884-й стрелковый полк отбивал вражеские контратаки в районе села Крутые Горбы. 893-й стрелковый при поддержке 725-го пушечного полка, овладев селом Медвин, дрался за село Побережки.
Только я переговорил с частями, как позвонил командарм генерал-лейтенант Костенко. Он спросил генерала Куликова, но, поскольку тот был на переднем крае, трубку взял я.
- Говорит Первый. Доложите обстановку, - сказал он. Стараясь быть предельно лаконичным, я доложил об успехах дивизии.
- Хорошо. Очень хорошо, - услышал в ответ. - Военный совет армии рад за вашу дивизию.
У генерала Костенко, как я почувствовал, было приподнятое настроение. И это понятно. Ударом во фланг фашистского танкового клина, нацеленного на Днепр, армия, в том числе наша дивизия, вынудила 1-ю танковую группу перейти к обороне на рубеже Фастов, Белая Церковь, Тараща.
Но радость наша была недолгой. Обстановка на Юго-Западном фронте вскоре резко ухудшилась. Фашистское командование, стремясь скорее захватить Киев, бросало в сражение все новые и новые силы. Как стало известно позднее, только против правого фланга 26-й армии немцы сосредоточили пять дивизий. Они навалились на 26-ю армию потому, что она мешала фашистам выйти на оперативный простор, обойти Киев и форсировать Днепр. У фашистов был зуб на нашу армию и потому, что она крепко им па-солила в предыдущих боях. В районе Фастов, Белая Церковь, Тараща, Тыновка мы обескровили три танковые и одну моторизованную немецкие дивизии. Гитлеровцам удалось вскоре создать значительный перевес в силах за счет подтягивания резервов и переброски свежих частей с других участков фронта. Короче говоря, обстановка на нашем участке фронта была чревата новыми серьезными осложнениями для наших войск, и командование приняло решение - единственно правильное в сложившихся условиях - приостановить наступление, отойти на новый оборонительный рубеж, ближе к Днепру, чтобы не допустить окружения войск, обороняющих Киев, и не дать танковым и моторизованным соединениям врага создать плацдарм на левом берегу, с которого можно было бы начать наступление в глубь Левобережной Украины.
Командование дивизии, разумеется, не знало истинного положения дел, и потому приказ командарма об отходе на новый рубеж нас удивил и обескуражил. Мы терялись в догадках, строили предположения. В разговоре по телефону я высказал неудовольствие тем, что наступление дивизии приостановлено, начальнику штаба армии полковнику Варенникову. Тот дал понять, что приказ следует выполнять, а не обсуждать. На это я ответил, что приказ выполняется и будет безусловно выполнен, но ведь отходить легче, чем идти вперед.
- Я понимаю вас. Всем надоело показывать немцам спину. Но ничего не поделаешь: враг еще сильнее нас. С этим приходится считаться. На войне частный успех может обернуться стратегическим поражением. Здесь именно тот случай. Так что выбросьте из головы все сомнения.
- Но как объяснить все это личному составу?
- Так и объясните. Людям надо говорить правду, а они все поймут. Договорились? Ну и ладно. А при встрече я постараюсь объяснить причину отхода более подробно.
На фронте все требовалось делать быстро и четко. Но не так-то просто вывести части из соприкосновения с противником, повернуть их на 180 градусов, а затем, совершив марш протяженностью 50 километров, в ближайшие часы врыться в землю и перейти к жесткой обороне. Снова штаб заработал с предельной нагрузкой. У нас уже был опыт организации маневра, и теперь работа шла четче, слаженнее, без дерганья и суеты. В предельно сжатые сроки были определены маршруты, порядок вывода полков с занимаемых позиций, меры маскировки, отданы необходимые распоряжения частям.
Приказ командарма об отходе на новый оборонительный рубеж был получен в первой половине дня 27 июля, и, как только стемнело, подразделения оставили свои позиции и начали марш на восток. Делалось это с предельной предосторожностью. Все внешне выглядело так, как 6удто ничего не происходит и части остаются на своих местах. Время от времени то тут, то там пускались в небо ракеты, густую темноту разрезали трассирующие пули... Это делали бойцы подразделений прикрытия, переходя с места на место. И надо сказать, что у противника не возникли подозрения, ничто не насторожило его.
Ночь стояла теплая и темная: чувствовалось, что лето уже перевалило свой зенит и дело идет к осени. Чтобы колонны не потеряли ориентиров и не сбились с пути, на перекрестках дорог, на мостах, в населенных пунктах была организована служба регулирования движения. И она помогла провести марш организованно. Ночи в конце июля уже довольно длинные, рассвет наступает поздно, и в нашем распоряжении было до восьми часов темного временя. За эти часы подразделения форсированным маршем прошли до 40 километров и фактически достигли намеченного рубежа.
Хотя переход вымотал людей, они, отдохнув часа два и позавтракав, приступили к оборудованию оборонительных позиций. Бойцы понимали, что все это нужно им как воздух, и их не надо было подгонять. Я со своими помощниками объехал новый оборонительный рубеж. Он протянулся до 20 километров по фронту и до 10 километров в глубину. Мы уточнили с командирами полков участки обороны.
На правом фланге был поставлен 893-й стрелковый полк. При поддержке 739-го артиллерийского ему предстояло оборонять участок от села Маскалики до села Маринцы протяженностью по фронту до пяти километров. Не повезло на этот раз майору Кузнецову. Его полку достался весьма опасный и уязвимый в противотанковом отношении участок: широкое равнинное поле, ни пригорка, ни кустика, ни ручейка, которые могли бы затормозить продвижение вражеских танков. Пришлось придать полку еще я противотанковый дивизион. Это в известной степени компенсировало оборонительные недостатки местности. Широкая огневая "спина" противотанкового дивизиона прикрывала и штаб дивизии - он расположился неподалеку.
884-й вместе с 725-м артиллерийским стояли в центре с задачей оборонять рубеж село Нехворощ, хутор Ситницкий. Здесь находился довольно большой лесной массив, и это давало обороняющимся много выгод.
Но самый удобный с точки зрения противотанковой обороны участок. достался 863-му стрелковому полку. Междуречье, разделяющее реки Рось и Выграй, изобиловало оврагами, перелесками и представляло собой естественный противотанковый рубеж. Да и сами реки служили хорошей преградой для танков гитлеровцев.
Итак, границы участка обороны были определены. Теперь предстояло в короткий срок, максимум за двое суток, превратить его в неприступный для врага рубеж: отрыть окопы, траншеи, подготовить огневые позиции - основные и запасные, оборудовать командные и наблюдательные пункты, создать систему огня ротных и батальонных опорных пунктов, установить противопехотные и противотанковые минные поля. Необходимо было оборону сделать глубокой. В случае просачивания вражеских танков через первую линию траншей на них обрушивали огонь подразделения, находящиеся па второй линии. Защищать подступы к Киеву мы готовились до последней капли крови. С этими мыслями красноармейцы и командиры дивизии и приступили к подготовке позиций.
Новые испытания
Время, когда на передовой тихо, пули не свистят над головой, не рвутся рядом снаряды и можно ходить по земле не пригибаясь, в полный рост, было не самым легким. Оно до краев наполнялось тяжким солдатским трудом, и что самое горькое и обидное, трудом, который по стечению обстоятельств порой затрачивался впустую. Сколько раз приходилось слышать, как бойцы с горечью говорили: "Роешь, роешь, как крот, эту проклятую землю, сто потов прольешь, все руки в мозолях, а отроешь окоп, надо снова отходить. И когда ж это кончится?"
Всякий раз, когда командование дивизии в те дни встречалось с бойцами, они задавали нам один и тот же вопрос: скоро ли кончим отступать?
Что мы могли ответить на эти вопросы? Говорили бойцам, что думали. Я, например, был глубоко убежден, что дальше Днепра мы немца не пустим. Во-первых, рассуждал я, широкая и полноводная река является естественным препятствием на пути вражеского наступления, ее не так-то легко и просто форсировать. Во-вторых, мне казалось, что прошло достаточно времени, чтобы подготовить и перебросить на линию Днепра свежие войска, которые и нанесут по врагу сокрушительный удар.
Забегая вперед, скажу, что стратегом я оказался плохим. Потребовалось еще полтора года тяжкой борьбы и огромных жертв, прежде чем наступил коренной перелом в войне, и рубежом, от которого фашистская армия покатилась назад, стал не Днепр, а другая великая река - Волга. Думается, однако, что наш оптимизм, хотя и основывался он не на знании стратегического соотношения сил сражавшихся армий, а на интуиции, на наших желаниях, был необходим. Без твердой веры в скорый разгром врага трудно было выстоять, а затем и победить.
Но вернемся к обороне, которую мы готовили в новом районе. Как я уже говорил, она строилась прежде всего кап противотанковая. Командиры и красноармейцы дивизии знали, что танки - главный козырь немецко-фашистских войск. Однако мы не переставали изумляться тому, откуда у гитлеровцев столько танков. В каждом бою огнем нашей артиллерии выбивали десятки машин. Немало танков превратили в пылающие факелы и наши смельчаки истребители. Казалось, что после таких потерь фашисты не скоро смогут оправиться. Однако на другой день в атаку шло не меньше, а больше танков и бронетранспортеров, чем вчера. Ответ на этот вопрос мы нашли, осматривая подбитые вражеские боевые машины у села Медвин. На нескольких танках мы нашли марки заводов "Рено" и "Шкода". Заявление наших руководителей, нашей прессы о том, что фашистская Германия поставила на службу своей агрессии весь промышленный потенциал Европы, приобрело для нас вполне конкретное и убедительное содержание.
Итак, штаб дивизии, зная наверное, что в бою, который может разгореться сегодня, в крайнем случае, завтра, опять придется отражать танковый удар противника, придирчиво следил за тем, чтобы выполнялись все требования устава об организации противотанкового оборонительного боя.
Инженерные работы велись допоздна. С рассветом они были продолжены. Артиллеристы 1-го дивизиона, приданного 893-му стрелковому полку, куда я направился ранним утром, подготавливали сектора обстрела и обзора, строили укрытия для орудий. Впереди колыхалось широкое пшеничное поле. Высокая пшеница закрывала для стрелков и артиллеристов горизонт, не давала возможности вести прицельный огонь. Можно было бы поджечь пшеницу и решить проблему. Но ведь хлебное поле не только мешало, но и помогало обороняющимся: оно укрывало от противника, особенно от его авиации, наши позиции, мешало гитлеровцам вскрыть систему обороны. И было принято единственно верное в данных условиях решение: проложить в пшенице сектора для огня. Бойцы принялись вытаптывать хлеба ногами, засверкали невесть откуда взявшиеся косы и серпы, засновали взад-вперед повозки...
Мне, человеку, родившемуся и выросшему в деревне, сыну потомственного крестьянина, было до слез больно видеть эту картину. Я знал цену хлеба, знал, каким трудом и потом он достается. Запомнилось, как в двадцатом году на воронежские поля обрушился суховей и выжег на корню все посевы. Нашей большой семье - у меня было пять братьев и шесть сестер - хлеба хватило едва до зимы. Начался голод. Мы ели картофельную кожуру, жмых, мякину, лузгу, варили кору деревьев, вырывали из-под снега съедобную траву-"самсончики". Все время мы мучились от голода, и единственным желанием было вдоволь, досыта поесть хлеба. Вскоре в нашем селе прошел слух, что хлеб можно выменять на соль. Соль же можно легко добыть на Волге. И вот с двоюродным братом Дмитрием мы отправились в далекий Царицын за солью. Долго мы странствовали, в пути попадали во всякие переделки. Соль мы все же добыли и привезли в родное село. Это спасло всю семью, кроме брата Николая, который умер от голода, так и не дождавшись хлеба, выменянного на царицынскую соль.
Вспомнилось, как года через два после голодовки хлеб уничтожил огромный, с куриное яйцо величиной, град, и семья еле дотянула до нового урожая.
И вот теперь, видя, как советские люди уничтожают свое богатство, я буквально страдал от горя и ненависти...
От артиллеристов мы пошли в штаб 893-го стрелкового полка. Дежурный по штабу доложил, что командир полка беседует с истребителями танков, и проводил на ближайшую поляну, где мы невольно оказались очевидцами такой сцены. Майор Кузнецов стоял в окружении красноармейцев. Беседовали о предстоящем бое.
- Снова танки на нас попрут, товарищ майор? - спросил командира полка красноармеец лет двадцати с веснушчатым лицом.
- Снова попрут, - вздохнул майор. - Уж очень фашисты долго топчутся на нашем направлении! А это, по всему видно, не входит в их расчет.
- И откуда у них столько этих самых коробок на гусеницах?
- Наклепали они действительно много. Но ведь с каждой подожженной нами машиной их у гитлеровцев становится все меньше. Значит, надо их выжигать!
- Да долго ли продержишься с бутылкой против танка? Бой-то не на равных.
- И какой же выход? Пропустить немецкие танки к Днепру, а самим в окопы спрятаться? - спросил Кузнецов красноармейца.
А тот обиженно ответил:
- А я ничего подобного, товарищ майор, и не предлагаю. Конечно, встретим фашиста как положено. Только обидно: он на тебя броней и гусеницами, а ты с гранатой да с бутылочкой.
- Почему с гранатой да с бутылочкой? Нашему полку придан противотанковый артиллерийский дивизион. Двенадцать стволов. Если каждое орудие подобьет хотя бы один танк, и то двенадцать машин. А артиллеристы стрелять умеют. Так что лазаря петь заранее не рекомендую. На победу надо настраиваться.
- Это верно, товарищ майор. Мои товарищи Володя Токарев и Сережа Петушков точно так же считали. Но оба погибли под гусеницами фашистских танков. А какие были ребята! Золото. Мстить за них я буду проклятым фашистам! В истребители добровольно записался. Но хорошо, чтоб и артиллерия по ним била, и наши танки чтоб давили немчуру.
Мы чувствовали, что и майор Кузнецов, и красноармейцы настраивались в душе на худшее. Они понимали, что ни им, ни их товарищам назад пути нет, понимали, что, вполне возможно, придется навсегда остаться на этом поле, как полегли уже Володя Токарев, Сережа Петушков и многие, многие другие сыны великой России. Конечно, и командир полка, и его собеседник надеялись, что и на этот раз вражеская пуля пролетит мимо, но война есть война.
Да что и говорить, не знали они еще, как, впрочем, и мы в штабе дивизии, что 196-я стрелковая, а еще точнее, 893-й полк оказались на самом острие главного удара вермахта здесь, на Юго-Западном направлении советско-германского фронта.
Если мы возьмем схему Киевской оборонительной операции, то увидим, что стрелы немецкого наступления с конца июля - начала августа резко повернули на юг. Встретив упорное сопротивление защитников украинской столицы, убедившись, что взять с ходу Киев им не под силу, гитлеровское командование повернуло танковую группу Клейста в направлении Умань, Подвысокое с задачей отрезать отход на восток войскам 6-й и 12-й армий, ведущим тяжелые оборонительные бои. Наша дивизия и оказалась стечением обстоятельств на пути танков и мотопехоты Клейста.
Утро 29 июля 1941 года навсегда осталось в моей памяти. Было оно тихим, ясным. Даже не слышно было крика петухов и лая собак в соседних селах Нехворощ и Пешки. Их жители с домашним скарбом и гуртами скота ушли подальше от войны.
Утреннюю тишину нарушил рев фашистского "мессера". На небольшой высоте он начал кружиться над позициями полка Кузнецова, а затем улетел. Минут через двадцать в небе показалась группа "юнкерсов". Они начали обрабатывать наши позиции методично и последовательно. Пропахав бомбами один квадрат, они принимались за другой. На смену первой группе бомбардировщиков шла вторая. И так продолжалось весь день. Казалось, не осталось в поле, где заняли оборону наши люди, ни одного живого человека. И мы с тревогой ждали доклада майора Кузнецова о потерях полка и не сразу поверили, когда услышали по телефону, что убито 15, а ранено 34 человека. Мы ожидали гораздо худшего, предполагали, что от такой никогда не испытанной дивизией бомбежки погибло, по крайней мере, вдвое-втрое больше.
- Уши заложило, ничего не слышу, - пожаловался Кузнецов.
О том, что командир полка действительно оглох, я понял по тому, что он в трубку телефона не говорил, а кричал.
- Держись, Николай Ксенофонтович. Это увертюра, главная музыка впереди, сказал я Кузнецову. - Завтра с утра полезут, а на ночь передышку дадут. Так что пока залечивайте раны.
- Понимаю. Это уж как полагается.