполев рассказывает: уже много времени, как мы вас включаем в списки специалистов, нужных нам для работы над проектом 103, но все безрезультатно: главное управление лагерей НКВД, ГУЛАГ, тщетно разыскивал вас в своих кладовых от Минска и до Колымы, от Джезказгана и до Норильска. "Слава Аллаху, что нашли живыми, могло быть и иначе, - с грустью говорит Старик, ведь многих, ох, очень многих так и не нашли".
Задаем вопросы и мы. Выясняется, что в ЦКБ-29 три самостоятельных бюро: В. М. Петлякова, которое проектирует высотный истребитель - проект 100, В. М. Мясищева, конструирующее дальний высотный бомбардировщик - проект 102, и Туполева, разрабатывающее пикирующий бомбардировщик - 103. Кроме того, в стадии формирования четвертое бюро - Д. Л. Томашевича, которое будет работать над истребителем 110.
Командует этим предприятием - нельзя же говорить, в самом деле, что руководит, - полковник НКВД Г. Я. Кутепов, бывший слесарь-электрик. Когда на заводе, где он работал, в начале 30-х годов была создана первая авиационная шарага - ЦКБ-39 ОГПУ, туда свезли арестованных по делу Промпартии конструкторов и инженеров: Н. Н. Поликарпова, Д. П. Григоровича, Б. Н. Тарасевича, А. В. Надашкевича, И. М. Косткина, В. Л. Кербер-Корвина, В. С. Денисова, Н. Г. Михельсона, Е. И. Майоранова и ряд других. Разрабатывали они там, в частности, истребитель И-5; на его опытном образце в звезду на киле кто-то, не иначе, я считаю, как издевательски, распорядился вписать буквы "ВТ", означавшие "Внутренняя тюрьма". Там к "работе" с заключенными конструкторами и приобщился Г. Я. Кутепов, будущий начальник ЦКБ-29.
У Кутепова три зама - "руководители" КБ. Балашов "руководит" Туполевым, Устинов - Мясищевым, Ямалутдинов - Петляковым. Кроме этих троих, в штате ЦКБ-29 еще с десяток офицеров НКВД, выполняющих роли второстепенных начальников.
Около 12 - около, ибо арестованным иметь часов не полагается угомонившиеся зеки стали расходиться по спальням. Погашен свет, это тоже приятно - в камерах, бараках, переполненных вагонах-телятниках всю ночь полыхают в потолках лампы, тысячи ватт. Впервые за три года ложимся спать в нормальные человеческие кровати, с простынями, подушками и одеялами. Спальня затихает, только из-за окна изредка раздается скрип трамваев, сворачивающих с Дворцового моста на Волочаевскую улицу. Они торопятся на ночь в парк им. Апакова, бывший им. Бухарина.
Не спят одни новички, слишком это сильное потрясение после тюрем, этапов, лагерей, пересылок - лежать в чистой кровати, предвкушая любимую работу, иностранные технические журналы, логарифмическую линейку, остро отточенные карандаши и белую, тугую поверхность ватмана, натянутого на доске. Из грязи, бесправия, окриков охраны, матерщины, гнуса и холода в тайге, жары и тарантулов в пустыне, драк за порцию баланды или за стоптанные опорки - сесть за кульман, провести осевую линию и начать думать - это, знаете, грандиозно!
Еще неделю назад, в предутренней темноте, на разводе, принимая зеков, очередной попка с тупым лицом дегенерата кричал: "Присесть, руки за голову, упреждаю - шаг влево, шаг вправо считаю за побег, открываю огонь без предупреждения", - а сегодня - "пройдите в столовую". Нет, боюсь, что тот, кто там не был, понять метаморфозу, происшедшую с нами, не сможет!
Три дня вновь прибывшие в карантине - на работу не ходят, читают, отъедаются, спят, гуляют в "обезьяннике", т. е. в железной клетке, построенной на крыше КОСОС, в которой заключенные после работы дышат воздухом. Такой перерыв задуман правильно, нужно же вознестись от бесправной скотины к высотам инженерной деятельности.
Вечерами, когда друзья возвращались после работы в спальни, вопросы сыпались на новеньких, как из рога изобилия. Многие попали в ЦКБ прямо из тюрем и жизни в лагерях не знали. Большинство считало свое пребывание в ЦКБ временным, полагая, что, когда чертежи закончатся, всех отправят по лагерям. Как, смеясь, заметил С. П. Королев, "никто не застрахован от всяких "кви про кво"* Фемиды. (* Qui pro quo (лат. ) - путаница, недоразумение.) Глаза-то у нее завязаны, возьмет и ошибется, сегодня решаешь дифференциальные уравнения, а завтра - Колыма!"
Так оно и бывало. Совершенно неожиданно мы обнаруживали, что кто-то исчез. Делалось это по стандарту: на рабочее место приходил попка и просил пройти в канцелярию. Покуда мы трудились, охранники собирали в спальне вещи, и занавес опускался. Куда, зачем, за что - на эти вопросы ответов не давали. Возможно, что Туполеву или Петлякову начальство ЦКБ и сообщало что-либо, но не нам.
Так или иначе, но друзья не давали нам покоя, и мы охотно делились с ними своим опытом. Для них это было своеобразным "ликбезом". Жизнь в бараках с уголовниками, этапы с собаками, подкусывающими отстающих, полный произвол администрации и конвоя, ужасное питание, невыполнимые нормы выработки, отсутствие переписки произвели на них столь сильное впечатление, что некоторые пришли к выводу: существовать там невозможно, и выход один - уйти из жизни.
По здравому смыслу с этим нельзя было не согласиться. Но вера в то, что все раскроется и правда восторжествует, настолько была сильна, что с такими случаями я за годы скитаний по лагерям встретился всего два-три раза.
Нас же, новичков, интересовала история ЦКБ.
Несколько позднее А. Н. Туполев, зайдя ко мне вечером, когда я засиделся в пустом зале над решением очередного технического вопроса, рассказал:
"В эмбриональной фазе нас отвезли в Болшево, помнишь ту коммуну из фильма "Путевка в жизнь"? Кого там только не было: корабелы, танкисты, артиллеристы, химики... Так вот, через пару дней после приезда в Болшево меня вызвали к тамошнему начальству, и я получил первое задание - составить список известных мне арестованных авиаспециалистов. Откровенно говоря, я был крайне озадачен. Всех арестованных до меня я знал, а после? Не выйдет ли так, что по моему списку посадят еще Бог знает сколько народу? Поразмыслив, я решил переписать всех, кого знаю, а знал-то я всех. Не может же быть, что пересажали всю авиапромышленность? Такая позиция показалась мне разумной, и я написал список человек на 200. И что же ты думаешь, оказалось, что за редким исключением все они уже за решеткой. Да, знаешь, размах грандиозный!".
Списки эти непрерывно расширялись. Приехал кто-либо новенький, садись и пиши, кого ты там видел из авиации. В конце концов ГУЛАГ извлек из своих кладовых около двухсот самолетчиков (похожие цифры были и по другим областям военной техники), и встал вопрос: куда их девать? В условиях тех лет никаких счетных машин не существовало, чертежи размножались копировкой, следовательно, на каждого инженера приходилось до десяти техников, деталировщиков, копировщиков и т. д. Выходило, что для конструкторского бюро No 29 нужно помещение человек на 800-1 000.
Единственным бюро такого масштаба в Москве было туполевское. Лишенное своих руководителей, оно влачило жалкое существование. Чтобы создать хотя бы иллюзию опытного самолетостроения, тогдашний нарком М. М. Каганович (вскоре настал и его черед, и после неприятного разговора с Молотовым - так говорили в авиакругах, - убедившись, что Каганович No 1 принес его в жертву, он застрелился) перевел туда группу второстепенных главных конструкторов Беляева, Шевченко, Гудкова, Горбунова и других. Возможно, они и были способными людьми, но, к сожалению, ничего путного не создали. Этого следовало ожидать, ибо в тех условиях помимо способностей требовалось иметь дьявольскую пробивную силу, чтобы проникнуть в верха и завоевать там авторитет. Государственная система предпочитала стабильные авторитеты.
Для того чтобы они, как это искони свойственно русским удельным князьям и главным конструкторам, не перегрызлись между собой, Каганович No 2 назначил над ними директора, эдакого "унтера Пришибеева" - Лейкина. Грызню он, конечно, задушил, но хороших самолетов не получилось. Такая ситуация стала набрасывать тень на самого Берию, "лучшего друга" Сталина, и, более того, лично на корифея всех наук.
И вот после ряда совещаний между Лубянкой и наркоматом авиационной промышленности и с благословения самого вождя было принято решение, достойное "его эпохи": буквально в несколько дней на московских авиазаводах были изготовлены сотни решеток, и все восьмиэтажное здание КОСОС превратилось в тюрьму.
Второстепенных главных конструкторов кого выгнали, кого потеснили, сотню "врагов народа" перевезли из Болшева на улицу Радио, подчинили им несколько сот вольнонаемных сотрудников, разыскали Кутепова, и вновь созданная гомерическая организация ЦКБ - 29 - НКВД приступила к творческой деятельности.
... Прошли три дня акклиматизации, и нас, новичков, по одному вызвали к Кутепову, расположившемуся в бывшем кабинете Андрея Николаевича. Впервые со дня приезда спускаемся мы по парадной мраморной лестнице с шестого этажа, где наши спальни, на третий, где кабинеты "руководителей". Ох, как же вы были недальновидны, гражданин Кутепов, читая одни циркуляры НКВД и думая, что они и есть "Книга Бытия"! А прочти вы что-нибудь вроде "Закона Паркинсона" (были и раньше, до появления этого "Закона", не менее прозорливые сочинения), и вам стало бы ясно, что скоро вас вышибут из чужого здания и закончите вы свой жизненный путь в роли рядового то ли хозяйственника, то ли коменданта. Как тут не вспомнить русскую мудрость: "Всяк сверчок знай свой шесток"!
Шеф беседовал с нами, давая понять разделявшую обе стороны бездну. Было приказано: "Переодеть во что-нибудь приличное, - он даже поморщился от внешнего вида специалистов, - постричь, побрить, определить на работу в такое-то КБ, выдать факсимиле", - с ударением на "е" сказал он. "Подробные инструкции получите у начальника КБ Балашова", - было сказано мне.
Мы еще не знали, что в подобных тюрьмах фамилий нет, их заменяет пресловутое "факсимиле", попросту штампик с тремя цифрами, который вы прикладываете вместо подписи к чертежам и расчетам. Сумма цифр факсимиле определяла, у кого вы работаете. А. Н. Туполев, например, был 0011, его заместитель Н. И. Базенков 065, начальники его конструкторских бригад - 056, 074, 092 и т. д.
Наутро в кабинете шефа КБ - 103 майора Балашова мне выдали готовальню, логарифмическую линейку, талон в тех-библиотеку и факсимиле. Затем Балашов проводил меня на рабочее место и представил вольнягам в качестве ведущего конструктора и руководителя.
Итак, через четыре дня после того, как в тюрьме любой вертухай мог третировать меня как ему заблагорассудится, я стал руководителем нескольких инженеров, техников и конструкторов. Отныне я мог им предложить остаться на работе вечером, отпустить или не отпустить в отпуск, решить, достойны ли они премии. Поначалу это серьезно обеспокоило нас: не заболеем ли мы "головокружением от успехов", излишним самомнением, а главное, как будут относиться к нам вольные, свободные подчиненные?
Все оказалось гораздо проще. Приняли нас не как врагов народа, а как обиженных жизнью людей. По утрам в ящике стола мы находили знаки трогательного внимания вольняг - цветок, конфету, пачку папирос и даже газету. Пообвыкнув, они даже откровенно сообщали: а с Н. будьте осторожны, он - стукач. Так уживались в этих людях бесправие, хамство, доносы - с нежностью, всепрощающей любовью и готовностью к жертвам. А ведь с ними вели "работу", рассказывали о наших "кознях": как Туполев продал Мессершмитту чертежи своего самолета, как Королев задумал побег за границу, как Бартини, личный агент Муссолини, пробрался в главные конструкторы, - наконец, им просто угрожали, что за либеральные отношения к нам или, не дай Бог, за передачу на волю семьям каких-либо записок их быстро переквалифицируют из вольняг в заключенных. Как же не вспомнить добрым словом их, наших "вольных" друзей, как не поклониться им за их трогательные знаки внимания, наконец, как не гордиться своими соотечественниками,оставшимися, несмотря на растлевавшую пропаганду, людьми.
[1988, No 4]
Вернемся к теме. Структура КБ - 103 выглядела вот как: руководитель" Балашов, майор госбезопасности, его помощник - Крючков, тоже майор, оба достаточно серые личности. Маленький штрих рисует их техническую эрудицию. К Устинову, "руководившему" КБ Мясищева, обратились два заключенных инженера, Оттен и Наумов, с предложением создать двухтактный аварийный бензодвижок для питания самолетной электросети в случае отказа генераторов. "А какие употребляются сейчас?" - поинтересовался Устинов. "Четырехтактные", - ответили ему. "Переходить сразу на двухтактные рискованно, - заметил Устинов, - не лучше ли вам сначала заняться трехтактным?"
Иначе, как "трехтактным", его с тех пор не называли.
Главным конструктором был А. Н. Туполев, его заместителем Н. И. Базенков. Начальниками конструкторских бригад:
прочности - А. М. Черемухин,
аэродинамики - А. Э. Стерлин,
аэроупругости - Н. А. Соколов,
теоретических расчетов - академик А. И. Некрасов (в прошлом все работники ЦАГИ),
фюзеляжа - И. Г. Неман (бывший главный конструктор самолетов ХАИ),
центроплана - В. А. Чижевский (бывший главный конструктор самолетов БОК и гондол стратостатов),
оперения и управления - Д. С. Марков (бывший главный конструктор завода им. Осоавиахима),
крыла - С. П. Королев (будущий конструктор космических ракет), которого вскоре заменил Б. А. Саукке (бывший начальник конструкторского бюро по постройке самолета "Максим Горький"),
гермокабин и кондиционирования - М. Н. Петров (бывший начальник гидроканала ЦАГИ),
гидрооборудования - А. Р. Бонин (бывший главный конструктор Остехбюро),
приборного оборудования - Г. С. Френкель (бывший ведущий штурман НИИ ВВС),
электро- и радиооборудования - я, Л. Л. Кербер (бывший испытатель такого оборудования),
вооружения - А. В. Надашкевич (общепризнанный авторитет в области вооружения самолетов),
шасси - Т. П. Сапрыкин,
компоновки - С. М. Егер,
технологии - С. А. Вигдорчик.
Бригадами мотоустановки и ее оборудования руководили вольнонаемные инженеры А. П. Балуев и Б. С. Иванов.
Из старых работников ЦАГИ был еще Г. А. Озеров. По просьбе Андрея Николаевича он взял на себя все административные и хозяйственные вопросы.
Как это видно, руководящий состав КБ - 103 был весьма квалифицированным. Примерно такого же уровня были руководители и других отделов ЦКБ-29.